Жизнь Большой Реки

ПОРОГИ АПИПЕ

КАПРИЗЫ ПАРАНЫ. — САМОЛЕТ ИЩЕТ БАЙДАРКУ, ЗАТЕРЯВШУЮСЯ СРЕДИ ОСТРОВОВ. — ДРУЗЬЯ ПАРАГВАЙЦЫ. — КАК ПРЕОДОЛЕТЬ АПИПЕ? — С ДУШОЙ В ПЯТКАХ СИДИМ В ЗАПОЛНЕННОЙ ВОДОЙ БАЙДАРКЕ

Признаюсь, меня одолели сомнения: то и дело встречая такие выражения, как «большая река», «могучая река» или же «сумасшедшее (либо бешеное) течение», «воронкообразные водовороты», может ли читатель представить себе, каковы на самом деле масштабы, соответствующие этим определениям? Масштабы Параны? «Большой», «могучий» — это все слова, которые мало что дают, когда дело касается научной точности и определенности.

Поэтому, рассказывая о Паране, я должен привести хоть немного сухих данных о ее длине, площади, скорости течения и т. д. Чтобы читатель мог лучше себе все это представить, я приведу кое-какие сравнения.

Итак, стоит для себя отметить, что площадь бассейна Параны и ее притоков составляет около трех с половиной миллионов квадратных километров, то есть почти в десять раз больше, чем территория Польши.

О величине реки свидетельствуют не только ее длина и ширина, но и количество воды, которую она несет, средний годовой расход. Так вот, годовой расход Параны превышает 500 000 000 000 кубических метров. Или, если кто предпочитает меньше нулей, 500 кубических километров. В этом отношении Парана оставляет позади такие могучие реки, как Енисей, Волга, Нил, уступая лишь немногим Конго. После Амазонки, Миссисипи и Конго это четвертая река мира. Быть может, еще больше скажет читателю количество воды, уносимой за одну секунду. Ну так вот, при высоком уровне воды вблизи порта Росарио Парана каждую секунду переносит 65 тысяч кубических метров воды. А ведь ниже Росарио в нее вливаются еще немало полноводных притоков. Стоит вспомнить, что расход воды Вислы у Варшавы составляет около 500–600 кубических метров в секунду. Иными словами, в Росарио по руслу Параны протекает сто Висл сразу.

Когда я раньше называл Парану капризной рекой, я имел в виду ее непостоянство, устраиваемые ею на каждом шагу «сюрпризы». Примером может служить колебание ее глубины. На верхней Паране, текущей по дну каньона, промеры, сделанные у порта колонии «Ванда», показывают глубину 90 метров. На той же верхней Паране, только уже у острова Корпус Кристи, глубина ее достигает 35 метров. А всего 19 километрами ниже, около Ита Куруби, только четыре метра. Потом снова встречаются глубокие места.

О ширине Параны можно говорить, собственно, лишь применительно к ее верхнему течению. На среднем участке, где она течет по так называемой низменности Ла-Плата, ширину ее измерить невозможно. Хотя там это уже «цивилизованная» река, по которой могут ходить суда с большой осадкой, хотя там есть глубокий фарватер, обозначенный плавучими буями, на точных картах она выглядит весьма своеобразно. Сплошной линией показан только крутой, обрывистый левый берег, высота которого достигает нескольких сот метров. Правый же берег — сначала парагвайский, а потом, ниже впадения пограничной реки Парагвай, принадлежащий аргентинским провинциям Чако и Санта-Фе, — во многих местах обозначен тонкой пунктирной линией. Даже несколькими пунктирными линиями. Дело в том, что сегодня он здесь, а завтра там, и разница бывает внушительной. Так же обозначаются и контуры некоторых островов. Изменение уровня Параны на несколько метров приводит к тому, что река разливается на десятки километров, а многие острова исчезают под водой. Жители правого берега этой части Параны — я колебался бы назвать их постоянными жителями — могут иногда подплывать на лодках прямо к порогам своих примитивных ранчо, но бывает и так, что вода уходит, и до нового берега реки нужно пройти несколько километров, иногда даже больше десятка километров.

