Живая книга о Ельцине

Причины гибели мирных жителей: артиллерийский или минометный обстрел села; обстрел улиц из бронетранспортеров; обстрел снайперами улиц и дворов; расстрелы в домах и во дворах; взрывы гранат, брошенных в подвалы, дворы и помещения с людьми; поджоги домов; убийства в ходе конвоирования задержанных для фильтрации».

Итог операции в Самашках - 15 погибших российских военнослужащих (подорвались на минах при въезде в село) и, по разным оценкам, от 100 до 300 мирных жителей, включая женщин, стариков и детей. Дудаев и его окружение обвинили в том, что произошло руководившего этой операцией генерал-лейтенанта МВД Анатолия Романова и приговорили его заочно к смертной казни.

А в Москве в начале февраля Черномырдин и Чубайс вели бесконечные переговоры с директором-распорядителем МВФ Мишелем Камдессю. Тот, выслушав просьбы о предоставлении кредита, выдвинул несколько очевидных условий для его получения. Эти условия не были ни для кого (включая Ельцина) секретом.

Первое: все налоговые льготы должны быть отменены. Практику отсрочек уплаты налогов и тем более их “прощения” - немедленно прекратить.

Второе: сократить расходную часть бюджета, а значит, затраты на госаппарат (включая силовиков и военных). Ни одного цента из кредита не должно пойти на войну.

Третье: прекратить т.н. “перекрестное” субсидирование сельского хозяйства и коммунальщиков за счет промышленности. (В России в то время регионалы и аграрии пролоббировали себе льготные тарифы на электроэнергию и ГСМ и, разумеется, производители пропорционально подняли цены для промышленности).

Четвертое: Реформы (и прежде всего - приватизация) должны быть немедленно продолжены. Денежный этап приватизации должен начаться уже в этом году.

Ельцин не любил встречаться с Камдессю. Прежде всего потому, что после нескольких личных встреч он знал: директор-распорядитель МВФ слишком хорошо осведомлен о том, кто является автором всех тех “художеств”, которые мешают получению финансирования от МВФ. Ведь помимо государственных чиновников Камдессю имел хорошие контакты с крупными частными банками - как международными, так и российскими. Поэтому все перипетии внутри российской власти он с ними обсуждал вполне откровенно. А для банкиров то, что происходило во властных коридорах не было большим секретом. И все фавориты Ельцина и направленность его интересов им были хорошо известны.

Всю тяжесть объяснений с Камдессю взвалил на себя Черномырдин. Чубайс отвечал за техническую сторону вопроса. И вместе они после мучительных переговоров все-таки согласовали с МВФ план действий, под который Камдессю согласился выделить кредит в 6,8 млрд. долларов. Но условия кредита были жесткие: кредит выдавался в течении года ежемесячными траншами, кроме того, была предусмотрена регулярная инспекция МВФ хода выполнения плана и в случае срыва - прекращение финансирования.

В любом случае это было лучшее, что могла получить Россия в тот момент. Кредиты у частных иностранных банков стоили бы значительно дороже, а условия - еще жестче. И не факт, что их в то время вообще можно было получить, поскольку Россия вела полноценную войну будучи фактически банкротом в финансовом отношении.

Но вот когда все уже было согласовано, тогда 10 марта Ельцин не отказал себе в удовольствии встретится с директором-распорядителем МВФ и в его присутствии Черномырдин и Камдессю подписали соглашение о предоставлении кредита “для поддержки программы реформ и экономической стабилизации на 1995 год”. В исполнение этого соглашения 11 апреля исполнительный совет МВФ одобрил выделение этого кредита.

Угроза полного финансового краха, спровоцированного неожиданными военными расходами, отступила. Но расслабляться было рано. Денег на войну все равно катастрофически не хватало. Кредит МВФ заместил те средства, которые из других, гражданских статей бюджета (зарплаты госслужащим, расходы на образование и культуру и т.д.) были переброшены на войну. Но этого было явно недостаточно. Даже с кредитными деньгами гражданский бюджетный сектор едва сводил концы с концами. Но военным требовался еще примерно миллиард долларов (как минимум!), чтобы финансировать военную операцию в Чечне хотя бы до конца года.

Тогда же, 10 марта российские войска подошли к селу Бамут на юго-западе Чечни. Это село является воротами в горную Чечню и стоит у входа в ущелье реки Фортанга, разделяющей Чечню и Ингушетию. По этому маршруту уходили в недоступные горы и к ингушам дудаевские отряды. Там у них были базы, где хранилось оружие, боеприпасы и где они переводили дух и лечили свои раны.

Забегая вперед, скажем, что таких главных маршрутов в горную Чечню было три-четыре. Кроме уже упомянутого, были еще путь на аул Шатой в Аргунском ущелье, дорога к знаменитой столице имама Шамиля Ведено в, соответственно, Веденском ущелье, аулы Центорой и Аллерой в ущелье реки Аксай (на некоторых картах она называется Сулла-Чубутла) и еще несколько менее важных направлений.

Село Бамут было первым, с которого начала российская армия свой поход в горную Чечню. Важной особенностью этого села было то, что в непосредственной близости от него в советское время была военная база с шахтами для ракет стратегического назначения. Защищавший село отряд полевого командира Хизира Хачукаева очень эффективно использовал это обстоятельство и создал из имевшихся там бетонных тоннелей и укрытий неприступную крепость.

Первоначально отряд имел численность не более 100 человек. Но постепенно в него вливались все новые и новые группы уходящих с равнин в горы боевиков, и к моменту начала боев он уже насчитывал не менее 300 вооруженных бойцов.

Больше месяца русские войска стояли у Бамута, готовясь к штурму, и не предпринимали никаких активных действий. Наконец, в ночь с 14 на 15 апреля они начали наступление на Бамут. Бой шел два дня, но на исходе 17 апреля российские войска были отведены на исходные позиции. На следующий день они опять начали атаковать чеченские позиции. И опять вынуждены были отступить.

Тогда они решили зайти чеченцам в тыл и послали отряд спецназначения “Росич” в обход. Но чеченцы разгадали этот замысел и устроили “Росичу” засаду. В завязавшейся перестрелке спецназовцы потеряли сразу 10 человек убитыми и 17 ранеными и вынуждены были вернуться обратно.

Через короткое время Бамут превратился в кошмар российских генералов. Взятие Бамута стало идеей фикс для них. Они продолжали бесплодные попытки взять Бамут практически всю войну. И всякий раз натыкались на ожесточенное сопротивление чеченцев, которые занимали хорошо укрепленные позиции на господствующей высоте. Ничего с этим поделать было невозможно. Эти шахты не могла разрушить даже родная Дудаеву стратегическая авиация.

В Москве Черномырдин решил, что у него осталась только одна возможность получить дополнительные деньги в бюджет: заставить раскошелиться “красных директоров”. Для этих целей он поручил Сосковцу провести переговоры с руководителями основных нефтяных и металлургических предприятий страны, то есть с теми, кто обладает серьезными экспортными возможностями и, следовательно, имеет много валютной выручки.

Выбор Сосковца для этой миссии был логичен: все знали, что он является ставленником “отраслевого” (т.е. директорского) лобби, да и сам он в недавнем прошлом был руководителем крупного металлургического комбината.

Мы уже писали о том, что ни для кого не было секретом наличие офшорных “заначек” у этих “матерых товаропроизводителей”. Разумеется, не было это тайной и для Черномырдина. Задача, которую он поставил перед Сосковцом, звучала просто и ясно: что вы хотите взамен того, чтобы содержимое ваших кубышек хотя бы частично перетекло в бюджет?

Все понимали, что легальных возможностей вытащить деньги из офшоров правительство не имеет, а если начать давить на этих директоров, то это приведет лишь к тому, что деньги из этих кубышек потекут в партийный бюджет товарища Зюганова. Со всеми вытекающими из этого последствиями.

Первый зондаж настроений в среде директоров показал, что диалог возможен. Их предложение звучало так: мы готовы дать правительству кредиты под залог акций наших же предприятий. Но есть одно условие: кредиты даются только на срок до президентских выборов, а если они не возвращаются, то акции переходят к нам в собственность.

До выборов оставалось еще больше года. И за это время могло случиться многое. И самое главное - в декабре должны были состояться выборы в Думу, которые очевидно являлись генеральной репетицией перед президентскими выборами. Расклад сил, который сложится по результатам выборов в Думу покажет, кто будет главными конкурентами Ельцина летом 1996 года.

Поведение директоров несомненно означало, что они поставили на Ельцине крест и не верят в его способность вновь победить на выборах президента России. Но это было бы полбеды. Это еще и означало, что будучи людьми энергичными, директора не останутся в стороне и не будут простыми наблюдателями за разворачивающимся политическим процессом. А выберут себе другого фаворита и будут делать ставку на него. А выбрав, начнут играть против Ельцина.

На практике это означало, что они продолжат линию на неуплату налогов и будут и дальше перегонять валютную выручку в офшоры. Тактика “чем хуже - тем лучше” была в этих условиях для них самой рациональной, поскольку любой соперник Ельцина будет зарабатывать очки прежде всего на критике его экономической политики и ее последствий.

Конечно, самым сильным соперником Ельцина был Зюганов. К нему и потянулась основная масса директоров. В окружении Зюганова было много бывших партийных начальников и руководителей еще советской промышленности. Эта была среда очень понятная и близкая директорскому корпусу и неудивительно, что они все потянулись туда.

Несомненно, там они нашли самый теплый прием. Таким образом курс на развал бюджетной системы и стимулирование неплатежей и инфляции мало того, что соответствовал “шкурным” интересам директуры, но еще и оказался политически востребованным. Причем востребованным той политической силой, которая считалась наиболее вероятным победителем президентской гонки.

Так или иначе, но у Черномырдина было не так много других вариантов вариантов решения навалившихся бюджетных проблем. Нужно было начинать переговоры с директорами на тех условиях, которые они неформально уже передали через Сосковца.

Переговорщиком от них выступил Владимир Потанин, совладелец частного “Онэксим Банка”, который с начала 90-х сумел собрать у себя в качестве клиентов многих экспортеров, включая “Норильский Никель”, “Сургутнефтегаз”, “Нафта-Москва” и прочих.

Сам Потанин был выпускником МГИМО и выходцем из Министерства внешней торговли. Кроме этого, он был хорошо знаком с Сосковцом, а через него - с Коржаковым. Насколько он был действительно уполномочен представлять позицию директорского лобби в переговорах с правительством судить трудно, но так его рекомендовал Сосковец и ни у кого не было причин этому не верить.

Во всяком случае в середине марта, на заседании правительства по проблемам бюджетных доходов, с предложением о кредитовании правительства под залог акций выступал Потанин, а включил его выступление в повестку заседания - Сосковец.

Черномырдин и Чубайс (не говоря уже о Сосковце) с благожелательным вниманием выслушали предложение Потанина и приняли решение создать рабочую группу из представителей Минфина и Госкомимущества для того, чтобы перевести этот вопрос в практическую плоскость.

Тем временем в Чечне армия и МВД постепенно выдавливали дудаевских боевиков все выше в горы. Это было непросто, местное население поддерживало своих чеченцев и ни о какой лояльности Москве даже в равнинной части уже не могло быть речи. То тут то там, в тылу у наступающей армии вспыхивали перестрелки и МВД приходилось снова и снова проводить “зачистки” в казалось бы уже полностью “зачищенных” районах. Но, так или иначе, к середине апреля инициатива прочно была уже в руках у российской армии и силовиков. Как таковой линии фронта, конечно же не было, но уже можно было говорить о том, что Москва держит под относительным контролем всю территорию севернее линии Бамут - Урус-Мартан - Старые Атаги - Шали - Автуры - Центорой.

В начале апреля в Москве началась подготовка к празднованию 50-летия победы над Германией. Ельцин хотел сделать из этого юбилея событие, которое хотя бы отчасти сгладило неприятный осадок, который остался у россиян от вывода российских войск из Восточной Европы за восемь месяцев до этого.

Кстати остался такой осадок у россиян или нет - это еще большой вопрос. Наверное какая-то имперски настроенная часть граждан и испытывало определенный дискомфорт от этой “сдачи завоеванной дедами территории”, но в целом уход из Восточной Европы не вызвал каких-то заметных волнений.

Из этого можно сделать вывод, что большинство россиян никак не прореагировало на этот “позор”, ведь иначе они бы как-то свое недовольство выразили: в те времена народ был легок на подъем и устраивал многочисленные акции протеста по любому поводу.

И даже коммунисты в Думе, никогда не упускавшие возможность лягнуть “демократов”, не устроили никакой истерики и практически безмолвно проглотили эту горькую пилюлю.

Впрочем, достаточно было того, что сам Ельцин испытывал определенную досаду из-за вынужденного вывода своих войск из когда-то побежденной Германии. (К тому же, он хотел как-то реабилитироваться за собственный берлинский конфуз с “дирижированием оркестром” и прочими своими пьяными выходками).

Он также интуитивно чувствовал, что аналогичный постимперский синдром испытывает и армейская верхушка. И он считал, что в такой момент нужно потешить воинственные инстинкты своих генералов, которые ведут боевые действия на юге России.

И Ельцин решил провести в Москве аж два парада. Один - парад ветеранов Второй мировой войны на Красной площади. А второй - парад нынешней российской армии на Поклонной горе.

