Жизнь Большой Реки

ОДИН НА ОДИН С ПАРАНОЙ

РЕГИСТРАЦИЯ ПРИБЫТИЯ В ПОРТ. — В ГОРОДЕ ПАРАНА Я ОСТАВЛЯЮ СПУТНИКА ПО ВИНЕ МУХИ УРЫ. — ПЛЮСЫ И МИНУСЫ ПЛАВАНИЯ В ОДИНОЧКУ

Памперо налетел внезапно, ударил неожиданно, как пресловутый гром с ясного неба. После нескольких дней с сильным ветром и дождем так же неожиданно установилась хорошая погода. Нас разбудили солнечные лучи. Переменился и ветер. Голубое небо, солнце, теплынь!

Немедленно начинаем сушиться, приводим в порядок наше снаряжение и запасы продовольствия. Бурно восторгаемся по поводу неповрежденных шпангоутов байдарки. Просто невероятно — суденышко уцелело! Даже весла не сломаны. Зато состояние наших продуктов весьма плачевное: мы лишились сахара, соли, макарон. Все это просто расплылось. Выбрасываем мокрую труху — йербу. У нас нет ни одной сигареты, а пресованный табак ни к чему: не из чего крутить папиросы. Сушим какие-то тряпки, чтобы протереть оружие. К счастью, не пострадали фотоаппараты, которые мы держали в пластиковых мешочках.

Теперь начинается кошмарная спешка: мы потеряли столько дней, нужно их наверстывать. На остатках того, что когда-то было прекрасной картой, мы намечаем конец этого этапа пути — городок Гоя.

Не может быть и речи о стирке, приведении в порядок одежды, о внешнем виде. Заржавевшие бритвенные лезвия заставляют смириться со щетиной на наших лицах. Хорошо что хоть голод нам пока не угрожает: у нас есть несколько банок консервов. Еду запиваем горячей водой. Благословением оказывается зажигалка, из которой можно «вычиркать» огонь. Прощаемся с негостеприимным берегом, с нависшим обрывом, обогащенные грустным опытом. Вывод из него такой: во-первых, по давать обманывать себя хорошей погодой, на канчас абиертас, на бескрайних пойменных протоках, лучше всего держаться поближе к берегу; во-вторых, по возможности все, включая продукты, держать в непромокаемых мешках. Причем постоянно. Эта последняя мера весьма мне помогла, и, более того, она спасла мне жизнь. Но это потом. А пока «Трамп», снова отправляясь в путь, напоминает цыганскую кибитку: вместо затеняющего тента мы развесили штаны, рубашки и другие принадлежности туалета.

Гребем с утра до сумерек. Погода хорошая, но настроение ниже среднего. На третий день входим в порт Гоя. Я пишу «входим», как подобает писать о судне.

Утопающий в зелени и цветах городок Гоя лежит далеко от берега, к порту от реки ведет канал. С кратким пребыванием в Гое у меня связано воспоминание о забавном эпизоде. В порту мы появились в полдень. Ни души! В чем дело, черт возьми? Начать нужно с поисков «властей». Пристаем к пустому мосту у здания префектуры. Лялё остается в лодке, а я отправляюсь на поиски. Через широко распахнутые двери вхожу прямо в святая святых канцелярии. За барьером дремлет сержант с импозантной фигурой.

Еще с давних времен, когда я призывался в армию, у меня сохранилось огромное почтение к шуткам, скажем, взводного, не говоря уже о сержанте. Автоматически ставлю «ноги вместе» и с помощью плетенных из веревки подошв шлепанцев пробую изобразить стук каблуков. Голова начальника медленно поднимается, и он вперяет в меня испытующий взгляд:

— Хотите зарегистрировать прибытие в порт? Вы капитан? Лоцман?

Я докладываю о прибытии в порт и для увеличения своего престижа сообщаю:

— Капитан-владелец.

Полусонным, однако очень критическим взглядом я был осмотрен с ног до головы. Мне становится стыдно за свое небритое лицо, грязную рубашку, рваные штаны и шлепанцы. Открывается внушительная книга, берется перо в руки и:

— Название судна, тоннаж, осадка?

Я, не раздумывая, вдохновенно отвечаю:

— «Трамп». Тоннаж — ноль, запятая, ноль тридцать пять. Осадка при полной погруженности чуть более полуфута.

Он записывает. Заполняет соответствующие рубрики. Следующие вопросы:

— Порт приписки?

— Виррей Мело, номер такой-то и такой-то… Буэнос Айрес.