А масштабы катастрофических наводнений? Величина заливаемых территорий? Приведу такой факт: в 1905 году воды Параны только в Аргентине залили почти 35 тысяч квадратных километров. Повторяю: только в Аргентине, не считая затопленных территорий в Парагвае и Бразилии.

С 1905 года многое изменилось, число жителей значительно выросло, проложена сеть дорог. Только река не поддается изменениям, остается такой же капризной, своенравной, показывающей время от времени свою мощь. В январе 1966 года при очередном наводнении пришлось эвакуировать 200 тысяч человек. Десятки ранчо были снесены, многие дороги затоплены, расположенные на возвышенных местах участки были полностью отрезаны водой от остального мира. Убытки измерялись сотнями миллионов песо. В провинциях Чако и части Санта-Фе была объявлена тревога. Разумеется, прекратилось пароходное сообщение по взбунтовавшейся Паране, которая несла целые острова из водяных лилий камалотес, спрессованных в плотные матрацы площадью иногда до нескольких гектаров. Они представляют собой опасность такого же рода, как и плывущие льдины. Влекомый течением, радующий глаз зеленый, мягкий ковер камалотес может закупорить реку в узких местах и вызвать еще больший подъем воды. Через такое плавучее зеленое поле не пройдет и океанский пароход: его остановят намотавшиеся на винт водоросли. Небольшие же суденышки, катера и лодки в случае встречи со скоплением камалотес оказываются совершенно беспомощными. А ведь как живописно выглядят ярко-зеленые тарелки мясистых листьев, фиолетовые и голубые цветы водяных лилий…

Причина этих наводнений? Декабрьские и январские тропические ливни в бассейне Параны. В провинции Корриентес, например, как явствует из писем моих друзей, за неделю выпало 540 миллиметров осадков.

540 миллиметров за одну лишь неделю… В состоянии ли читатель вообразить себе это? Полукубометра воды на каждый квадратный метр земли.

Мне хотелось, чтобы приведенные данные и сухие с виду цифры подтвердили правомочность используемых мной определений и эпитетов. Здесь, на Большой Реке, они отражают реальность[43].

Слыша название «Апипе», рыбаки с верхней Параны с восхи-гцением чмокают губами: «Какие дорадо там берут! Выше этих рапидос находятся самые лучшие места для ловли на блесну! Но…» Здесь их лица становятся серьезными. «Но надо быть начеку! Если мотор забарахлит, если течение понесет…»

Когда об Апипе говоришь со штурманами судов, с бригадирами плотогонов, их лица тоже суровеют: «Ооо, Апипе…»

Сколько же раз спрашивали нас там, на верхней Паране: «А как с Апипе? Наверное, перенесете байдарку по берегу?»

Не сбрасывал Апипе со счетов и дон Хуан. Когда-то он проплыл через пороги на палубе судна. И с тех пор отзывался о них уважительно.

До Апипе нам предстояло проплыть еще немало. Пока же, очарованные лабиринтом островов и островочков, пробираясь по каким-то каналам, притокам или же ответвлениям водного пути, мы нашли на небольшом островке превосходное место для лагеря, под раскидистой кроной какого-то лесного великана поставили палатку и «живем», как говорит Лялё. В его устах это слово означает высшую оценку. Он ловит рыбу. Вытаскивает все новых и новых представителей водного царства. Некоторые нам неизвестны, мы видим их в первый раз. Я охочусь. Но прежде всего стараюсь подсмотреть птичьи тайны. Каждый вечер у нас гость. Прямо над крышей палатки, на горизонтальной ветке, как в балконной ложе, усаживается сова. Она появляется беззвучно, как только наступает темнота. Словно лесной дух. Присутствие ее выдает лишь фосфоресцирующий блеск широко раскрытых глаз — отражение пылающего костра. Она так близко, что я мог бы достать ее веслом. Нас она не боится. Освещенная электрическим фонарем, недовольно крутит головой, но не улетает. Она исчезает, пропадает где-то в темноте только поздно ночью, чтобы вновь появиться следующим вечером на той же самой ветке. В течение нескольких дней мы так привыкли к ее присутствию, что называем ее «нашей совой». Лялё говорит, что она настроена к нам дружелюбно и хорошо воспитана, не будит нас уханьем.

