Живая книга о Ельцине

Но, в отличие от Хасбулатова, эти новые вожди не хотели никакого Ельцина. Они видели на его месте себя. Каждый из них был амбициозным, харизматичным и рвался в бой. Своей энергией они увлекли съезд за собой и заметно радикализировали его. Кульминацией событий стало 28 марта: депутаты начали голосование по вопросу об отрешении президента от власти.

Ельцин, со своей стороны, решил в тот же день собрать на Васильевском спуске у Кремля митинг. Накануне голосования он прямо заявил: как бы ни голосовали депутаты, я никуда не уйду. Меня избрал народ, а не они, и только народу решать: быть ли мне президентом. Вот если депутаты согласятся на референдум, то на нём пусть и решится, кого народ поддерживает – меня или их.

Параллельно с подготовкой к митингу он провёл совещание с силовиками, на котором, по утверждению Коржакова, было принято решение в случае вынесения импичмента силой разогнать съезд. Для этого, будто бы, к Кремлю, где тогда заседали депутаты, тайно были подтянуты части внутренних войск и сотрудники президентской службы безопасности. Кроме этого, рядом с залом заседаний были приготовлены баллоны со слезоточивым газом. Сценарий был такой: если депутаты объявят Ельцину импичмент, то по громкой связи диктор сообщит им, что съезд распущен, и депутатам следует покинуть помещение. Если они этого не сделают, то в ход пойдёт слезоточивый газ, от которого депутаты сами разбегутся кто куда. Ну а особо ретивых будут силой выводить сотрудники службы безопасности.

Был ли такой план в действительности, или это плод более поздних фантазий Коржакова – неизвестно. Но доподлинно известно, что в кулуарах IX Съезда этот сценарий активно обсуждался, и многие депутаты поверили в то, что он вполне реален.

Возможно, в этом и заключалась тактика ельцинской команды: подобного рода утечками нагнать на депутатов жути и, тем самым, отделить вполне вегетарианское депутатское болото от наиболее удалых и ретивых вождей антиельцинской оппозиции.

Подействовали ли на депутатов ельцинские акции устрашения, или на них произвела впечатление стотысячная толпа москвичей, собравшихся у стен Кремля на пропрезидентский митинг, а может быть они просто решили не рисковать, но импичмент не удался: за него проголосовали 617 депутатов, в то время как для отрешения Ельцина от должности требовалось 689 депутатских голосов (2/3 списочного состава).

Узнав результаты голосования, Ельцин тут же пошел на митинг и произнёс речь о полной победе над жаждущей реванша коммунистической партноменклатурой, окопавшейся среди депутатов. Возбуждённые участники митинга стали требовать от него немедленного разгона съезда и прочих радикальных мер, которые Ельцин им тут же и пообещал.

После провала импичмента из депутатов как будто выпустили воздух. Все радикальные ораторы куда-то подевались, сдулся даже импозантный Бабурин, который старательно строил из себя молодого Ленина.

Сторонники президента попытались перейти в контратаку и поставить на голосование вопрос об отставке Хасбулатова, но и это предложение не было поддержано депутатами.

Более того, ещё совсем недавно они были резкими противниками референдума, а теперь дружно за него проголосовали, назначив его на 25 апреля, то есть фактически согласившись с президентским указом. И даже утвердили четыре вопроса, которые на него выносились:

Доверяете ли Вы президенту Российской Федерации Б.Н.Ельцину?

Одобряете ли Вы социально-экономическую политику, осуществляемую президентом Российской Федерации и правительством Российской Федерации с 1992 года?

Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов президента Российской Федерации?

Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов депутатов Российской Федерации?

Вопросы были составлены депутатами по-иезуитски, мелко и подло. Так, например, первый и третий вопрос были, фактически, об одном и том же. И здравый смысл подсказывал, что уж коль вы, депутаты, решили спросить отдельно о доверии президенту и отдельно о его досрочных выборах, то тогда симметрично спросите и о доверии к себе. Но нет! Этого они делать не стали.

Провокационным и нечестным был и второй вопрос, поскольку депутаты тоже приложили немало усилий к тому, чтобы результаты социально-экономической политики в России были, мягко говоря, не блестящими. Одни художества главы центрального банка Геращенко чего стоили. Но депутаты решили весь негатив спихнуть на Ельцина и правительство. Хотя к тому моменту и премьера (Черномырдина) и всех министров они сами же и утвердили!

Депутатское коварство (а тут всё однозначно указывает на авторство Хасбулатова) стало для публики ещё более выпуклым, когда конституционный суд, в который раз играя на руку депутатам, вдруг решил дать разъяснения по подсчету голосов на этом референдуме.

Итак, по первым двух вопросам для принятия решения достаточно было простого большинства от принявших участие в голосовании. По третьему же и четвёртому вопросам необходимо было большинство от общего числа избирателей в России (то есть независимо от явки), поскольку эти вопросы носили якобы «конституционный характер».

Это была демагогия в чистом виде. Совершенно очевидно: депутаты боялись, что народ выразит им недоверие. Более того, они твёрдо знали, что так оно и будет, поскольку следили за социологическими опросами и не питали иллюзий на свой счет.

Поэтому по вопросу досрочных выборов их самих они задрали планку максимально высоко. Но это означало, что тогда и по вопросу досрочных выборов президента, к их сожалению, нужно было ставить планку на этом же, недостижимом при реальном голосовании, уровне.

Однако им очень хотелось всё-таки получить вотум недоверия именно Ельцину. Поэтому вопрос доверия к нему был вынесен отдельно. И по нему для принятия решения достаточно было большинства от явившихся на участки для голосования.

Второй же вопрос был поставлен на референдум для того, чтобы особо тупые избиратели увидели, кто виноват в их плохой жизни: это президент и правительство! Но никак не депутаты! А увидев это, они должны были «правильно» ответить и на первый, и на второй вопросы.

Разумеется, в команде Ельцина по достоинству оценили депутатские козни, но, так или иначе, вопрос с референдумом был решён, и обеим сторонам не оставалось ничего другого, как начинать к нему готовиться.

И тут оказалось, что у Ельцина нет никаких проблем с «воссозданием отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС». Как только речь зашла о его личном риске потерять власть, Полторанин немедленно получил от него недвусмысленные команды (оказывается – можно!), которые тот быстренько транслировал телевизионным и прочим медийным начальникам, а те, кто по принуждению, а кто из собственных убеждений, развернули мощную пропагандистскую компанию в поддержку Ельцина.

Идея была в том, чтобы любыми, даже самыми примитивными, способами убедить россиян проголосовать «да, да, нет, да». То есть, по замыслу ельцинской команды, на первые два вопроса референдума гражданам следовало ответить «да, доверяем Ельцину» и «да, одобряем его социально-экономическую политику», на третий вопрос нужно было ответить «нет, досрочные выборы президента не нужны», а на четвёртый, напротив, нужно было ответить «да, досрочные выборы депутатов необходимы».

Слоган «да, да, нет, да» несся из телевизоров и радиоприемников, его можно было прочитать на уличных щитах и в рекламе газет и журналов. Все общественно-политические передачи центрального телевидения ведущие заканчивали глубокомысленным выводом, что нужно голосовать именно и только так. Певцы и певицы пели песенки с этим слоганом, юмористы «тонко» его обыгрывали, все знаменитости выступали в поддержку Ельцина и ругали депутатов. На улицах людям раздавали листовки, на которых было написано лишь «да, да, нет, да».

Ближе к дате референдума большинство людей уже даже не очень понимало, в чём суть конфликта, и за что они идут голосовать. Они знали только две вещи: что идти надо, и что голосовать нужно «да, да, нет, да».

Сам Ельцин кокетничал и убеждал публику, что лично он ответит на все четыре вопроса «да» (то есть он утверждал, что ответит «да» и на вопрос о необходимости его собственных перевыборов) и агитировал всех поступить также. Но все понимали, что это просто красивая поза, улыбались ему, понимающе кивали и подмигивали.

Все попытки депутатов организовать какую-либо контригру в подконтрольных им СМИ были просто смехотворны. За исключением нескольких маргинальных газет в Москве, они влияли лишь на малую часть местной прессы, а интернет в те времена был умозрительной экзотикой…

Ельцинская пропагандистская машина просто раздавила их как клопов и показала реальное их положение в информационном пространстве России. Можно было сколько угодно прятаться за статьи и параграфы старой, ещё брежневских времен, конституции, но, когда игра пошла уже по-крупному и всерьёз, оказалось, что депутатам нечего предложить в качестве агитационного оружия. С точки зрения СМИ у них была легкая кавалерия против не танков даже, а атомной бомбы.

К тому же ещё до референдума, в начале апреля, в Ванкувере состоялась встреча Ельцина с новым президентом США Биллом Клинтоном. На ней Клинтон сообщил, что его администрация разработала «план для России», который предусматривал широкомасштабную экономическую помощь для проведения реформ и сразу же выделил 1,6 миллиарда долларов.

Кроме того, на встрече была достигнута договорённость о допуске России на внутренний американский рынок ядерного топлива и ослабление некоторых ограничений для торговли российским оружием на мировом рынке.

На заключительной пресс-конференции Клинтон однозначно выразил поддержку Ельцину и заявил, что ему нет альтернативы. Разумеется, всё это тут же было использовано Ельциным в пропагандистских целях, поскольку тогда большинство россиян вполне понимали необходимость американской помощи и, в целом, важность хороших отношений с Западом для преодоления трудностей при проведении реформ.

25 апреля состоялся референдум. Его результаты были очевидной победой Ельцина.

На первый вопрос о доверии Ельцину положительно ответили 58,7% участвовавших в голосовании россиян.

Поддержали его социально-экономическую политику 53,0%.

Против досрочных выборов президента высказались 50,5% голосовавших.

И за досрочные выборы депутатов проголосовали 67,2% голосовавших.

Явка на референдум составила чуть больше 64%.

Конечно же, сработала (она и не могла не сработать) депутатская казуистика с подсчётом голосов по третьему и четвёртому вопросам. С учетом того, что всего в России на тот момент было около 107 миллионов граждан, имевших избирательные права, для досрочных выборов хоть президента, хоть депутатов «да» должны были ответить почти 78% участвовавших в голосовании. Но это был недостижимый результат и все это прекрасно понимали.

Содержательные итоги были понятны: народ поддерживал президента, менее активно, но в целом поддерживал его социально-экономическую политику, не хотел его досрочных выборов и в значительной мере поддерживал идею досрочных выборов депутатов.

Однако юридические последствия могли бы иметь лишь ответы на третий и четвёртый вопросы – о досрочных выборах президента и депутатов. Да и то только в том случае, если бы по ним в результате референдума были бы приняты юридически значимые решения. Но они приняты не были, и поэтому референдум с формальной точки зрения кончился пшиком: гора родила мышь.

И, хотя все прекрасно понимали, что народ поддержал Ельцина и показал депутатам фигу, тем не менее вынудить депутатов досрочно сложить свои полномочия не было никаких юридических оснований.

Но всё же в администрации президента и правительстве рассчитывали, что депутаты хотя бы временно прикроют свой «фонтан» и дадут Ельцину продолжить те реформы, мандат на которые он получил в результате референдума: ведь ответ на второй вопрос был «да»! К тому же там обоснованно рассчитывали, что теперь можно будет, наконец, собрать конституционное совещание, на котором депутаты совместно с представителями президента будут содержательно работать над проектом новой конституции.

Для этого 29 апреля Ельцин провел в Кремле заседание руководителей субъектов федерации, на котором анонсировал так называемый «президентский» проект конституции, разрабатывавшийся группой во главе с Алексеевым, Собчаком и Шахраем. Этот проект был официально представлен для обсуждения.

Однако противники Ельцина, которые имелись вовсе не только среди депутатов, не собирались успокаиваться. Такие противники, поскольку они не были депутатами, не считали, что им на референдуме было высказано какое-либо недоверие. Одним из самых ярких таких противников был ельцинский выдвиженец, бравый лётчик, герой Советского Союза, генерал и вице-президент Александр Руцкой.

К концу апреля Ельцин, наверное, уже не раз пожалел, что взял его себе в пару вице-президентом, нарушив обещание, данное Бурбулису. Если Руцкой и добавил ему голосов, то немного, а головной боли от него было с избытком.

Руцкой был храбр и безапелляционен. Он то хватался силой раздавить «банду Дудаева», то кидался спасать экономику, причём немедленно и навсегда, то по любому поводу вступал в споры с окружением президента, поскольку, как и известный персонаж, не был согласен «ни с Энгельсом, ни с Каутским».

Уже с самого начала гайдаровских реформ Руцкой стал их безусловным противником. Он с видом знатока рассуждал о том, что гайдаровская команда всё делает неправильно, что они «жизни не видели» и вообще – «мальчики в розовых штанишках». Разумеется, ни Гайдар, ни Чубайс в самолёте не горели и от душманов не отстреливались, но как из этого вытекало, что бравый лётчик лучше них разбирается в экономике, было не вполне понятно.

Но мало этого, оказалось, что Руцкой разбирался не только в экономических реформах и инвестиционном процессе. К весне 1993 года выяснилось, что, кроме этого, он был крупным специалистом в конституционном законодательстве и легко мог рассудить, кто прав, а кто нет в вопросе баланса властей, федеративного устройства и интеграции президентской власти в парламентскую республику.

