Жизнь Большой Реки

А БЫЛО ЭТО ТАК…

ИСПАНСКИЙ МОРЕПЛАВАТЕЛЬ ХУАН ДИАС ДЕ СОЛИС ОТКРЫВАЕТ «ПРЕСНОЕ МОРЕ» — НЫНЕШНЮЮ РИО-ДЕ-ЛА-ПЛАТА, — КАК ВОЗНИКЛА СЕРЕБРЯНАЯ ЛЕГЕНДА? — БОРЬБА ИНДЕЙЦЕВ ПАМПАС И ГУАРАНИ, — ДЕЛЬТА ПАРАНЫ — ЭТО АРГЕНТИНСКАЯ ВЕНЕЦИЯ, — ЧТО ОЗНАЧАЕТ НА ЯЗЫКЕ ГУАРАНИ СЛОВО «ПАРАНА»? БЕЗУМНЫЙ ЗАМЫСЕЛ МОЕЙ ЭКСПЕДИЦИИ

Рио-де-ла-Плата. По-испански «рио» — река, «ла плата» — се ребро, то есть Серебряная Река.

Удивительная эта река, самая широкая, пожалуй, в мире и быть может, самая короткая. О длине тут трудно говорить: бывает что поток ее воды уходит далеко в Атлантику, а иногда, наоборот океанские воды вливаются в русло реки и поворачивают ее вспять 13 устье ширина ее около двухсот километров, а у истоков — боле, пятидесяти. С крыши самого высокого здания в Буэнос-Айресе пр. ясной погоде на горизонте лишь в виде ниточки можно разглядеть противоположный берег, уругвайский. Именно здесь, у предместие большого города, начинается Рио-де-ла-Плата[1].

Вода в Серебряной Реке вовсе не серебряная, а мутная, гряз по-желтая, насыщенная мельчайшей взвесью плодородного ила принесенного с далекого бразильского плоскогорья, с Мату-Гросу[2] Откуда же тогда название Серебряная?

На этой реке родилась «Серебряная Легенда», оставшаяся в ее наименовании, отразившаяся на истории прилегающих районов запечатленная в латинском корне названия страны — Аргентина.

Колумб плыл на запад, чтобы морским путем достичь Индии. островов пряностей, богатых товаром, ценимым тогда на вес золота. Но обнаруженная им земля не была покрыта цветущей гвозди кой, не благоухала пряными приправами. Она оказалась барьерам, мешающим продолжать путь на запад. Позже другие мореплаватели отправлялись из Испании и Португалии с целью миновать препятствие, обогнуть эту только что открытую землю и найти морской путь все на тот же запад.

Испанский мореплаватель, состоявший на королевской службе, Хуан Диас де Солис именно для этого отправился вдоль американского берега на юг. Плыл он до тех пор, пока не достиг края суши. Невысокий берег круто поворачивал на запад. Значит, это здесь Здесь южная оконечность континента-барьера. И Солис взял курс на запад.

Дул восточный ветер. Вначале мореплаватели не заметили течения. Но цвет воды за бортом внезапно изменился, вокруг поднялись высокие грязно-желтые волны. По правому борту на горизонте тянулась линия берега, по левому простиралась бескрайняя водная пустыня. Солис решил, что они вошли в неизвестное до сих пор море, и дал ему название Мар Дульсе (Пресное море).

Это случилось в январе 1516 года. Так была открыта нынешняя Рио-де-ла-Плата, которую вначале недолгое время в честь открывателя называли Рио де Солис.

Плывя вдоль берега (сейчас мы сказали бы: вдоль уругвайского берега), Солис достиг острова, расположенного в ста восьмидесяти километрах от начала «желтой воды», от начала Пресного моря. Он дал острову употребляемое и сегодня название Мартин Гарсиа. Первое географическое название в этих местах.

Вместе с шестью своими спутниками Солис сошел на берег. Но обратно на корабль они не вернулись. До нынешнего дня некоторые историки спорят о том, были ли высадившиеся на берег Рио-де-ла-Плата первые испанцы только убиты или еще и съедены индейцами. Эта небольшая историческая подробность не имеет большого значения, гораздо более важно развеять Легенду Страха. По сообщениям испанских конкистадоров из Центральной Америки, а потом из истории завоевания империи инков известно, что одно лишь появление «белых бородатых богов» вызывало ужас среди индейцев. Неизвестное здесь животное конь было для них чем-то сверхъестественным, всадник казался четвероногим двухголовым драконом, который извергает громы, несущие смерть[3]. Именно благодаря этому столь малыми силами и в такое короткое время европейцам удалось овладеть огромными пространствами в Южной Америке, завоевать могучую империю инков, разрушить их многовековую цивилизацию[4]. И получить золото. Очень много золота.