Зато мы часто слышим странный гомон, похожий издали на перебранку торговок. Это обезьяны. Лялё относится к ним сдержанно, он уверяет, что, если их разозлить, они бомбардируют сверху своими экскрементами. И при этом невероятно метко. Я верю ему на слово и не дразню обезьянье семейство. Живем мирно: они сами по себе, мы сами по себе.

Однажды утром через прозрачную противомоскитную сетку я замечаю оригинального визитера. Оставленной снаружи банкой с небольшим количеством сгущенного молока заинтересовалась ящерица, толстая, серо-зеленая игуана почти метровой длины. С помощью длинного, жалообразного языка она лакомилась необычным деликатесом. Я не вмешивался, у нас этого молока было еще несколько банок. Перепугавшись, когда я стал будить Лялё, она приподнялась на коротких, как будто вывернутых, лапах и, волоча длинный хвост, не спеша направилась в заросли. Она показалась мне безвредной, уменьшенной копией каймана. Что касается ее безвредности, тут Лялё был иного мнения, он доказывал, что это создание шкодливое, что оно таскает у кур яйца. Так как курятника в нашем хозяйстве не было, мы игуан не преследовали. А их встречалось много.

_{ИГУАНА — ТОЛСТАЯ СЕРО-ЗЕЛЕНАЯ ЯЩЕРИЦА ПОЧТИ МЕТРОВОЙ ДЛИНЫ}

В мисьоненских лесах и на заросших островках я встречал также коати. Так забавных зверьков называют гуарани. Европейцы же называют их остроносами. Это близкий родич североамериканского енота-полоскуна и далекий, очень далекий медведя. Впрочем, иногда коати называют еще медведем с хоботом. Выглядит он, как — простите за вовсе ненаучное сравнение — гибрид лисы и обезьяны. Тело лисицы, красивая, густая шубка, настороженно торчащие уши и премилая мордочка, заканчивающаяся длинным, подвижным, любопытствующим носом-хоботком. Великолепный пушистый хвост напоминает лисий султан. Лапы же у него хваткие, как у обезьян. У коати есть ладони, именно ладони, похожие на ладошки ребенка, только на концах пальцев довольно приличные когти. Бегает он быстро, как лисица, и одновременно может лазить по деревьям с истинно обезьяньей ловкостью. Зверьки эти живут парами, в браке они идеальные партнеры. Тот, кто захочет поймать или хотя бы просто побеспокоить коати, должен быть готовым к нападению еще одного зверька, который придет другу на помощь, рискуя даже жизнью. Факт этот отмечали неоднократно. А родители не только кормят, защищают, а потом учат своих чад лесным обычаям, но даже дарят малышам… игрушки. Когда взрослый коати, промышляя вдали от своей норы, наткнется на интересную шишку, блестящий камешек или забавной формы сучок, он почистит их, помоет и принесет детишкам поиграть.

Как и его родственник — канадский енот-полоскун, коати, если можно так выразиться, наделен комплексом чистоты. Коати, стирающий, например, в реке свой собственный хвост, — стоит увидеть такое зрелище! Он и добычу моет, перед тем как приняться за еду. Яйцо он вымоет, прокусит, лежа на спине и совсем «по-человечески» держа его в лапках, высосет, потом отбросит пустую скорлупу и немедленно начинает искать воду, чтобы вымыть лапки. Эти очаровательные зверьки приручаются легко и очень быстро. Пойманный мной взрослый коати уже на следующее утро брал еду из рук. В большую клетку мы поставили тазик с водой. Ее приходилось часто менять: чистюля постоянно мылся. А через неделю ему предоставили полную свободу передвижения. Сколько радости доставлял он нам!

Лялё обнаружил, что у него и коати одинаковая страсть — рыбная ловля. Зверек притаивается над тихой водой заливчика, под прикрытием обнаженных течением корней прибрежных деревьев и держит нос у самой поверхности. Прищурит глаз и кончиками усов время от времени касается водной глади. Поверхность слегка морщится, словно в воду упало насекомое и трепещет. Как только подплывет привлеченная этим рыба, коати молниеносно хватает ее лапой и выбрасывает на берег. Как видно, хитрости ему не занимать.