Такого еще никогда не было! Он решил собрать у себя всех руководителей стран антигитлеровской коалиции и таким образом показать всему миру как высок статус нынешней России: все приехали не куда-нибудь, а в Москву на празднование 50-летия Победы. А значит все признают, что Россия - правопреемник СССР и, следовательно, это она внесла решающий вклад в разгром Германии и теперь у нее статус великой державы и т.д.

Чтобы ничто не омрачило готовящееся торжество, Ельцин в одностороннем порядке 28 апреля объявил о прекращении огня в Чечне на две недели (то есть до 12 мая). Ельцин знал, что все западные лидеры не в восторге от его затеи с войной в Чечне, что на них давят их правозащитники, пацифисты и оппозиция.

Особенно уязвимой для критики была тема необходимости финансовой поддержки России, у которой якобы нет денег платить людям пенсии и зарплаты, но при этом нашлись деньги на войну. Оппозиция и в Америке и в Европе начала требовать от лидеров своих стран прекратить оказание помощи России, поскольку нет никаких гарантий, что эта помощь не тратится на войну.

Все средства массовой информации на Западе были были завалены сообщениями жестокостях войны в Чечне и о нарушениях там прав человека. Особое место в западной прессе уделялось красноречивым описаниям “зачисток” чеченских городов и сел российскими внутренними войсками.

Нужно отдать должное чеченским пиарщикам: в информационном противостоянии они начисто переиграли всех телевизионных гениев из Останкино. Тем более, что среди московских журналистов было немного тех, кто искренне поддерживал действия Кремля, а обещанного Березовским разворота гостелевидения в сторону поддержки Ельцина в тот момент так и не произошло.

Ельцин, понимая все это, не хотел вместо запланированного им торжества (в котором, разумеется, он себе отводил главную роль) выступать в роли провинившегося школьника, которого отчитывают строгие наставники. В другое время он бы с удовольствием послал бы их всех к черту. Но в тот момент он сильно от них зависел (прежде всего в финансовом отношении) и поэтому не мог себе этого позволить.

Решение об одностороннем прекращении огня стало для воюющей армии настоящим шоком: она только что начала операцию по наступлению в горные районы Чечни.

Разумеется, Дудаев не стал в ответ объявлять никакого перемирия, а воспользовался внезапно свалившейся на него передышкой для того, чтобы скрытно передислоцировать своих боевиков обратно на равнинную часть, то есть в тыл российских войск.

В последствии, в своих мемуарах генерал Куликов напишет, что чеченцы за эти две недели сумели перебросить на равнину 45% своих сил. Неудивительно, что уже 14 мая дудаевцы внезапно открыли минометный огонь по Грозному (чего не было уже больше двух месяцев). Фактически, то преимущество, которое получили российские войска после окончательного взятия Грозного в начале марта, разом улетучилось и все нужно было начинать сначала.

Зато торжество у Ельцина выдалось на славу. На праздник приехали президент США Клинтон, премьер-министр Великобритании Мейджор, президент Франции Миттеран и многие другие первые лица ведущих стран.

Прибыл (поскольку, по понятным причинам, не мог отказаться) даже канцлер Германии Гельмут Коль. Зачем Ельцин пригласил и его - нетрудно догадаться: Коль был свидетелем “берлинского позора” Ельцина и значит теперь настала его очередь испить эту чашу.

Сейчас мы без каких-то эмоций смотрим на то, как немецкие политики, родившиеся после Второй мировой войны, спокойно обсуждают проблемы “исторической вины” немцев и прочие высокие материи.

Но для ровесника Ельцина Коля война не была страницей из учебника. У него на войне погиб старший брат, и сам он в конце войны успел недолго послужить в ПВО. Он прекрасно помнил послевоенную Германию, разрушенную и морально опустошенную страну изнасилованных женщин и голодных детей, в которой большинство мужчин были либо убиты, либо покалечены, либо находились в плену.

И этот его приезд в Москву наверняка стоил ему больших моральных усилий. Но, тем не менее, Ельцин поставил его в такое положение, хоть называл его “другом” и всегда, когда ему была нужна чья-то помощь, в первую очередь звонил немецкому канцлеру. Таковы были специфические представления Ельцина о “дружбе” и мы еще не раз убедимся в том, насколько они отличались от общепринятых.

Торжества прошли отменно. Парады сменялись речами, а речи - застольями. Ельцин вместе с Лужковым, в присутствии высоких гостей, открыли мемориальный комплекс на Поклонной горе в Москве, построенный как раз к юбилею. И, наконец, после 9 мая все разъехались.

Уже начиная со второй половины мая армия возобновила наступление на дудаевских повстанцев. Первоначально, командующий армейскими частями генерал Трошев, упершись в Бамут, решил войти в горы через расположенное восточнее Бамута Аргунское ущелье. Конечной целью этой экспедиции был аул Шатой, где окопались основные силы Дудаева.

Но посланный Трошевым с этой целью генерал Шаманов завяз в боях на подступах к Аргунскому ущелью в районе аула Чили-Юрт. Через несколько дней беспрерывных боев стало ясно, что план нужно корректировать. Тогда Трошев принял решение пойти еще восточнее - в Веденское ущелье и взять старую чеченскую столицу - Ведено, где еще во время Кавказской войны была ставка имама Шамиля.

Этот план стал неожиданностью для Дудаева и Масхадова: практически все их силы (за исключением разрозненных отрядов на равнине) находились в Аргунском ущелье. Уже 3 июня Трошев взял Ведено и перед чеченскими войсками встала реальная угроза окружения: с запада, севера и востока к ним подбирались российские отряды. А за спиной был Большой Кавказский хребет.

В этих условиях Дудаев отдал приказ оставшимся в горах боевикам мелкими группами пробиваться обратно на равнину. 12 июня российские войска, перевалив из Ведено через хребет, и сломив сопротивление арьергарда чеченцев, взяли, наконец, Шатой. В тот момент считалось, что военная фаза конфликта закончилась, песенка чеченцев спета, и теперь дело за внутренними войсками генерала Куликова и его печально известными “зачистками”.

Но так считали все, кроме самих чеченцев.

Часть 4

В Кремле, тем временем, начали подготовку к предстоящим парламентским выборам. Тогдашние политтехнологи пришли, наконец, к выводу, что необходимо создать мощную “партию власти”, на которую можно было бы опереться в следующей Думе. После того, как гайдаровский “Выбор России” перешел в оппозицию Ельцину в связи с войной в Чечне, в администрации президента больше не рассчитывали на лояльность “демократов первой волны”.

И хотя с со многими из них сохранились хорошие личные отношения, а некоторые (Чубайс) даже продолжали работать в правительстве, в основном члены “Выбора России” были теперь настроены по отношению к Ельцину критически, и прежнего доверия в их среде он уже не имел.

Кроме этого, создание “партии власти” имело еще одно существенное ограничение. Дело в том, что Кремль, понимая необходимость её создания, тем не менее не хотел (или не мог?) отказаться и от концепции “Ельцин – президент всех россиян”. Надпартийное позиционирование Ельцина оставалось и в 1995 году стержнем внутриполитической концепции Кремля. И никакие доводы разума не могли подвигнуть Ельцина занять чёткую партийную позицию и перестал играть “царя”.

Можно сколько угодно спекулировать на эту тему и высказывать предположения о том, почему этот подход оказался неизменным в течении всего времени правления Ельцина, и был ли он правильным и полезным как для страны, так и для самого президента. Но мы не станем этого делать и лишь констатируем это обстоятельство как факт.

Таким образом, если партию власти нельзя было строить вокруг Ельцина, то нужно было строить её вокруг Черномырдина. Тем более, что его авторитет, особенно в среде чиновников и руководителей промышленности, был достаточно высок.

Разумеется, в связи с тяжёлым экономическим положением, к тому же усугублённым начавшейся войной, у так называемого “простого” народа было много претензий к правительству и, прежде всего, к Черномырдину. Однако другого такого (как тогда было принято говорить) “политического тяжеловеса” в окружении Ельцина не было, и поэтому выбор пал на него.

22 мая была зарегистрирована политическая партия “Наш дом – Россия” (НДР) с Черномырдиным во главе. Её аппарат возглавил недавно назначенный (вместо Полеванова) председателем Госкомимущества питерский земляк Чубайса Сергей Беляев. В эту партию естественным образом влилась и партия ПРЕС Шахрая и Шохина, которая изначально и создавалась под патронажем Черномырдина.

По замыслу провластных политтехнологов уже через полгода, в декабре, вновь созданная партия должна была составить конкуренцию коммунистам на выборах в Государственную Думу. Времени на раскрутку новой партии почти не было, и поэтому Беляев вынужден был уйти в бессрочный отпуск с тем, чтобы полностью посвятить себя партийному строительству и предвыборной компании.

Но все эти процессы проходили мимо Ельцина. Несмотря на масштабные и трагические события, происходившие в стране, его образ жизни мало изменился за последние пару лет. Он по-прежнему много времени проводил в Президентском клубе, фанатично играл в теннис, парился в бане и, конечно, общался со своими приближёнными во время бесконечных обедов-ужинов. Разумеется, они сопровождались обильными возлияниями.

Ельцин часто выезжал в регионы. Мы уже описывали строгий ритуал, в соответствии с которым были выстроены его поездки по стране. Они были довольно шумно обставлены, но в большинстве своём оставались довольно бессмысленными и сводились к пирам, которые закатывали ему местные князьки. Ну а после пиров – какая работа? В самолет – и в следующий регион.

Сами эти пиры не были встречами единомышленников. Это не был и традиционный для Запада (и Японии) “Team building”, который подразумевает встречи “без галстуков” и обязательное пиво или виски всей командой во главе с шефом. Это были довольно однообразные, похожие на обряд, пьянки с обязательными тостами и лицемерным славословием. Они не укрепляли ельцинского авторитета и никак не помогали решить проблем региона, в который он приезжал.

Также эти визиты уже не были и тем, чем они были ещё три-четыре года назад. Тогда в регионы приезжал лидер, который был на волне успеха и популярности, он вдохновлял людей, давал им надежду на лучшую жизнь, показывал перспективу и вселял уверенность в собственных силах. Все местные активисты и чиновники тянулись к нему, хотели побыть рядом с ним, искупаться в лучах его славы.

Теперь же никто не верил в то, что пребывание рядом с Ельциным могло поднять рейтинг: скорее наоборот. Его визитов боялись не только потому, что он мог что-нибудь “такое” отчебучить в “хорошем настроении”, но и потому, что не знали, что у него на уме, и чего от него ждать: нагоняя или похвалы.

Ельцинское отношение к людям в тот период мало зависело от их реальной эффективности. Он мог благоволить совершенно бездарному солдафону (типа Барсукова), а мог испытывать неприязнь и недоверие к мужественным, толковым и дельным людям (типа Рохлина).

Огромный и всё разраставшийся аппарат администрации президента пытался как-то компенсировать угасавшую активность Ельцина и работал независимо от него. Во время поездок по регионам, пока президент пировал с региональными элитами, его чиновники проводили совещания на уровне замов губернаторов и таким образом пытались придать хоть какой-то смысл этим похожим один на другой вояжам.

Мало чем от поездок в регионы отличались и ельцинские поездки на встречи глав государств СНГ или на двусторонние саммиты с лидерами бывших советских республик. Там Ельцин тоже выпивал и резвился, как умел. К тем временам относится нашумевший эпизод, когда пьяный Ельцин играл ложками на лысине киргизского президента Аскара Акаева и тому подобные его “шутки”.

Все эти ельцинские выходки невозможно было постоянно выдавать за некую милую эксцентричность. Конечно же, это воспринималось как дикость. И сколько бы ельцинская свита ни хохотала, призывая всех присоединиться к этому вымученному веселью, тот же Акаев, будучи доктором физико-математических наук и серьёзным учёным, всё прекрасно понимал. Как, впрочем, и все остальные участники этих застолий.

Вот и в этот раз, Ельцин точно так же съездил на саммит глав государств СНГ в Минск, где 28 мая был подписан ряд довольно бессмысленных документов с красивыми названиями.

После этого он улетел отдыхать в Сочи. Там его застала новость о землетрясении на Сахалине. 28 мая небольшой поселок нефтяников, насчитывавший 3 тысячи жителей, был стёрт с лица Земли.

Власти долго не могли понять, что произошло, и структуры МЧС пришли на помощь лишь на следующий день. В результате от последствий землетрясения погибли 2 тысячи человек, а почти все оставшиеся в живых жители получили серьёзные ранения. Из-за сильных разрушений было принято решение город не восстанавливать. 31 мая Ельцин объявил траурным днём.

9 июня к Ельцину в Сочи прилетел президент Украины Кучма. Прилетел для того, чтобы финализировать долгий и мучительный процесс по разделу Черноморского флота. Было принято решение, что российский Черноморский флот будет базироваться в Севастополе отдельно от украинского, и для этих целей Россия будет арендовать у Украины соответствующие бухты и всю необходимую береговую инфраструктуру. Также России передавался военный аэродром в Феодосии с находящимися на нём самолетами.

Мы уже писали, что эта договоренность была для Украины вынужденной: с одной стороны, она не могла обходится без российского газа, а с другой стороны, ей совершенно нечем было за него платить: денег, которые Россия платила Украине за транзит своего газа в Западную Европу, было явно недостаточно. Это был тупик, выход из которого хотели найти и Россия, и Украина.