Его способность «давать советы космического масштаба и космической же глупости» поражала даже видавших виды обитателей кремлёвских коридоров, помнивших ещё «волюнтаризм» Хрущева. Но, поскольку невежество освобождает от рефлексии, у Руцкого никогда не было ни тени сомнений в собственной правоте.

Свой конфликт с Ельциным он начал по-солдатски просто: после того, как он узнал о подписании Беловежских соглашений, он пришёл к Горбачёву и предложил арестовать Ельцина, Кравчука и Шушкевича. В ответ Ельцин практически лишил его подчинённых, переведя всех его сотрудников в подчинение правительства.

Поначалу Ельцин полагал, что Руцкой всюду лез со своими советами потому, что ему просто нечем было заняться. И в конце февраля «бросил» его на сельское хозяйство. Руцкой сначала оскорбился, но после развернул бурную деятельность. Вскоре аппарат его сотрудников вырос ещё больше прежнего и по численности превзошёл министерство сельского хозяйства.

Разумеется, гора родила мышь: результатом его работы стали лишь новые «сверхценные» советы. Они были частью банальные, частью смехотворные, частью просто нереализуемые. Но это было ещё полбеды, настоящая проблема состояла в том, что он требовал их всерьёз обсуждать и, что главное, внедрять, причём – немедленно.

В таком виде Руцкой являлся чистым подарком депутатам. Хасбулатов тут же ухватился за него и начал продавать публике как бунтаря внутри ельцинской команды. Смотрите, говорили в Верховном совете: даже среди сторонников Ельцина есть настоящие патриоты, которые не могут спокойно смотреть, как Ельцин разрушает страну по указке своих западных хозяев.

Окрылённый депутатской поддержкой Руцкой смело кинулся обличать коррупцию в ельцинской команде и правительстве. Депутаты его тут же поддержали. Для них он был тем самым «полезным идиотом», о которых писал ещё Ленин. Ельцину не оставалось ничего другого, как назначить Руцкого главным по борьбе с коррупцией. И тот энергично взялся за дело.

Забегая немного вперед, скажем, что и с этим делом у него получился полный провал: анонсировав 11 чемоданов компромата, он не смог предъявить ничего существенного, кроме вялого материала на вице-премьера Шумейко, которого Ельцин, чтобы не спорить, тут же уволил.

Позже, когда недоумённые журналисты стали допытываться у Руцкого, где же эти пресловутые 11 чемоданов компромата, он объяснил, что его неправильно поняли, что это были не чемоданы, а шкафы. И что этим компроматом были экспертные заключения нанятых Руцким «специалистов», из которых заключений неопровержимо вытекало, что практически каждое решение правительства вело страну к гибели.

А спустя какое-то время он стал говорить, что анонсированный им компромат выкрали у него неизвестные (прозрачно намекая на спецслужбы Ельцина), и поэтому ему нечего предъявить общественности.

Другим заметным представителем оппозиции Ельцину стал Виктор Анпилов, лидер движения «Трудовая Россия». Он тоже не был депутатом, что совсем не мешало ему быть ярким уличным политиком, который собирал многотысячные антиельцинские демонстрации леворадикального толка. После окончания факультета журналистики МГУ Анпилов много лет проработал на Кубе и в Никарагуа и вернулся оттуда полный «славных революционных традиций» в духе Фиделя Кастро и Че Гевары.

Кроме того, всё больше выделялся генерал-полковник Альберт Макашов, бывший командующий Приволжско-Уральским военным округом. В отличие от Анпилова, Макашов не был традиционным коммунистическим ортодоксом. Он олицетворял собой новую генерацию левых политиков, сочетавших в своих речах стандартную левую фразеологию с ярко выраженным национализмом и, конечно же, антисемитизмом. В этом смысле его без всякой натяжки можно было бы назвать национал-социалистом. Хотя сам он, наверное, был бы крайне удивлён такому наименованию. Сам себя он так не идентифицировал. Он был политиком интуитивного склада, и стройной идеологии у него не было. В этом он был человеком такого же типа, что и Руцкой: сочетание небольшого ума и огромной энергии порождало персонажей, которыми руководили скорее расхожие стереотипы и охлократические мифы, чем разум и рациональная программа.

К политическим активистам макашовского плана можно было отнести и таких тогдашних деятелей, как лидер «Союза офицеров» Терехов и глава «Российского национального единства» Баркашов. Такого вот рода люди и представляли собой непарламентскую и уличную оппозицию Ельцину.

Первой их пробой пера стали митинги и демонстрации, проведённые ещё в феврале 1992 года. После того, как 9 февраля они собрали около 50 тысяч взвинченных и распропагандированных людей на Манежной площади, власти Москвы (прежде всего тогдашний мэр Гавриил Попов) испугались агрессивности толпы и, несмотря на то, что в этот же день у стен Белого дома прошёл не менее впечатляющий митинг сторонников Ельцина, запретили Макашову и Анпилову проведение демонстрации с возложением венков у Могилы Неизвестного Солдата 23 февраля.

Однако Макашов с Анпиловым всё равно людей собрали, а ОМОН их жестоко разогнал. Было много некрасивых сцен, когда молодые мордастые омоновцы били дубинками пожилых ветеранов войны и вся эта расправа показывалась по телевидению практически в прямом эфире. Это произвело очень тяжёлое впечатление на людей, однако с тех пор привычка запрещать демонстрации у московских властей стала неискоренимой, несмотря на полную незаконность этих запретов.

В течение всех следующих месяцев непарламентская оппозиция и примкнувший к ним чуть позже лидер «возрождённой» КПРФ Геннадий Зюганов организовывали митинги и демонстрации размахом поменьше. Следующая масштабная акция антиельцинской оппозиции состоялась только 1 мая 1993 года.

Ещё до референдума Анпилов и его компаньоны подали в мэрию заявку на проведение «традиционной первомайской демонстрации трудящихся города Москвы». Они сообщили свой предполагаемый маршрут: от Калужской площади, через Крымский мост, по Садовому кольцу, через Смоленскую площадь и далее по Новому Арбату до Манежной площади, где они предполагали провести митинг.

Нельзя сказать, что этот маршрут был новостью для московских властей. Всю весну, начиная с февраля, коммунисты и великодержавные шовинисты (они себя называли «патриотами») проводили демонстрации по этому маршруту. Правда, они собирали не больше 5–10 тысяч своих сторонников, но и на эту первомайскую демонстрацию вряд ли пришло бы больше 30 тысяч участников (хоть и заявлялось неизменно 100 тысяч).

Однако в этот раз мэрия запретила проведение демонстрации по этому маршруту и ограничила движение колонны Крымским валом. То есть по замыслу московских властей демонстранты должны были собраться на Калужской площади, пройти пару сотен метров, провести митинг перед парком Горького и разойтись. Причём сообщили они об этом Анпилову буквально накануне демонстрации.

Утром, когда люди начали собираться на демонстрацию, они увидели у входа на Крымский мост милицейскую цепь со щитами и дубинками. Это сильно разозлило людей: они не могли понять почему им не разрешают провести первомайскую демонстрацию в центре города, то есть так, как это делалось последние семьдесят лет.

Юрий Лужков, который сменил к этому времени Гавриила Попова в должности мэра Москвы, позже говорил, что запретить проведение первомайской демонстрации в 1993 году по традиционному маршруту с митингом на Манежной площади ему приказал сам Ельцин.

Зюганов тоже придерживается этой версии и рассказывает, что это силовики убедили Ельцина запретить демонстрантам пройти к Манежной площади и вообще в центр города, поскольку у них, силовиков, была якобы достоверная информация, что организаторы демонстрации попытаются предпринять штурм Кремля.

Так ли это – точно неизвестно. Организаторы демонстрации, конечно же, отрицают такие свои намерения и говорят об исключительно мирном её характере. Скорее всего, так оно и было, в милицейских протоколах, в качестве доказательства того, что демонстранты заранее готовились к насильственным действиям, описываются только «древки флагов, оканчивающиеся металлическими наконечниками». То есть очевидно, что никаких действительно серьёзных доказательств агрессивности намерений демонстрантов у властей не было. Иначе бы они не приводили таких нелепых аргументов, а предъявили бы что-то более убедительное.

В общей сложности на демонстрацию действительно собралось не больше 30 тысяч человек. При этом лишь около двух тысяч из них были молодыми крепкими мужчинами. Это были члены «Союза офицеров» и других подобных организаций, которые, впрочем, поначалу никак не выделялись и вели себя сравнительно мирно.

Разумеется, они несли плакаты «Банду Ельцина под суд» и «Мы русские – с нами Бог!» и скандировали лозунги «против капитализма» и «грабежа простых людей». Но это само по себе не было криминалом. В сущности, где, в какой стране мира, первомайская демонстрация обходится без подобного рода лозунгов? На то и 1 мая, чтобы левые всех стран проводили демонстрации «солидарности трудящихся» …

Увидев цепи ОМОНа на Крымском мосту, организаторы демонстрации приняли решение пойти не в центр, а, напротив, из центра города: по Ленинскому проспекту на Воробьёвы горы, и там, у университета, провести митинг. Они утверждают, что приняли это решение именно для того, чтобы показать отсутствие планов штурмовать Кремль.

Но на подходе к площади Гагарина их опять встретили цепи ОМОНа. Не пускали их и на Воробьёвы горы. Строго говоря, их не пускали никуда. Фактически первомайская демонстрация была запрещена: поскольку её обложили ОМОНом со всех сторон, она должна была закончиться не начавшись. Такое с первомайской демонстрацией в Москве случалось последний раз, наверное, только при царском режиме.

И тогда народ совершенно взбесился. Демонстранты стали звать молодых и крепких мужчин выдвинутся вперед, и эти мужчины не заставили себя ждать, а когда колонна демонстрантов подошла вплотную к омоновским щитам, в её авангарде уже шли сплошь здоровенные мужики, прошедшие Афганистан и Приднестровье, повоевавшие в Югославии и Абхазии, тёртые жизнью и злые.

Они практически сразу кинулись на ОМОН и прорвали цепь. Омоновцев били жестоко и беспощадно. У них отбирали шиты и дубинки, бронежилеты и каски. Их били палками и ногами, кидали в них камни, причём метили прямо в голову.

По мостовой потекла кровь. Одного омоновца задавили насмерть (сержант Толокнеев скончался от ран через четыре дня). Очень многих покалечили, разбили головы, переломали руки и ноги. Разграбив гаражи во дворах близлежащих домов, тереховцы, используя украденный бензин, подожгли милицейские грузовики. Захватив другие грузовики, они начали использовать их в качестве тарана против милиции.

Но вскоре к ОМОНу пришло подкрепление, и разъярённые милиционеры кинулись на демонстрантов. Началась настоящая мясорубка. По мере того, как на помощь омоновцам приходили всё новые и новые отряды милиции и внутренних войск, их преимущество перед демонстрантами становилось всё очевиднее. Наконец, демонстранты побежали. Омоновцы их преследовали и, загнав в Нескучный сад, начали избивать.

Одному из организаторов демонстрации, Илье Константинову (лидеру «Фронта национального спасения») удалось вступить в переговоры с милицией и договориться об окончании насилия с обеих сторон. После этого, не дойдя до площади Гагарина полсотни метров, демонстранты, скомкав начавшийся было митинг, потихоньку разошлись по домам.

Но наиболее активные из них ещё долго маленькими группами пробирались к Белому дому, где провели стихийный митинг, на котором констатировали начало в России гражданской войны и пообещали 9 мая устроить в Москве революцию.

Всё это время Ельцин блистательно отсутствовал в Москве. Филатов виновато оправдывался перед журналистами и утверждал, что Ельцин был в курсе происходившего. Но неофициально было известно, что тот «праздновал» победу на референдуме. Именно в таком, «праздничном», виде он, будто бы, и сообщил Лужкову о запрете первомайской демонстрации.

Ельцин появился перед публикой лишь 4 мая, был свеж, бодр и излучал спокойствие. По поводу событий в Москве 1 мая он сказал, что видел видеозапись, и в тот же день опубликовал совместно с Черномырдиным обращение к гражданам России, в котором говорил о недопустимости использования силы в политической борьбе, а всю вину за произошедшее на Калужской заставе возложил на депутатов и коммуно-патриотов. Он также выразил соболезнование семье погибшего сержанта и полностью одобрил действия милиции и московских властей.

Анпилов и компания метали громы и молнии. Он грозили Ельцину всенародным восстанием и обещали 9 мая привести к стенам Кремля миллион человек. Несмотря на грозные обещания, они, тем не менее, подали в мэрию заявку на проведение 9 мая демонстрации и митинга по тому же маршруту, что и 1 мая. Они также сообщили, что предполагают возложить цветы к Могиле Неизвестного Солдата.

Мэрия, тоже, видимо, решив не обострять ситуацию, заявку им согласовала. В результате ничего похожего на революцию не случилось: демонстрантов снова было около 30 тысяч, они мирно прошли по заявленному маршруту, возложили цветы, куда хотели, и даже самочинно провели митинг прямо на Красной площади. Никакого ОМОНа нигде видно не было, драться было не с кем, никто на них не обращал внимания, и к середине дня они разошлись совершенно довольные собой.