Он уже собирается записать, по что-то настораживает его. Откладывает ручку, закуривает сигарету. У меня при виде табачного дымка текут слюнки.

— Виррей Мело? Это в южном бассейне?

— Нет, шеф. Виррей Мело — это почти в центре города. Я там живу.

— Вы живете в порту?

— Вовсе нет, — отвечаю я. — Почти в центре города. А мое судно в разобранном виде я держу у себя под кроватью.

Не знаю, как пришло мне в голову сказать правду, чистую правду. Окаменевшее лицо сержанта начинает менять цвет, оно темнеет, становится пугающе-пурпурным. Он молчит, упирается руками в стол и медленно поднимает свою импозантную фигуру. А я… стушевываюсь, отодвигаюсь в сторону дверей.

Неизвестно, чем бы окончилась эта сцена, если бы, к счастью, не появился, весело посвистывая, сам префект. Разумеется, он знал о нашей экспедиции и был предупрежден о ней специальным письмом вышестоящих властей. Все переменилось. Как пончики в масле, купались мы в благожелательности. А со строгим сержантом был заключен пакт о ненападении.

Если бы я издавал путеводитель для туристов, наверняка дал бы в нем город Гою со звездочкой-сноской: «Симпатичные люди и… мороженое». В уютном кафе на рынке мороженое было изумительным. Я и представить не мог, что Лялё способен проглотить такое количество, с каким он управился. От обморожения внутренностей его спасла спешка. В тот вечер мы разбили палатку значительно ниже Гои.

Спешка. Она тоже может быть скучной, может выхолостить из путешествия самое существенное — непосредственный контакт с окружением, познавание, наблюдения вблизи, эмоции. Как часто проклинал я злополучное пари, вынуждающее мерить путешествие временем, расстоянием, скоростью. Как ничтожна ценность ожидаемого выигрыша — ящика с дорогим напитком — по сравнению с потерей того, что человек может как следует рассмотреть, изучить, пережить лишь один раз в жизни.

Мы спешим, наверстываем потерянные дни, машем и машем веслами. День за днем. Вода и небо. С левой стороны, словно на киноленте, проплывает высокий обрыв корриентипского берега. Правого мы или совсем не видим, или он маячит лишь как черточка на далеком горизонте. Плес за плесом. Река — без конца и края.

На этом участке мы встречаем странные, нигде раньше не виданные суда. Большие, двух- и трехпалубные. Суда-клетки, наполненные беспокойным мычанием четвероногих пассажиров. У нас нет времени подойти ближе, расспросить у экипажа, откуда они плывут, сколько времени длится путешествие обреченных. Мы знаем лишь, какова конечная цель этого транспорта. Бойня. Но эта сторона жизни Большой Реки осталась за пределами моего знакомства с ней.

Вот мы минуем несколько расположенных на высоком берегу огромных консервных фабрик с дымящимися трубами, с многоэтажными цехами. Там, наверху, поселок с чистенькими домиками. А на крутом обрыве привлекают внимание выбитые, выдолбленные в твердой глине многоэтажные пещеры. В отверстия вставлены оконные рамы, двери. Некоторые прикрыты кусками гофрированного железа, досками от ящиков. Из них высовываются торчащие вверх жестяные трубы-дымоходы, а иногда шесты с радиоантенной. Отдельные квартиры соединены вырубленными в глине или сооруженными в виде балкончиков головоломными галереями. Здесь целые поселки современных пещерных людей. Нетрудно догадаться, что они возникли в связи с дымящимися наверху фабричными трубами.

_{ПАРАГВАЙСКИЕ ПРАЧКИ СПАСАЮТСЯ ОТ СОЛНЦА ПОД ТАКИМИ ВОТ ЗОНТАМИ}

У подножии обрыва, над рекой, возится детвора. На мелководье, сидя на поставленных в воду табуретках, стирают женщины. В широкополых соломенных шляпах, каждая под укрепленным на шесте тентом. Стирают, как это делают деревенские женщины: бьют белье вальком, а сами в это время судачат о своих делах. Далеко по реке несется стук и гомон. Когда показывается наша байдарка, все стихает. Подплыть к ним, спросить: ке тал (что слышно)? Или, может быть, задать просящийся на язык вопрос: а как вы там живете, когда ударяет памперо или затяжной дождь превращает глину в липкое месиво, а с обрыва стекают потоки жидкой грязи? Где вы тогда спасаетесь?

