Живой товар

Глава 30 ПЛОДЫ ЧЕСТНОГО ТРУДА

Сказать, что я хорошо спала, — значит, сказать неправду: комары, изверги, всю ночь зудели над ухом.

Поэтому около шести я уже встала. Умылась холодной водой и занялась приготовлением завтрака. Слава Богу, все приготовление сводилось только к многочисленным рейсам в холодильник и обратно на веранду. Потом в чайнике закипела вода и я взялась варить кофе, стараясь воспроизвести Ирины приемы.

Сзади раздался Димин голос:

— Ну что за шум… Ты своей суетой весь дом перебудила!

Хотя на самом деле все спали — никто и не думал просыпаться. И даже ихнее высочество промямлило свое возмущение, не вставая с лежбища и едва разлепив один глаз.

— Вставай, лодырюга, кофе готов. Работы у нас навалом, а вы бездельничаете!

— Ах ты, ранняя пташка!

Дима схватил меня на руки и поволок под душ. Ну, душ — это громко сказано, хотя мыться под ним можно. Дима, конечно, мальчик сильный, но и я ничего себе. Вспомнила пару приемчиков, которые мальчишки когда-то показывали, — выкрутилась… И еще успела кран повернуть, холодная вода довольно быстро разбудила господина Колесникова.

Пока он, уже совершенно добровольно, умывался, сверху спустилась Ира. Даже такая, нечесаная, ненакрашенная, припухшая со сна, она была очаровательна. Припухшая?.. Господи, да ее ведь эти сволочи чуть не до смерти заклевали! А еще хвасталась, я, мол, белобрысая, меня не едят. Как же! В наших краях комарье ненасытное, альбиноса до косточек обглодает и пальчики оближет.

— Ира, на тебе живого места нет!

— А-ася, у вас тут и вправду не комары, а летучие собаки! Я всю ночь не спала, отбивалась.

Ну, положим, спала она как убитая, я бы слышала…

За завтраком обсуждали диспозицию на день. Для всех это был вопрос не самый важный: у нас с Димой — выходной, а Ира еще не пришла в себя после возвращения домой, от возможных угроз ее увезли — и слава Богу.

Только Батищев скреб в затылке:

— Ребята, мне придется временно Иру на вас оставить. У меня в четыре тренировка. Я отсюда выеду загодя, все сделаю, зато после занятий сразу вернусь, даже домой заезжать не стану.

— А домашние твои волноваться не будут? И так уже ночь пропадал.

— А я временно сирота — старики поехали в Крым, нервы в порядок приводят.

— Так ты уезжаешь сразу после завтрака?

— Да нет, попозже, около двенадцати.

— Женя, можно тебя попросить? — Ира утренняя была менее решительна, чем Ира вечерняя.

— Нужно!

А вот о Батищеве такого не скажешь — полон энтузиазма и готов как юный пионер. Господи, какая я старая! Вот Ира уже в пионерках не побывала, думаю…

— Ты моей маме позвони, скажи, что я, мол, на даче у старой знакомой, и все у меня нормально, несколько дней отдохну, а если будет возможность — позвоню. Ага, еще скажи, что еду и немного денег я взяла и людям в тягость не буду.

— Бу сде! А номер? Подожди, я за блокнотом сбегаю!

И действительно бегом понесся к машине. Ин-те-ре-есное кино — обычно-то Женька на сигаретной пачке номера записывает. Не иначе как собирается долго этим номером пользоваться. Вернулся вскачь, Ира продиктовала, он записал аккуратненько, выводя буквочки-цифрочки.

— Все?

— Нет, не все, — вмешался Дима. — Находится дача в Комаровке, знакомую зовут… э-э… Ольга Александровна, а ты — сосед по даче.

Ну Колесников, ну конспиратор! Мужчина многих скрытых талантов…

Ира только глазами хлопала — но помалкивала. Интересно, она всегда такой была или последний год научил?..

Но, похоже, соображает она быстро — вдруг разлепила распухшие от комаров губы и вставила:

— А если спросит, что за знакомая, скажи, ведет школу танцев в Доме офицеров. А маму мою зовут Инна Васильевна.

Батищев все добросовестно записал. Колесников хищно повел носом в сторону кофейника — это значит, с делами он пока покончил.

Теперь за дела взялась я — разлила кофе и распределила крестьянские труды: хрупкие дамы своими длинными и тонкими пальцами (тут Ира угрюмо покосилась на меня) собирают урожай колорадских жуков, а могучие мужчины заделывают дырку в заборе, поливают, пока прохладно, все того достойное и ждут маляров, которые должны прийти красить крышу. Бутылка пшеничной для маляров в холодильнике, самим не пить и малярам не давать, пока не закончат.