Трагедия на Калужской заставе произвела на людей тяжёлое впечатление и в определённом смысле девальвировала эффект моральной победы Ельцина на референдуме. Люди не могли понять, почему коммунисты, про зверства которых демократы рассказывали ужасы, все последние годы давали демократам спокойно проводить свои митинги где угодно, включая и ту самую Манежную площадь, а когда власть перешла к демократам, коммунистам вдруг оказалось нельзя выйти на обычную первомайскую демонстрацию. Все объяснения властей воспринимались как отговорки и оставляли неприятный осадок.

После майских праздников наступило некоторое затишье, хотя Хасбулатов со своими коллегами кинулись, конечно, использовать выпавшие им козыри, чтобы хоть как-то отыграть поражение на референдуме. Времени у них было немного: на 5 июня Ельцин назначил первое заседание конституционного совещания.новый год Россия вступила с новым председателем правительства…

Часть 2

Нужно сказать, что, вероятно, в отношениях Ельцина и силовиков за весенние месяцы что-то всё-таки произошло, и слухи о возможном разгоне IX Съезда народных депутатов имели под собой основания, поскольку, начиная уже с конца марта, Ельцин всё чаще начал прибегать к силовой риторике во взаимоотношениях с оппонентами.

Скорее всего, Коржаков и стоявшие за ним силовики говорили Ельцину, что-то в том духе, что «вечно Вы всё усложняете», «сколько можно с ними нянчиться», «нужно с ними чуть пожёстче», «вы можете на нас опереться» и «мы не подведём». И самое, наверное, больное для Ельцина: «царь ты или не царь?»

Во всяком случае очевидно, что эффект от одних только слухов (!) о возможном разгоне съезда был впечатляющим: мало того, что депутаты не набрали голосов за импичмент, хотя поначалу он и казался им неизбежным, они ещё и покорно согласились на референдум в указанные Ельциным сроки, хотя этот вопрос тоже казался нерешаемым.

Это не могло не произвести на Ельцина впечатления: простота решения и его эффективность выгодно отличали этот подход от унизительных и утомительных уговоров и разменов, которые он до сих пор использовал в бесконечных и бесплодных дискуссиях с депутатами.

Результаты референдума ещё больше вдохновили его на жёсткий подход в общении с оппозицией: народ выразил мне доверие, что мне ещё нужно? У меня есть мандат на реформы, и я не могу его потерять! Сколько можно нянчиться с этими людьми? Ведь очевидно, что они тянут нас назад, туда, откуда страна только что с таким трудом вырвалась. История мне не простит, если я им проиграю. Царь я или не царь?

Ельцин был решительно настроен форсировать принятие новой конституции, а для этого «продавить» на конституционном совещании свой «президентский» проект, анонсированный им 29 апреля.

О том, что в недрах президентской администрации разрабатывался какой-то свой проект конституции, стало известно примерно за месяц до этого. Ельцинские чиновники даже не особенно скрывали этот факт. Известно было, что некоторое время назад Ельцин сформировал группу специалистов. Что возглавляет эту группу известный свердловский юрист Сергей Алексеев. Что важную роль там играют Собчак и Шахрай, и что Ельцин уделяет работе над этим проектом много внимания.

А когда в начале мая «президентский» проект конституции был, наконец, опубликован, то все были немало удивлены: он имел явный перекос в пользу президентской власти, то есть страдал всеми недостатками действовавшей (с «полновластием советов») конституции, только с обратным знаком.

Но основная проблема состояла в том, что задолго до этого, ещё в 1990 году, Съезд народных депутатов уже сформировал конституционную комиссию. Причём по инициативе самого Ельцина, в бытность его председателем Верховного совета РСФСР, и с ним же во главе. В эту комиссию входили и Хасбулатов, и Шахрай, и многие другие депутаты. Ответственным секретарём этой комиссии был назначен депутат Олег Румянцев, и комиссия эта с тех пор так и называлась – «комиссия Румянцева».

Эта комиссия довольно далеко продвинулась в подготовке проекта новой конституции и даже публиковала некоторые её варианты. В работе этой комиссии принимали участие и представители ельцинской администрации, в неё входили вполне лояльные Ельцину депутаты-демократы, и считалось, что проект новой конституции разрабатывался не только Верховным советом, но что это был совместный проект с администрацией президента.

Во всяком случае, до последнего времени никто из ельцинского окружения, включая и его самого, не высказывал каких-либо серьёзных замечаний к работе этой комиссии, и единственной претензией, которая звучала с президентской стороны, была такая: давайте скорее уже её принимать, и страна начнёт жить, наконец, по нормальной конституции, а не по перелицованной и латаной-перелатанной брежневской галиматье.

Каково же было удивление публики, когда оказалось, что на конституционное совещание будет вынесен не тот проект, который вот уже три года разрабатывался комиссией Румянцева, а наспех написанный проект Алексеева-Шахрая-Собчака.

Весь май администрация Ельцина готовилась к конституционному совещанию. На этот раз Ельцин решил, наконец, взять реванш (не всё ж ему было проигрывать бюрократические битвы) и преподать Хасбулатову и депутатам впечатляющий урок высшего аппаратного мастерства.

Его посланцы выехали в регионы и лично занимались отбором делегатов от субъектов федерации. Параллельно велась работа и с самими главами регионов. Тщательно подбирались также делегаты от федеральных органов власти, местного самоуправления, общественных и религиозных организаций, от юридических сообществ и так далее.

И только когда состав конституционного совещания был неформально одобрен в администрации президента, буквально накануне его открытия, 2 июня, Ельцин подписал указ «О порядке работы Конституционного совещания», в котором, помимо прочего, и описал, из кого оно должно было состоять.

Он фактически поставил депутатов Верховного совета перед фактом: они никак не могли повлиять на состав участников конституционного совещания и должны были 5 мая прийти в зал, который на 2/3 состоял из скрупулёзно подобранных Ельциным клакеров.

Нужно отдать должное Хасбулатову и его коллегам: они пришли на заседание конституционного совещания. Разумеется, ничего хорошего из этой затеи не вышло: Хасбулатову выступить не дали, захлопав и согнав с трибуны, а требовавшего слова депутата Слободкина охрана Ельцина, схватив за руки и за ноги, просто вынесла из зала заседаний. Хасбулатов со своим окружением покинули зал заседаний, назвав происходившее «балаганом».

Такое начало конституционного совещания не сулило ничего хорошего. Однако часть депутатов решила испить эту чашу до дна и продолжить своё участие в работе совещания. Они уже вполне поняли, куда дул ветер, и предпочли бойкоту попытку хоть как-то повлиять на итоговый текст, который, несомненно, будет здесь принят.

Это было для них тяжёлым испытанием. Особенно глумился над этими несчастными мэр Санкт-Петербурга Анатолий Собчак. Он, видимо, со своей провинциальной харизмой решил, что хамство – это лучший аргумент в юридических дискуссиях, и, например, на одном из заседаний секции, которую он вёл, просто выгнал из зала секретаря конституционной комиссии Верховного совета Олега Румянцева.

К 12 июля всё было кончено: конституционное совещание приняло президентский проект конституции. Но то, каким образом удалось этого добиться, лишало этот текст минимальных шансов пройти Верховный совет, а потом – Съезд народных депутатов. А без принятия съездом его нельзя было выносить на общенародный референдум, поскольку именно такая процедура была прописана в действовавшей конституции.

Зачем Ельцин выбрал такой способ «продавливания» своего проекта конституции и был ли у него другой вариант – теперь уже не так важно. Случилось то, что случилось. Вряд ли Ельцин уже в мае понимал, что разгон Съезда народных депутатов неизбежен. Иначе бы он разогнал его сразу после апрельского референдума, когда моральная победа на нём хоть отчасти давала ему такое право.

Скорее всего, он не хотел обострения и, вместо разгона, предпринял ещё одну попытку достижения компромисса с депутатами на конституционном совещании. Но его окружение так «хорошо» к нему подготовилось, и так «блестяще» его провело, что всякие шансы на достижение договорённостей были уничтожены самим способом его организации и проведения.

Слов нет: он преподал депутатам впечатляющий урок агрессивного администрирования. Он наглядно доказал им, что все их дилетантские упражнения – ничто по сравнению с его мастерством старого опытного бюрократа.

К слову сказать (это здесь будет очень кстати), Ельцин, постоянно обвиняя Верховный совет в том, что в его аппарате окопались бывшие работники аппарата ЦК, скромно умалчивал, что большинство из них (лучшие и самые опытные) прекрасно обустроились в аппарате его администрации и его правительства.

Так или иначе, урок был дан. Цель была достигнута: конституционное совещание приняло ельцинский вариант конституции. Но что с этим делать дальше – было совершенно непонятно.

Можно долго анализировать различия «ельцинского» и «румянцевского» вариантов конституции. Но, вопреки распространённому мнению, «румянцевский» вариант отнюдь не был очередной редакцией старой конституции со всевластием советов. В нём были независимо друг от друга избираемые парламент и президент, и в нём было правительство, членов которого президент должен был утверждать в парламенте.

«Ельцинский» же вариант предусматривал утверждение в парламенте только премьер-министра. И, к тому же, у президента появлялось право, при отказе парламента от утверждения предложенной им кандидатуры премьер-министра, этот парламент распускать. Что ставило депутатов перед неприятным выбором при таком голосовании. Помимо этого, в «ельцинском» варианте конституции процедура импичмента была настолько усложнена по сравнению с «румянцевской», что фактически становилась нереализуемой.

Даже самый беглый анализ этих двух вариантов показывает, что «румянцевский» вариант повторял в основном положения американской конституции, в то время как «ельцинский» по концентрации власти в руках президента напоминал скорее политическое устройство Российской империи после известного манифеста 1905 года, разве что без монархии.

Как мы знаем, в 1917 году дискуссия между монархистами и кадетами велась по поводу ответственного перед парламентом правительства. То есть кадеты хотели, чтобы парламент (Государственная Дума) имел существенные полномочия при назначении и смещении членов правительства. А монархисты настаивали на том, что правительство должно было быть ответственно только перед царём.

Характерно, что тогда вся прогрессивная общественность стояла на позициях кадетов и требовала правительства, ответственного перед парламентом. От чего царь отказывался, и что провоцировало бесконечные правительственные кризисы.

Прошло 90 лет, и Россия опять оказалась на этом же витке исторической спирали. И летом 1993 года (как если бы не было всех этих чудовищных десятилетий) снова перед страной встал вопрос об ответственном перед парламентом правительстве. С той только разницей, что теперь прогрессивная общественность была горой за президента-самодержца, наделённого всей полнотой власти. Короче, «…сильный, державный, царствуй на славу, на славу нам…»

Всякий, кто хотел ограничения президентской власти, был заклеймён как депутатский лазутчик, который стремился ввергнуть нацию в хаос парламентской болтовни и лоббизма и остановить едва начавшиеся реформы. Более того, всякое оппонирование «ельцинскому» варианту конституции расценивалось как призыв к реставрации коммунистических порядков, что, конечно же, никак логически не вытекало одно из другого.

Почему ситуация сложилась столь парадоксально и даже слегка абсурдно – это предмет специального исследования историков и политологов. Мы же лишь констатируем такое положение вещей и можем только предположить, что свою роль сыграли многие факторы. Среди них были и вполне объективные. Например, то обстоятельство, что депутаты действительно выступали против реформ, которые большинство людей считало хоть и тяжёлыми, но необходимыми, а Ельцин, напротив, эти реформы поддерживал.

В самом деле, реформы шли тяжело и, возможно, не оптимально. Но тем не менее, в тот период люди видели, что Ельцин действительно хотел их продолжать. Люди понимали их важность и неизбежность. В этом отношении общество в целом было более продвинутым и намного больше готовым к принятию всех издержек реформирования, чем избранные им в совершенно других условиях депутаты.

Это фатальное неприятие большинством депутатов ельцинских реформ проецировалось обществом на любые депутатские инициативы. И даже в тех случаях, когда позиция Верховного совета была, как минимум, заслуживавшей внимания, она отвергалась на том простом основании, что исходила от постылых и надоевших всем до чертиков депутатов. То есть от людей, которые априори были неправы по отношению Ельцину.

И сам Ельцин был так одержим (объективно – вполне справедливо) необходимостью продолжить реформы, что искренне считал концентрацию власти в своих руках вполне разумным и позитивным шагом. В себе он, разумеется, не сомневался и был уверен, что лишней власти не бывает. Во всяком случае он был убеждён, что сумеет ею разумно распорядиться и не станет ею злоупотреблять в своих собственных, корыстных интересах.

Вся текущая расстановка сил затмила фундаментальные институциональные диспропорции «ельцинской» конституции. И даже породила доморощенных идеологов (вроде Анатолия Собчака), которые агрессивно проповедовали необходимость усиления исполнительной власти и ослабления представительных органов в период радикальных реформ.

Слов нет, примеры Ататюрка, Пиночета или Ли Куан Ю показывают, что авторитарная модернизация может демонстрировать блестящие экономические результаты. Но любой разумный авторитаризм всегда осознаёт себя лишь как временную и вынужденную меру. И только в воображении коллективного «профессора Собчака» чрезвычайщина должна была быть институализирована конституционно.