Нет, это не те вопросы, какие может задавать чужак, на такие вопросы чужаку не отвечают. А то, что мы чужаки, об этом нам сообщает прерванный стук вальков, молчаливые взгляды. Чтобы преодолеть это отчуждение, нужно время. Но времени у нас нет.

Мы проплываем мимо женщин, лишь здороваясь с ними. Отвечают они сдержанно. Тишина. Только за нашими спинами, когда байдарка уже далеко отплыла, общий гомон поднимается снова, и с удвоенной силой. Однако ударов вальков не слышно: нас, видимо, обсуждают.

Тянутся однообразные дни. Судовой журнал беден записями. Плывем торопясь, все еще наверстывая потерянное время. Мы вошли в график, даже опередили его, хотя течение слабое и нам мешает ветер из той неприятной разновидности, которую моряки называют «вмордувинд».

У нас была еще одна встреча с памперо. Недолгая, но сильная буря. Нам опять повезло: мы были неподалеку от острова. Пригодился и приобретенный ранее опыт. Не стану всего описывать, пусть об этом лучше расскажет фотоснимок подмытых, вылизанных высокими волнами корней и стволов прибрежных деревьев. Они были для нас хорошей защитой.

Беспокоил меня Лялё, с парнем творилось что-то неладное.

Город Парана — столица провинции Энтре-Риос, этой богатой плодородными почвами аргентинской Месопотамии, расположенной между реками Параной и Уругваем[51]. Раскинутый на высоком берегу, среди холмистой местности, он выглядит совсем иначе, чем города на аргентинской равнине. Красивый город. В истории этой молодой страны ему отведена достойная страница. В середине XIX века какое-то время Парана была столичным городом, резиденцией федерального правительства, которое вело тогда войну с правительством Буэнос-Айреса[52]. Именно в ту пору в город Парана из далекой Патагонии прибыли послы грозного вождя арауканов Кальфу Кура (Небесный Камень) во главе с его сыном Номун Кура (Каменная стопа). Здесь «чрезвычайный посол» был торжественно окрещен — в первый, но не в последний раз. Крестным отцом был президент Хосе Урказа. Затем посланник-неофит двинулся в родные края, в удаленные на две тысячи километров патагонские пампасы, чтобы, приняв знак власти — «Токи Кура» (каменный топор), вернуться к вере отцов и заниматься набегами, во время которых он доходил почти до Буэнос-Айреса.

События из истории, но разве далекой? Ведь именно сына этого «Последнего Владыки Пампы», касика Альфредо Номун Кура, и встретил я в 1962 году на конгрессе араукапологов в Патагонии. Он представлял тогда самое могущественное племя арауканов — мапуче. Спустя три дня, оскорбленный белыми, он покинул заседание конгресса.

Оставим, однако, давнюю и недавнюю историю. Во время моего плавания город Парана тоже сыграл историческую роль: я лишился там экипажа.

Не было ни катастрофы, ни дезертирства. Официальным, так сказать, дипломатичным поводом послужил приближавшийся тогда срок вступительных экзаменов в университет. Сейчас без всяких обиняков можно сообщить подлинную причину. Она может быть наглядным примером того, как крошечная мушка способна перечеркнуть планы людей.

Муха ура, называемая так на языке гуарани, прокусывает кожу и откладывает под нее яичко, к счастью, всего лишь одно. Спустя некоторое время из него вылупляется прожорливая личинка, которая дышит через отверстие, проделанное мухой при кладке яйца. Паразит растет, жиреет, достигает в длину полутора сантиметров, превращается в куколку, а затем из расширенного отверстия вылезает на белый свет новая ура. А тем временем под кожей жертвы, естественно, образуется болезненный гнойный нарыв. Появляется опасность общего заражения крови.

В этих краях ура — бич не только домашнего скота и других четвероногих существ. Помню подстреленного тукана, на теле которого я нашел три нарыва с созревающим потомством мухи ура. Видимо, большой клюв птицы не годился для тонкой процедуры извлечения паразитов. Мама ура не брезгует и человеческой кожей, пользуясь любой возможностью подложить под нее «кукушечье яйцо». Что откормка такого червячка собственным мясом не доставляет никакого удовольствия, я знаю из собственного опыта. Правда, из меня не вылетела ни одна муха. Меня научили прерывать процесс развития личинки и ликвидировать болезненный нарыв способом простым и радикальным. Как только кожа начинает чесаться и под ней прощупывается в этом месте что-то твердое, а из отверстия сочится гной, можно не сомневаться: ура. Тогда нужно приложить к отверстию кусочек свежей солонины и тщательно залепить пластырем. Лишенный притока воздуха, паразит будет стремиться к поверхности и через отверстие начнет въедаться в солонину. Непременное условие: операцию эту следует проделать как можно раньше.