Такой выход был найден премьерами Черномырдиным и Кучмой ещё за два года до этого, на встрече в Массандре. И теперь, когда Кучма стал президентом, он, наконец, финализировал эти договоренности. После долгой и тяжёлой работы переговорщиков с обеих сторон на стол Ельцину легли готовые для подписания бумаги.

Их подписание было обставлено максимально торжественно. Было поднято немало фужеров за российско-украинскую дружбу. Много говорилось о Севастополе – как о городе-герое, городе российской морской славы – и о том, что всё это пойдёт лишь на пользу сотрудничеству двух братских народов.

Но между строк почти не скрывалась тема имперского величия России, её не подлежавшего сомнению права присутствовать в качестве военной силы в Чёрном и Средиземном морях, и ещё раз подтверждалось то, что было подписано за год до этого в Будапеште: Россия являлась одним из гарантов безопасности для Украины.

Кучма погостил в Сочи ещё несколько дней, где он тесно общался с Ельциным и его окружением. Всё там продолжалось в том же цикле: теннис – баня – застолье, теннис – баня – застолье… Так Ельцин понимал отдых настоящего мужчины и главы государства. Прожив в этом цикле несколько дней (по некоторым данным он пробыл в Сочи до 14 июня) президент Украины улетел в домой.

Ночью 13 июня из Веденского ущелья на равнину вышел так называемый “разведывательно-диверсионный” батальон под командованием известного полевого командира Шамиля Басаева. Оставаясь незамеченным, он преодолел 60 километров и пришёл в Гудермес. Остаётся загадкой, как это ему удалось сделать, если вся равнинная Чечня контролировалась внутренними войсками генерала Куликова, и на каждом шагу там стояли блокпосты.

А на следующий день, 14 июня, рано утром границу Чечни и Дагестана пересекла колонна из двух военных КамАЗов, одного “Урала” и милицейского автомобиля ВАЗ-2106. На первом же блокпосту вышедший из легковушки человек в форме объяснил постовым милиционерам, что эта военная колонна везет в Россию “груз-200” – тела убитых на войне российских солдат. Постовые решили не проявлять излишнего рвения и пропустили колонну без досмотра.

На самом же деле в автомобиле было 200 чеченских коммандос этого батальона Басаева. В каждом грузовике плотно прижавшись друг к другу стояли по шестьдесят шесть вооруженных до зубов бойцов. Их было так много, что у них даже не было возможности сесть.

Их целью был аэропорт в Минеральных Водах. Но каковы были их дальнейшие планы – доподлинно неизвестно. Есть разные свидетельства на этот счёт. Некоторые из бойцов говорят, что они ехали для того, чтобы захватить самолёт и лететь в Турцию. Другие утверждают, что у них был план захватить сам аэропорт. Третьи слышали от Басаева, что тот собирался на захваченном самолёте лететь в Москву и там дать бой, чтобы “война пришла в сердце России”.

Так или иначе, но от границы Чечни до Будённовска банда Басаева проехала без досмотра 52 (!) блокпоста. Впоследствии Басаев не раз говорил, что это ему удалось только лишь благодаря продажности дежуривших на блокпостах милиционеров. Он давал им взятки – и они пропускали его колонну без досмотра.

Разумеется, сами подчинённые Куликова это отрицают и рассказывают какие-то загадочные истории про будто бы сидевших в “Жигулях” славянского вида мужчинах в милицейской форме, которые говорили без характерного акцента, а также о том, что досматривать автомобили с “грузом-200” тогда не было принято, что это считалось “кощунством” и так далее. Но факт остается фактом: от Гудермеса до Будённовска группа из 200 диверсантов, преодолев около 360 километров, доехала без каких-либо проблем.

Но в Будённовске они всё-таки нарвались на “недоверчивых” милиционеров, которые “кощунственно” решили досмотреть колонну грузовиков. О вызвавшей подозрение колонне доложили начальнику местного ОВД Николаю Ляшенко, и тот приказал колонне проехать к зданию ОВД, где и предполагалось осуществить её досмотр.

Басаев понимал, что рано или поздно это должно было произойти. Скорее всего, каких-то конкретных планов у него не было, и для той акции, что он задумал, вполне годился и Будённовск. Подъехав к зданию ОВД, грузовики остановились, и из них сразу начали выскакивать вооружённые чеченцы. Без раздумий они начали атаковать здание с укрывшимися в нём милиционерами.

Бой длился около получаса. Сразу погибли несколько застигнутых врасплох милиционеров, но целиком захватить здание басаевским боевикам так и не удалось. Взяв несколько сотрудников ОВД в качестве заложников, они направились в центр города – на площадь, где находилась местная администрация.

По дороге они вели беспорядочную стрельбу, убивая всех, кто казался им подозрительным или пытался оказать сопротивление. Через короткое время они согнали на центральную площадь города (на пересечении улиц Пушкинская и Октябрьская) около 600 заложников.

Потом они направились к городской больнице, захватив которую, они взяли в заложники ещё 650 больных и 450 врачей и сотрудников больницы. За всё это время с начала террористического акта (а это был именно он) они убили уже около 100 человек.

Басаев принял решение закрепиться в больнице и приказал своим бойцам занять круговую оборону. Вместе с захваченными в городе заложниками их количество составило теперь около 1700 человек. Чеченцы приказали заложникам звонить родственникам, рассказывать, что с ними случилось и требовать прекращения войны в Чечне.

В таком состоянии ситуация зависла до вечера. К вечеру 14 июня в Будённовск прибыли бойцы антитеррористической группы “Альфа” во главе с тогдашним их командиром Александром Гусевым. А ночью прилетели директор ФСБ Степашин, министр внутренних дел Ерин, его первый заместитель Михаил Егоров и ельцинский любимец, вице-премьер “по Чечне” Николай Егоров.

Ельцину уже в середине дня доложили о случившемся. Он знал о захвате больницы в Будённовске и о большом количестве убитых мирных жителей. Мы не знаем, насколько он ясно осознавал, что случилось, и понимал ли, что смертей может быть ещё больше. Но, выслушав доклад о террористическом акте, он, тем не менее, наутро 15 июня улетел в Канаду – в Галифакс на встречу G7, куда он был приглашён всё ещё лишь в качестве гостя: полноправным членом группы Россия станет лишь спустя два года, и тогда эта группа трансформируется в G8.

Официальная ельцинская историография пытается представить дело таким образом, что Ельцин узнал о теракте уже на пути в Канаду. Это не так. Степашин много раз в своих интервью рассказывал, что он лично докладывал Ельцину о теракте во второй половине дня 14 июня. Также известно, что Ельцин вылетел в Канаду только утром 15 июня. Таким образом, у него было по меньшей мере полдня, чтобы принять решение, лететь или нет. И он принял решение лететь.

Ситуация осложнялась ещё и тем обстоятельством, что премьер Черномырдин находился в очередном отпуске. И хотя он, конечно же, немедленно из отпуска вернулся, но полноценно заменить Ельцина он не мог: новая ельцинская конституция лишила его каких-либо рычагов воздействия на силовиков. Они откровенно саботировали любые попытки Черномырдина взять ситуацию с противодействием террористам под свой контроль.

Делать в Галифаксе Ельцину было откровенно нечего. Его пригласили лишь на некоторые (не на все) заседания, и то – лишь (как мы уже говорили) в качестве приглашенного гостя.

Но зато Ельцин не пропустил ни одного банкета и устроил что-то вроде импровизированной пресс-конференции в компании Билла Клинтона. Сохранившиеся видеозаписи ясно показывает, в каком “приподнятом” состоянии в тот момент был Ельцин. Он, не стесняясь, пил рюмку за рюмкой, говорил нарочито громким голосом, сильно размахивал руками и постоянно лез к Клинтону с объятиями и рукопожатиями.

Нет никаких сомнений в том, что он знал о происходившем в Будённовске. На тех же видеозаписях хорошо слышно, как он говорит, что с террористами не нужно церемониться, и что этот теракт –лучшее тому подтверждение. Но от руководства силовиками он в этот момент фактически устранился, пустив дело на самотёк.

В Будённовске с утра 15 июня начались переговоры между Басаевым и российскими силовиками. Первыми на переговоры пошли сотрудники местного РУОПа Владимир Попов и Шарип Абдулхаджиев. Войдя в здание больницы, они неожиданно столкнулись с правой рукой Басаева – Асланбеком Абдулхаджиевым (“Асланбек Большой”), который был старшим братом Шарипа.

Между ними произошёл тяжелый разговор. Нарушая чеченскую субординацию, младший брат сказал старшему: «Хочешь воевать, иди в горы, воюй с солдатами. А здесь женщины и дети. Что вы делаете?!» Но оба сумели совладать со своими чувствами, и дальше переговоры прошли вполне конструктивно.

Переговорщики предложили отпустить хотя бы часть заложников. Басаев, в свою очередь, потребовал, чтобы в больницу пустили прессу. И до тех пор, пока он не переговорит с прессой, он отказывался не только кого-либо освобождать, но и вообще ещё о чём-либо разговаривать. На этом первый разговор с террористами закончился. Попов вместе со своими коллегами вернулся в уверенности, что их миссия прошла более-менее удачно, и хотя бы часть заложников удастся освободить.

Однако руководители силовиков посчитали иначе, и решили не пускать прессу к Басаеву: вместо этого они начали просто тянуть время. Поняв, что он не получит желаемого, Басаев в 14:00 объявил, что если к нему не пустят журналистов, то каждый час он будет расстреливать по пять заложников. И для того, чтобы показать серьёзность своих намерений, немедленно расстрелял шесть заложников из числа захваченных накануне в ОВД милиционеров и военнослужащих.

После этого по инициативе российской стороны начался второй раунд переговоров. Теперь Басаев направил к федералам в качестве переговорщиков врачей захваченной им больницы Веру Чепурину и Петра Костюченко. Они вернулись в больницу, приведя с собой 20 корреспондентов российских и зарубежных средств массовой информации. Под видом корреспондентов и операторов в составе этой группы в больницу проникли и сотрудники ФСБ.

Однако не всё прошло гладко. Когда корреспонденты уже вошли в здание больницы, с российской стороны начали стрелять, и Вера Чепурина, которая заходила последней, получила сквозное ранение в горло, которое, к счастью, оказалось неопасным.

Басаев выступил перед корреспондентами с заявлением, в котором потребовал прекращения боевых действий в Чечне и начала мирных переговоров между Кремлем и правительством Дудаева. После чего, как и обещал, освободил часть заложников (детей и беременных женщин).

После этого стороны больше не обменивались переговорщиками, а продолжили переговоры по городскому телефону. От российской стороны переговоры вел заместитель министра внутренних дел Михаил Егоров, а от чеченцев – сам Басаев.

К вечеру в Будённовск привезли младшего брата Басаева – Ширвани. Предполагалось, что он сможет повлиять на своего брата, и он, действительно, долго и добросовестно уговаривал того отпустить заложников и сдаться. Эти переговоры, вполне предсказуемо, закончились провалом: Басаев твёрдо стоял на своём и снова грозил начать расстреливать заложников.

На следующий день, 16 июня, переговоры продолжились. В результате этих переговоров удалось уговорить Басаева отпустить несколько заложников, страдавших острыми инфекционными заболеваниями. Это было разумным шагом даже для самих террористов, и поэтому Басаев после недолгих размышлений согласился это сделать.

Но ситуация в целом в течение всего этого дня никак не изменилась, и какого-то прогресса в переговорах не наметилось. Вечером в Будённовск прибыли депутаты Госдумы Сергей Ковалёв, Юлий Рыбаков, Михаил Молоствов (все – из “Выбора России”), Валерий Борщёв (“Яблоко”), член Совета Федерации Виктор Курочкин (беспартийный) и правозащитник Олег Орлов.

Силовики не допустили их до переговоров и предложили “сначала отдохнуть с дороги и со свежими силами подключиться к ним на следующее утро”.

Такое их поведение объяснялось просто: к тому времени они уже приняли решение ночью взять больницу штурмом. Эта операция планировалась самим руководителем “Альфы” генералом Гусевым.

Затянувшаяся пауза заставила чеченцев предполагать подобное развитие событий, а тут ещё силовики совсем потеряли бдительность, и кто-то из них во время переговоров по рации открыто назвал время начала операции. Федералы даже не предполагали, что Басаев мог прослушивать эфир.

В 4 часа утра бойцы “Альфы” пошли на штурм. Сначала всё шло хорошо, и им удалось освободить заложников, которые находились в отдельно стоящем травматологическом корпусе. Но когда они подошли к главному корпусу, где были сосредоточены и основные силы Басаева, и большинство заложников, их встретил шквальный огонь из окон больницы.

Более того, басаевцы поставили в окна заложников, дали им в руки простыни и заставили ими размахивать и кричать: “Прекратите огонь!”. Сами же террористы стреляли, спрятавшись за их спины.

В результате 30 человек было убито, а 70 ранено. Это были в основном заложники. “Альфа” во время этого штурма потеряла трёх офицеров. По больнице велся шквальный огонь, в том числе из гранатомётов. Внутри здания начался пожар, однако заложникам удалось его потушить.