Напомним, что изначально даже сам Ельцин на этом не настаивал. Он готов был довольствоваться лишь дополнительными полномочиями, которыми его наделил V Съезд народных депутатов 1 ноября 1991 года, и которые нужно было каждый раз (при необходимости) продлевать на Съезде.

Так или иначе, ельцинское окружение услужливо продавило через конституционное совещание конституцию с чрезвычайными президентскими полномочиями и начало активно подталкивать Ельцина к эскалации конфликта с Верховным советом. Нельзя сказать, что Ельцин был сильно против: он и сам хотел избавиться от назойливой и часто несправедливой депутатской критики, от бесконечного противодействия реформам.

Депутаты же, в свою очередь, так были уверены в незыблемости своего формального властного превосходства над Ельциным, что и не заметили, как эта их власть потеряла поддержку большинства народа и, следовательно, перестала что-то реально весить на неумолимых весах истории.

Правительство также, как и администрация, поддерживало Ельцина в этом вопросе, поскольку сначала Гайдар, а потом и Черномырдин столько натерпелись от депутатов оскорблений, упрёков и мелких подстав, что с энтузиазмом предпочли бы вполне предсказуемую и понятную власть Ельцина депутатскому коварству и крючкотворству.

После окончания конституционного совещания в отношениях президента и депутатов повисла пауза: никто не знал, что делать дальше. Обе стороны затаились и ждали, кто сделает первый ход. Воцарившаяся тишина не сулила ничего хорошего. Всем было ясно, что ни одна из сторон не готова на компромисс, а значит кто-то должен был быть повержен окончательно и бесповоротно.

В условиях этого временного затишья стала заметнее роль премьера Виктора Черномырдина. Он поддержал усилия Геращенко (начатые еще Гайдаром и Матюхиным) по созданию собственной российской валюты – российского рубля. Актуальность этой программы уже давно не вызывала сомнений у специалистов, но её реализация натыкалась на глухое сопротивление руководства бывших союзных республик, которые не хотели лишаться возможности закупать в России некоторые группы товаров (например, энергоносители) по внутрироссийским ценам, используя напечатанные их республиканскими центробанками рубли.

Ельцину же они рассказывали красивые истории про единую валюту под патронажем России, и Ельцин хотел верить, что так оно и есть, что Россия сможет сохранить единую рублевую зону и быть в ней безусловным лидером. Но чем дальше, тем яснее становилось, что это были не более, чем его наивные имперские фантазии, поскольку практически все республики уже начали вводить в оборот собственную валюту, а право печатать рубли они использовали лишь для неравноправной торговли с Россией, всё больше раскручивая спираль теперь уже только российской инфляции.

Черномырдин сумел убедить Ельцина не противится этой реформе, поскольку сам он не питал никаких иллюзий по поводу сохранения пресловутого «единого экономического пространства» и понимал, что в настоящий момент создание такого «пространства» России не по карману и даже вредно.

Наконец, в июле 1993 года Центробанк объявил денежную реформу, суть которой заключалась в переходе на собственный суверенный российский рубль, право на эмиссию которого было только у Центробанка России. Это был совместный проект Черномырдина и Геращенко, и нужно отдать им должное: в завершающей стадии они реализовали его достаточно быстро и эффективно.

Однако, реформа эта имела ещё и конфискационный характер: вначале Геращенко заявил, что обменять можно было только 35 000 рублей (около 35 долларов по тогдашнему курсу) на человека в течение всего лишь месяца (а дело, стоит заметить, происходило летом, во время отпусков), остальные рублёвые накопления замораживались бы на депозитах на шесть месяцев.

Это привело к тому, что цены моментально подпрыгнули, а в городах выстроились полузабытые уже очереди не только к обменным пунктам, но и к прилавкам магазинов. С трудом верится, что центробанк и правительство делали эту реформу самовольно, без согласования с президентом. Однако, когда реформа вызвала возмущение, Ельцин не отказал себе в удовольствии продемонстрировать свою заботу о народе и вмешался.

Опровергая своих же протеже, Геращенко и Черномырдина, он уже через два дня повысил сумму обмена до 100 000 рублей, а позже продлил сроки обмена до конца года, чем несколько снизил напряжение. Реальной пользы, правда, от этого было немного: успеть обменять наличные накопления было трудно, и большая их часть сгорела.

Справедливости ради нужно сказать, что эта реформа практически не осталась в народной памяти, поскольку после конфискационной “павловской” реформы 1991 года люди ещё не успели накопить серьезных сбережений. К тому же, наученные горьким опытом инфляции 1992 и первой половины 1993 годов, они стали хранить свои скудные сбережения в основном в долларах, которые, естественно, менять было не нужно. Именно эту реформу точно и лаконично описал Черномырдин (в свойственной ему уникальной манере): «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Но особенно ярко Черномырдин проявил себя во время переговоров с Украиной в Массандре 3 сентября.

Эти переговоры готовились долго. До этого момента предпринималось множество попыток решить накопившиеся во взаимоотношениях между Украиной и Россией проблемы, главными из которых были две: ядерное оружие, которое Украина должна была передать России, и Черноморский флот, который стороны никак не могли поделить.

Если проблема передачи ядерного оружия была уже к тому моменту принципиально решена, и оставались лишь технические детали, то вопрос о Черноморском флоте не был решён никак. Стороны давно безрезультатно дискутировали в поисках его решения. Достаточно сказать, что по этому поводу только Ельцин встречался с тогдашним президентом Украины Леонидом Кравчуком по меньшей мере четырежды: 30 апреля 1992 года в Одессе, 23 июня 1992 года в Дагомысе, 3 августа 1992 года в Ялте и 17 июня 1993 года в Москве. Причём всякий раз подписывалось какое-то «окончательное» решение, которое (как очень скоро становилось понятным) оказывалось отнюдь не окончательным…

Вот и в этот раз Ельцин и Кравчук приехали в Массандру вместе со своими премьерами Черномырдиным и Кучмой, министрами обороны Грачевым и Морозовым и большим количеством генералов и адмиралов. Но Массандра отличалась от других мест наличием знаменитых винных погребов. Разумеется, Ельцин и Кравчук уединились для изучения этой местной достопримечательности. Да так, что их больше и не видели…

Автоматически их места за столом переговоров заняли Черномырдин и Кучма. Украинская сторона, на правах хозяев саммита, предложила следующую повестку переговоров: сначала вопросы Черноморского флота, потом ядерное разоружение Украины и в конце – обсуждение накопившихся долгов за газ, поставлявшийся из России в Украину. Черномырдин категорически не согласился с этой повесткой и настоял на том, чтобы последний вопрос обсудили первым.

По воспоминаниям члена украинской делегации вице-адмирала Владимира Бескоровайного «такой порядок рассмотрения вопросов оказался для Украины абсолютно неприемлемым потому, что убедительной позиции у руководства Украины по оплате долгов за газ просто не было, как и денег. Поэтому всё дальнейшее выглядело как ультиматум – «разорвав на куски» украинскую сторону за газовые долги, о которых большинство делегации ничего не знало, у россиян «как бы случайно» возникает идея рассчитаться за газовые долги флотом».

Так в отсутствие Ельцина, его премьер-министр за один день решил вопрос, который сам Ельцин в изнурительных переговорах не мог решить полтора года. Само решение было простым и незамысловатым: весь Черноморский флот и вся береговая инфраструктура для его обслуживания становились российскими в счёт погашения долгов за газ.

Однако позже украинская сторона начала отходить от достигнутых в Массандре договорённостей, и часть береговой инфраструктуры была сдана России лишь в аренду, а из части военных кораблей и судов обеспечения (15%) и военной авиации (40%) был сформирован Черноморский флот Украины. Но, тем не менее, именно в Массандре была заложена легальная основа пребывания Черноморского флота России в Крыму, которой основы до этого не существовало. Российский Черноморский флот был создан на базе Черноморского флота СССР и включил в себя почти всю его боевую мощь.

Вернувшись в Москву, Ельцин, разумеется, объявил о достигнутых по поводу Черноморского флота договорённостях как о своей несомненной победе и никак не упомянул о её настоящем творце. Но те, кто был в курсе дела, высоко оценили способности Черномырдина вести переговоры и, наконец, увидели в нём по-настоящему масштабного политика.

Сам Черномырдин к тому моменту уже набрал серьёзный политический вес. Он наладил хорошие рабочие отношения с остатками гайдаровской команды (с Шохиным, Чубайсом и другими) и продолжал, несмотря на все политические перипетии, в целом ту же линию реформ, что и его предшественник. Достаточно сказать, что при нём продолжалась реализация программы приватизации, и очередь дошла уже до металлургических гигантов и нефтедобывающих компаний.

Помимо этого, он пользовался колоссальным авторитетом в директорской среде и, поэтому, мог рассчитывать на поддержку большого числа депутатов не только из числа так называемых «демократов», но и регионалов, промышленников и, отчасти, даже коммунистов.

Это обстоятельство не осталось незамеченным. Ещё в апреле Ельцин назначил первым замом к Черномырдину своего нового любимца – Олега Сосковца. Сосковец был ярким представителем «директорской партии» и буквально за два-три года сделал стремительную карьеру от директора Карагандинского металлургического комбината в Казахстане до первого вице-премьера правительства России.

Ему покровительствовал Коржаков, и как раз в апреле, когда акции силовиков пошли вверх, он пролоббировал назначение Сосковца на эту должность. Новому вице-премьеру, буквально за несколько месяцев до его назначения, срочно выдали российский паспорт, и он стал неофициальным «наследником» или, как теперь модно говорить, «преемником» президента.

Позже у Ельцина их будет множество, но этот был первым и самым фактурным: импозантный, высокий, атлетического склада 44-летний мужчина с красивой сединой в чёрных волосах, с низким, раскатистым баритоном и властными манерами. Такой персонаж не мог не очаровать Ельцина, тем более что Сосковец обладал удивительной способностью пить не пьянея. В этом смысле он был хорошим дополнением дуэту Ельцин – Коржаков, с появлением Сосковца паззл сложился, и формирование классической русской троицы было завершено.

Новый первый вице-премьер имел репутацию блестящего кризисного менеджера, хотя за все три года пребывания в этой должности не разрешил ни одного кризиса. Специально под него в правительстве создали комиссию по оперативным вопросам (КОВ), на которой рассматривали все текущие проблемы.

Только слепой не заметил бы, что по набору полномочий и по характеру рассматриваемых вопросов КОВ дублировала правительство, и, следовательно, Сосковец являлся фактическим дублёром Черномырдина, готовым в любой момент перехватить власть.

Но тот, кто хоть раз бывал на заседаниях КОВ, мог заметить, что, хотя там и обсуждались самые острые и животрепещущие вопросы повседневной жизни страны, никаких серьёзных решений не принималось. Это был просто клуб, куда приходили директора заводов и руководители регионов, чтобы пожаловаться на тяжёлую жизнь и получить устную поддержку от влиятельного чиновника. Всё, чем заканчивалось обсуждение практически любого вопроса, было протокольными поручениями «обратиться в правительство с просьбой» или «рекомендовать Минфину» и так далее.

При этом Сосковец оппонировал всем реформаторским усилиям другого черномырдинского заместителя – Чубайса. И, если Чубайс выступал за демонополизацию и разделение на части крупных государственных промышленных конгломератов при их приватизации, то Сосковец, разумеется, был против.

Он выдвинул идею создания в России финансово-промышленных групп (ФПГ), и очень скоро все директора крупных заводов стали сторонниками этой идеи. Однако Сосковец сам толком не мог никому объяснить, в чём состоит суть его идеи, и что вообще такое – ФПГ. Он пускался в довольно отвлечённые рассуждения о южнокорейских чеболях, немецких концернах или американских холдингах, но применительно к российским реалиям никак не мог сформулировать чего же он в действительности хотел.

Однако Ельцин, создав противовес Черномырдину, не очень интересовался эффективностью своего протеже. А Черномырдин, как старый опытный бюрократ, не стал обострять отношения и попросту игнорировал новации своего конкурента, благо и сам Сосковец не очень стремился к реализации своих идей, поскольку не до конца понимал, в чём же они состоят. Очень быстро вся деятельность Сосковца вылилась в мелкое лоббирование коммерческих интересов отдельных финансовых групп, что, конечно, выглядело довольно сомнительно с точки зрения этики госслужащего, но каких-либо макроэкономических последствий не имело, а поэтому все с этим смирились: а чем ему ещё заняться, если его назначили, но что делать – не сказали, а сам он не знал…

По всей видимости, Ельцин понимал, что впереди у него маячит открытый и серьёзный конфликт со съездом и Верховным советом. Причём конфликт чреватый гражданской войной. И он должен был обезопасить себя внутри исполнительной власти, чтобы не последовало удара в спину.

В этих условиях премьер, которого он назначил под давлением депутатов, неформально контролировавший неисчерпаемые по тогдашним меркам финансовые возможности созданного им «Газпрома» и при этом накопивший за последние полгода самостоятельную политическую базу (причём как слева, так и справа), не мог не вызывать у президента опасений.