Ну а если ура коварно отложит яйцо в таком месте, которое, допустим, трудно осмотреть? Именно так получилось с Лялё. Уже за несколько дней до прибытия в порт Парана я стал обращать внимание на то, как он странно ведет себя. Усаживался осторожно, как-то боком, что-то подкладывал себе под ягодицы. Упрямый парень. Или он не понимал серьезности своей «болезни», или стеснялся сказать мне о ней. Откормил он уру, что тут говорить. И было уже поздно прибегать к лечению солониной. Болячка выглядела отвратительно. Каждый байдарочник поймет, каково грести, если у тебя нарыв на ягодице.

Обстоятельное лечение требовало времени. Мы же им не располагали. И Лялё остался в Паране. Маленький Давид победил великана Голиафа. Муха, жалкая муха лишила меня замечательного спутника.

Невеселым было наше прощание. Настроение нам не улучшили ни радушие новых знакомых, ни энтузиазм прессы. Лялё был удручен. Ничего не поделаешь: не повезло. Мне тоже не повезло.

_{НЕГОСТЕПРИИМНЫ ОБРЫВИСТЫЕ И ГОЛЫЕ БЕРЕГА НИЖНЕЙ ПАРАНЫ}

Из порта я выплываю в сопровождении кортежа моторных лодок. По прибрежному шоссе мчит кавалькада моторизованных болельщиков. Последние пожелания, возгласы. Моторки возвращаются, шоссе сворачивает от берета. Я остаюсь один. Один на один с Параной.

Последняя фраза звучит несколько выспренне, но, однако, соответствует и действительности, и моему самочувствию. Я подвожу краткий итог тому, что мне предстоит, обдумываю план путешествия.

Мне осталось проплыть еще более семисот километров. До необдуманно назначенного срока прибытия в конечный пункт у меня есть две недели. То есть в среднем на каждые сутки приходится пятьдесят километров. Это не много, но и не мало. Река в ее нижнем течении движется довольно лениво. Начало марта здесь — ранняя осень. Неустойчивая погода, боковые или даже лобовые ветры. У легкой двухместной байдарочки сейчас появился недостаток: с одним гребцом на заднем сиденье нос у нее задирается вверх, что создает большие трудности в ветреную погоду. Напрашивающийся вывод: я должен использовать каждую минуту затишья, должен любой ценой делать запас километров — на черный день. Плавание в одиночку еще неудобно и тем, что практически исключает возможность пополнять провиант в прибрежных городах и селениях: нет второго человека, который сторожил бы лодку и имущество. Поэтому на дне байдарки лежит двухнедельный запас продовольствия. Я подобрал его так, чтобы как можно меньше времени тратить на приготовление еды. Спешка заставляет забыть о реке-кормилице, о рыбной ловле и охоте. Потрошить, чистить, готовить добычу — все это требует слишком много времени. Значительно проще открыть банку с консервами и съесть их, не вылезая из лодки.

Прошу извинить меня за перечисление, быть может, скучных подробностей. Но в скором будущем они оказались обстоятельствами весьма существенными.

К счастью, погода хорошая. Наученный встречей с памперо, я предусмотрительно все закрепил, привязал к каркасу байдарки, вещи «нежные» — в пластиковых мешочках. В ногах стоит большой чайник. Раз в сутки я завариваю в нем мате, в кипящую воду бросаю несколько горстей йербы. Крепкий напиток не только хорошо утоляет жажду, но и прогоняет сонливость.

Меняется характер берегов. Левый, все еще принадлежащий провинции Энтре-Риос, становится ниже и расчленяется. Зато правый вздымается отвесно. Ширина реки между ними измеряется километрами. Я стараюсь не выходить на середину больших проток. Только при совершенно падежной погоде и полном безветрии я вывожу байдарку на главный стрежень разветвленной на рукава Параны. Вдоль стрежня течение самое быстрое, самое благоприятное. На буях, обозначающих фарватер, цифры километража. Я контролирую пройденное расстояние и знаю, сколько мне осталось. 750 километров, 700, 580, 500…

Если поднимается ветер, то делать нечего — приходится приставать к берегу и ждать. Против ветра я не в состоянии грести, сильные порывы даже толкают байдарку вспять. Ветер — это вынужденный отдых. Лишь два-три раза, когда небо затягивалось тучами и грозило ливнем, я позволил себе роскошь поставить палатку. Здесь часть времени я греб, плывя до самых сумерек, чтобы в последний момент, светя себе фонариком, разложить на берегу палатку и одеяла, завернуться в них и, как заяц у кочки, дремать, пока не покажется луна. Лунными ночами я дорожил. Используя затишья, я плыл, плыл и плыл.

