Живой товар

Глава 27 ДАЧА ПО-СОВЕТСКИ

Наш участок — самый крайний, поэтому из наших шести соток сначала получилось семь — через дорожку был рядом лес, а потом тринадцать: соседи, уезжая в Америку, продали родителям свой надел. Так мы сразу стали настоящими помещиками — и сад, и огород, и даже на что-то похожее жилье. Сосед Боба был большой рукодельщик.

Вот от этого коттеджа ключи мама мне и вручила.

Пока мы ехали по городу, я участия в разговоре почти не принимала. Сказала только, что в деревню Квочки надо ехать по Южной трассе, за станцией Кульбаба свернуть через переезд, а там я покажу.

С этой Кульбабой был смешной момент: один приезжий из тогда еще Ленинграда, человек начитанный, но в наши края попавший впервые, жутко заинтересовался этим названием и начал увязывать его с курганом Куль-Оба и скифскими бабами. А когда я ему разъяснила, что это всего-навсего одуванчик, очень разочаровался, но потом воспрянул духом и начал выводить название одуванчика из славного скифского прошлого… «С раскосыми и жадными глазами». Интересно, кто появился раньше: скифы или одуванчики?..

Городской пейзаж сменился сельским краевидом. Кстати, о разнице в родственных языках: я не принадлежу к ярым сторонникам свирепого и повсеместного перехода на родную независимую речь, но никто меня не убедит, что чисто славянское образование «краевид» хуже, чем немецкое «ландшафт» или французское «пейзаж», то есть сельский вид, особенно в вышеупомянутом словосочетании «городской пейзаж»…

Перемена зрелища плюс ленивое блуждание по тропкам свободных ассоциаций благотворно подействовали на настроение. С медленным скрипом колков отпускались перетянутые за последние дни струны, становились мягче задубевшие мышцы на спине, у самого затылка…

Я вполуха участвовала в светской беседе, что завязалась на передних сиденьях. Батищев распускал хвост перед смутно знакомой девушкой, а Ира поддерживала разговор — поначалу немного неуклюже, а потом все свободнее и легче. После года за границей, в море чужого языка и быта (тут меня передернуло), не сразу вспоминались, видно, нужные слова и тон диалога.

Еще когда мы шли к машине, она спросила:

— Этот приятель твой про меня все знает?

— Ничего не знает. Я сказала только, что тебе известно кое-что лишнее и потому за тобой охотятся. Сама решай, что рассказывать, что нет — и когда.

Впрочем, сейчас у них шел разговор ни к чему не обязывающий, где-то на уровне предпоследней ступеньки перед флиртом, а острые углы она обходила за два квартала.

А у нас с Димой даже и разговоров таких не было. Как-то у нас все напрямую пошло, в лоб, прямо копытами по клумбам, с самой первой его фразы: «Хочу жениться». Старые мы, наверное, для этих пируэтов и антраша, а может — просто другие. Жизнь сделала другими… Знать бы, когда он приедет. Если приедет вообще. Дела его таинственные могут и задержать. Или скажет, что дела. Дела у него таинственные, сам он таинственный, и Надюша пока молчит, и СИС ее молчит…

Ух, каким же ароматом в открытое окно потянуло! Гречиха цветет, что ли? Или маслина дикая? До чего же я темная и неграмотная…

А ведь это впервые за всю неделю появилась возможность неспешно подумать о наших отношениях. С работы не успела выйти — Колесников собственной персоной тут как тут, а на работе только задумаешься — сразу звонит, прямо телепат какой-то.

Нет, по существу, я ни о чем не жалею и ни на что не жалуюсь. За сколько лет первый раз во мне нормальную женщину увидели! Которую баловать надо, опекать, всячески ублажать и бдительно охранять. Все это очень приятно, кто спорит…

Только как-то слишком уж мертвой хваткой. А эти вопросы проникновенные: «О чем задумалась?», «Что на работе?», «Раскрой душу родному человеку»… Зачем это все? Что ему мои рабочие проблемы? Ты-то за меня их решить не сможешь, ну и не лезь, не береди душу. А если ты такой всемогущий, что все проблемы можешь решить, так небось и узнать все сам можешь. Ты ведь такой умный, тебе все про всех сразу ясно…