Именно поэтому он и приставил к нему Сосковца. То есть человека без собственной политической базы, полностью от него зависящего назначенца, фактически – иностранца. И, хотя Сосковец попытался стать лидером некоей партии «машиностроителей и металлургов», в противостоянии с нефтяниками и газовиками, толку от этого было мало, поскольку финансово первые практически полностью зависели от вторых.

Но, вернувшись из Крыма, Ельцин, впечатлённый успехами Черномырдина, видимо, решил, что страховка в виде Сосковца недостаточна, и сделал новый неожиданный ход: 16 сентября он объявил, что возвращает в правительство Егора Гайдара, и 18 сентября подписал указ о его назначении таким же первым вице-премьером, как и Сосковец.

Возвращение Гайдара в правительство преследовало много целей, но эта была одной из важнейших. Кроме этого, Ельцин хотел показать депутатам, что, если они отказывались от договорённостей декабря 1992 года, то и Ельцин теперь считал себя свободным от них. Ельцин хорошо понимал, что к осени 1993 года Гайдар стал своеобразным символом реформ, и решил таким образом ещё раз подчеркнуть свою им приверженность.

Если Сосковец, по замыслу Ельцина, являлся своеобразной страховкой против Черномырдина со стороны директорского корпуса и (через ВПК и Коржакова) силовиков, то Гайдар должен был уравновешивать премьера со стороны демократически настроенной части общества, которая выступала за продолжение рыночных реформ.

Предпринял Ельцин и попытку заручиться поддержкой руководителей российских регионов. Тогда же, 18 сентября, он собрал в Москве совещание глав исполнительных и законодательных органов субъектов федерации и провозгласил его Советом Федерации – неким альтернативным парламентом, точнее прообразом верхней его палаты.

Но этот ход ему не удался: участники совещания отказались признавать себя полномочным органом до тех пор, пока его легитимность не подтвердит Верховный совет. Но и никаких демаршей против президента собравшиеся лидеры регионов не предприняли. Понимая, что грядет какая-то развязка, большинство из них предпочли занять нейтральную позицию и перейти в зрительный зал. Что, впрочем, тоже, видимо, устраивало Ельцина.

Всё это говорит о том, что Ельцин очень серьёзно и методично готовился к противостоянию и не предпринимал никаких резких шагов до тех пор, пока не убедился в лояльности всех, от кого мог зависеть успех в этой его борьбе.

Нам ничего неизвестно о том, какие переговоры вёл Ельцин с силовиками, но можно не сомневаться, что такие переговоры велись и, видимо, совсем не всё там шло гладко, раз это заняло столько времени. Ведь Ельцин не мог не понимать, что тактическое преимущество, которое он получил по результатам референдума, стремительно таяло. И, тем не менее, он не торопился и тщательно планировал открытую фазу конфликта. Он не хотел рисковать и старался подготовиться как можно лучше. В этот раз ему нельзя было проиграть: на кон была поставлена вся его судьба.

Видимо, назначение Гайдара было завершающим штрихом, этакой вишенкой на торте, в той конструкции, которую выстраивал Ельцин. Потому что практически сразу после этого назначения, 21 сентября (в православный праздник Рождества Богородицы), он издал знаменитый указ №1400. Жребий был брошен, и Ельцин, как когда-то Юлий Цезарь, объявил войну своему российскому «сенату». Рубикон был перейдён, и обратной дороги не было. Впереди его ждала либо полная и безоговорочная победа, либо сокрушительное поражение.

Сам указ был прост и понятен: Ельцин прекращал полномочия Съезда народных депутатов и Верховного совета, ограничивал действие конституции и назначал на 12 декабря референдум по новой конституции и, одновременно, выборы в новый парламент, который он назвал Федеральным Собранием, состоявшим из нижней палаты (Государственной Думы) и верхней палаты (Совета Федерации).

Нет нужды говорить, что это была абсолютная правовая дичь. Даже если исходить из преамбулы и признать высшую силу апрельского референдума (на который ссылается Ельцин как на основание для этого указа), то и в этом случае результаты референдума никак не указывали на то, что народ хотел бы ограничить действие конституции. Или что он хотел бы иметь двухпалатный парламент.

Напомним: референдум лишь поддержал Ельцина и высказался за продолжение его реформ, кроме того, большинство участников референдума высказалось за досрочные выборы депутатов и против досрочных выборов президента.

То есть роспуск Съезда народных депутатов и Верховного совета ещё хотя бы как-то вытекал из результатов референдума (пусть не формально-юридически, но содержательно), но это и всё. Больше из него не вытекало ничего: ни референдума по новой конституции, ни голосования за депутатов Федерального Собрания. Тем более что само Федеральное Собрание появилось, как чёртик из табакерки, из положения, являвшегося приложением к этому самому указу №1400.

То есть народу было предложено выбрать депутатов в какое-то неведомое Федеральное Собрание и одновременно – проголосовать за или против проекта конституции, в которой этот орган только и появлялся как правовая реальность.

Таким образом, можно смело сказать, что негативный результат референдума по новой конституции Ельциным даже не предусматривался. Действительно: что бы он делал с избранным 12 декабря Федеральным Собранием, если референдум этого же 12 декабря закончился бы для него поражением, и конституция не была бы принята?

Даже только этого (помимо прочего) было достаточно, чтобы сказать, что Ельцин вышел за рамки правового поля, и все попытки доказать обратное, которые периодически предпринимаются его особо ретивыми сторонниками, выглядят нелепо и крайне неубедительно. Да впрочем, Ельцин и сам не особенно утруждал себя размышлениями о правовом характере своих действий в тот момент.

Он был убеждён, что он прав по существу: страна нуждалась в реформах. Депутаты же Верховного совета и Съезда, несмотря на постоянные уверения в поддержке реформ, никаких реформ не хотели и постоянно грезили о каком-то «великом и могучем» СССР, который, как известно, «все боялись и уважали», но которого уже давно не существовало, и возродить который не было никаких шансов. (Да и был ли вообще этот СССР когда-нибудь «великим и могучим» в реальности, это большой вопрос…)

Все дискуссии с депутатами о реформах сводились к тому, что депутаты требовали каких-то «других» реформ, но каких конкретно, они сами толком не знали и общего мнения на этот счёт не имели. Они говорили, что от реформ должно становится лучше, а не хуже. А если от реформ становилось хуже, то это были «не такие» реформы, которые нужны.

Освобождение цен было нужно, мол, проводить не разом, а постепенно, частями. Приватизацию тоже нужно было проводить не торопясь, медленно. И вообще, нужно было привлекать авторитетных людей, академиков, директоров крупных предприятий, людей с опытом и знаниями. А не каких-то никому неизвестных завлабов, выскочек и мальчишек.

Все аргументы о губительности этой их пресловутой «постепенности» они отказывались слышать потому, что про «постепенность» им твердили как раз те самые академики и директора, которые, впрочем, сами в этом толком не разбирались, но давили на всех своим авторитетом и апломбом.

Помимо этого, депутаты занимались самым откровенным популизмом, устраивая бесконечные раздачи благ, льгот и освобождений от налогов и пошлин и разрабатывая «особые порядки» для тех или иных фирм и даже целых отраслей. В стремлении заполучить на свою сторону всё больше и больше социальных групп, они, думая, что это и есть «большая политика», в реальности раз за разом совершали экономическую диверсию против собственного народа. Но при этом во всех экономических тяготах малодушно обвиняли правительство и президента.

И ладно бы, лишая собственное государство тех или иных источников дохода, они пропорционально снимали бы с него ответственность по тем или иным социальным обязательствам. Но нет! Они, напротив, вводили всё новые и новые выплаты, повышали зарплаты различным категориям госслужащих и требовали реализации масштабных государственных инвестиционных проектов.

А, поскольку денег в бюджете не было вовсе, и от депутатской законотворческой деятельности их явно не прибавлялось, то для выполнения всех своих «хотелок» они раз за разом обращали взор на центральный банк. Разумеется, от этого инфляционная волна поднималась всё выше и выше. Остановить уговорами этот абсурдистский шабаш экономического самоуничтожения не было никаких шансов. И Ельцин в этом уже убедился за почти два года бесконечных разменов и уступок.

Скорее всего, другого выхода из этого тупика, чем тот, что выбрал Ельцин, уже не было. Большинство депутатов ничего менять не хотело, а их законотворческая деятельность к тому моменту уже вся ушла в гудок и напоминала борьбу Полыхаева из «Геркулеса» (известного персонажа «Золотого теленка») за помещения. Но и о добровольном уходе они слышать не хотели – несмотря на то, что народ на референдуме вполне недвусмысленно указал им на дверь.

Конечно, кто-то должен был выйти из этого тупика, просто проломив стену. И история выбрала для этого Ельцина. Это было его «18 брюмера», и он не спасовал, взвалив на себя эту тяжёлую ношу. И можно ли его, в связи с этим, судить за бонапартистскую конституцию, если вся обстановка требовала от него исполнения роли российского Бонапарта? И не будь он по сути своей этим Бонапартом, справился бы он с этой задачей? Навряд ли… Впрочем, история не знает сослагательного наклонения, и случилось то, что случилось.

Слухи о подготовке подобного рода указа уже давно блуждали среди депутатов. Поэтому, когда Ельцин 21 сентября в 20:00 выступил по телевидению с обращением к народу и зачитал его, Хасбулатов со своими коллегами практически сразу экстренно собрал президиум Верховного совета, на котором «неожиданно» так же присутствовали и номинальный вице-президент Александр Руцкой (лишённый к тому времени и кабинета в Кремле, и полномочий вице-президента), и председатель конституционного суда Валерий Зорькин.

Возмущению депутатов не было предела, и в полночь уже заседал Верховный совет практически в полном составе. Разумеется, депутаты немедленно воспользовались статьей 121.6 конституции (вот и пригодилась декабрьская поправка!) и отрешили президента Ельцина от власти. Исполняющим обязанности президента стал Руцкой, который тут же принялся назначать новых министров обороны, внутренних дел и прочих.

Вскоре подоспело и решение конституционного суда, который большинством голосов согласился с тем, что Ельцин нарушил конституцию и должен быть отстранён от должности.

Все эти решения не стали неожиданностью для Ельцина. Нет никаких сомнений в том, что он предполагал именно такое развитие событий и был к нему готов. Он провёл заседание правительства, на котором получил полную поддержку своим действиям. А потом – поочередно – коллегии всех силовых министерств и ведомств, на которых каждый член коллегии должен был высказаться по поводу происходившего. Все участники этих заседаний выразили полную поддержку действиям президента.

Как это всегда бывает в моменты кризиса, всё тайное стало явным. Это также верно и для определения наличия или отсутствия реальной власти у того или иного субъекта. Депутаты, которые ещё за день до этого были уверены, что держат в руках все нити власти (в том числе, и президента), которые убедили себя в том, что они так умно и хитро всё устроили своими поправками и законами, и никто не мог противостоять их власти, вдруг неожиданно обнаружили, что всё их могущество не распространяется дальше буфетов и сортиров Белого дома…

Назначенный ими исполняющим обязанности президента Руцкой пёк указы как пирожки и метал громы и молнии в своих противников, но эти его указы не стоили и бумаги, на которой они были написаны. Никто за пределами Белого дома их даже не читал.

Депутаты принимали одно угрожающее постановление за другим, увольняли одних и назначали других, требовали от всех безусловного подчинения, но это не производило ни на кого ни малейшего впечатления. Большинство публики было либо безразличным к происходившим событиям, либо с пониманием относилось к тому, что вынужден был делать Ельцин. Силовики же в основном были лояльны своим начальникам, а те – президенту.

Скорее всего, базовый сценарий Ельцина состоял в том, что депутаты, увидев неравенство сил, смирятся с поражением и отправятся в свои округа для того, чтобы принять участие в объявленной им избирательной кампании в Федеральное Собрание. Действительно, времени до выборов оставалось чуть больше двух месяцев, а этого было крайне мало для того, чтобы с нуля организовать осмысленную избирательную кампанию.

Однако всё пошло не так гладко, как он планировал. Депутаты так просто сдаваться не собирались. Руководимые Хасбулатовым, Руцким и Ачаловым (назначенным Руцким министром обороны), а также подоспевшими им на помощь Макашовым, Тереховым и Барашковым, они решили создать вооружённые отряды, которые будут защищать Верховный совет от попыток силовиков разогнать его силой.

Помимо этого, они с помощью Ампилова и других коммунистических и шовинистических лидеров типа Зюганова, Константинова и прочих начали агитацию среди своих сторонников с целью организовать массовые акции протеста против разгона Верховного совета и Съезда народных депутатов. Напряжённость в столице начала нарастать с каждым днем.

Вооружённые отряды, предназначенные защищать Верховный совет, то есть комплекс Белого дома на Краснопресненской набережной, формировались на базе департамента охраны Верховного совета, который был создан ещё весной 1993 года и состоял не более, чем из 200 прикомандированных сотрудников МВД. В их распоряжении было около 150 автоматов Калашникова, несколько пулемётов и десяток пистолетов.