Эти лунные ночи запечатлены в моей благодарной памяти. Хотя, собственно говоря, вокруг ничего особенного не происходило, они были такие живописные! Серебряный свет, заливающий реку, темный контур берега, видимого с одной или с другой стороны, тишина, которую нарушали лишь легкие всплески разрезаемой носом воды и звук падающих с весла капель… Я откладывал весло и давал течению сносить себя. Тишина тогда была такая, что слышалось чуть ли не пульсирование собственной крови. В ясные ночи я старался держаться стрежня — из-за течения и красных огоньков, горевших на некоторых буях. Если я дремал, то чутко, настороженно. На сонной реке шум приближающегося судна или моторной барки доносился издалека и сразу будил меня. Тогда я уходил с фарватера. И лишь когда луна опускалась и вот-вот должен был наступить мрак, я искал берег и биваковал до утренней зорьки.

Такой распорядок дня и ночи, то есть плавание без отдыха, позволил мне опередить свой график. Уже в запасе у меня был целый день, два дня, три… Однажды я отмахал за сутки более ста километров.

Я встречал в те дни старых знакомых. Прежде всего, большой пассажирский пароход «Сьюдад де Буэнос-Айрес», который мы первый раз увидели в порту Корриентесе; несколькими днями позже он обогнал нас, плывя к столице. Сейчас мы проходим мимо друг друга по фарватеру. С высоких палуб пассажиры махали платками и шляпами. Видимо, им кто-то рассказал об удивительной байдарочке.

Зато несколькими днями позже… О, про это я должен рассказать поподробнее. Итак, еще через несколько дней я снова увидел «Сьюдад де Буэнос-Айрес». Он уже возвращался из Корриентеса и догонял меня, плывя вниз по реке. Я испугался: было похоже, что «пассажир» взял курс прямо на меня, словно бы не видя моей скорлупки. Он быстро приближался, вырастал надо мной. В панике, гробя изо всех сил, я стал улепетывать с его дороги. Ведь грозило не только столкновение (если можно назвать столкновением тот момент, когда огромный пароход проплывает над крошечной байдарочкой), но и опасность, что байдарка будет перевернута большой волной, которую поднимает судно. Я не догадывался о намерениях капитана. На некотором расстоянии от меня он застопорил машины. Все медленное скользил по воде колосс, пока наконец не остановился, несомый только течением. Мы оказались почти «борт о борт», с промежутком между нами в несколько десятков метров. На палубах полно пассажиров. Кричат, размахивают руками… Отчетливо вижу на мостике капитана. Он подносит ладонь к козырьку фуражки. И сирена… Ревет сирена. Раз, другой, третий. Нет, это не сон. Это большой «пассажир» приветствует моего «Трампа», салютует ему. Как ответить на такие почести? Как отсалютовать? Я знаю, что это делают, поднимая и опуская флаг. Но мой флажок намертво прикреплен к верхушке мачточки. Поэтому, набрав полные легкие воздуха, я приветствую «Сьюдад де Буэнос-Айрес», капитана и пассажиров диким воплем, победным кличем индейцев гуарани — сапукай:

— Пиу… иипу… пиийа… йаа…

Не знаю, что подумали по этому поводу пассажиры, но экипаж, несомненно, понял: ведь это люди речные, с Большой Реки. Капитанская рука снова поднялась к козырьку, еще раз прогудела сирена, потихоньку заработали машины. Осторожно, не поднимая волн, «пассажир» отправляется по своему маршруту.

Эту встречу я помню хорошо, потому что тогда я в последний раз видел красавца «Сьюдад де Буэнос-Айрес». Годом или двумя спустя в результате столкновения он затонул в том месте, где ели каются реки Парана и Уругвай. Погибло много пассажиров, не удалось найти и тела капитана. Морские трагедии случаются не только на море.

В среднем и нижнем течении Параны я не раз проплывал мимо останков затонувших кораблей. Лишь иногда, как предупредительные буи, высовывали из воды жалко выглядевшие верхушки мачт. Говорят, большинство катастроф здесь — это результат налетов памперо.