В один из дней этого райского периода нашего путешествия, когда единственное, что нас беспокоило, — это всякого рода летающая и ползающая гадость, мы увидели человека. На небе. Высоко над нами пролетел самолетик, вернулся, покружил, улетел. Назавтра то же самое. На третий день Лялё догадался:

— Виктор, это ведь самолет с Ла Кахуэры. Наверное, отец послал искать нас.

Увидеть наш лагерь под раскидистыми деревьями с самолета не могли. Мы быстро снимаем с палатки крышу и расстилаем апельсиновое полотнище на открытом месте.

Наконец нас увидели. Самолет спустился совсем низко, покачал крыльями и еще раз сделал круг. Пилот помахал нам рукой и показал в сторону берега. Туда же он взял курс и сам и вскоре исчез.

Лялё уверял, что видел в самолете своего старшего брата Тото. Видимо, они сели где-то поблизости, ждут нас. Мы стаскиваем в воду байдарку и плывем по лабиринту островов к аргентинскому берегу. И действительно, вскарабкавшись на высокий обрыв, встречаем брата Лялё и летчика. Самолетик ловко приземлился на площадке, где когда-то было рисовое поле. Волнуется и дон Хуан, и все семейство Лялё, и друзья из Посадаса. Никто не видел нас ни выше, ни ниже порогов Апипе. Что могло случиться? Вот и послали самолет. Дважды он летал безрезультатно. И если бы не расстеленное сегодня цветное полотнище…

Говоря выспренне, рука цивилизации снова дотянулась до нас. Однако не пустую руку протягивали друзья: из самолетика выгружаются продукты. Тото поясняет: если бы обнаружили нас плывущими на байдарке, сбросили бы посылки для нас прямо в воду. Герметически закрытые пластиковые мешки, внутри которых много воздуха, не утонули бы. Я качаю головой, узнав о таком проекте, особенно когда вижу большую бутыль с жидкостью. Как выясняется, ею мы обязаны заботливому сердцу сестры Лялё. Это якобы суперцелебное средство, снимающее боль, причиненную ударом хвоста ядовитой рыбы райа. К бутыли прилагалась подробная инструкция. И еще бутылка с ромом. Эту нам послал дон Хуан как лекарство при приступах лихорадки, змеиных укусах и… и вообще. (Благородную эту жидкость мы употребили много позднее и в довольно необычной ситуации.) Как выглядел бы такой презент, после того как его сбросили бы с самолета, после удара об воду? Есть и солидный кусок мяса. Увы, оно не выдержало жары. И его пришлось выбросить.

Когда я разглядываю самолет и место, где он приземлился, пилот, словно угадав мои мысли, поясняет: такой бихо сядет где угодно, даже на полевой тропинке. Лишь бы не бы у деревьев, кустов, ну и муравьиных построек.

Как и полагается настоящим мисьоненцам, у них в кабине есть термос с горячей водой. Мы усаживаемся в тени самолетного крыла и пьем мате. Обстоятельный Тото «держит речь» и информирует нас. Несколько раз они пролетали непосредственно над Апипе, рассматривали сверху пороги, которые выглядели не маняще, а, наоборот, пугающе.

— Всю реку как бы перерезает пояс клокочущей, просто кипящей воды. Ближе к парагвайскому берегу есть более глубокое и более спокойное место, но проход этот узкий. Выше него неподвижно стоит какое-то судно, должно быть, на якоре. Ты заметил, Виктор, что Парана вздувается? По ней плывет пена и даже камалотес. Течение будет бешеное. Удастся ли вам? Не лучше ли…

Слыхали мы эту песенку. Не раз нам уже советовали отказаться от безумной затеи, перенести байдарку по берегу и спустить ее на воду ниже пенящегося неистовства. Взывали к нашему здравому смыслу. Но мы ничего не решаем наперед. Увидим все на месте и тогда выработаем план. Однако в глубине души у нас уже родилось не выраженное словами убеждение: поплывем! Ведь через Апипе проходят суда, почему же наш «Трамп» не сможет проплыть? Неужели мы вылеплены из другого теста? Намерение паше упорное.