Сколько нелегального оружия принесли с собой боевики Терехова, Баркашова и Макашова – неизвестно, но вряд ли его было много. Скорее всего, все вооружённые формирования, выступившие в этом конфликте на стороне Верховного совета, имели в своем распоряжении не более 200–250 единиц огнестрельного оружия, преимущественно – автоматов Калашникова.

Но Ачалов и Макашов были опытными генералами. Несомненно, они смогли бы достаточно эффективно организовать оборону Белого дома даже с такими скудными ресурсами. Однако вряд ли они могли рассчитывать на какой-то серьёзный успех, приди им в голову идея штурмовать министерство обороны или, тем более, Кремль.

В свою очередь и в команде Ельцина понимали, что им предстоит длительное противостояние с довольно упрямыми и мотивированными людьми, которые так просто от власти не откажутся. Поэтому Ельцин дал команду отключить в Белом Доме сначала все телефоны, а потом и электричество с отоплением и водой.

Но дальше произошло очень странное событие, которое вызывает разногласия и по сей день. 23 сентября около 21:00 неизвестные совершили нападение на двух милиционеров в районе Ленинского проспекта, одного из них убили, а потом, подойдя к КПП штаб-квартиры Главного командования объединенных вооружённых сил СНГ (ГК ОВС СНГ), угрожая выстрелами из автоматов, разоружили охрану и проникли в здание. Пробыв там совершенно бесцельно некоторое время, они его покинули. После этого злоумышленники достаточно быстро были задержаны милицией. На допросе они назвали себя сторонниками Верховного совета и членами тереховского «Союза офицеров».

Масла в огонь подлило то обстоятельство, что один из самых активных противников Ельцина, Ампилов, сообщил о «штурме» штаб-квартиры ГК ОВС СНГ за семь минут до того, как он начался в реальности. Внятного объяснения этому феномену до сих пор никто (включая самого Ампилова) не дал. Хотя позже все официальные лица Верховного совета и Руцкой отрицали свою причастность к этому инциденту, президентская сторона обвинила именно их в переходе к вооружённому противостоянию и потребовала от всех своих противников, засевших в Белом доме, полного разоружения.

Депутаты быстро смекнули, что запахло жареным, и тут же начали во всеуслышание предлагать Ельцину то, что тот предлагал им всю весну: одновременные выборы и парламента, и президента. Дата досрочных выборов называлась по мере углубления кризиса всё более близкой: сначала это был март, потом – февраль, а ближе к концу противостояния депутатов уже устраивала и дата, названная Ельциным – 12 декабря.

Приняв по этому поводу несколько постановлений, Хасбулатов и его коллеги решили заняться своим любимым делом: начать с Ельциным торг в попытке разменять досрочные выборы на отмену указа №1400.

Тут как раз подоспела инициатива патриарха Алексия II о его посредничестве переговорах. И переговоры действительно начались в Свято-Даниловом монастыре. Со стороны Ельцина их вел Сосковец, а со стороны Верховного совета – вице-спикеры Воронин и Абдулатипов.

Существует миф, что на этих переговорах ельцинская сторона согласилась на вариант досрочных выборов депутатов и президента, но будто бы в последний момент Хасбулатов, которому Воронин принёс подписанные Сосковцом бумаги, положил эти договорённости под сукно и не вынес их на утверждение депутатов.

В реальности ничего подобного не было и в помине. Сосковец твёрдо исполнял данные ему Ельциным инструкции и требовал полного разоружения всех находившихся в Белом доме лиц, включая сотрудников департамента охраны Верховного совета, апеллируя всё к тому же инциденту у штаб-квартиры ГК ОВС СНГ. До такого разоружения он отказывался от любых переговоров по существу.

Огромное количество добровольных посредников пытались наладить переговорный процесс. Среди них был и Зорькин, и упомянутый выше Румянцев, и президент Калмыкии Илюмжинов, и многие другие. Но Ельцин стоял на своём: он сядет за стол переговоров только после полного разоружения противника.

Хасбулатов и Руцкой (а вернее сказать Ачалов и Макашов) прекрасно понимали, что после разоружения с ними вообще никто ни о чём говорить не станет. И что лишь наличие у них двухсот бойцов в центре Москвы ещё делало их стороной хоть каких-то переговоров. До них, наконец, начало доходить то, о чём они даже слышать не хотели весь последний год: их власть была чисто бумажной, никто не собирался лезть за них в пекло и подставлять свою голову под пули.

Народ, который они номинально представляли, оказался безразличен к их судьбе. Настал, наконец, час ответа за всю ту беспечность, с которой они последние полтора-два года куражились над Ельциным и его реформами.

Какая-то злая ирония была в том, что советская власть, порождением которой были Съезд народных депутатов и Верховный совет, умирала ровно по тому же сценарию, по которому она захватила власть в январе 1918 года, разогнав Учредительное собрание. Впрочем, по этой же причине и Ельцин выглядел не блестяще, напоминая столь нелюбимых им теперь большевистских лидеров.

Когда же он был искренен: теперь, когда обвинял депутатов в попытках возродить худшие большевистские практики и пугал страну призраком коммунизма, который бродил по этажам Верховного совета, или ещё пару лет назад, когда говорил о Ленине как о своем безусловном идеале политика? Поди знай…

Одно мы понимаем хорошо: он не был революционным романтиком и знал цену не только своим противникам, но и своим сторонникам. Поэтому вместе с Белым домом он отключил телефоны и в министерстве обороны. Это многое говорит о его оценке расстановки сил: ведь Ачалов ещё недавно был непосредственным начальником Грачёва и заместителем министра обороны СССР. Он пользовался огромным авторитетом в армии и мог серьёзно повлиять на настроения генералитета.

Совершенно ясно, что требование Ельцина о полном разоружении оппонентов было лишь уловкой, чтобы уйти от необходимости обсуждать предложение о досрочных выборах обеих ветвей власти. Главная же причина состояла в том, что Ельцин не верил Съезду и, прежде всего, его руководству. Он помнил, как цинично и с хохотком они отказались выполнять свою часть «Соглашения от 12 декабря» и не хотел ещё раз попасться в ту же западню.

В тот же день, 23 сентября, в Белом доме начался X Съезд народных депутатов. Ельцинская пропаганда (ох уж это его бессмертное «я не дам возродить отдел пропаганды ЦК КПСС!») тут же объявила его нелегитимным: будто бы на нём не было кворума. Это неправда: при кворуме в 628 депутатов на съезд приехали 689. Хотя это, как мы уже писали, не имело никакого значения. Ведь власть лишь тогда является властью, когда люди готовы ей подчиняться. А власть Съезда стремительно таяла. Так бывает. Ещё недавно эти самые депутаты злорадствовали, когда аналогичным образом улетучилась власть их коллег – депутатов Съезда народных депутатов СССР. Теперь настал и их черёд. Россия в муках рождала свою новую государственность…

Однако депутаты не хотели этого видеть и продолжали принимать одни за другими постановления и законы. Они подтвердили отстранение Ельцина и назначение Руцкого, согласились со всеми кадровыми назначениями, сделанными Верховным советом, а затем начали принимать совсем уже смехотворные законы о повышении всем подряд зарплат и пенсий, об индексации сгоревших ещё позапрошлом году вкладов и прочую популистскую чепуху (это в стране с инфляцией в 1992 году в 2510% и в 1993 году в 840%!). Тем самым они явно продемонстрировали, что сами уже не очень верили в то, что их законы кто-то собирался выполнять.

В ночь на 24 сентября милиция задержала Терехова. После того, как его сильно избили, он сознался, что это именно он организовал штурм штаб-квартиры ГК ОВС СНГ. Он утверждал, что сделал это по собственной инициативе. Таким образом он, якобы, хотел отвлечь внимание ельцинских силовиков и сорвать их план штурма Белого дома, о котором ему стало известно накануне.

Так ли это было на самом деле – неизвестно. Скорее всего, он всё взял на себя, чтобы не выдавать генерал-депутата Ачалова (министра обороны по версии Руцкого). Поскольку из всех людей, находившихся в Белом доме, лишь Ачалов, как бывший заместитель министра обороны СССР, понимал значение этой штаб-квартиры.

Ведь помимо собственно здания министерства обороны, только оттуда можно было беспрепятственно связаться по защищённым каналам связи с командирами практически всех воинских частей бывшего СССР. При том, что штаб-квартира охранялась не в пример слабее, и захватить её было вполне по силам паре десятков офицеров Терехова.

Что бы натворил Ачалов, доберись он до этого пункта связи – одному Богу известно. Он был очень авторитетным генералом и умным харизматичным лидером. Однако правды мы теперь уже не узнаем никогда. Ачалов умер в 66 лет в 2011 году, а Терехов - в 2017 году, в 61 год. Так и останется для нас загадкой этот странный штурм штаб-квартиры ГК ОВС СНГ.

Тем временем верные президенту силовики установили вокруг Белого дома настоящую блокаду. Выставив оцепление по его периметру, они стали работать по принципу «всех выпускать, никого не впускать». Поначалу внутрь пускали только депутатов и сотрудников, имевших пропуск. Но потом и им стало всё сложнее туда проникнуть. Начался медленный исход людей из Белого дома. Сначала его покинула часть технических сотрудников, а потом за ними потянулись и некоторые проельцински настроенные или просто уставшие от противостояния депутаты.

Но некоторые группы антиельцинских активистов всё же эпизодически прорывались сквозь милицейские кордоны, и тогда их радостно встречали осаждённые в Белом доме депутаты. Вновь прибывшие поначалу были полны энтузиазма и решимости, но очень скоро попадали под общее настроение отчаяния и некоего транса, в который впадали почти все, кто был там больше суток.

Справедливости ради нужно сказать, что депутаты отчасти понимали: в этом кризисе есть и их вина. И неудивительно, что в такой накалённой обстановке они начали искать виноватых и среди себя. Первым и главным виновником оказался Хасбулатов.

Ему припомнили хамские выпады в адрес Ельцина и его прозрачные намеки на то, что Ельцин злоупотребляет спиртным. В одном из последних перед кризисом выступлений Хасбулатов, например, позволил себе характерный щелчок пальцами по горлу, говоря о том, в каком состоянии Ельцин принимал свои решения. Известно было, что это произвело очень тяжёлое впечатление на Ельцина и привело его в ярость.

И, хотя до сих пор депутаты всегда дружно хохотали и хлопали Хасбулатову, когда он позволял себе такие выпады в отношении президента и его окружения, теперь они считали именно его виновником всех своих бед.

Вице-спикер Вениамин Соколов внёс предложение сместить Хасбулатова с должности председателя Верховного совета, поскольку он, мол, уже исчерпал свой потенциал и дальше не может обеспечивать конструктивное сотрудничество с исполнительной властью. Но Соколов и стоявшие за ним депутаты не придумали ничего лучше, чем предложить на место Хасбулатова Бабурина. Для целей налаживания конструктивных отношений с Ельциным Бабурин был намного хуже, чем Хасбулатов.

Посудите сами: Хасбулатов, хоть и позволял себе хамство в отношении Ельцина, был идеологически всеяден и поэтому мог легко договориться с Ельциным на базе любой политической или экономической программы, лишь бы в ней каким-то образом учитывались его интересы. А вот Бабурин был совершенно идеологически индоктринирован, и обсуждать с ним что-либо за пределами коммуно-патриотического концепта было совершенно бессмысленно.

Инициатива Соколова поначалу набрала достаточно голосов для смещения Хасбулатова, но потом вмешался Руцкой. Он произнёс пламенную речь, в которой несколько косноязычно, но очень эмоционально обвинил присутствовавших в том, что их «обуяла потеря чувства стыда и греха», и добавил, что на них «стыдно смотреть». Ему вторил Абдулатипов, тоже поддержавший Хасбулатова. Совместными усилиями эта инициатива была похоронена.

Но с этого момента Хасбулатов уже ничего не хотел слышать ни о каких переговорах с Ельциным и публично говорил только, что «место Ельцину не за столом переговоров, а в тюрьме».

Засевшие в Белом доме депутаты и их сторонники нагоняли друг на друга жути слухами о неминуемом штурме, об идущих по Москве и всей России репрессиях и массовых расстрелах противников Ельцина. К 25 сентября он довели себя до такой экзальтации, что иначе, как «бандой преступников», Ельцина и его окружение уже не называли.

Ельцин ходил у них в «диктаторах», «узурпаторах» и «тиранах». Разумеется всё, что он делал, делалось «под диктовку мирового сионистского лобби и заокеанских хозяев». Руцкой прямо так и говорил: «Ельцин, Козырев и Чубайс являются единомышленниками ЦРУ и фактически выполняют план Даллеса, подготовленный ЦРУ в 1945 году». Такого рода комментарии дают ясно понять какого рода «идеи» сидели в голове у противников Ельцина, какой курс они хотели проводить и куда бы Россию этот курс привёл, окажись они сильнее Ельцина.

Блокада Белого дома день ото дня становилась всё жёстче. Если поначалу перед ним собирались митинги по 10 тысяч человек, то к 28–29 сентября вокруг Белого дома и внутри него вряд ли можно было набрать больше 2 тысяч, включая технический персонал. Вокруг здания по периметру улиц были поставлены бетонные блоки, колючая проволока и оцепление из ОМОНа и солдат внутренних войск, вооружённых не только щитами и дубинками, но и слезоточивым газом и даже автоматами. Помимо этого, там стояли бронетранспортёры и пожарные машины с водомётами.