Что ж ты за спец такой, и где ты вообще работаешь, что тебя никогда на месте нет, особенно когда нужен? Совсем как мой бывший…

А может, подруга, ты с жиру бесишься? Нечуткий — плохо, чуткий — опять нехорошо. Невнимательный — скотина, внимательный — чего не в свои дела лезет? Может, остановишься, красавица, и перестанешь ломать свою рыжую голову? Поимей терпение, жизнь сама все по местам расставит. И вся его таинственность на поверку окажется простым распусканием хвоста, все они распускают хвосты, только каждый на свой лад… A-а, мы и сами не лучше, со всеми нашими боевыми раскрасками, вырезами до талии и разрезами до пояса…

Мои размышления прервал Батищев:

— Аська, куда дальше?

Я завертела головой, как встрепанная. Не заметила, как доехали.

— Женечка, переезжай через пути, два квартала вверх, потом два вправо. Начнутся участки, езжай, никуда не сворачивая, до упора — это и будет наша цель.

— Наша цель — коммунизм, — пробормотала Ира.

Ты смотри, с детских лет не забыла.

— Это была наша цель, — Женя выделил слово «была». — А теперь мы строим светлое капиталистическое будущее.

Ира хмыкнула. Женька, наверное, решил, что это она его юмор оценила. А мне в этом хмыке другое послышалось. Еще бы, девочка этого светлого досыта наелась. Срочно уводим разговор в сторону.

— Так, господа…

— Господа… — Ира качнула головой.

— Пардон, дамы и господа… Еды у нас с собой вроде навалом, а вот за знакомство даже чокнуться нечем. Евгений, по дороге сельмаг будет, остановишь, я выйду.

— Через наши головы полезешь?

— Ну выпустишь, потрудишься.

— Да ладно, раз уж все равно мне вылезать, так вы решите, что надо — про хлеб не забыли? — а я схожу.

— Тогда я тебе хоть валюту подкину.

— Предпочитаю марки.

— Извини, есть только независимые…

Один клиент принес красивое слово: «пипибакс». Но это для интеллигентных и старых, кто помнит, что туалетная бумага когда-то называлась «пипифакс». Ирочка точно не помнит, да и Женька, думаю, тоже, хоть он совсем не мальчик — не моложе меня…

— А что, нужна валюта? — въехала Ира. — У меня немножко долларов есть.

Пришлось успокаивать:

— Не нужна валюта, это мы так шутим.

Женька покосился озадаченно, я ему незаметно бровью знак сделала. Понял, промолчал, пошел в сельмаг.

До дачи добрались уже после шести. Хорошо, что июнь, дни длинные, потому что до темноты нужно еще кучу дел переделать: вытащить и повесить на веранде лампочку на длинном шнуре, набрать все ведра, а по возможности и бочку, полить деревья — уже несколько дней дождя не было, распаковаться и хоть чуть-чуть просушить постели, домик закрытый стоял, наверняка еще не успел высохнуть, простыни будут сыроваты.

Женьку я отправила по воду, хотела и Иру туда определить — девочка крупная, как говорится, на такой воду возить, — но передумала: пусть лучше кухней займется, тем более варить ничего не надо, а с зеленью огородной разберется. Я только газ под чайником зажгла, вряд ли ей в Махдене приходилось баллонным пропаном пользоваться, и занялась устройством на ночь.

Домик у нас небольшой, строился еще в те времена, когда от сих до сих и ни миллиметром больше, зато двухэтажный, комнатка внизу, комнатка вверху и внутренняя деревянная лестница под старину. Лестница хоть съедает и без того скудную площадь, зато придает особый шарм. У рукодельщика Бобы и со вкусом было неплохо, дай ему Бог удачи в Штатах… А веранду мы уже сами пристроили, в либеральные времена.

Женька сразу взвился, как мальчишка, мол, буду на веранде спать. Пришлось ему объяснить, что здесь не город, асфальта и камня вокруг нет и ночью будет свежо, а кроме того, комары тут от свежего воздуха рослые, а от безлюдья — изголодавшиеся, не комары, а вампиры амазонские.

— В Махдене тоже комары есть, — заметила Ира, — там от них специальные сетки над кроватями вешают.