Ветра нет, полуденная тишь и жара. Помогаем друзьям развернуть самолетик в направлении более ровной части заброшенного рисового поля. Лялё раскрутил винт. Слегка подпрыгивая, самолет побежал, взлетел и сделал прощальный круг. Все это очень красиво, и поэтому, как надлежит речным людям, мы выражаем свой восторг кличем гуарани сапукай:

— Пиии…иииюуууууу!!!

Плывем к нашему острову.

Жаль расставаться с уютным лагерем, с тихим убежищем. Обещаем себе еще когда-нибудь сюда вернуться.

Последний вечер и спокойная ночь. Долго сидим у костра. Лялё отказался от ночной ловли, свернул свои лески, почистил крючки. В молчании слушаем мы ночные звуки. Сова — на своем месте — ерошится, разглаживает перья, таращит на нас громаднейшие глазищи. Даже москиты в тот вечер были не такие кровожадные. На открытую воду выбираемся с рассветом. Красный диск солнца выныривает и быстро лезет вверх. Мы плывем точно на запад. Розовую поверхность Большой Реки утренний ветерок даже не морщит, но зато по ней плывут ветки, хлопья грязно-серой пены, со дна поднимаются воздушные пузырьки. Прав был Тото, вода в реке прибывает. До Апипе нам еще несколько десятков километров. Читателю уже, наверное, не терпится узнать: что это такое — Апипе? Проще всего было бы ответить: щеколда, закрывающая Парану, почти совершенно исключающая возможность водного сообщения в ее верховьях. Здесь проходят только небольшие пароходики и плоскодонные барки. Но с каким трудом!

В этом месте Парана выглядит как типично равнинная река. Ее полные воды величественно текут по низине. И вдруг натыкаются на препятствие: вздыбленную каким-то тектоническим сдвигом базальтовую плиту. Она лежит в направлении с севера на юг, как раз поперек течения. Парана не сумела обогнуть меандром это препятствие, не смогла промыть для себя другой проход. Просто надгрызла скалу и, разъяренная, проносится над ней. Водопады Игуасу поражают живописностью. Но Апипе… нет, в окрестном ландшафте не найти ничего живописного. Широкая река, далекие и низкие берега. И однако, чувствуется грозное могущество Параны, пробужденная от сна сила, взрыв притаившейся мощи. Величественный покой бескрайних вод Большой Реки неожиданно оказывается нарушенным. Сонный увалень превращается в разъяренную фурию.

Осмотрев Апипе с самолета, Тото кратко резюмировал: «Река там кипит». Может, именно эта характеристика самая верная.

Вырастающий из илистого дна скальный порог довольно высокий, он почти достигает поверхности реки, уменьшает ее сечение. Напирающие сверху водные массы должны компенсировать это увеличением скорости. И ленивая Парана пускается вскачь.

Осторожно, не давая течению унести нас, мы на почтительном расстоянии выше пенящегося участка плывем к парагвайскому берегу. Но это берег не реки, а острова. Он называется тоже Апипе, площадь его составляет несколько десятков квадратных километров. Омывающий его северный рукав Параны абсолютно не пригоден для плавания. Единственный проход, единственное мало-мальски глубокое место находится на противоположной, южной стороне. Называют его «главным фарватером» или «нейтральным каналом». По нему проходят суда с осадкой не более полутора метров, так что самое глубокое место на этом участке Большой Реки довольно-таки мелкое. Ширина прохода, слегка изгибающегося в виде латинской буквы «S», всего 30–40 метров. На дне скала, по бокам тоже скалы. у

На берегу виднеются три архипримитивные хижины — хозас. Две стены из хвороста, обмазанного глиной, две висящие циновки из тростника и аира, крыша из пальмовых листьев, пол натуральный, земляной. Жилища речных людей выглядят сооруженными на скорую руку. Но удивляться нечему: слишком часто здесь бывают наводнения, а ни одно здание не выдержит напора вздыбленных вод. Поэтому строят «как-нибудь» и живут от наводнения до наводнения.