Этот план мужчин устроил — их хлебом не корми, только дай забор чинить (см. «Приключения Тома Сойера»). Впрочем, если бы я умела чинить забор, то охотно уступила бы им жуков. Ничего, до Женькиного отъезда они с этим покончат, а там Колесников не уйдет из наших лап.

Мы с Ирой оделись — точнее, разделись — соответствующим образом, повесили на шею по молочной бутылке на ботиночном шнурке и вышли на просторы полей. Было около восьми, и солнце пока только потягивалось и разминалось.

Двинулись по грядкам. Колорадов в этом году уродилась тьма-тьмущая. Первые пять минут мне было противно хватать жуков пальцами, потом втянулась. Ира осваивала квалификацию очень быстро, руки у нее мелькали все шустрее. Попутно она успевала еще и выдергивать какую-то флору.

Я осторожно поинтересовалась:

— Ира, а ты уверена, что надо, а что не надо выпалывать?

— А что, это — картошка, а то — сурепка, они совсем не похожи!

Я только вздохнула с завистью.

— А жуков этих что, травить нечем? Вон их прорва какая, всех не собрать.

Я мобилизовала свои убогие аграрные познания и что-то там пролепетала, безбожно перевирая названия, которые читала когда-то на маминых огородных банках и склянках. А что их помнить, если все равно не помогает?

Потом, как подобает истинным земледельцам, поболтали о погоде, потом Ира начала вспоминать Махден. Я ее на эту тему не выводила, случайно вышло — я что-то упомянула о базаре, и тут она пошла рассказывать про базар в Магомабаде, потом — о какой-то лавке, тряпках и безделушках, о старухе-хозяйке… А я-то думала, там только мужчины торгуют, оказывается, и женщины тоже, только старые. Мне вообще было интересно, а в Махден этот, наверное, я в жизни не попаду.

Я и ляпнула:

— Как бы мне хотелось самой там побывать!

А она и говорит:

— Вы бы имели успех — рыжие там большая редкость.

Я мгновенно язык прикусила, щеки огнем полыхнули. Но, оказывается, Ира никак не собиралась меня осадить или задеть — просто привычка сработала. Смотрю — через секунду и сама краской залилась, сообразила.

— Простите, Ася, это я так, без задней мысли, просто — как женщина женщине. Вы ведь красивая… Но вообще там не только… ну, плохое было. Я и научилась там очень многому… ой, ну не в этом смысле. На всяких европейских языках поговорить могу, любого человека разговорю. Немного даже по-ихнему выучилась, но только говорить, читать — не успела. Ну, косметика там, умение одеться — это само собой. В цветах разбираюсь, знаю сто четырнадцать способов пасьянс раскладывать, это Конни научила, была там у меня подружка…

— Ира, а тебе не больно все это вспоминать?

— Ну, я ведь не вспоминаю о противном. И вообще — теперь уже что, теперь я дома. Только я не думала, что тут так… ну, преступники, бандиты. Раньше, до отъезда, слышала, конечно, всякое, но когда сама столкнулась… Знаешь, — она незаметно перешла на «ты», — когда на дороге стрельба началась… это совсем не так, как в кино… и в кино запахов нет…

— Ну не надо, слышишь? Мы с тобой заняты мирным созидательным трудом, картошку созидаем, чтобы зимой было что кушать. Ты себе говори все время: ой, надо внимательнее, чтобы не пропустить; когда на работе сосредоточишься, мысли уходят.

— Картошка… картошка там не такая, как у нас… Знаешь, как-то мне не приходило в голову, что тут я кому-то поперек глотки стану, что охотиться начнут. Что журналисты приставать будут — ждала, настроилась отбиваться. Мне с ними говорить не о чем, мало мне беды, так еще позориться! И все же выговориться охота, рассказать все. А то иногда кажется, что от всех этих воспоминаний лопну. А вот начала тебе говорить — глупости всякие лезут, базар, старуха эта, Неджмие…