— Ты в Махдене была? — удивился Женька.

Хм, а они уже на «ты» перешли. И, смотрю, Ирочка не шибко секретничает. Ну, ей видней.

А она тем временем отвечает:

— Да, я довольно долго там была. Только пару дней как вернулась.

Ну, это разумно — а то всякие мелочи поведения в глаза бросаются. И в уши.

Ира уже банками и склянками греметь кончила, тихо стало. Пятница, сегодня только моторизованные садисты на свои участки явились, основная масса нахлынет завтра, с утренними электричками. Часов с десяти тут уже оживленно будет, и каждый с приемником явится, и половина будет слушать заграничную станцию «Маяк», и сигналы точного времени будут долетать с разных делянок многократно, с разрывами, вызванными разной удаленностью и ограниченной скоростью звука…

Пока мои батраки выполняли вечерний урок, я полила всю растительность и определила каждому работу на завтра. Мафия — мафией, враги — врагами, но сурепку и колорадского жука эти человеческие глупости не интересуют, так что пусть трудятся дорогие гости. Тем более лучшей маскировки и не придумаешь. Да и попробуй тут найти ту же Иру — все в четвертой позиции, «областью бикини» кверху, у всех морды косынками от солнца замотаны…

С распределением работ я бы наверняка напорола, но мама очень четкие инструкции в сумку сунула, в письменном виде. Она у меня натура творческая, поэтому читать ее письмена не каждый может, но я, естественно, давно научилась. И все же одну работу я своими силами нашла, без маминых указаний — обнаружилась новая дыра в заборе. Вот когда Батищев иссякнет от прополки колорадов, я ему для душевного отдохновения подкину настоящую мужскую работу.

Понемногу начало смеркаться, пришлось включить свет, чтобы расшифровывать мамину клинопись. Вокруг лампочки моментально закружились всякие перепончатокрылые или как их там звать — мелкая кусачая гнусь с блоху размером, здоровенные мохнатые бабочки-идиотки, с разгону долбающиеся головой прямо в железный абажур, аж гул идет, какие-то зеленые меланхоличные созданьица — безобидные, я их «эльфы-сильфы» зову — и, конечно, комары, «мессершмитты» проклятые, зудят-звенят.

Я кинулась к сумке за репеллентом, вымазалась вся, самой аж противно, дала Женьке намазаться.

— Ну что, Женечка, ты еще хочешь спать на веранде?

— Подумаю, — говорит.

Ну да, неловко ему так сразу сдаваться.

А Ирочка отказалась:

— Меня не кусают, я белобрысая.

Ну, положим, бровки у нее чуть темнее волос, во всяком случае, отлично на лице видны (оказывается, «брысь» — это я недавно узнала — так когда-то бровь называлась).

Только я к своим планам и диспозициям вернулась, как Ира эти свои «брыси» свела и мне тихонько так:

— Ася! В калитку кто-то стучится…

Я не задумываясь пошла открывать, но тут же меня догнал Женька с тяпкой в руках.

— Я с тобой, гляну, кого это на ночь глядя принесло…

Но тут из-за калитки донесся знакомый голос:

— Это я, Анна Георгиевна!

Димка приехал! Ну молодец! Я открыла калитку.

— Ну наконец-то впустила!

— Нет, это я должна сказать «наконец-то»! Ты где пропадал? Звоню целый день, звоню…

Колесников не успел рта открыть — Женька кинулся вперед.

— Димка! Колесников! Черт, как ты здесь оказался?

— Батищев!

Это еще что за поворот? Они — знакомы?! Ох, не люблю я, когда случайно в кустах оказывается рояль… Или это уже мания преследования? В конце концов, я ведь сама Женьку позвала, никто мне его подсунуть не мог. Да? Зато он мне мог подсунуть Колесникова! А зачем оно ему? Сосватать разве что… Ну тогда спасибо. Ладно, пока что вроде искренне удивлены встрече, посмотрим…

Мужики обнимались и обменивались первыми фразами, а я обдумывала положение: трое из присутствующих в курсе нашей тайны, четвертый — нет. И именно он приглашен в качестве главных мускулов… Что-то ему сказать все же надо, в конце концов, дело небезопасное и втягивать человека в такую историю втемную — просто непорядочно. Я, конечно, думаю, он мужик настоящий и так легко не струсит, но глаза у него должны быть открыты…

Мне надоело слушать, как они охают, ахают и хлопают друг друга по спине, я заперла калитку и погнала их к дому.