Наше появление, и прежде всего необычная лодка, каких здесь не видали, естественно, вызывает у парагвайских островитян приличную сенсацию. Однако они не проявляют настойчивого любопытства, не досаждают нам, не пристают с расспросами. Помню сценки у пристани Посадаса, а потом и у многих пристаней нижней Параны: забрасывающая нас бестолковыми вопросами навязчивая толпа любопытных, от которых трудно было избавиться или спастись. Здесь мы услышали лишь несколько дельных замечаний: где пристань, где вытащить байдарку на берег. И что лучше привязать ее к дереву, потому что вода в реке поднимается. А потом — протянутая рука с мате.

Нас приглашают под тень пальмового навеса. Угощение нам не по вкусу. В Парагвае йербу заливают не горячей, а, наоборот, холодной водой. Такой напиток называется тарарира. Он хорошо утоляет жажду, но, увы, отдает сеном. Однако мы пьем его, не пропуская своей очереди, чтобы не обидеть хозяев. Разговор достойный, солидный. Мы попросту констатируем, что погода такая-то, что жара, что давно не было дождя, но что там, в верховьях, ливни, пожалуй, прошли, так как вода прибывает и прибывает.

Речные люди видели на байдарке аргентинский флажок и поэтому обращаются к нам по-испански. Перед этим я слышал, что между собой они общаются на языке гуарани.

Лялё незаметно толкает меня и показывает глазами на детей. Они сидят на сложенных у высокого берега досках, как куры на насесте, и сверху рассматривают байдарку. Я спустился к лодке, вытащил плитку шоколада и банку сгущенного молока с сахаром. Поделенная на дольки плитка моментально исчезла в ребячьих ртах. Я вскрыл банку с молоком и вручил одному из мальчуганов. Он что-то пискнул в благодарность и удрал в кусты. За ним помчались остальные. Присели на корточки, образуя тесный круг. В центре стояла банка с молоком. В нее окунали палочку, которую затем облизывали. Палочка переходила из рук в руки по очереди, не минуя никого. Оказалось, что и неделимый подарок может быть разделен по справедливости.

В ходе разговора я спросил хозяев о том, что за странное судно стоит на якоре в нескольких сотнях метров от берега. Все это время на нем не было видно ни одной живой души.

— Эспиадор, — ответил один из мужчин и добавил, как бы поясняя: — Эспиадор аргентино.

Я невольно посмотрел на вбитый в землю шест и свисающий с него парагвайский флаг. Мы в Парагвайской республике, а эти шалаши, этот пальмовый навес — пристань. Без шуток, пристань Апипе. Правда, здесь нет сооружений, оправдывающих слово «пристань», нет даже намеков на что-то вроде причала. Когда к такой пристани подойдет пароходик или моторная барка, с них просто перекидывают на берег доски и по ним, в зависимости от уровня воды в Паране, поднимают или сносят грузы.

Лишь теперь я начинаю понимать, что один из хозяев — полицейский, жандарм, во всяком случае лицо официальное. Об этом свидетельствуют форменный пояс и револьвер, торчащий из кобуры. Больше он ничем не отличается от остальных. Типично индейские черты лица, полотняные брюки с высоко закатанными штанинами и босые ступни. Парагвайцы обращаются к нему со словом «команданте».

Этого представителя власти, однако, не заинтересовало ни наше неожиданное появление, ни аргентинский флажок на байдарке. Он не задает нам испытующих вопросов. Ведь он здешний житель и уважает обычаи, царящие на Большой Реке.

Лаконичное объяснение, что безлюдное судно вдалеке — это аргентинский эспиадор, слегка меня обеспокоило. По-испански «эспиа» значит «шпион», «эспиар» — «шпионить». Грязные это слова, а на границе в них слышится еще более неприятный привкус. Пробую пошутить:

— Ми команданте, причаливает ли время от времени этот аргентинский эспиадор к здешней пристани?

Он не понял меня и даже поразился моему невежеству:

— Как удалось бы ему причалить, если он вообще не плавает? У него нет ни винта, ни колес. Он может только спускаться по течению и подтягиваться вверх. Просто обслуживает канал: помогает судам, идущим против течения. Без него у них ничего не вышло бы.