Всё это проельцинские спикеры объясняли наличием в здании незаконных вооружённых формирований, на руках у которых было большое количество незарегистрированного оружия. Это, по их словам, угрожало мирной жизни москвичей и создавало опасность террористических актов с нападениями на правительственные учреждения и с захватом заложников.

Разумеется, для иллюстрации того, что эти опасения не беспочвенны, постоянно приводился пример с тереховским штурмом штаб-квартиры ГК ОВС СНГ. Вообще говоря, этот штурм был большим подарком для Ельцина, и трудно упрекать его в том, что он в полной мере использовал его в своих пропагандистских целях. Любой на его месте поступил бы так же.

Уже к 30 сентября обе стороны многократно и совершенно определённо заявляли, что никаких компромиссов быть не могло, и что все возможности для переговоров были исчерпаны. Хасбулатов и Руцкой не раз говорили, что никакого разоружения произойдёт, пока продолжалась блокада Белого дома, и вообще – с преступниками они переговоров не вели.

Равно и Ельцин говорил примерно то же самое: мол, после того, как была пролита кровь, и погибли невинные люди (это он всё о злополучном штурме), переговоров с преступниками он вести не станет; время для нулевого варианта (так тогда назывались одновременные выборы депутатов и президента) ушло, и он не готов его обсуждать; он требует от своих противников безусловного разоружения и так далее.

Как это часто бывает, сразу после таких «окончательных» заявлений стороны снова сели за стол переговоров. В данном случае это было возобновление переговоров, начатых в Свято-Даниловом монастыре. В этот раз уже Черномырдин предпринял очередную попытку найти какое-то мирное решение конфликта. К уже известным инициаторам возобновления переговоров присоединились ещё и Григорий Явлинский с Иосифом Кобзоном.

Переговоры в этот раз проходили в гостинице «Мир» неподалёку от Белого дома. С президентской стороны к Сосковцу присоединились Филатов и Лужков. Они предложили прибывшим на переговоры Соколову и Абдулатипову подписать бумагу, в которой поэтапное разоружение сторонников Верховного совета было увязано со снятием блокады, возобновлением подачи в Белый дом электричества и горячей воды и восстановлением телефонной связи.

Как только в ночь на 1 октября Соколов и Абдулатипов подписали такую бумагу, уже утром в Белый дом дали электричество и горячую воду. В буфетах впервые за несколько дней появилась горячая пища. Но в тот же день, под давлением своих генералов (Ачалов, Макашов, Баранников и Дунаев) сначала президиум Верховного совета, а затем и Съезд дезавуировали эту договорённость на том основании, что, будто бы, Соколов и Абдулатипов превысили свои полномочия.

Депутаты утверждали, что подтвердилось то, о чём было уже известно по предыдущим раундам переговоров: никакого согласия Ельцина на нулевой вариант опять не было, а речь шла лишь об их одностороннем разоружении.

Возобновившиеся было переговоры в Свято-Даниловом монастыре, где «проштрафившегося» Соколова сменил Воронин, закончились безрезультатно. В связи с этим подача электричества и горячей воды в Белый дом снова была прекращена.

Все предшествовавшие пару-тройку дней вокруг Белого дома нарастало движение сторонников Верховного совета по его деблокированию. Тут и там как с внешней, так и (реже) с внутренней стороны оцепления собирались толпы экзальтированных граждан, которые периодически предпринимали попытки прорыва милицейского оцепления.

Иногда им это удавалось, но, как правило, дело кончалось безрезультатными драками с милицией, в которых ожесточение с обеих сторон постепенно росло. Если сначала это были относительно небольшие группы в пятьдесят-сто человек, то к 1 октября попытки прорыва предпринимались уже довольно большими толпами (до тысячи человек) вооружённых палками и камнями злых и возбуждённых мужчин.

Неудивительно, что и сотрудники МВД становились всё агрессивнее. Людей били уже на подступах к Белому дому, у гостиницы «Мир», у метро «Баррикадная», у здания мэрии (бывшего здания СЭВ), у американского посольства, на площади Восстания, на Смоленской площади и так далее. За несколько кварталов от Белого дома по всей округе сама собой образовалась полоса отчуждения, в которую обычные обыватели боялись заходить.

Особенно страдали от этого жители близлежащих к Белому дому домов, которые вынуждены были проводить все эти дни у родственников, боясь попасть под милицейские дубинки или кулаки макашовских боевиков. Напряжение нарастало, и скорая драматическая развязка неотвратимо приближалась.

2 октября Ельцин лично приехал к Белому дому и походил вдоль милицейского оцепления. Подойдя к журналистам, он ответил на вопросы корреспондента CNN. Он опять рассказал о том, что в Свято-Даниловом монастыре идут переговоры, что в Белом доме находятся незаконные вооружённые формирования, и что они уже показали себя, напав на ГК ОВС СНГ. Что убитый милиционер – это совершенно неприемлемо, и что безусловное разоружение – это то, без чего никакие компромиссы с засевшими в Белом доме невозможны.

Когда же корреспондент спросил его: а если они согласятся на разоружение, готов ли президент идти на компромисс и обсуждать с ними нулевой вариант (то есть одновременные выборы и парламента, и президента), Ельцин несколько замешкался.

Было видно, что он хотел ответить «нет», но при этом понимал, что его «нет» в данной ситуации будет выглядеть слишком откровенной демонстрацией его нежелания идти какие-либо компромиссы. Но он быстро нашёлся и сказал, что сначала пусть прокуратура ответит на вопрос, кто убил милиционера, и кто приказал штурмовать ГК ОВС СНГ. А потом, если окажется, что руководство Верховного совета не причастно к этому, то «… мы тогда там посмотрим». На этом он закончил общение с журналистами и уехал.

В этот же день Анпилов и Константинов организовали у здания МИД несанкционированный митинг в поддержку Верховного совета. На него собралось не более двух тысяч человек. Ельцинские силовики сначала думали, что они, как обычно, очень быстро их разгонят. Но когда милиция начала избивать митингующих, они неожиданно оказали ей жестокое сопротивление, а потом к ним присоединись ещё несколько тысяч сторонников, и побоище выплеснулось на Смоленскую площадь.

Демонстранты отбили атаку ОМОНа и выстроили баррикады, перегородив Садовое кольцо. Несколько безрезультатных штурмов этих баррикад вселили в людей уверенность, что на этот раз им удастся как-то за себя постоять. И действительно, правоохранители вступили с их лидерами в переговоры и договорились, что они не будут никого трогать, а митингующие сами к вечеру разойдутся.

И действительно около 9 часов вечера они разошлись, но лишь после того, как мэрия согласовала на завтра, 3 октября, в 2 часа дня митинг сторонников Верховного совета на Октябрьской площади.

Всё это время в Свято-Даниловом монастыре продолжались безрезультатные переговоры о разоружении сторонников Верховного Совета. Но в их успех уже никто не верил, и проводились они скорее по инерции.

По-настоящему кровавые события начались 3 октября.

Часть 3

Утром 3 октября сторонники Верховного совета начали потихоньку стягиваться к Октябрьской площади. Туда же прибывали части милиции и ОМОНа. К полудню там собралась толпа в 20 тысяч человек. И народ всё прибывал и прибывал. Неформально милицейские начальники сообщили Ампилову и Константинову, что на демонстрацию их никуда не пустят, и, отмитинговав, они должны будут разойтись: ведь разрешён был только митинг, но не демонстрация.

Однако у собравшихся были другие планы, которые они до поры до времени никому не выдавали. К 14:00 на площади собралось уже около 50 тысяч человек, и они, потолкавшись для вида и покричав антиельцинские лозунги, вдруг неожиданно пошли прямо на милицейское оцепление, стоявшее на Крымском мосту. Повторилась история с первомайской демонстрацией, с той только разницей, что на этот раз демонстранты сразу, без долгий раздумий и дискуссий, стали атаковать милицейское оцепление и, прорвав его, дошли до Зубовской площади.

Попытки остановить их там с помощью слезоточивого газа ни к чему не привели, и силовики, не выдержав напора, побежали, побросав шиты, дубинки, каски и оставив в руках демонстрантов грузовики и пожарные машины.

По мере продвижения к колонне присоединялись всё новые сторонники, и когда она достигла Смоленской площади, в её рядах уже было около 60–80 тысяч человек, среди которых были и вооружённые автоматами боевики, в том числе и перешедшие на сторону Верховного совета военнослужащие, покинувшие свои части с оружием в руках.

Как это всегда бывает, для доклада начальству ГУВД оценило количество участников в 4 тысячи человек. Эта ложь сыграла роковую роль в замедленной реакции властей на фактически начавшееся вооружённое антиельцинское восстание в Москве.

На Смоленке повторилась та же картина: милиция и ОМОН пыталась остановить демонстрантов, но были разбиты и обратились в бегство. Колонна вышла на Новый Арбат и, повернув налево, пошла к зданию Верховного совета. Навстречу ей, прорвав милицейское оцепление и заграждения из колючей проволоки, выбежали вооружённые отряды Ачалова и Макашова и националисты Баркашова. Соединившись с демонстрантами, они начали все вместе разбирать заграждения вокруг Белого дома.

Омоновцы, стоявшие в оцеплении, отошли к мэрии (бывшее здание СЭВ) и гостинице «Мир», в которой к этому моменту заседал штаб ельцинских силовиков по блокаде Белого дома. Члены штаба мгновенно куда-то исчезли, а окружённых и брошенных своими начальниками омоновцев демонстранты начали методично избивать. Омоновцы в отчаянии открыли огонь по демонстрантам. Те в ответ начали стрелять по омоновцам. Завязался настоящий бой, в результате которого часть омоновцев застрелили, часть взяли в плен, а часть живыми выбросили из окон мэрии прямо на мостовую.

Около 16:00 инициатива повсеместно перешла к сторонникам Верховного совета. Все силовики в городе были деморализованы, подчинённые им части были разбиты, и столица фактически оказалась в руках плохо управляемой, но вооружённой и воодушевлённой победой толпы.

Захватив здание мэрии и гостиницу «Мир», лидеры протеста (Анпилов и Константинов) не очень понимали, что им делать дальше: свою задачу они выполнили и Верховный совет (по их версии – единственную законную власть в стране) деблокировали. Теперь руководство антиельцинскими силами должно было осуществляться представителями этой самой власти: президентом (Руцким), руководителем парламента (Хасбулатовым) и силовиками (Ачаловым, Макашовым, Дунаевым и Баранниковым).

На площади перед Белым домом начался митинг, на котором Руцкой и Макашов призвали своих сторонников отправиться в останкинский телецентр и потребовать прямого эфира, а если им откажут, то взять его штурмом.

И хотя Хасбулатов предлагал идти прямо на Кремль и министерство обороны (для них в той ситуации это было единственно верным решением), его никто уже не слушал: возбужденная толпа, погрузившись на захваченные грузовики, отправилась в Останкино. Во главе колонны, на уазике ехал бравый Макашов в берете и с автоматом, как заправский Че Гевара.

В это же время Грачёв, сидя в министерстве обороны, вдруг обнаружил, что здание охраняется всего лишь горсткой едва вооружённых солдат и дружинников-афганцев. В отчаянии он позвонил своему товарищу по Афганистану, генералу Евневичу, в Таманскую дивизию, и попросил выслать ему полк мотопехоты на БТРах для охраны министерства. Ходу из Наро-Фоминского района им было не меньше 2 часов, и всё время до их прибытия министерство обороны не было практически никак защищено…

И тут в Кремле, прямо на Соборной площади, приземлился вертолёт с президентом Ельциным. Как некий сказочный дракон, он прилетел в свой мрачный замок. И содрогнулись древние стены: никогда ещё вертолёт не приземлялся внутри Кремля. (Впоследствии вертолетам будет запрещено садиться на Соборную площадь: вибрация плохо сказывается на старинных фресках).

Этот его экзотический прилёт много говорит о тогдашней ситуации. Фактически он означал, что в воскресенье 3 октября 1993 года Ельцин не мог добраться со своей загородной дачи до официальной резиденции иначе, как по воздуху. На наш взгляд это лишний раз доказывает, что в тот момент столица была фактически в руках у сторонников Верховного совета, а все силовики (за исключением, возможно, верного Коржакова) оказались полностью деморализованными.

Ельцин достаточно быстро понял, что ситуация критическая, и что в городе фактически нет никаких верных ему войск: по согласованию с министром внутренних дел Ериным, командующий внутренними войсками генерал Анатолий Куликов после захвата мэрии и деблокирования Белого дома дал приказ всем своим частям оставить город и вернуться в места постоянной дислокации. Как он объяснял впоследствии, он отдал такой приказ для того, чтобы выдать всем военнослужащим штатное оружие (до этого большинство из них были вооружены только дубинками и щитами). Армейские же части в город вообще ещё не вводились.

Куликов, разумеется, лукавил: он дал команду покинуть город всем частям, в том числе и тем, которые были полностью вооружены. Нетрудно догадаться, зачем он это сделал: он прекрасно знал, что вокруг Белого дома собралась уже огромная толпа сторонников Верховного совета (не менее 100 тысяч человек), и поэтому решил взять паузу, чтобы правильно выбрать сторону, которая окажется победителем.