— Ира, знакомься — это мой хороший друг Дима Колесников.

— Здравствуйте, Ира. Ух какая вы красавица! Ася говорила, а я, дурак, не верил…

— Спасибо.

Я решила пока ничего не предпринимать — вечер впереди длинный, успеем еще с Димой поговорить.

— Так, господа мужики! Мойте руки и к столу! Ирина, садись, дальше я сама. Отдыхай…

— Да я вроде и не устала…

— Вот и славно.

Ира села возле стенки в плетеное кресло. Батищев немедленно устроился рядом на стуле. Дима тоже выбрал себе стул, только скрипучий венский, мне они оставили кресло-качалку. Но ничего, как будто разместились удобно.

Ужин получился неожиданно веселым — мужики вспоминали разные смешные случаи из общего училищного прошлого.

Сколько дружу с Женей, не знала, что он раньше военным был. А он, оказывается, лейтенантствовал, так же, как и Дима, только где-то далеко в Сибири. Он назвал какой-то объект секретный — Колесников кивнул, знает, значит… Там утечка ядовитая была, что ли, в общем, тоже комиссовали его. Но, насколько я поняла, досталось ему полегче, чем Диме. Дальше мощный папа помог, закончил Женечка институт физкультуры и теперь толстых коров, по возможности, превращает в стройных газелей. Или в тощих коров.

Сидим, болтаем. Ира кофе заварила — у мужиков от удовольствия глаза вот такие стали! А я смотрю на Батищева, смотрю на Иру — Господи, это же мой контингент, абсолютно мой! С первого взгляда и наповал!.. И вот что интересно — год назад, когда она к нему на занятия ходила, он что же, и не заметил ее? Или клиентки — это табу? Или ее этот год так изменил? Ладно, неважно — пусть хоть сейчас…

Как-то в прошлом году пошла я зубы лечить. Докторша спрашивает, где и кем работаю — для карточки. Я сказала, что в брачной конторе. А она и говорит:

— Как я вам завидую! Вы такое дело благородное делаете… Бог вас наградит за это…

Вот он и награждает… Но сейчас, глядя на этих двоих, я позавидовала сама себе. Не специально, случайно это вышло. Но все равно, как славно!

Ну да, это мне оно славно, а как он отреагирует, когда узнает?..

Если узнает. Нет, надо, чтоб узнал. И если тогда не шарахнется — значит, по-настоящему благородный человек…

Они болтают, а мне-то с Димой поговорить надо — и об этом, и не только. Да и ему, я вижу, со мной. Пришлось импровизировать — надо, мол, сжечь сухие ветки и в связи с этим устроить костер. А без мужчины я, само собой, и спички зажечь не сумею, а в костре подавно сгорю.

Отправились мы с ним к куче сухих веток — жечь. А заодно и побеседовать. Я рассказала Диме легенду, которую Жене спела.

— Знаешь, Ася, — говорит мне мой всезнающий мужчина, — я просто удивляюсь, как это у тебя при таком количестве друзей и приятелей мужа все-таки нет.

— Милый мой! На то они и друзья с приятелями. Мужа чуть иначе выбирают…

Много я понимаю, как надо мужа выбирать, один раз уже выбирала! Но Колесникову я в этом сейчас признаваться не стану…

— Слушай, Ась, я когда твое сообщение услышал, дома у тебя побывал — кое-что собрал. Ты же так в парадных туфельках на огород и уехала. Вот я тапочки твои любимые и привез.

Тапочки — это он молодец. Хотя у меня здесь всякой удобной одежды и обуви хватает.

— И еще — крем твой взял и этот… как его… которым грим снимают…

Ну гляди, какой заботливый! Да разве бывают мужчины такие сообразительные? Он ведь холостяк, а холостяки мало того что в женских делах ничего не смыслят, они ведь привыкли только о себе заботиться… Господи, неужели же я для него так много значу, что он за каждым моим шагом следит и думает, как бы мне хорошо сделать? А я-то, дура, в подозрения ударилась, чего это он все выспрашивает! Это я холостячка, сама привыкла только о себе, и когда рядом в кои-то веки хороший человек оказался, сразу черт знает что на него навешиваю!..