Дело прояснилось. Суденышко с отвратительным названием оказалось дружелюбным помощником тех, кто преодолевает водные пороги Апипе, поднимаясь вверх. Падение воды здесь, на участке длиной в восемьсот метров, составляет полтора метра. Река ревет, мчится в пене как ошалелая по усыпанному каменными обломками порогу. Время от времени из кипени выныривают черные глыбы. Держащийся на якоре, срываемый течением эспиадор стоит чуть выше входа в канал. Все его машинное отделение — это двигатель, вращающий огромный барабан. На барабан намотан километровой длины стальной трос, конец которого прикреплен к мертвому якорю. Вот и все.

Словно по заказу, состоялась демонстрация эспиадора в действии. Где-то внизу, ниже порогов, раз и другой прогудела сирена.

— Зовут эспиадор, — объяснили хозяева. — Кажется, это барки. Сейчас увидите, как он будет их подтаскивать.

На палубе показалось несколько фигурок. Что-то там застучало, заскрежетало. Словно разбуженное этим шумом, судно вздрогнуло и стало кормой вперед спускаться по течению на своем тросе, сматываемом с барабана. Выглядело оно, как паук, спускающийся на своей нити.

Осторожно и очень медленно двигался по каналу эспиадор. Даже на расстоянии чувствовалась страшная мощь течения, увлекающего судно вниз по реке, и напряжение стального троса.

Мы пошли берегом, чтобы увидеть процедуру полностью. В помощи эспиадора нуждались две моторные барки, плывшие неизвестно под каким флагом: аргентинским, парагвайским или бразильским. Сильные моторы тащили их против течения, быть может, сотни километров. Но здесь, на порогах Апипе, они ни на что не годились. Забавно выглядит этот маленький Давид, идущий навстречу двум Голиафам. Нос его режут высоко заплескивающие волны, и кажется, судно мчится вперед. А на самом деле оно пятится, уже, видимо, размотался весь трос, уже оно ниже полосы кипящей воды. К нему подходят барки и послушно принимают канаты. Эспиадор берет их на буксир. Снова над рекой разносится шум его двигателя, еще более громкий, как бы удвоенный. Караван медленно ползет вверх против течения. Перед носом буксировщика еще выше вздымаются волны. Двигатель на полных оборотах вращает барабан в другую сторону, наматывает проходящий через нос стальной канат, подтаскивает весь караван в направлении якоря, туда, выше порогов. Двигатели буксируемых барок тоже работают, помогают, как могут. И, несмотря на все это, они вместо ползут против течения со скоростью черепахи. Потихоньку идя берегом, мы значительно опередили этот караван. Проход по восьмисотметровому каналу длится долго, очень долго.

Наконец переправленные через порог барки отдают буксирные концы и, постукивая своими двигателями, плывут дальше уже самостоятельно. Наработавшийся эспиадор на якоре снова впадает в летаргический сон. Ниже по реке опять все спокойно. Экипаж буксировщика спускает лодку и, гребя изо всех сил, плывет к нам. Вместе мы пьем мате.

Нам дают советы и инструкции. Казалось бы, нет ничего проще, как войти на байдарке в канал и спуститься по нему. Однако, сидя в низенькой байдарке почти на уровне воды, мы не сможем видеть дороги перед собой. С высокого борта барки или из рулевой рубки в канале ориентируются по расположению волн. Можно определять курс по плывущей пене и даже по цвету воды. Но для нас, байдарочников, такие ориентиры не подходят: волны взмывают выше наших голов.

Экипаж эспиадора предлагает взять нас вместе с байдаркой на палубу и, когда придется тащить против течения другие барки, спустить байдарку на воду ниже порогов. Гостеприимные парагвайцы уговаривают подождать до завтрашнего дня, до послезавтрашнего. Они надеются на моторную барку, которая должна прийти сверху и взять сложенный у пристани груз тонущих в воде бревен квебрахо, карандай[44] и алгорробо[45], чтобы доставить их до Корриентес. Разумеется, они охотно возьмут и нас.

Достаточно сложно растолковать им, что такое спортивный азарт, и «бесчестность» такого способа преодоления препятствий. Они упрямо твердят о том, что с Апипе шутки плохи.

Кто-то из них замечает, что в конце концов нетрудно будет перенести весь наш багаж, включая байдарку, по берегу и что они охотно помогут нам. Еще кто-то обращает внимание на то, что река вздувается:

— Подождите, пока вода не поднимется еще на полтора-два метра. Все камни тогда будут под водой, ни одного не заденете. Слетите вниз, как на крыльях.