— Послушай, Ира… Рассказать, выговориться — с этим можно бы и повременить, хоть и тяжело. Не о том ты сейчас тревожишься. Думаешь, мы сюда сбежали — и все проблемы решены? Тебя уже пытались захватить на дороге. Что-то ты знаешь лишнее. Сама не догадываешься, что это важно, а они… ну те, кто на вас напал и кто их послал… они боятся, что ты рот раскроешь. И многое сделать могут, я даже говорить вслух боюсь. И вот я думаю, если посадить тебя перед магнитофоном или, еще лучше, перед видеокамерой, чтобы ты рассказала все-все, а потом кассету спрятать в надежном месте, то будет хоть какая-то защита — ну, знаешь, как в фильмах: мол, если со мной что-то случится, то кассета попадет в милицию или там на телевидение — это можно решить…

Она молчала. И я рот закрыла. Пусть подумает. О наших с Димкой подозрениях я ей пока не хотела сообщать, хватает у нее своих забот…

Стоило мне вспомнить Диму — и мысль сразу на нем сосредоточилась. Подлая я все-таки! Хватило ведь совести к Наде пойти, просить, чтобы что-то выведала… Ужас! Он такой молодец, обо всем думает, заботится, а я его проверять вздумала. Ну, молчун у тебя мужчина, ну, не разливается соловьем, свои заботы при себе держит, тебе на душу не вешает — а ты уж и недовольна. А он даже тапочки привез!..

Тут Ира прервала мои самокопания:

— Я подумала. Только, по-моему, ничего я такого не знаю, за чем кому-то гоняться стоит. Но ты говоришь — сама не догадываюсь. Давай я тебе все расскажу, что помню, ты вопросы задавай, если что непонятно или, по-твоему, подробней надо. Ну, вроде репетиция получится. А потом уж решим, что надо записывать… для чужих ушей… а без чего можно обойтись.

Ну что ж, правильно она надумала. Бросили мы свою охоту, тем более что припекало уже заметно и я опасалась за Ирочкину молочно-белую кожу, устроились в тени под яблоней, и начала Ира свой долгий рассказ. Как много, оказывается, может сохранить человеческая память!

К нам в агентство она пришла зимой, в самом конце февраля. Встретила ее «толстая такая» (Юлечка, золотко мое). Ну, разговоры, кофе, анкета — с этим все ясно.

— Я сначала ни о какой загранице не думала, просто хотела мужа себе найти, лишь бы от мамаши сбежать, она меня вот так достала. А посмотрела, каких вы там женихов предлагаете, — тоска взяла, такие все скучные! Тогда она, сотрудница ваша, и говорит: а почему бы тебе за рубеж не поехать, ты молодая, красивая. Может, твое счастье в какой-нибудь Новой Зеландии. Согласилась я, дала объявление по сети, начали мне ответы приходить. Всякие. От некоторых меня просто пот прошибал, хоть сейчас я понимаю, что ничего там особенного не было, у них на это по-другому смотрят. Но были и нормальные письма. Стала переписываться сразу с десятком женихов, всем фотки одинаковые послала. Они мне уже домой пишут, свои карточки присылают. Ну, некоторых я быстро отшила, но человек семь настырных осталось, не отстают, пишут…

— А что за люди были?

— Ну, один француз из Тулузы, студент. Молодой совсем, восемнадцать лет. Звал к себе, приезжай, мол, нам вместе будет весело. Но про замужество ни слова, а просто так я и тут бы сколько хошь нашла. И языка я французского не знала тогда. В общем, перестала я ему писать, — а вообще-то симпатичный, немножко на Депардье похож… Знаешь, артист такой?

— Знаю, — вздохнула я. Кажется, я для нее все-таки прошлый век. — А еще кто был?

— Учитель с Филиппин. Этот постарше, двадцать три года. На лицо ничего, хоть, конечно, глаза косенькие, только маленький, меньше меня. И далеко, черт-те где, за морем, и климат тропический, а какой язык у них — я даже не представляю…

— Понятно, этому тоже дала отставку.

— Ага… потом был один фермер из Канады. Приличный мужик и не бедный, и лицо симпатичное, только старый совсем — сорок пять лет, представляешь? У него жена умерла, трое детей, сын старше меня.

— Дальше ясно. Переборчивая ты невеста оказалась.

— Ага. Доперебиралась.

В уголке рта у нее появилась горькая складка, совсем взрослая.

— Прости.