Мне захотелось тут же кинуться ему на шею, но я сдержалась и постаралась оставить разговор в деловом русле.

— Димушка, а фен? Забыл?

— Нет, я думал, но потом решил, что здесь у вас нет условий мыть голову…

— Димка, ты чудо!

Ну как можно такого мужчину не оценить?!

Мы стояли около потрескивающих веток, смотрели в огонь. Пришли ребята, стали рядом. Где-то вдали пела сумасшедшая цикада, неизвестно каким ветром занесенная в наши края.

Было хорошо, тихо. Что день грядущий нам готовит, я не знала. Но сегодняшний вечер наверняка награда мне за то, что я его дождалась.

Судмедэксперт Блатнов был слишком оптимистичен в своих оценках: в пятницу тела доставили только к ночи. Водитель труповозки что-то блудливо бормотал про трамблер и контакты прерывателя, от санитаров несло — не иначе, съездили налево. Пришлось отложить вскрытие на завтра, тем более что напряжение в сети не больше ста восьмидесяти вольт и без света из окон прозекторской легко можно что-то важное просмотреть.

Он пришел домой злой, перенервничавший от долгого пустого ожидания и голодный. Десять раз подогретый борщ показался кислым, Блатнов рявкнул на жену, налил себе стакан водки, посидел с полчаса перед телевизором, глядя, как у них там полиция мотается и какое у нее оснащение, и отправился спать.

Утром он чуть подлечился, нашел прозектора на огороде за домом и командным тоном велел двигать в морг. Взялись за дело в двенадцатом часу, а закончили после четырех: когда в телах нашли множественные огнестрельные ранения и калашниковские пули калибра 7,62, стало не до шуток и дальше работали уже самым тщательным образом.

Прозектор по-стариковски ворчал, произвольно перемежая самые загогулистые обороты родного государственного языка латинскими терминами, смягченными местным выговором: «х-хэ» вместо «ге», «ы» вместо «и» и, естественно, «хв» вместо «ф». Блатнов столько лет жил в этих краях, что давно уже привык, и все же когда слышал, к примеру, «хвасцыя, трясця йийи матери», только головой качал. Он понимал, конечно, что означает это приблизительно «фасция, мать ее…», но понимание смысла отнюдь не ослабляло чисто фонетического впечатления.

Закончили, размылись начерно, покурили — хотя и без того надышались сажей и горелой плотью. Потом Блатнов велел прозектору самым аккуратным образом весь материал собрать и поместить на хранение, а сам позвонил из кабинета главврача начальнику следственного отдела:

— Роланд Хвэдорович, Блатнов беспокоит… — поймал себя на этом «Хвэдоровиче», матюгнулся мысленно и продолжал: — Ты прости, что дома достаю, и в субботу, но только придется тебе этих покойничков горелых от ГАИ на себя брать. Обнаружены прижизненные огнестрельные ранения и пули от «Калашникова». Характер ранений таков, что ни один, ни другой вести автомобиль не могли. Плюс тот, что найден на откинутом сиденье, скончался во время пожара — сажа в легких, а вот второй — до пожара, легкие чистые. Для опознания материала мало, ты сам видел, ни лиц, ни пальцев, уголь один. Разве что по зубам — есть пломбы, да у одного аппендикс удален. Короче, я тебе заключение поднесу вечерком…

— Будь воно проклято, давай вже завтра с утречка!

— Ну смотри, тебе видней. В область не хочешь позвонить?

— Да позвоню — цыдульку твою почитаю и позвоню. Оно ж все равно, шо в субботу не приедут, шо в воскресенье.

— Но мы ж и сами с усами?

— А шо ж сами? Сами мы уже посмотрели…

Цимбалюк свернул разговор на полуслове и задумался. Смотреть-то смотрели, но пулевых пробоин в «мерседесе» горелом не видели и стреляных гильз специально не искали. И вопроса, где шофер, себе не задавали…

Ох, придется завтра, выходной там или нет, всех свободных вывозить на место. Хоть бы дождя не было!