Это предложение всем очень понравилось, а образное словечко «слетите» было встречено взрывом общего смеха. Собственно, мы тоже были не против, но все дело заключалось в том, поднимется ли уровень реки настолько, чтобы мы могли пуститься в лихой полет, а если да, то когда это произойдет. На такой вопрос никто не мог ответить.

Хозяева свыклись с нашим присутствием. Вечером приглашают поужинать с ними. В огромном котле дымится сопа криолла. Так называют в Аргентине густой овощной суп с кукурузными початками и приправой в виде солидного количества ажиес, в сравнении с которым огненная паприка может показаться безвкусной. Суп этот с курицей. Правда, подозрительный Лялё на ухо шепнул мне, что тут, вероятно, не куры, а попугаи, но аппетит наш от этого не пострадал.

Утром, тарахтя двигателем, появилась долгожданная барка. Перебросили на берег сходни, быстро и умело погрузили тяжелые, как железо, бревна. Сверху уложили мешки с нашим имуществом. На берегу остались только мы вдвоем, одетые лишь в плавки, два весла и байдарка.

Прощались с нами сердечно и даже, можно сказать, торжественно. Эль команданте был в форменном головном уборе. Трогательно вели себя ребятишки. Они о чем-то посовещались между собой, а потом всей кучкой подошли к нам, протягивая в подарок… попугаев. Птиц этих было много, зеленых и желтых, и среди них даже одна большая ярко-красная ара. К сожалению, мы не могли превратить нашу байдарку в Ноев ковчег.

Барка двинулась вдоль берега против течения, чтобы, поднявшись повыше и описав дугу, направиться в сторону входа в канал. Крепко взявшись за весла, мы последовали за ней. С борта эспиадора нам ободряюще машут. Мы отвечаем теми же жестами, пока можем поднимать руки, пока можем…

Днем раньше я видел, как подтягивают барки против течения, но мне не довелось видеть, как происходит их спуск. Передо мной на расстоянии немногим больше десятка метров корма барки. Гребя изо всех сил, мы, пожалуй, сильно от нее не отстанем… Неожиданно корма лодки начинает от нас убегать. Расстояние между нами быстро увеличивается. Мы гребем, делая длинные, быстрые взмахи. Но вот что-то будто схватило и понесло нас. Догадываюсь: мы уже в канале, плывем по стрежню. Только бы не дать барке скрыться, только бы повторять все ее, даже небольшие смены курса. Рулевой на ней видит фарватер, а я вижу только корму. И хочу видеть только одну корму. В этом сумасшедшем водяном хаосе я должен любой ценой следовать за баркой. О, если бы оставался какой-нибудь след! Когда на мгновение показывается край левого борта нашего проводника, я ору:

— Сильней правым! Правым!

Знаю, что сейчас барка слегка отклоняется влево, что это невидимый нам поворот фарватера. Стараемся следовать за ней как можно тщательней.

Сколько это продолжалось, не знаю. Быть может, две или три минуты… И что тут рассказывать? Что сердца наши ушли в пятки? Что я не видел ничего, абсолютно ничего, кроме кормы барки? Что байдарка была полна воды? Что сами мы были мокрые с головы до ног, и не только из-за брызг? Напомнить известный факт, что от страха выступает пот?

Наконец мы на спокойной воде. Барка пристает к берегу, ждет нас. Подплываем к ней.

Рулевой высовывается из рубки и сверху смотрит на нас.

— Э… ке таль? Как дела? — спрашивает он не совсем впопад.

— Бьен. Муй бьен![46] — бодро отвечаю я. — Дайте нам какую-нибудь банку, мы должны вычерпать воду. А потом заберем наше имущество.

Когда, простившись с экипажем барки, мы плыли к берегу, чтобы привести в порядок и как следует сложить снаряжение в байдарке, молчавший до того Лялё обернулся и задал неожиданный вопрос:

— Как долго эспиадор поднимал вчера барки? Час? Больше?

Я наклоняюсь, похлопываю его по мокрой спине:

— Лялитоо. Апипе позади! Как ты себя чувствуешь?

Действительно, все было муй бьен.