Вскоре атака захлебнулась, и “Альфа” отступила. Попытка штурма полностью провалилась. Гусев впоследствии дал много интервью, в которых утверждал, что они всё сделали правильно, что Басаев “дрогнул”, и что нужно было попытаться штурмовать больницу ещё раз.

Но всем остальным стало очевидно, что “Альфа” не сможет взять больницу атакой в лоб без больших потерь как среди заложников, так и среди офицеров самой “Альфы”.

После того, как стрельба затихла, Басаев снова отправил всё тех же Чепурину и Костюченко на переговоры к федералам. Размахивая импровизированным белым флагом, сделанным из простыни с нарисованным на ней помадой красным крестом, они добрались до позиций федералов и (вместе со встретившим их на пороге депутатом Рыбаковым) прошли к министру внутренних дел Ерину и передали ему предложение Басаева: в обмен на отказ от новых попыток штурма он готов отпустить беременных женщин и детей. Ерин отверг это предложение и не стал брать на себя обязательств прекратить какие-либо попытки штурма.

Однако в реальности силовики не знали, что им делать дальше. С одной стороны, они хорохорились и пытались изобразить решительность. Но, с другой стороны, они понимали, что если “Альфа” и сможет взять больницу штурмом, то жертв при этом будет очень много. Причём, не только среди штурмующих, но и среди заложников. А брать на себя ответственность за такие жертвы им не хотелось.

Они привыкли к тому, что подобную ответственность брал на себя Ельцин. Как это было, например, в октябре 1993 года в Москве. Но сейчас Ельцин вполне сознательно отсутствовал. И, возможно, именно для того, чтобы самому не принимать таких тяжёлых решений. Знаменитая ельцинская интуиция подсказала ему спасительный выход: уехать за тридевять земель и для ещё большей надежности – напиться. Позвонят по телефону, а им в ответ: “Борис Николаевич отдыхает, беспокоить не будем…” И всё…

Такой тёртый калач, как Черномырдин, всё это хорошо понимал. Он с самого начала теракта пытался взять контроль над ситуацией, отдавая себе отчёт в том, что в какой-то момент все эти генералы могли сдуться и начать искать того, кто принял бы за них непопулярные решения, и за кого они потом смогли бы спрятаться.

Пока у силовиков всё шло хорошо, они и не думали слушаться премьера. Но после провала штурма их непреклонности поубавилось, а бравый Гусев вообще как-то потерялся из виду. И хотя Ерин по-прежнему не готов был расстаться с мыслью об очередном штурме, он уже хотя бы не мешал депутатам проводить какую-то свою линию, которую они пытались выстроить.

Рыбаков, выйдя из кабинета Ерина, тут же пошел к Ковалёву, они связались с Гайдаром, и тот позвонил Черномырдину. Несмотря на всю непростую историю их взаимоотношений, и Черномырдин, и Гайдар были мужественными и ответственными людьми и понимали, что стояло на кону. Черномырдин быстро вник в ситуацию и понял, что у силовиков наступил ступор. И тогда он начал действовать через их голову, напрямую взаимодействуя с Ковалёвым.

Он отправил Ковалёва прямо к Басаеву. С полномочиями от председателя правительства для ведения прямых переговоров. Ковалёв предварительно поговорил с Басаевым по телефону, выслушал его требования и договорился о том, что наутро, 18 июня, он придёт к нему в больницу.

Утром Ковалёв вместе с Рыбаковым, Курочкиным и представителем администрации Ставропольского края Сергеем Поповым вошёл в здание больницы. К ним присоединились журналисты “Известий” Валерий Яков и “Московского комсомольца” Юлия Калинина.

У Ковалёва состоялся первый, очень непростой, разговор с Басаевым. Первоначально Басаев требовал немедленного вывода всех российских войск из Чечни. Однако Ковалёву удалось убедить его в том, что это утопия, и Басаев согласился, что сейчас было бы более реалистичным требовать прекращения огня и начала мирных переговоров.

После этого переговоры споткнулись на вопросе полномочий. Басаев вполне резонно сказал Ковалёву: “Сергей Адамович! Я-то с Вами, может быть, и найду общий язык, но почему я должен поверить, что все эти генералы, что стоят вокруг больницы, вас послушаются?”.

Справедливости ради нужно сказать, что Ковалёв и сам не знал ответа на этот вопрос. Он понимал, что блефует, и полномочия от Черномырдина не являются гарантией того, что генералы будут исполнять его указания.

Он позвонил Черномырдину и честно всё изложил. После недолгого раздумья Черномырдин решил поговорить с Басаевым сам. К тому моменту Басаев и Ковалёв уже написали примерный текст соглашения, который они согласовали. И Ковалёв сумел даже продиктовать его по телефону в секретариат Черномырдина. Около полудня этот текст уже был на столе у премьера, и он его прочёл.

Около часа дня состоялся знаменитый разговор Черномырдина с Басаевым, который вошёл в историю фразой “Шамиль Басаев, говорите громче!” Люди, бывшие в тот момент рядом с Черномырдиным, говорят, что перед этим разговором Черномырдин в очередной раз пытался дозвониться до Ельцина, который к тому времени уже приземлился в Москве. Но его не соединили: “Борис Николаевич плохо себя чувствует после перелёта и прилёг отдохнуть”. Черномырдин прекрасно знал, что означали эти слова, и понял, что ему нужно было действовать самостоятельно.

Нужно сказать, что силовики всё это время изредка постреливали по больнице, и даже когда Басаев отпустил женщин и детей из родильного и детского отделений после разговора с Черномырдиным, эта стрельба не прекращалась.

Весь разговор премьер-министра с Басаевым передавался в прямом эфире по телевидению. Ерин, Степашин, Егоров, Гусев и все остальные генералы узнали о нём непосредственно во время прямого эфира. Для них всё это было – как гром среди ясного неба. Черномырдин не стал ставить их в известность о своих намерениях. Он прекрасно понимал, что они будут ставить палки в колёса и могут даже снова предпринять попытку атаковать больницу, что привело бы лишь к новым жертвам среди заложников.

Черномырдин отнюдь не был беззубым соглашателем и не горел желанием договориться с террористами. Достаточно вспомнить его твёрдую позицию в октябре 1993 года, чтобы понять, что он готов был действовать достаточно жёстко.

Но в тот момент он резонно рассудил, что у силовиков было достаточно времени (четыре дня), чтобы подготовить и провести эффективную операцию по освобождению заложников. У них были все карты на руках, над ними, в силу сложившихся обстоятельств, никто не довлел, и они могли действовать спокойно и профессионально.

Но, если в этих обстоятельствах они не смогли придумать ничего, кроме заведомо провального лобового штурма, то значит никакой надежды на успешность “жёсткого” сценария у Черномырдина уже не было. Особенно – если присовокупить к этому 400 километров рейда басаевской группы по тылам противника и более пятидесяти блокпостов, на которых их даже не удосужились досмотреть.

После разговора с Черномырдиным, переговоры Басаева и Ковалёва пошли быстрее, и к утру 19 июня они согласовали текст соглашения о прекращении войны и решении всех вопросов о статусе Чечни на переговорах. Разумеется, там был и пункт об освобождении заложников.

Прочитав текст соглашения, Черномырдин, несмотря на протесты силовиков, дал Ковалёву поручение подписать его от имени правительства. Силовики, однако, согласились его исполнять только после того, как Черномырдин конфиденциально дал им согласие на попытку уничтожить банду Басаева на пути обратно в Чечню.

Черномырдин, здраво рассудив, что всё равно у них ничего не выйдет, сказал, что умывает руки, что этот вопрос в любом случае находился вне сферы его компетенции, и что, если силовикам нужно было “добро” на такого рода акцию, им следовало обратиться к президенту, хотя для борьбы с террористами им не нужно было ничьих распоряжений: это была их обязанность, и для этого у них были все полномочия. На том они и порешили.

Во двор больницы были поданы семь автобусов и один грузовик-рефрижератор, в который сложили тела убитых боевиков. После этого Басаев сразу отпустил около сотни женщин и детей. Однако, он тут же потребовал, чтобы в обмен на остальных заложников в автобусы к ним сели добровольцы, которые будут сопровождать его банду до самой Чечни – с тем, чтобы автобусы не попытались ликвидировать по дороге.

Тут стало окончательно ясно то, что Черномырдину было ясно ещё накануне: ничего с ликвидацией банды Басаева у силовиков не выйдет, как бы они не храбрились и не делали вид, что у них был какой-то тайный план (что, разумеется, не помешало им до самого конца такой вид делать).

Сразу добровольцами в автобусы пошли депутаты Ковалёв, Осовцов, Борщёв, Бородин, Рыбаков, Молоствов, несколько представителей местной администрации и 12 журналистов. Всего набралось 139 человек. Большинство из них были мужчины из числа заложников и даже одна женщина – Елена Бойченко.

Басаев посчитал, что этого было достаточно, они расселись по автобусам вперемешку с террористами, и только тогда он отпустил всех оставшихся заложников.

Силовики не были бы собою, если бы не попытались запугать добровольцев и тем самым сорвать план Черномырдина-Ковалёва. Они потребовали от всех подписать заявление, что они “добровольно присоединялись к бандитской группе Басаева”.

Это было чревато последующими преследованиями за содействие террористам. Поэтому, разумеется, они отказались это делать. Пришлось снова вмешаться Черномырдину, и всё ограничилось тем, что добровольцы подписали бумагу, в которой “соглашались добровольно сопроводить группу Басаева”.

(Заметим, что ни они из силовиков (включая распиаренную “Альфу”) не вызвался быть добровольцем-заложником. Хотя это именно они пропустили банду Басаева в Буденновск и именно они, а не мирные граждане, в соответствии с присягой должны были рисковать своей жизнью для того, чтобы защитить женщин и детей от террористов.)

Наконец 19 июня в 16:00 колонна тронулась из Будённовска в Чечню. Каждую минуту сидевшие в автобусе террористы и заложники ждали атаки федералов. Но её так и не случилось, несмотря на угрожающие манёвры вокруг колонны.

Первоначально предполагалось, что колонна вернётся в Чечню через Северную Осетию. Но потом маршрут изменился, и она въехала в Чечню через дагестанский Хасавюрт. Уже на чеченской границе, в первом же ауле, боевики покинули автобусы и смешались с толпой мирных жителей, которые восторженно встречали их как людей, принесших Чечне мир. Предоставленные самим себе заложники-добровольцы вернулись в Будённовск лишь к середине дня 21 июня.

Террористический акт в Будённовске длился восемь дней. В его результате погибло 129 человек, а 415 – получили ранения различной тяжести. Ельцин отсутствовал в стране лишь три дня из этих восьми. Но ни в начале, ни в конце он никак не вмешался в операцию по спасению заложников. Все спасенные заложники обязаны своим спасением Виктору Степановичу Черномырдину и Сергею Адамовичу Ковалёву.

Как только всё завершилось, силовики сломя голову побежали докладывать Ельцину свою версию событий. Потом президент заслушал и доклад премьер-министра. 30 июня своим указом Ельцин уволил вице-премьера Егорова, министра внутренних дел Ерина и директора ФСБ Степашина.

Ельцин никогда не высказывал своей оценки того, как разрешился этот инцидент. Мы так и не знаем, почему он уволил своих верных силовиков. То ли потому, что согласился с оценкой их работы, которую дал Черномырдин, то ли потому, что они позволили Басаеву уйти невредимым.

Что больше было по душе Ельцину: ликвидация террористов (пусть и ценой огромных жертв среди заложников) или сохранение жизни заложников любой ценой – мы так никогда и не узнаем.

Одно мы знаем точно: военные действия в Чечне прекратились, и уже 19 июня, когда автобусы с террористами и заложниками только ещё выезжали из Будённовска, в Грозном при содействии ОБСЕ начались переговоры между российской и чеченской сторонами. Они продлились с небольшим перерывом до 30 июня.

Их результатом стал обмен пленными по принципу “всех на всех”, разоружение чеченских отрядов и создание на их базе ограниченных по численности “отрядов самообороны”, вывод российских войск и проведение в Чечне свободных выборов.

В развитие этих соглашений в июле начались и более углублённые переговоры, которые завершились 30 июля подписанием так называемого “Соглашения по блоку военных вопросов”, которое явилось более детальным описанием рамочного соглашения от 30 июня.

Оно предусматривало: прекращение военных действий, создание специальной наблюдательной комиссии (сопредседатели – командующий объединённой группировкой федеральных войск генерал-лейтенант Анатолий Романов и начальник главного штаба ВС Ичкерии Аслан Масхадов), обмен военнопленными, разоружение незаконных вооружённых формирований, поэтапный вывод федеральных войск и пресечение терактов и диверсий. Чеченские бойцы могли вернуться в свои сёла, чтобы после сдачи оружия создать отряды самообороны.

Однако уже на следующий день, 1 августа, Джохар Дудаев выступил с критикой этого соглашения в характерной для него манере и объявил его нелегитимным. Аслан Масхадов ещё пытался спасти соглашение, но постепенно маховик конфликта начал раскручиваться с новой силой…

Однако Ельцин во всём этом уже не участвовал. 10 июля с ним случился первый инфаркт. Его организм не выдержал того образа жизни, который он выработал к шестидесяти пяти годам. Даже такой от природы могучий человек, как Ельцин, не смог справится с таким количеством стресса, спорта и алкоголя. Ельцин надолго выключился из рабочего процесса.