— Что прощать, ты тут при чем?.. Сама во всем виновата. В общем, трое их осталось. Решила я тогда к вашей психологичке пойти, Валентине Дмитриевне. Она умная, по письмам психологический профиль составляет, ну, вроде как портрет. Думаю, пусть расскажет про женишков моих. И от француза письма понесла — очень уж в Париже побывать хотелось, хоть проездом. Но она мне тоже говорит — мальчишка еще, какой из него муж, а на папины деньги у них не принято семью кормить. В общем, всего двое осталось и оба из Махдена. Только Исмаил в столице живет, а Махмуд — в дыре какой-то, я еле-еле на карте нашла. И из себя Исмаил виднее. А Валентина Дмитриевна говорит, обрати внимание, какой он взыскательный — и язык ему нужно знать, и фигура чтоб хорошая и тренированная, и в искусстве разбираться. Во-первых, зрелый человек и четко знает, что ему нужно, во-вторых, явно ищет жену культурную и представительную по мировым стандартам, значит, чтоб было не стыдно с ней в обществе показаться, выходит, не из простых он, с положением, вот это, мол, действительно муж! Ну, откуда ж ей правду было про него знать, если она только письма читала, как и я…

— И после этого ты уже только с ним одним переписывалась?

— Нет, и со вторым тоже, на всякий случай — пока от Исмаила вызов не пришел и письмо: приезжай, мол, билет оплачу и все расходы, здесь побудь три месяца, познакомимся, на меня посмотришь и на страну.

— И ты согласилась, да?

— Нет еще. Я Махмуду, ну, второму, написала, что хочу сперва в вашу страну попасть, посмотреть своими глазами и познакомиться.

— А он?

— А он ответил, что с удовольствием пригласит меня на целый месяц, если я дорогу туда-сюда сама оплачу, потому что у него был трудный год в делах. Короче, выбрала я козла этого, Исмаила… А сама тем временем занималась, на тренировки бегала, на танцы, английский подгоняла, визу оформляла, как дура, у мамаши деньги клянчила, она гундела, но давала, рассчитывала, что все ей от такого зятька вернется с процентами…

Я почувствовала, что надо сделать паузу.

— Курить будешь?

— А есть?

Ой, у нее же и сигарет нет, а она молчит, терпит. Ну да, без денег вернулась, что-то у мамаши цапнула, но тратить не хочет…

— Сейчас принесу!

Пробегая мимо мужчин — они вовсю стучали молотками — я только помахала рукой.

Ира закурила, сильно затянулась. Глаза ее смотрели куда-то вдаль.

— Слушай, — осторожно сказала я, — может, продолжение отложим на потом?

— Да ладно, раз начала — доскажу. В общем, написала я ему, что согласна приехать, он мне сразу билет заказал — из Заполья лететь надо было. Мамаша меня приодела, чтоб я там смотрелась… Ну, летели долго, с двумя посадками. Прилетели, за таможней меня Исмаил встретил. Он постарше оказался, чем на фотке, но ничего. Повел к машине — длинная-длинная, как трамвай, с шофером. Приехали в дом… ну, тот самый, он мне мою комнату показал, а потом и говорит — по-русски, представляешь? — куда я попала и чем буду заниматься. Я на него кинулась, а тут набежали, скрутили…

— По-русски?!

— Ну да, он, оказывается, у нас учился, в политехническом. Прямо у нас в Чураеве, представляешь? И тогда еще к нашим девчонкам присматривался, по ихним меркам у нас все красавицы, особенно если волосы светлые — у них-то там все черные, да и мелковатые. А его семеечка, оказывается, этим бизнесом с дедов-прадедов занимается, он на инженера так просто учился, чтобы иметь заграничный диплом. Ну, дальше началось самое противное…

Она замолчала. Глаза сузились. Снова сильно затянулась сигаретой.

— Не хочу я про это. Да и вряд ли там что-то для этих, здешних, важное окажется…

— Ну и не стоит лишний раз бередить душу.

— Лучше я расскажу, как удрала и домой вернулась.

— Давай. Тебе на земле сидеть не сыро?

— Ничего. А вообще смешно — самое лето, жарища, а мне после Магомабада свежо даже. Ладно, сейчас докурю — и пойдем дальше жуков ловить. Должна же тебе с меня хоть какая-то польза быть!

Я покосилась на нее — улыбается. Будем надеяться, это она не всерьез.

Мы пробирались вдоль грядок — то согнутые в три погибели, то на корточках, и она, постепенно оживляясь, рассказывала, как готовила побег, как магазинчик нашла, с хозяйкой сблизилась… Как ехала на такси и все погоню за спиной чуяла, как чуть не все свои деньги полицейскому на входе отдала, как внутрь вошла.