Сколько в реальности сторонников Верховного совета собралось перед Белым домом и в его окрестностях – точно сказать невозможно. Хасбулатов говорит о полумиллионе человек, но реалистичные оценки по меньшей мере втрое скромнее. Но в любом случае это была огромная, агрессивная и решительно настроенная толпа, и она, без сомнения, произвела на Куликова сильное впечатление.

О том, что Куликов (как и его начальник Ерин) решил занять выжидательную позицию, свидетельствует и то обстоятельство, что ещё в первой половине дня он дал команду командиру 6-го отряда специального назначения МВД «Витязь» подполковнику Лысюку занять оборону на Садовом кольце в районе гостиницы «Пекин» с тем, чтобы не пропустить в город вооружённых боевиков со стороны Белого дома. Но, ещё не успев толком занять эту позицию, Лысюк получил от Куликова команду «отбой» и указание следовать в пункт постоянной дислокации.

Разумеется, «Витязь» (100 вооружённых до зубов спецназовцев) был частью постоянной готовности, и поэтому у них, помимо автоматов с усиленным боекомплектом, были ручные пулемёты, гранатомёты и снайперские винтовки. Отряд передвигался на 6 БТР со штатными крупнокалиберными пулемётами и огромным количеством патронов ко всем видам оружия, которым они располагали. Им не было никакой необходимости ехать в место постоянной дислокации для «довооружения». Зачем им была дана команда покинуть позиции и ехать в свою часть – нетрудно догадаться.

Однако, уже отъехав от гостиницы «Пекин» больше чем на километр, Лысюк получил другую команду: срочно ехать в Останкино и любой ценой не допустить макашовцев в прямой эфир. Это уже Ельцин, получив информацию от Коржакова о действиях Макашова, позвонил сначала Ерину, а потом и Куликову напрямую. И тот был вынужден дать команду «Витязю».

Перед тем, как позвонить Куликову, Ельцин подписал указ о введении в Москве чрезвычайного положения. Он уже понял, что его доблестные силовики оставили город беззащитным перед многотысячной вооружённой и плохо управляемой толпой. Также он понял, что счёт шёл на минуты, и его власть, казавшаяся ещё вчера абсолютно незыблемой, вдруг повисла на волоске…

Едва около 17:00 «Витязь» успел приехать в телецентр в Останкино и занять позиции, как туда же на захваченных грузовиках прибыли и боевики Макашова. До «Витязя» телецентр охранялся штатными охранниками и военнослужащими Софринской бригады, вооружёнными только дубинками и щитами.

Если бы Макашов приехал раньше «Витязя» (а они разминулись буквально на пять минут), то он беспрепятственно вошёл бы в здание и, скорее всего, вышел бы в эфир. Последствия этого эфира в тот критический момент были бы непредсказуемыми.

Вслед за Макашовым в Останкино потянулась огромная пешая толпа его сторонников. Постепенно она заполнила собой всю площадь перед телецентром. И тут Макашов, вместо того чтобы сходу, пока никто ещё не успел ничего сообразить, пойти на штурм здания, решил вступить в переговоры с руководством телецентра и одновременно начал митинг с требованием прямого эфира.

Пока Макашов митинговал, в телецентр всё прибывали и прибывали уже хорошо вооружённые сотрудники разных частей МВД, которых Куликов собирал по всему городу. К 19:00 телецентр охраняли уже 1200 вооружённых солдат внутренних войск. И тут Макашов наконец понял, что уговорами он прямого эфира не добьется, и предъявил ультиматум: защитники телецентра должны дать ему и его сторонникам проход в здание и допустить до прямого эфира, иначе он пойдет на штурм.

Но ситуация в городе уже начала меняться. Около пяти часов вечера москвичи-сторонники Ельцина, наконец, поняли, что на силовиков особой надежды не было, и решили сами встать на защиту президента и его реформ. Они стихийно начали собираться на Тверской у здания бывшего Моссовета и строить баррикады.

Через час на Тверской уже стояла огромная толпа людей, настроенных не менее решительно, чем защитники Верховного совета. Начался митинг, на котором звучали призывы не допустить коммунистического и фашистского реванша. Люди требовали от властей оружия. На митинге выступали Валерия Новодворская, Лев Понамарёв и другие известные демократы, поддерживавшие Ельцина.

А в Останкино Макашов решился, наконец, на штурм. Один из его сторонников выстрелил в сторону «Витязя» из гранатомёта, убив рядового спецназа Николая Ситникова. Собственно, на этом штурм и закончился, поскольку в ответ оборонявшие телецентр военные открыли по митингующим ураганный огонь из всех видов оружия, включая крупнокалиберные пулемёты на БТРах.

Впоследствии ни прокуратура, ни комиссия вновь избранной Государственной Думы (составленная в основном из коммунистов) не найдёт прямых доказательств того, что выстрел из гранатомёта, послуживший триггером расстрела митингующих, был произведён боевиками Макашова. Но, видимо, эти следователи очень уж сильно не хотели их найти.

Вместо очевидного факта они сошлись на конспирологической версии о неизвестных, выстреливших непонятно откуда и непонятно куда. Правда, в результате этого выстрела погиб вполне конкретный солдат, но разве это когда-нибудь смущало любителей различных теорий заговоров?

Мы оставим это на их совести, поскольку тех доказательств, что имеются – фотографии стреляющего из гранатомета человека, фамилия и имя как его (Николай Абраменков), так и второго стрелка (Михаил Смирнов), который помогал ему, и показания военнослужащих – вполне достаточно, и все они имеются в деле. И непредвзятый анализ однозначно свидетельствует о том, что выстрел по бойцам «Витязя» был произведён со стороны митингующих.

Ответный огонь продолжался в общей сложности около тридцати минут и закончился лишь тогда, когда все демонстранты разбежались и попрятались. На площади перед телецентром остались лежать около тридцати трупов и больше сотни раненных. Всего, с учётом умерших от ран чуть позже, было убито 46 и ранено 124 человека.

Пришедшая вместе с Макашовым огромная толпа демонстрантов была окончательно рассеяна лишь к 23:00. К этому времени она уже давно не представляла собой никакой угрозы. И, хотя часть из тех, что прибыли с Макашовым, вернулась вместе с раненными в Белый дом, большинство разбежалось кто куда… Теперь это были перепуганные и уставшие от многодневного противостояния люди, которые просто стремились поскорей добраться до дома…

Новости о попытке штурма телецентра в Останкино быстро достигли Тверской. Число сторонников Ельцина, собравшихся у Моссовета, всё это время росло. В 20:30 к ним по телевидению обратился первый вице-премьер Егор Гайдар. Он был первым со стороны президента, кто открыто признал, что ситуация критическая, что силовики не справились, и что Ельцин и правительство нуждались в их поддержке.

Своё выступление он закончил так: «Но надо сказать честно: сегодня вечером нам нужна поддержка. Сегодня мы не можем переложить ответственность за судьбу демократии, за судьбу России, за судьбу нашей свободы только на милицию, на внутренние войска, на силовые структуры. Сегодня должен сказать своё слово народ, москвичи. Должны сказать своё слово те, кому дороги свобода России, её демократическое будущее. Мы призываем тех, кто готов поддержать в эту трудную минуту российскую демократию, прийти ей на помощь, собраться у здания Моссовета с тем, чтобы объединёнными усилиями встать на защиту нашего будущего, будущего наших детей, не дать снова на десятилетия сделать из нашей страны огромный концентрационный лагерь. Наше будущее в наших руках. Если мы его проиграем, нам не на кого будет пенять, кроме как на нас самих. Я верю в наше мужество, я верю в здравый смысл нашего общества, верю в то, что мы просто не можем сегодня проиграть".

К этому моменту у Моссовета собралось уже не менее 100 тысяч человек. Они требовали от властей оружия и вовсю строили баррикады по улицам, ведущим к Кремлю и на Старую площадь, где в то время находилось правительство.

Гайдар приказал службам гражданской обороны, подчинённым в то время председателю комитета по чрезвычайным ситуациям Сергею Шойгу, приготовить 1000 автоматов для выдачи добровольцам из народных дружин, образованных ещё во время путча августа 1991 года и сохранивших свою структуру.

Инициатива опять начала переходить к сторонникам Ельцина. Пока вернувшиеся в Белый дом разбитые и деморализованные сторонники Верховного совета оплакивали своих убитых и перевязывали раненных, у Моссовета формировались отряд за отрядом из добровольцев, имевших военный опыт: афганцев, офицеров и просто прошедших армию молодых мужчин.

Характерно, что один из таких отрядов, сформированный из членов «Союза ветеранов Афганистана», выдвинулся на охрану здания министерства обороны и находился там до тех пор, пока около 22:00 туда ни прибыли вызванные Грачёвым таманцы. За это время афганцы отбили по меньшей мере одну атаку посланных Руцким боевиков, перед которыми была поставлена задача «обеспечить исполняющему обязанности министра обороны Ачалову возможность занять своё рабочее место».

То, что инициатива опять перешла к Ельцину, не мог не почувствовать и Грачёв. В своём последнем интервью перед смертью (он умер в сентябре 2012 года в 64 года) он прямо говорил, что выступление Гайдара произвело на него сильное впечатление. Он его тогда «ещё сильнее зауважал». Воспрянув духом, не дожидаясь специальных команд, он вызвал в Москву, помимо таманцев, еще Кантемировскую дивизию, Тульскую воздушно-десантную дивизию, 27-ю Севастопольскую отдельную мотострелковую бригаду и некоторые другие части. Кроме того, по линии МВД в город выдвинулась дивизия Дзержинского.

Между десятью и одиннадцатью часами вечера в город начали прибывать военные части. Они пока не имели конкретных боевых задач и просто располагались на улицах города вокруг министерства обороны, Кремля, Старой площади, Тверской и постепенно концентрировались вокруг Белого дома. К полуночи в городе было уже не меньше 50 тысяч военных.

После выступления на телевидении Гайдар приехал на митинг у Моссовета. Но сторонники Ельцина к тому времени концентрировались уже не только там. В разных частях города параллельно проходили и другие проельцинские митинги. В частности, большой митинг собрался у Спасской башни Кремля. Гайдар метался с одного митинга на другой и убеждал людей не расходится, говорил, что надежды на военных мало, и что их свобода в их собственных руках.

И в такой напряжённой ситуации случилось необъяснимое: отдав устное указание всем силовикам готовиться к штурму Белого дома, в 23:00 Ельцин ушёл спать. Да, да: спать в свою комнату отдыха в Кремле! Назначенное им на это же время совещание с силовиками вынужден был вместо него проводить Черномырдин. Мы оставляем нашим читателям самим гадать, почему Ельцин ушёл спать, и в каком он был состоянии, поскольку у нас самих никаких разумных объяснений этому нет.

Впрочем, сон его продлился недолго: уже через пару часов до него, с помощью Коржакова, дозвонился Гайдар и в категорической форме потребовал немедленно ехать в министерство обороны и лично поставить перед армейским командованием задачу штурма Белого дома.

Видимо, совещание у Черномырдина показало, что военные не испытывают энтузиазма по поводу поставленной им Ельциным задачи. Ни Ельцин, ни его окружение не ожидали от Гайдара такой жёсткости и безаппеляционности. И Ельцин встал и поехал! И, приехав в министерство обороны, провёл совещание. И поставил задачу. И генералы ответили «есть!». И закрутились колесики ржавой русской военной машины.

В этой ситуации нужно отдать должное Коржакову: он, так же, как и Гайдар, не очень верил в расторопность и инициативу военных. Он понимал, что военные будут тянуть волынку, говорить, что для разработки операции им нужна неделя-две, что части недофинансированы и неплохо было бы подкинуть деньжат и так далее.

Поэтому он заранее поручил своему заместителю по боевой подготовке капитану первого ранга Захарову разработать план штурма. Этот уже готовый план оставалось лишь довести до сведения военных. С этим планом (и, разумеется, с Коржаковым и Захаровым) Ельцин в 2 часа ночи приехал в министерство обороны. Там Захаров и изложил свой план. Увидев этот разработанный до деталей план, генералы поняли, что им остаётся только его выполнить. На этом в 4 часа утра совещание в минобороны закончилось.

По его окончании Грачёв предложил Ельцину дать ему всё-таки письменный приказ о штурме Белого дома. Ельцин изменился в лице и сухо пообещал подписать его немедленно. Был ли этот письменный приказ дан тогда, когда об этом сообщает официальная ельцинская историография, то есть в 4 часа утра 4 октября, или, как утверждал впоследствии Грачёв, чуть ли не через пару дней (но с датой 4 октября 4:00) теперь уже установить невозможно.

Но если верить Грачёву (а зачем ему врать?), то он за два года оказался два раза в одной и той же ситуации: два раза он получил устные приказы от своего командования на штурм Белого дома. Но в первый раз он его не выполнил, а во второй – выполнил. Нет никакого сомнения, что если бы он тогда, в августе 1991 года, выполнил устный приказ министра обороны СССР Язова и его заместителя (вот она – ирония судьбы) Ачалова, то история пошла бы совсем по другому сценарию.