Глава 10. Залоговые аукционы.

Часть 1.

Прежде, чем продолжать эту книгу, я должен сделать некоторое авторское отступление. Дело в том, что начиная с лета 1995 года совершенно невозможно уже вести изложение событий не введя в число действующих фигур меня самого.

Я работал в правительстве Черномырдина начиная с августа 1993 года. Но пока я работал в должности заместителя председателя Госкомимущества, я имел мало влияния и был всего лишь свидетелем того, что происходило со страной и с нашим героем. Свидетелем я был, правда, хорошо осведомленным и находящимся близко к эпицентру, но все же по большей части - свидетелем.

Однако, после ухода в бессрочный отпуск Сергея Беляева, я был назначен и.о. председателя Госкомимущества и с этого момента стал непосредственным участником очень многих событий. Я не пытаюсь преувеличивать свою роль в том, что происходило со страной, но и уходить от острых вопросов и пытаться выдавать себя за статиста - тоже не собираюсь.

Я долго думал как сохранить стройность и выбранный с самого начала способ изложения и при этом рассказать о себе и своем участии в тех или иных событиях. И я решил, что буду писать о себе так же как и об остальных героях этой книги - в третьем лице. Я постараюсь сохранить максимально возможную в таких обстоятельствах объективность. Но заранее прошу прощения, если вам, дорогие читатели, покажется, что я, тем не менее, слишком пристрастен и необъективен. Согласитесь, в описании самого себя наивно рассчитывать на то, что это удастся в полной мере.

Но это все-таки лучше, чем ломать уже выбранную стилистику и переходить от книги-хроники к книге-мемуару. Все таки главный герой этой книги не я и выделять себя отдельным авторским “я” по сравнению с другими персонажами этой книги мне кажется неверным. Это смещает акценты и меняет жанр. Итак, с этой оговоркой, пожалуй продолжим наше изложение.

За несколько дней до того, как Ельцина свалил инфаркт, ему на стол легли бумаги, разработанные рабочей группой, которую создали решением правительства после известного выступления Потанина на его заседании. Это группа (возглавляемая Потаниным и Кохом) разработала необходимые документы, включая проект указа президента, позволяющие закладывать находящиеся в государственной собственности акции в обмен на кредиты.

Россия (а до этого - Советский Союз) к тому моменту уже девять лет находилась в тисках жесточайшего экономического кризиса. И если первые несколько лет, начиная с 1986 года (когда обвалились цены на нефть) кризис еще только набирал обороты и его сила как-то компенсировалась накопившимся за годы нефтяного благополучия жирком, то, когда этот жирок исчез, он ударил по стране во всю мощь. Цены на нефть годами не поднимались выше 20 долларов за баррель и они едва покрывали себестоимость нефти. Валютные запасы были на нуле, а бюджет был в десять раз меньше нынешнего. И тут, ко всем этим трудностям, Ельцин добавил еще и войну в Чечне.

Тот, кто следит за динамикой цен на нефть, знает, что такого длительного периода низких цен не было никогда в истории ни до, ни после этого страшного периода. И разумеется все эксперты (включая Черномырдина), были убеждены, что они вот-вот пойдут наверх. Так было всегда и не было никаких причин думать, почему в этот раз должно быть по другому. Цены и раньше иногда падали, но никогда не оставались такими низкими больше нескольких месяцев.

Поэтому многие в правительстве относились к необходимости закладывать акции крупных предприятий проще, чем к продаже: появяться деньги - вернем кредиты и акции вернутся к государству. Никто тогда не мог себе представить, что цены на нефть станут устойчиво выше 40 долларов за баррель лишь на рубеже 2003 - 2004 годов. Всем казалось, что прошедшие девять лет низких цен - это более, чем достаточно даже для такого подвижного и малопредсказуемого рынка, как рынок нефти.

Разумеется, левая оппозиция (коммунисты и аграрии) в Государственной Думе смотрела на этот вопрос иначе. В преддверии декабрьских выборов, она старалась максимально ослабить действующую власть, с тем чтобы на ее критике получить подавляющее большинство в парламенте. А после этого - триумфально выиграть президентские выборы.

Первый бой был дан при обсуждении бюджета. Оппозиция заняла четкую позицию: хотите чтобы мы проголосовали за бюджет? Нет проблем. Тогда принимайте нашу программу многомиллиардных субсидий сельскому хозяйству и запретите приватизацию нефтяной промышленности.

Одновременно, коммунисты потребовали установить задание по доходам от приватизации в размере совершенно нереальных 5 млрд. долларов.

Это была ловушка: не продавая акции нефтяных компаний выполнить такое задание было невозможно. Но мало этого, они потребовали прямо в законе о бюджете запретить в приватизации любых более-менее крупных предприятий участие иностранных инвесторов, называя это “распродажей Родины”. Их цель была ясна: тем самым они хотели похоронить даже самые призрачные надежды на то, что от приватизации удасться получить какие-то значимые суммы.

Правительство встало перед выбором: отказаться от предложений коммунистов и аграриев и жить без бюджета. Теоретически, действующее законодательство предусматривало такую возможность. Это называлось “Временное управление бюджетом”. В соответствии с этим правилом, Минфин обязан был выделять финансирование на каждый месяц 1995 года не больше, чем 1/12 доходов прошлого, 1994 года.

Это было абсолютно нереально. Во-первых, потому что инфляция в 1994 году составила 500%, а в 1995 году 280% и цифры в бюджете 1994 года были совершенно другого масштаба, чем в 1995 году.

А во-вторых, потому, что бюджет 1994 года не предусматривал тех очевидных особенностей, которые имеет бюджет воюющей страны. Невозможно вести финансирование войны по бюджету мирного времени. Это банальность.

Нарушение же правила “Временного управления бюджетом” являлось уголовным преступлением и квалифицировалось как растрата государственных средств и злоупотребление служебных положением.

Не было никаких сомнений в том, что доблестные правоохранительные органы с усердием взялись бы за правительство, получи они от депутатов сигнал о таком грубейшем нарушении бюджетной дисциплины. Такого рода деятельность была для них намного более привлекательной и безопасной, чем борьба с терроризмом и сепаратизмом в Чечне и не только там.

Уже к марту Черномырдин и Чубайс, понимая, что у них нет другого выхода, приняли все условия оппозиции и бюджет был принят со всеми этими фантастическими поправками.

Единственное, что удалось отбить, это прямой запрет на участие иностранных инвесторов в приватизации промышленности. Это было бы прямым нарушением договоренностей с МВФ.

Запрет на участие иностранных инвесторов в приватизации в явном виде не был записан в законе о бюджете, но об этом так много говорилось со всех трибун, что любой мало-мальски знакомый с политической ситуацией в России иностранный инвестор вряд ли решился бы на какие-то серьезные инвестиции в российские активы в 1995 году.

Посудите сами: кто вложит свои деньги в страну, которая ведет войну, в которой, судя по многочисленным опросам общественного мнения, коммунисты вот-вот выиграют сначала парламентские, а потом и президентские выборы и в которой парламент изо дня в день придумывает все новые и новые ограничения на иностранные инвестиции?

Причем тогда, в 1995 году, речь шла не о беззубых коммунистах, которые больше напоминают европейских социал-демократов. Тогда это были коммунисты старой, советской закалки. На их знаменах были написаны лозунги о примате государственной собственности и зловредности частной, о происках американского империализма, угрозах НАТО и запрете на “распродажу Родины” иностранцам.

Все эти обстоятельства еще больше подвигли правительство к идее залога акций вместо их продажи. Залог выглядел как временная мера и позволял привлечь в бюджет деньги, заложив акции нефтяных компаний. Действительно: уж коль законодатели запретили их продажу, то почему бы их не заложить?

Единственное условие, которое выдвинули “красные директора” через своих лоббистов (типа Вольского или Потанина) и через своего неформального представителя в правительстве, первого вице-премьера Сосковца, что до тех пор, пока акции находятся у них в залоге, они же ими и голосуют.

Это было для них выгодно: в этих условиях кредиторам нет необходимости сильно заботится о сроках погашения кредитов. Заемщик у них - государство, а покуда оно не вернуло деньги - управление акциями (а через них и предприятием) остается в их руках. Как вернут деньги - так и получат акции назад. Хоть через пять, хоть через десять лет. Даже если к тому времени кредиторы высосут из предприятия все соки.

Разумеется, это было невыгодно правительству: в результате этой схемы они оставляли у руля российской промышленности чрезвычайно неэффективных временщиков, которые не будут заботится о долговременных инвестициях в производство.

Но, во-первых, у правительства не было из чего выбирать, а во-вторых, это создавало стимулы вернуть кредиты как можно быстрее. Тем более (как мы уже писали выше) все эксперты в один голос говорили о том, что цены на нефть не могут долго оставаться такими низкими. А значит были серьезные основания считать, что следующий, 1996 год, в этом отношении будет более успешным, чем этот.

Так или иначе, но пакет документов о порядке кредитовании правительства под залог акций, находящихся в государственной собственности, поступил в администрацию президента как раз накануне ельцинского инфаркта. И покуда Ельцин лежал в больнице, им занялись чиновники его администрации. Прежде всего, его советник по экономическим вопросам, Александр Лившиц.

Главное дополнение, которое сделал Лившиц, заключалось в том, что он четко установил когда у кредитора наступает право продать залог: только со второй половины 1996 года, то есть строго после президентских выборов. Эта правка резко перевела дискуссию о залоге акций из экономической сферы в политическую.

В последствии, все наблюдатели обвиняли правительство том, что они покупали лояльность крупного бизнеса ставя его перед фактом: хочешь получить акции в собственность - помогай победить на президентских выборах нашему кандидату (по умолчанию предполагалось, что это будет Ельцин, хотя в тот момент он еще никак не обозначил своего желания участвовать в выборах).

Это обвинение в “игре на Ельцина” подогревалось еще и постоянной критикой приватизации со стороны коммунистов. У всех тогда сложилось впечатление, что приди коммунисты к власти и они сразу снова заберут все в государственную собственность. И коммунисты мало того, что не торопились разубеждать публику, так еще периодически делали заявления о необходимости национализации.

Вторая правка состояла в том, что он предложил ограничить срок действия указа только 1995 годом. Это было тоже сугубо политическое решение: в администрации президента хотели закончить с этим делом до того, как начнется президентская кампания, поскольку резонно полагали, что противники Ельцина воспользуются ею как поводом для очередного раунда обвинений Ельцина в “распродаже Родины”.

Но эта правка была совершенно неприемлема с экономических позиций. Действительно: когда кредитор знает, что государству остро нужны деньги и при этом оно может воспользоваться возможностью взять их под залог своих акций только до конца текущего года, его оптимальная стратегия состоит в том, чтобы оттянуть процесс до последнего, а потом поставить государство перед фактом: либо бери столько, сколько я предлагаю, либо не получишь ничего, поскольку “двери закрываются”.

Правительство (конкретно Кох и Чубайс) пытались убедить Лившица отказаться от его предложения. Но, он был непреклонен. Видимо, это было условие, которое он лишь озвучивал. Реально же это была позиция всей президентской команды, а именно - Президентского клуба.

И третья правка была совершенно скандальной: Лившиц предложил прямо написать в указе о том, что в программе кредитования правительства под залог акций не могут принимать участие иностранные инвесторы. Все, что с таким трудом Черномырдину и Чубайсу удалось отстоять в борьбе с оппозицией в Думе, было разом перечеркнуто в администрации президента.

Теперь правительству необходимо было воевать на два фронта: и с оппозицией в Думе и с бюрократами а администрации президента. Ситуация осложнялась еще и тем, что сам Ельцин был недоступен и не было никакого “рефери”, который мог бы разрешить такой спор.

Скоро стало ясно, что либо указ ляжет на стол президента в той форме, в которой его готова согласовать администрация президента, либо его не будет вовсе. Все аргументы правительства о катастрофическом дефиците средств и плачевном положении воюющей армии не производили на чиновников ельцинской администрации никакого впечатления: они отвечали, что финансирование государственных расходов - это проблема правительства, а они решают политические задачи и готовят президенту на подпись документы с единственной целью его не “подставить” и не могут нести ему “сырые бумаги”.

Технической стороной “проталкивания” этих бумаг в Кремле занимался Кох. Он постоянно докладывал Чубайсу и Черномырдину о возникающих проблемах, те пытались ему помочь, но все их попытки были по большей части напрасны. К середине августа правительство согласилось со всеми правками администрации президента и указ наконец пошел на подпись Ельцину.

Тем временем в стране разразился банковский кризис. Первый банковский кризис в истории постсоветской России. Схлопнулся рынок межбанковского кредитования. Банки лавинообразно закрывали лимиты друг на друга и к концу месяца многие банки разорились. В этих условиях лишь ограниченное число банков остались способными кредитовать правительство.

Консорциум, который в переговорах с правительством представлял Потанин, разумеется, собирался использовать кредиты входящих в него банков для того, чтобы участвовать в залоговых аукционах. Зачастую это были сами банки либо со стоящими за их спиной “красными директорами”, либо даже и без них. И вот вкупе с правками администрации президента, банковский кризис сильно уменьшил число желающих кредитовать правительство.