— Ну, приняли меня там почти нормально. Рассказала я им, правда, все. Но они ничего, вежливо так со мной обошлись. Только сразу отправить не смогли, больше недели я у них проторчала. Паспорт-то у Исмаила остался, а с полицией они связываться не хотели, она там вся купленная и проданная, если б заявили, так еще могли бы меня там силком оставить. Ну, связались с нашим МИДом, оттуда дубликат паспорта прислали, кому-то хорошо на лапу дали, чтобы вписать въездную визу, короче, хватило хлопот, пока смогли выезд оформить. На это время отдали меня на попечение какому-то младшему чиновнику, он и возился со мной…

— А как чиновника-то звали? Понравился он тебе?

— Да нет, не очень понравился. Скользкий какой-то, на местных манерами стал похож, разговором. Я сперва обрадовалась — приятный, светлоглазый… А уж потом разобралась, что он ко мне хуже моих клиентов относился, гнида похабная. А звали его вполне по-человечески: Юрий Дмитриевич.

— Молодой, старый?

— Не очень молодой. Около сорока. Может, тридцать пять, может, сорок пять. С виду старше твоего Димы.

— И твоего Жени…

— Моего…

Она резко выпрямилась и снова уставилась вдаль.

— Дай закурить, а?

Пачка у меня была сзади за плавки заткнута, зажигалка — в левом носке. Ира закурила, выпустила дым носом. Еле слышно пробормотала что-то невнятное, но явно не по-русски. Вздохнула:

— На кой ляд я ему нужна такая… порченая… Мало, что ли, нормальных вокруг?

— Перестань! Ты же не по своей воле этим занялась!

— Ну да, а я девушка честная, во все дырки затраханная, кроме ноздрей…

Я такое слышать не могла, зажмурилась, головой трясу, ору:

— Перестань! Перестань сейчас же! Перестань!

И тут мне щеку ожгло, в ушах зазвенело, дыхание перехватило — это она мне пощечину залепила!

Я ошарашенно раскрыла глаза и рот. Кое-как дух перевела:

— Ты что?

— Прости, Ась, это от истерики самое быстрое средство. На сигаретку, закури.

Сидим мы с ней прямо на земле, курим, я в три ручья реву, а у нее только одна слезинка по щеке скатилась. Кремень девка.

— Ни хрена ты, Ася, жизни не знаешь. Счастливая. Я против тебя — старуха трехсотлетняя.

Я еще сильнее разревелась. Она меня успокаивает, по спине гладит, приговаривает:

— Ну, кузнечик, это ж не спина, это хребет осетровый, твой мужик небось весь в синяках ходит…

Тут уж я взвилась: ей-то какое дело до его синяков?! Вмиг слезы высохли.

А она улыбается:

— О, вот и плакать перестала! — говорит. — Молодец. Давай докуривай да пойдем душманов этих дальше собирать, пока мужики на наши вопли и сопли не прибежали.

Поднялись. Согнулись.

Ира говорит:

— Ладно, все равно надо досказать. На чем мы там прервались?

— На том, что этот Юрий Дмитриевич — гнида похабная. Он что, хамил тебе, приставал?

— Бывало. Как-то поздно вечером в комнату ко мне приперся, говорит, не было еще такой женщины, чтоб Кучумовым недовольна осталась. Ну, я его живенько выпроводила, знаю пару приемчиков…

— Подожди, подожди! Какую ты фамилию назвала?

— Ну, Кучумов — этот чиновник в посольстве, Юрий Дмитриевич…

Я почувствовала, что у меня голова кругом идет.

— Ася! Ася, ты чего, опять?! — перепугалась Ира.

— Ничего, жарко. Солнце, наверное… Голова закружилась. Дойду до крана, ополоснусь.

Женя Батищев, задрав голову, что-то толковал двум мужикам на крыше. Одна полоса железной кровли была уже выкрашена в стандартный рыжий цвет.

Дима в сторонке сматывал шланг. Я кинулась к нему, отвела в сторонку и выпалила:

— Дима, третьего секретаря посольства зовут Юрий Дмитриевич Кучумов!

— Ну и что?

— Там, в Махдене! Кучумов! Дмитриевич!

— Ну, я понял. Так что из того? У меня в юридическом преподавал Кучумов Дмитрий Николаевич…

— При чем тут твой преподаватель! Ведь наша Валька — Валентина Дмитриевна Кучумова! Она свою фамилию оставила!

— Валька, которая жена генерального?

— Она.

Теперь уже и Дима заторможенными глазами уставился в одну точку. Хотя головокружение ему, надеюсь, не грозило. Наконец он разлепил губы:

— Да-а… Вот это, похоже, оно и есть.

Глаза его постепенно разгорались.