И хотя все бумаги по залоговым аукционам давно уже лежали на столе у Ельцина, до них у него все никак не доходили руки. Дело в том, что после инфаркта Ельцина выписали из больницы лишь к концу июля, но по требованию врачей он должен был проходить реабилитационный период в загородном санатории и под строгим контролем врачей. Все медики были категорически против того, чтобы он выходил на работу по меньшей мере до октября.

Ельцин и вправду себя плохо чувствовал. Глава его администрации Сергей Филатов в своих мемуарах пишет, что в августе он имел разговор с Ельциным, в котором тот в самой категорической форме отказывался от участия в президентских выборах 1996 года. Он говорил, что очень устал, болен и “соскучился по семье”. Публично он в этот период появлялся крайне редко. Можно вспомнить только его заранее записанное выступление по телевидению, посвященное очередной годовщине августовского путча 1991 года.

И вот 31 августа он встретился с “группой ведущих банкиров”, на которой он и анонсировал подписание указа о залоговых аукционах. На эту встречу были приглашены руководители ряда банков: Владимир Гусинский (Мост-банк), Яков Дубенецкий (Промстройбанк), Наталья Раевская (Автобанк), Сергей Родионов ("Империал"), Гарегин Тосунян (Технобанк), Михаил Ходорковский (МЕНАТЕП). Вот что писал тогда “Коммерсант” об этой встрече:

«Коснувшись инициативы Консорциума банков, предложившего правительству кредит под залог государственных пакетов акций крупнейших промышленных предприятий, Борис Ельцин заметил: ‘У меня появились сомнения в отношении финансовых возможностей банков: если у вас возникают проблемы при взаимодействии друг с другом, где гарантия, что не возникнут проблемы в отношениях между вами и государством?”

Затем президент сообщил банкирам о том, что проект соответствующего указа о передаче им акций крупнейших промышленных предприятий у него под рукой. И если банкиры сумеют убедить его, что доверять им можно, документ будет подписан незамедлительно.

Здесь надо отметить одну тонкость: дело в том, что банки для встречи с Ельциным подбирались для того, чтобы обсудить последствия банковского кризиса, а не залоговые аукционы. И из всех приглашенных к нему банкиров только Ходорковский и Родионов понимали о чем идет речь. Остальные даже и не мыслили ни о каких кредитах правительству, настолько тяжело по ним прошелся этот кризис.

Ельцин же предложил проект указа не членам потанинского консорциума, собственно придумавшим эту схему, а другим банкирам. По мнению экспертов Ъ, эта странность свидетельствовала о том, что последние события на финансовом рынке дезориентировали власть, которая в тот моменту уже не понимала, на кого же надо ставить.

Поэтому и с указом случилась некоторая неловкость. Документ этот давно и с нетерпением ожидался банками, вокруг него шла долгая закулисная борьба. И видимо, по замыслу президентской команды указ должен был стать козырной картой в сложной предвыборной игре власти и банков.

Наконец президент, фигурально выражаясь, протягивает указ банкам… и рука его повисает в воздухе. Потому как ситуация в банковском мире изменилась за последнюю неделю до неузнаваемости. Многим банкам теперь было не до акций, не до кредитов правительству и не до финансирования предвыборных кампаний.

Не смотря на то, что широкий жест (которые так любил Ельцин) не удался, он все-таки в тот же день подписал этот указ. После всех затяжек и подковерных схваток, на всю организацию и проведение предусмотренных этим указом аукционов на право предоставить правительству кредит под залог государственных акций оставалось четыре месяца.

В любом другом случае никто, ни Черномырдин, ни Чубайс, ни Кох никогда бы не стали даже пытаться организовать такого рода масштабные операции с собственностью в столь короткий срок. Но обстоятельства были настолько чрезвычайны, что им ничего не оставалось, кроме как пожертвовать своей репутацией ради “пользы дела”.

В Чечне к тому времени стало ясно, что мирные переговоры, которые инициировал Черномырдин после теракта в Буденновске, зашли в тупик и никакого прекращения боевых действий в реальности не произошло. Силовики саботировали выполнение даже тех договоренностей, на которые они сами шли на переговорах с чеченцами. А полномочий заставить их у Черномырдина не было.

Впрочем, мы уже об этом много раз писали. (Справедливости ради нужно сказать, что и чеченцы тоже не горели желанием разоружаться и возвращаться к мирной жизни).

Идея Черномырдина была очевидна: самый простой способ решить проблему нехватки денег на войну - эту войну прекратить. Поэтому он с таким энтузиазмом ухватился за возможность мирного урегулирования, которая (если бы Ельцин это процесс поддержал) возникла после событий в Буденновске. И судя по тому, что Ельцин уволил всех силовиков, виновных в том, что они допустили эту трагедию, надежды на такую поддержку президента у Черномырдина были.

Но ельцинский инфаркт спутал все карты: силовики опять почувствовали, что контроль за ними ослаб и начали играть свою игру. Особенно в этом преуспели чиновники МВД, у которых новым министром стал известный нам генерал Куликов - командующий внутренними войсками.

Эти войска и были главной причиной того, что чеченское сопротивление продолжалось. Каждая карательная экспедиция, организованная генералами МВД, лишь порождала новый всплеск ненависти чеченцев и желания продолжать войну. А генералы лишь разводили руками и говорили, что другого способа борьбы с террористами не существует.

Среди всех заметных участников переговорного процесса с обеих сторон, кроме Черномырдина, лишь еще Аслан Масхадов пытался как-то его реанимировать и сохранить хоть какие-то договоренности. Но через некоторое время и он сдался и снова возглавил штаб дудаевского сопротивления. К началу осени маховик войны опять начал потихоньку раскручиваться.

В этих условиях Черномырдин и его правительство окончательно поняли: альтернативы залоговым аукционам нет. Войну остановить не удалось. А миллиард долларов на войну (это был минимум, необходимый позарез) взять больше негде.

В это же самое время в Президентском клубе происходили совершенно другие процессы. Там вдруг выяснилось, что Березовский никак не собирается выполнять свою часть договоренностей относительно ОРТ. Он фактически саботировал пиар-кампанию провластной партии “Наш дом Россия” объясняя, что он руководит коммерческим телевизионным каналом и если какая-то партия хочет, чтобы ОРТ ее поддерживало, то пусть платит деньги.

И вообще, канал безнадежно убыточен, его, Березовского, денег для покрытия убытков явно не хватает, думская кампания фактически уже проиграна и спасти ситуацию за сентябрь - ноябрь уже невозможно. И поэтому единственное, о чем нужно думать всерьез, так это о предстоящих меньше чем через год президентских выборах.

В это время в окружении Березовского появился Роман Абрамович. Он к тому времени был уже крупным нефтетрейдером и горел желанием участвовать в приватизации нефтяных компаний. Он имел долгие и плодотворные отношения с добывающим предприятием “Ноябрьскнефтегаз”, которую возглавлял авторитетный нефтяник Виктор Городилов.

Предприятие “Ноябрьскнефтегаз” входила в состав вертикально интегрированной нефтяной компании “Роснефть” и было ее основным добывающим предприятием, а “Роснефть” была включена в список компаний, приватизация которых была запрещена.

Березовский решил приватизировать “Ноябрьскнефтегаз” даже не смотря на запрет его приватизации. Для этих целей он решил вычленить его и Омский НПЗ из состава “Роснефти”, создать новую компанию “Сибнефть” и успеть выставить ее на залоговый аукцион.

Черномырдин был категорически против, поскольку и “Ноябрьскнефтегаз” и Омский НПЗ были ключевыми предприятиями “Роснефти”. Без них “Роснефть” превращалась в третьеразрядную компанию с небольшой добычей и разбросанными по всей стране сбытами и небольшими НПЗ. Такая компания не могла нормально функционировать.

Но Березовский убедил своих партнеров по Президентскому клубу в том, что “Сибнефть” ему необходима как источник средств для финансирования ОРТ. И что без этого ни о какой эффективной медийной поддержке президентской кампании 1996 года не может быть и речи. Поэтому они решили действовать через голову правительства и подписать указ о создании “Сибнефти” у Ельцина без согласования с Черномырдиным.

Хочется особо подчеркнуть, что все эти действия Березовского и его коллег - не досужие выдумки и сплетни, а сведения от самих Березовского и Абрамовича. Именно так они описывали перипетии создания “Сибнефти” в своих показаниях на процессе "Березовский против Абрамовича" в Лондоне в 2012 году.

Именно летом 1995 года и начался конфликт между Березовским и Черномырдиным и именно сопротивление Черномырдина созданию “Сибнефти” и привело к отказу Березовского в медийной поддержке партии “Наш дом Россия”, лидером которой и первым номером в списке был Черномырдин.

Вся история с “Сибнефтью” ярко демонстрирует тогдашнее состояние Ельцина. Разумеется, Ельцину не рассказали всю подоплеку принятого им против воли Черномырдина решения о создании “Сибнефти”.

Ему не рассказали, что Березовский требует создать для него нефтяную компанию и что в противном случае он отказывается финансировать ОРТ. (Хотя мы помним, что при создании ОРТ, главным аргументом Березовского, с которым Юмашев пришел к Ельцину за поддержкой, было обязательство Березовского финансировать ОРТ самостоятельно, без помощи государства).

Ельцину не рассказали, что в связи с конфликтом с премьером, Березовский умыл руки и саботирует предвыборную кампанию провластной партии и, тем самым, открывает дорогу коммунистам к победе на думских выборах.

Ему не рассказали, что созданием “Сибнефти” фактически разрушается правительственная концепция создания вертикально-интегрированной компании “Роснефть”.

Ничего этого ему не сказали. Но, сославшись на действительное плохое самочувствие Ельцина, этого не дали рассказать и Черномырдину, попросту не пустив его в Ельцину!

Нетрудно себе представить в каком состоянии и удовлетворившись какими объяснениями, 24 августа Ельцин подписал указ о создании “Сибнефти” даже не обратив внимание на то, что Черномырдин его не завизировал.

И почти сразу же после подписания 31 августа указа о залоговых аукционах, Ельцин подписал еще один указ, включивший “Сибнефть” в перечень предприятий, акции которых должны быть выставлены на залоговые аукционы.

Можно с уверенностью сказать, что после инфаркта, которому предшествовал длительный запой, Ельцин уже не был способен к систематической работе. Начиная с лета 1995 года он уже никогда не был так собран и сосредоточен, как это было в 1991 - 1993 годах. Это был уже совсем другой человек.

Ельцин еще продолжал делать какие-то ритуальные жесты и выступать с речами, написанными его спичрайтерами. Но все это была лишь тень того сгустка воли и напора, каким он запомнился большинству его соратников, которые были рядом с ним в начале 90-х. Да, впрочем, и всем нам.

Так, например, 1 сентября он выступил с заранее приготовленной речью на “Форуме демократической прессы”, в которой дежурно присягнул демократическим ценностям, свободе слова и правам человека, сокрушался по поводу давления на журналистов и предложил себя в качестве их защитника.

Такого рода ельцинские выступления неизменно пользовались популярностью и люди (особенно - журналисты) им верили. Ельцин это знал и никогда не упускал возможности публично поклясться в верности идеалам демократии. Честно говоря, даже те, кто работал в правительстве, продолжали тешить себя иллюзиями и гнать от себя смутные подозрения.

Истинное положение вещей знал очень ограниченный круг лиц. И большинство руководителей министерств и ведомств в их число не входили. Хотя, разумеется, до членов правительства (многие из которых видели Ельцина только на официальных мероприятиях и то - издалека) доходили тревожные слухи о реальном состоянии президента, но они, так же как и многие другие люди, так много вложили в него своих надежд и так много в своей судьбе поставили на него, что им было просто страшно взглянуть правде в глаза.

Полная правда постепенно всплывает только сейчас, когда начинают становится доступными документы, которые раньше были засекречены. И когда начинают говорить те, кто был очевидцем и участником тогдашних событий в ближнем кругу Ельцина.

Естественно, что в этих воспоминаниях полно либо чернухи (Коржаков), либо - апологетики (Юмашев). И наша задача постараться нарисовать более-менее объективную картину. Хотя мы отдаем себе отчет в том, что мы тоже не можем претендовать на истину в последней инстанции.

А жизнь шла дальше. 13 сентября неизвестные обстреляли из гранатомета посольство США в Москве. Американцы были в шоке. Клинтон не мог поверить, что в стране, которой Америка помогает вырваться из кризиса, есть люди, которые так ее ненавидят. Ельцин уверил его в том, что преступники будут найдены и примерно наказаны.

Но никого не нашли. Инцидент заболтали, а дыру в стене посольства - замазали. Этот теракт несколько охладил американо-российские отношения и стал еще одним аргументом для тех людей на Западе, кто говорил, что русским верить нельзя, что это волк в овечьей шкуре и что как только они расправят плечи, холодная война начнется вновь. И нельзя сказать, что Россия не давала повод так думать. Даже в такое, тяжелое для нее время.

Часть 2.

А в Чечне, тем временем, еще предпринимались попытки как-то реанимировать мирный процесс. С чеченской стороны Аслан Масхадов все еще верил в то, что с помощью переговоров можно достичь каких-то положительных результатов. И с российской стороны тоже были силы (прежде всего - Черномырдин, большинство правительства, некоторые военные и значительное число депутатов Госдумы) заинтересованные в скорейшем прекращении кровопролития.

После того как Ельцин назначил Анатолия Куликова министром внутренних дел (взамен уволенного за трагедию в Буденновске Ерина), Новым командующим Объединенной группировки федеральных сил в Чечне стал генерал-лейтенант внутренних войск Анатолий Романов. Он и должен был вести переговоры с Масхадовым.

6 октября, после полудня генерал Романов собирался на встречу с Масхадовым. Но перед этим он решил встретится с прилетевшим из Москвы Русланом Хасбулатовым, который активно предлагал себя в качестве посредника на этих переговорах.

Романов и Хасбулатов были хорошо знакомы. Два года назад, во время октябрьских событий в Москве Хасбулатов встречался с Романовым и пытался перетянуть его на свою сторону. Но Романов остался верен Ельцину и, вместе с подчиненными ему подразделениями внутренних войск, активно участвовал в штурме Белого дома 4 октября, за что получил орден “За личное мужество”.

Второй раз отказать Хасбулатову Романов не захотел, тем более, что он, вероятнее всего, действительно рассчитывал на поддержку Хасбулатова в переговорах с Масхадовым. Насколько Хасбулатов действительно мог оказать такую поддержку - неизвестно. Но доказательством того, что Романов на нее всерьез рассчитывал, является то, что он из своего командного пункта в Ханкале (это восточная окраина Грозного) поехал через весь город на встречу с Хасбулатовым а аэропорт “Северный”.

Ехать нужно было около часа через разрушенный, заминированный и кишащий боевиками город. Это был серьезный риск, что лишний раз доказывает: Романов придавал этой встрече большое значение. И что важно, он обязательно хотел встретится с Хасбулатовым перед переговорами с Масхадовым. Возможно, он рассчитывал взять Хасбулатова с собой на эти переговоры.

Выехав в 13:15 из Ханкалы, его кортеж около 13:45 был лишь на полпути, у площади Минутка. Когда на скорости 80 км/час уазик с генералом въехал под железнодорожный мост у этой площади, раздался оглушительный взрыв. Это взорвался управляемый заряд в 30 кг тротила, прикрепленный над проезжей частью под днищем моста.

Почти все сопровождавшие генерала Романова военнослужащие погибли на месте. Сам генерал с тяжелейшими ранениями впал в кому. Он так и не оправился от полученных травм и до сих пор полностью парализованный находится в пограничном состоянии.

Почти сразу чеченские боевики взяли ответственность на себя и сообщили прессе, что это была месть генералу за Самашки. Говорят, для Масхадова этот теракт стал полным сюрпризом. Но он случился и с этим уже ничего нельзя было поделать.

Разумеется, что после этого не могло быть и речи о продолжении переговоров о мире. С этого момента военные действия де-факто возобновились с прежней силой.

Особенностью этой войны было то, что если с чеченской стороны воевали высоко мотивированные, хорошо понимавшие за что они воюют бойцы, многие из которых были взрослыми, отслужившими в армии мужчинами (некоторые уже имели опыт Афганистана и Абхазии), то с российской стороны это были почти сплошь призывники от 18 до 20 лет, то есть скованные присягой, плохо обученные почти еще дети из глубинки, которые совершенно не понимали за что и для чего они там убивают людей и гибнут сами. В России тогда еще не было контрактной армии и разговоры о ней только лишь велись.

В правительстве, особенно в его экономическом блоке, в неформальных разговорах часто обсуждалась эта война, ее необходимость и то, каким образом и кто ее начал. Конечно, на этот счет были разные мнения. Зачастую, крайне нелицеприятные в отношении того же Ельцина.

И хотя в правительстве понимали, что не они эту войну начали и не в их силах (как показал опыт Черномырдина) ее остановить, но общее мнение состояло в том, что бросить этих пацанов в Чечне нельзя. Что для того, чтобы они там все не погибли нужны деньги, что хочешь - не хочешь, а финансировать продолжение этой кровавой операции нужно хотя бы для того, чтобы их всех там не перебили.

Тем временем, Ельцин потихоньку оправился от последствий инфаркта и вернулся к работе. В середине октября он уже воспользовался своим новым правом (которое он сам себе дал своим собственным указом) разрешать выборы губернаторов/глав администраций субъектов федерации (что полностью противоречило духу его собственной конституции) и подписал указы о проведении выборов глав администраций в Приморском крае, Белгородской, Новосибирской, Оренбургской, Тамбовской, Тверской, Томской и Ярославской областях.

А 23 октября Ельцин улетел в Нью-Йорк на празднование 50-летия ООН. 24 октября он и Клинтон перебрались в Вашингтон и провели там ряд переговоров, после которых были их выходы к прессе. Все заметили, что Ельцин был сильно навеселе. Тогда-то Клинтон в разговоре со своим помощником и старым другом Строубом Тэлботтом и произнес ставшие известными слова: “У Ельцина есть проблемы. Однако, он хороший человек. Мы никогда не должны забывать, что пьяный Ельцин лучше, чем большинство непьющих альтернативных кандидатур”.

25 октября там же, в Вашингтоне, с Ельциным случился очень странный эпизод. Вот что известно по этому поводу. В 2009 году была опубликована книга “The Clinton Tapes: Wrestling History with the President”, которая представляет собой расшифровку считавшихся ранее пропавшими звукозаписей приватных бесед между президентом Клинтоном и его университетским приятелем, историком Тейлором Бранчем, которые встречались в Белом доме с 1993 по 2001 годы.

Самые интересные эпизоды откровенных рассказов Клинтона касаются пребывания российского президента Ельцина с визитом в Вашингтоне в 1995 году. Тогда Ельцин немало напугал сотрудников секретной службы, которым было поручено его охранять. Он гостил в особняке Блэр-Хаус, который обычно отводится для высокопоставленных иностранных гостей президента. Особняк этот расположен прямо напротив Белого дома на Пенсильвания-авеню.

Недалеко от этого особняка, на Пенсильвания-авеню (центральная улица Вашингтона) в 3 часа ночи и был обнаружен агентами секретной службы Ельцин в одних трусах и явно не способным связно объяснить свое поведение. По его словам, он вышел купить пиццу и пытался сесть в такси, чтобы ехать за ней.

Разумеется, Ельцин был вдребезги пьян. Агенты американской секретной службы посадили его в машину, купили ему пиццу и отвезли обратно в резиденцию. Эта история была благополучно замята и о ней тогда никто не узнал. Но Бранч приводит в своей книге показания 79 (!) человек, которые подтверждают ее.

После выхода этой книги бывшие соратники Ельцина выступили с гневными опровержениями и говорили, что этого не могло быть. Наина Ельцина даже грозилась начать судебный процесс против Клинтона и Бранча. Но, по каким-то причинам, так этого и не сделала.

Косвенным доказательством того, что Клинтон ничего не придумал, является тот факт, что по возвращении в Москву 28 октября у Ельцина случился второй за три месяца инфаркт и он снова оказался в реанимации. Это было тем более не кстати, что уже полным ходом шла кампания по выборам в Госдуму. Разумеется, коммунисты вовсю распространяли слухи о плохом состоянии здоровья Ельцина и это сильно подрывало доверие к пропрезидентской партии “Наш дом Россия”.

Тогда же, в конце октября, были объявлены первые залоговые аукционы. Было всего три раунда аукционов. Первый раунд состоял из акций трех предприятий: 51% АО “Норильского Никеля”, 25,5% акций АО “Северо-Западного речного пароходства” (СЗРП) и 15% акций АО “Мечел”.

Итоги всех трех аукционов подводились 17 ноября. И если аукционы по акциям СЗРП и “Мечела” прошли без проблем, то аукцион на право дать кредит под залог акций АО “Норильский Никель” вызвал скандал.

Суть проблемы состояла в том, что к участию в аукционе допускались лишь те, кто внес необходимый задаток и представил в комиссию по проведению аукционов доказательство (банковскую гарантию) того, что он в состоянии заплатить как минимум стартовую цену (в данном случае - 170 млн. долларов).

Два участника, аффилированные, соответственно, с банками Онэксим и МФК задатки внесли и гарантии от своих банков предоставили. А третий участник, аффилированный с банком “Российский кредит” хоть и внес задаток, но предоставленная им гарантия была недействительной, поскольку у этого банка собственный капитал (в отличие от Онэксима и МФК) был меньше, чем стартовая цена аукциона.

Правила выдачи банковских гарантий, утвержденные ЦБ РФ, однозначно требовали, чтобы совокупный размер всех предоставленных банком гарантий не превышал собственный капитал банка. А тут только одна гарантия (даже без учета всех остальных ранее выданных банком гарантий) превышала его собственный капитал почти вдвое.

У комиссии фактически не было никакого другого выхода, кроме как отклонить заявку этого участника. Поскольку, если бы ее приняли, то другие участники аукциона оспорили бы это решение в суде и результат аукциона был бы отменен потому, что закон не допускает к торгам участников не выполнивших публично обнародованные условия участия в них. И поэтому комиссия, разумеется, единогласно проголосовала за это.

Итоги первого раунда были такие: за 51% акций АО “Норильский Никель” (фактический победитель - банк Онэксим) был получен кредит в 170,1 млн. долларов. За акции СЗРП (фактический победитель - банк МФК) - 6,05 млн. долларов. За акции АО “Мечел” (фактический победитель - менеджмент комбината в лице ТОО “Рабиком) - 13 млн. долларов.

Разумеется, глядя на котировки акций того же “Норильского Никеля” теперь, а особенно в конце нулевых, полученные за залог этих акций суммы кажутся ничтожными. Но правда состоит в том, что осенью 1995 года эти акции фактически столько и стоили.

К тому моменту уже заработала автоматизированная система внебиржевых торгов акциями российских эмитентов (знаменитая РТС) и в соответствии с котировками акций, например, “Норильского Никеля” цена была вполне адекватная, поскольку капитализация этой компании не превышала тогда 350 - 400 млн. долларов.

И это неудивительно. Ведь осенью 1995 года в стране был экономический спад, отечественный бизнес был еще очень слабый, шла война, а коммунисты считались очевидными победителями предстоящих выборов как в Государственную Думу, так и на пост президента.

Нужно заметить, что весь процесс рассмотрения заявок был абсолютно публичным, в присутствии прессы, от различных изданий в зале сидели известные журналисты, такие как Ольга Романова, Александр Привалов и другие. После подведения итогов председатель комиссии Кох всегда общался с журналистами и объяснял все действия комиссии. Поэтому тогда у прессы никаких вопросов к работе комиссии не предъявлялось.

Проведение второго раунда торгов состоялось с 7 по 11 декабря. На аукционы были выставлены 5% акций АО “Лукойл”, 51% акций АО “Сиданко”, 14,87% акций АО “Новолипецкий металлургический комбинат”, 23,5% акций АО “Мурманское морское пароходство”, 20% акций АО “Новороссийские морское параходство” (Новошип) и 45% акций АО ЮКОС.

Итоги аукционов были следующими: акции АО “Лукойл” за кредит в 141 млн. долларов взял в залог менеджмент самой компании, акции АО “Сиданко” взял в залог за кредит 130 млн. долларов консорциум банка МФК и Альфа-групп (впоследствии Альфа-групп каким-то чудом сумела убедить публику в том, что она в залоговых аукционах не участвовала).

Акции АО “Новолипецкий металлургический комбинат” были переданы в залог за кредит в 31 млн. долларов банку МФК в интересах менеджмента предприятия. Акции АО “Мурманское морское пароходство” были переданы в залог банку МЕНАТЕП за кредит в 4,125 млн. долларов, а акции Новошипа за кредит в 22,65 млн. долларов взял в залог менеджмент самого пароходства.

При проведении аукциона по залогу акций АО ЮКОС возникла проблема. Дело в том, что наученная горьким опытом аукциона по залогу акций АО “Норильский Никель”, комиссия, во избежание кривотолков и беспочвенных обвинений, решила отказаться от банковских гарантий, а приравнять задаток к стартовой цене.

Это было простое и элегантное решение: если у потенциального участника нет денег даже на стартовую цену - то ему нечего делать на аукционе. А если есть - то пусть внесет их в качестве задатка. Казалось, решение было очевидным и, по замыслу комиссии, должно было снять все проблемы. Но не тут-то было!

В аукционе изъявили желание участвовать две группы компаний. Банк МЕНАТЕП совместно с менеджментом ЮКОСа с одной стороны, и консорциум Инкомбанка, Альфа-банка (!) и банка “Российский кредит” - с другой.

МЕНАТЕП залог в 150 млн. долларов внес во время и в полном объеме, а вот консорциум, за неимением средств, предложил взять государству в залог Государственные Казначейские Обязательства (ГКО), то есть государственные облигации, которые продавались в то время на рынке значительно ниже их номинала. Кроме того, это были не ГКО, которые принадлежали самим банкам, а клиентские ГКО, которые просто лежали в банках как в депозитариях.

Предвидя возможный скандал с отклонением заявки консорциума, комиссия обратилась за разъяснениями в ЦБ. ЦБ прислал письмо, в котором совершенно однозначно отказался считать правомочным такой задаток.

Это письмо в присутствии прессы было зачитано на заседании комиссии по проведению залоговых аукционов и не вызвало никаких вопросов. Заявка консорциума, единогласным решением комиссии была отклонена. Победителем аукциона был объявлена компания “Лагуна”, аффилированная с банком МЕНАТЕП и менеджментом самого ЮКОСа.

Через некоторое время консорциум оспорил это решение комиссии в Арбитражном суде и дело проиграл.

Подведение итогов третьего (последнего) раунда залоговых аукционов состоялось 28 декабря. Речь шла об акциях АО “Сургутнефтегаз”, АО “Нафта-Москва” и АО “Сибнефть”.

Аукцион по залогу 40,12% акций АО “Сургутнефтегаз” прошел без скандалов и его за 88,9 млн. долларов выиграл пенсионный фонд самого АО “Сургутнефтегаза” (фактически - менеджмент компании). Также и аукцион по 15% акций АО “Нафта-Москва” за 20,1 млн. долларов выиграл менеджмент компании.

Аукцион по залогу 51% акций АО“Сибнефть” прошел драматичнее. Все перипетии этого аукциона ярко живописали сами Березовский и Абрамович в своих показаниях в знаменитом процессе друг против друга в 2012 году в Лондоне.

Коротко суть дела такова. Изначально в аукционе собирались участвовать две конкурирующие команды: “Нефтяная финансовая компания” Абрамовича (разумеется, в неформальном альянсе с Березовским) вместе с менеджментом “Сибнефти” и гарантией от “Столичного банка сбережений“ с одной стороны и “Инкомбанк” в лице принадлежавшей ему “Самарской металлургической компании” (“Самеко”) - с другой.

Обе заявки в положенный срок были поданы и задатки переведены. Однако накануне аукциона Березовский вместе со своим деловым партнером, ”авторитетным” бизнесменом Бадри Патаркацишвили прилетели в Самару и встретились с генеральным директором “Самеко” Максимом Оводенко.

Доподлинно неизвестно о чем они говорили, но приехавший после этого в Самару Абрамович забрал у Оводенко письмо с отзывом заявки на участие в аукционе. На суде в Лондоне Абрамович откровенно признался, что роль Патаркацишвили была решающей и отзыве заявки “Самеко”.

Таким образом акции АО “Сибнефть” оказались в залоге у “Нефтяной финансовой компании” за кредит в 100,3 млн. долларов. На этом залоговые аукционы закончились. Всего правительство, заложив акции 12 компаний, получило кредитов на сумму 886 135 000 долларов. А всего от приватизации 1995 году было получено больше 1 млрд. долларов. По тем временам это были огромные деньги, чтобы не говорили нынешние критики тогдашнего правительства.

Вопреки устоявшемуся мнению, залоговые аукционы не были масштабной, имевшей глубокие макроэкономические последствия акцией. Это (за исключением, пожалуй, лишь “Норильского Никеля”) были довольно распространенные в международной практике сделки типа “Management buyout”.

Что же касается АО “Норильский Никель”, то менеджмент этой компании, в лице ее генерального директора Филатова, наотрез отказался участвовать в залоговых аукционах, а сделал ставку на отмену приватизации как таковой. И в этой связи начал финансировать коммунистов, в расчете на их победу.

Залоговые аукционы (вопреки устоявшемуся мнению) не были кулуарными и непрозрачными. Все тонкости и процедуры подробно разъяснялись, все оферты и условия участия в аукционах публиковались в открытой печати, а на самих аукционах, как мы уже говорили, всегда присутствовала пресса.

За исключением эпизода с “Сибнефтью”, когда, спустя много лет, вскрылся эпизод грубого давления на одного из потенциальных участников аукционов, все остальные аукционы проходили по вполне понятным правилам. Многие недовольные результатами аукционов участники обращались в суды и по этому поводу есть обширная судебная практика.

Последний случай судебного рассмотрения этой проблематики был в рамках процесса “Акционеры Юкоса против Российской Федерации” в Международном третейском суде в Нидерландах. В ходе процесса, начавшегося еще в 2005 году, адвокаты РФ выдвинули против акционеров Юкоса все широко известные обвинения в незаконном приобретении компании через процедуру залогового аукциона. Но суд не счет их аргументы убедительными и полностью их отверг.

Более того, тогда, в 1995 году и сразу после, залоговые аукционы не вызвали того ажиотажа, который они вызывают сейчас. Скандальную известность они приобрели позже, во второй половине 1997 года, после известного аукциона по продаже акций АО “Связьинвест”. И вся кампания против этих аукционов была развернута людьми, которые в них не участвовали, на них не присутствовали и, которые даже не удосужились изучить фактуру. Об этом мы, конечно же, в свое время тоже расскажем.

Разумеется, потом путинская пропаганда с удовольствием ухватилась за эту критическую трактовку залоговых аукционов и превратила их в зловещий символ “лихих девяностых”. И сегодня грустно смотреть, когда борцы с путинским режимом невольно повторяют мантры путинской же пропаганды.

Еще печальнее то, что под воздействием многолетней пропаганды, современный россиянин из всего страшного и кровавого 1995 года, самым важным событием года считает не зимний штурм Грозного и не теракт в Буденновске, а довольно проходной эпизод с осенней распродажей акций 12 предприятий.

Напомним, кстати, что к тому времени в России были уже приватизированы сотни тысяч предприятий. В том числе сотни не менее крупных, чем те, акции которых были выставлены на залоговые аукционы.

Более того: сами предприятия, акции которых были выставлены на залоговые аукционы, к тому моменту прошли приватизацию и значительная часть их акций (как правило, больше или около 51%) была фактически бесплатно распределена в трудовых коллективах и продана за приватизационные чеки и, таким образом, уже обращалась на рынке.

Так или иначе, но правительство тогда стояло перед вполне конкретной проблемой. Она заключалась в том, что как оно не старалось, не могло остановить войну. Все летние попытки Черномырдина и, отчасти, Масхадова это сделать закончились провалом, особенно после покушения на генерала Романова. После этого никто из военных не хотел никакого мира.

Правительство оказалось перед выбором: либо бросить своих солдат в Чечне без финансирования, еды, топлива и боеприпасов (и, значит, обречь их на верную смерть) либо, в обход МВФ, найти собственный источник средств для поддержание боеспособности Объединенной группировки.

Хотелось бы еще раз напомнить, что этот выбор был тем более драматичным, что никакой сколько-нибудь серьезной контрактной армии в те времена еще не существовало, и Черномырдин с коллегами прекрасно понимали, что армия на 90% состоит из солдат срочников от 18 до 20 лет, которые оказались на войне не по своей воле и были связаны приказом и присягой.

И этот выбор правительство должно было сделать в отсутствии тяжело заболевшего Ельцина, который начал эту войну и который единственный мог принять решение остановить ее и вывести армию и внутренние войска из Чечни.

В таких условиях нелепо говорить о каких-то репутационных рисках для всех, кто участвовал в организации и проведении залоговых аукционов. Никто в тот момент об этом даже не думал, настолько это не имело никакого значения перед лицом стоявшей перед правительством проблемы.

17 декабря состоялись выборы в Государственную думу Федерального Собрания РФ. Их результаты стали триумфом для коммунистов и их союзников. КПРФ получила при голосовании по партийным спискам 22,3% голосов. Второе место заняла ЛДПР Жириновского с 11,18% голосов. Проправительственная партия “Наш дом Россия” довольствовалась лишь 10,13% голосов. Последней партией, преодолевшей 5% барьер было “Яблоко” Явлинского с 6,89% голосов.

Ушедший в оппозицию к Ельцину гайдаровский “Демократический Выбор России” набрал лишь 3,86% голосов и в Думу не прошел.

Всего, вместе с результатами выборов по одномандатным округам, коммунисты получили 149 мест. Аграрная депутатская группа (фактически - КПРФ-2) 35 мест. Близкая к коммунистам левоцентристская депутатская группа “Народовластие”, во главе с известными по событиям октября 1993 года Сергеем Бабуриным и бывшим Председателем Совмина СССР Николаем Рыжковым 37 мест. ЛДПР Жириновского получила 51 место, а партия “Яблоко” 46 мест.

Правительство могло твердо рассчитывать лишь на голоса депутатов от партии “Наш дом Россия”, которая получила 65 мест и, отчасти, на депутатов фракции “Российские регионы” (42 места).

Если учесть, что независимые депутаты имели всего 25 мест, то общий расклад был следующий: правительство контролировало от силы 23% голосов депутатов. Коммунисты могли смело рассчитывать на 41% голосов. остальные голоса были скорее оппозиционными (пусть и по-разному) и, следовательно, на проведение какого-то жесткого реформаторского курса при такой Думе правительстве рассчитывать не могло.

Конечно, когда мы здесь пишем про правительство, то мы имеем в виду и Ельцина. Но поскольку он никак себя в этой думской кампании не проявил, то он мог рассчитывать лишь на те голоса, которые сумел собрать Черномырдин в его отсутствие.

Ельцин весь ноябрь и декабрь пролежал в больнице, под пристальным наблюдением врачей. По телевизору периодически выступали то Наина Ельцина, то Черномырдин, то тогдашний его пресс-секретарь Сергей Медведев и успокаивали общественность. Они говорили, что президент “недомогает”, что у него “приступ стенокардии”, что все “уже все хорошо” и он “работает с бумагами”.

В реальности, он был чуть ли не в реанимации. И все указы, которые он тогда подписал в (и то, начиная лишь с конца ноября) были на тему учреждения “Дня Спасателя” или утверждения “Перечня сведений, относящихся к гостайне”.

В новый 1996 год Россия вступала с парламентом, который фактически контролировали коммунисты и с президентом, лежащим в больнице после второго за полгода инфаркта. А ведь всего лишь через каких-то шесть месяцев в стране должны были состояться выборы президента.

Тогда же, 17 декабря состоялись и выборы главы Чечни. Эти выборы были организованы российскими военными властями и проходили только на той территории, которую они более-менее контролировали.

Эти выборы вряд ли можно было бы назвать свободными или прозрачными, хотя бы потому, что они проходили не на всей территории республики, а сотни тысяч избирателей вообще были беженцами и находились в других регионах страны. Кроме этого, пост “главы Чеченской республики” вообще не был предусмотрен ее конституцией.

Был очевидный кандидат от Москвы - Доку Завгаев. Бывший первый секретарь Чечено-Ингушского обкома партии, а потом - председатель Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР. Именно его сверг Дудаев в сентябре 1991 года. И именно это не могла простить Дудаеву Москва.

Все другие кандидаты, даже выступающие против сепаратизма, были фактически лишены возможности провести избирательную кампанию. В этих условиях, единственный реальный соперник Завгаева - Хасбулатов 9 декабря снял свою кандидатуру и отказался участвовать в выборах.

Поэтому когда 17 декабря было объявлено, что новым главой республики стал Доку Завгаев, набравший 60% голосов, это не произвело на людей никакого впечатления. И вся его последующая деятельность на этом посту опиралась исключительно на российские штыки.

Фактически, этого год закончился там же, где он и начался: в Чечне так и не наступил мир. Даже во время выборов шли кровопролитные бои за Гудермес. Руководил ими все тот же Масхадов, который вслед за Дудаевым опять призвал чеченцев к войне против “российских оккупантов”.

К концу декабря спецслужбы получили большое количество сообщений, что Дудаев готовит очередную операцию, подобную рейду Басаева в Буденновск. Война разгорелась с новой силой.

Глава 11. Выборы-1996.

Часть 1

После празднования Нового года Ельцин, наконец – по-настоящему, вышел на работу. И с места в карьер обвинил всех своих сотрудников (и в первую очередь – Черномырдина) в том, что они “просрали” выборы коммунистам.

Возражать ему никто не осмелился, хотя, справедливости ради, нужно заметить, что вся его деятельность (и бездеятельность) за последние пару лет и создали тот багаж, с которым проправительственная партия “Наш дом – Россия” во главе с Черномырдиным пошла на выборы.

В этом багаже была и война в Чечне, и теракт в Буденовске, и долгие исчезновения из виду первого лица, и передача главного телеканала страны в руки невесть откуда взявшегося Березовского, про которого было известно лишь то, что он издавал мемуары Ельцина, и многое другое, о чём мы уже здесь писали.

Так или иначе, но уже 4 января Ельцин пригласил к себе руководителя своей администрации Филатова и сообщил ему, что принял решение баллотироваться на пост президента во второй раз. Это стало полным сюрпризом для его окружения (за исключением, возможно, лишь семьи и самых близких членов Президентского клуба).

До сих пор, всю осень (особенно после думских выборов) политики демократической и антикоммунистической направленности гадали: кого правильнее было бы выдвинуть на президентские выборы в противовес Зюганову. Всю осень из Кремля к ним шли сигналы, что в этот раз Ельцин по состоянию здоровья баллотироваться не будет, и поэтому они активно начали поиски сильной кандидатуры от демократического лагеря.

Поскольку поддержка Зюганова была значительной, то одним из важных условий поиска была поддержка такой кандидатуры самыми разными слоями общества. В идеале следовало объединить все его антикоммунистические силы. Разумеется, было бы желательно, чтобы этот кандидат был поддержан ещё и самими Ельциным. Это было важно для того, чтобы обеспечить кандидату поддержку президентского окружения.

Ельцинский аппарат и “Президентский клуб” прямо настаивали на согласовании кандидатуры с ними. Они говорили, что нужно обеспечить преемственность и так далее. В этом был определённый смысл. К тому же лояльность аппарата позволяла если не перетянуть силовиков на свою сторону, то хотя бы обеспечить их нейтралитет.