Здесь действовал легендарный страх.

Иначе было на бескрайних равнинах вдоль Большой Реки. Тут кочевали племена индейцев пампас и гуарани.

Один из историков, размышляя по поводу завоевания империи инков, высказал следующую мысль: «Если бы вождь индейцев Атауальпа[5] стоял во главе таких воинов, как индейцы пампас и гуарани, судьба победоносного Писарро, несомненно, сложилась бы иначе…»

Индейцы из Пампы не создали ничего, что хотя бы отдаленно могло напоминать высокоразвитую цивилизацию инков. У них не ныло ни владыки-короля — жреца, каким был Инка, ни даже… намека на государственное устройство. Степные кочевники жили отдельными семейно-племенными группами. Объединялись они лишь и случае общей опасности. И больше всего ценили свободу. Вот именно. Безумно любили свободу. Воины и охотники, вооруженные копьями из стеблей прочного и гибкого тростника колигуа или такуара и болеадорес (обшитые кожей три округлых камня, прикрепленные к трем длинным ремням), не падали от страха, услышав «гром», извергаемый белыми пришельцами, и не разбегались и панике при виде «четвероногих и двухголовых чудовищ». Они сражались.

Их раскрученные над головой и метко брошенные болеадорес не только сбивали с ног гуанако — южноамериканского родственника верблюда, не только останавливали на бегу и стреноживали нанду — страуса пампасов, но были также грозным оружием против всадников. Спутанные метким броском болеадорес, лошади падали, и наездникам приходилось становиться пехотинцами.

Легендарный страх не мог родиться на берегах Большой Реки и служить тут оружием белого человека.

Чтобы хорошо это понять, достаточно сопоставить только два исторических факта. Знаменитый конкистадор Франсиско Писарро, начав завоевание империи инков, победил ее в течение нескольких лет[6]. Он умер в Лиме в 1541 году. От империи инков остались к тому времени лишь развалины, побежденный народ уже не оказывал сопротивления. У вод Большой Реки Хуан Диас де Солис первым начал войну с индейцами пампас и гуарани. Сам он погиб в 1516 году. Война же продолжалась не годами и даже не десятилетиями, она тянулась несколько столетий! Эль Ультимо Соберано де ла Пампа, бывший во времена своей молодости грозой белых поселенцев и целых городов, прославленный Номун Кура (на языке индейцев — «Каменная Стопа») умер в… 1910 году. Это не типографская опечатка, я еще раз повторяю: в тысяча девятьсот десятом году. В войне, которая в историю Дргентины вошла под названием Ла Конкиста дель Гран Десиэрто (Завоевание Большой Пустыни)[7], Номун Кура не был побежден, он сам отдался в руки врагов. Он даже получил звание полковника аргентинской армии. В 1910 году над его могилой в патагонском селении Хунин де лос Андес прогремел церемониальный залп. А его сын Альфредо Номун Кура до сегодняшнего дня носит титул лонко-токи, или в соответствии с жаргоном, «импортированным» сюда испанцами из Центральной Америки, касика одного из арауканских племен — мапуче[8], потомков индейцев из Пампы.

Война, разгоревшаяся над Серебряной Рекой, длилась почти четыреста лет.

Но вернемся к Серебряной Легенде. На левом берегу реки испанцы повстречали индейцев гуарани, племя охотников и рыбаков. Тогда коренные жители гораздо доверчивее и дружелюбнее относились к пришельцам, чем потом, и не приветствовали их тучей стрел. Кроме этого они носили богатые украшения из серебра. Количество этих украшений разожгло воображение испанцев. Однако оказалось, что гуарани выменивают ценный металл у какого-то другого племени. Из их рассказов следовало, что племя это обитает очень далеко, в стороне, где заходит солнце, в высоких горах. Гуарани утверждали, что там есть две горы из чистого серебра! Известны были даже их названия: Потоси и Порко. А у подножия этих гор берет начало река[9].

Какая река? Наверное, именно эта, принятая испанцами за море и получившая название Мар Дульсе. Или, быть может, какой-нибудь из ее притоков. Во всяком случае дорога к Серебряным Горам шла по реке.

Обратим внимание на любопытное стечение обстоятельств: Америку открыли в поисках морского пути к сокровищнице пряных корений, империя инков пала, потому что победители прибыли туда в погоне за легендарным сокровищем — золотом, с востока белый человек исследовал и завоевал огромные территории, гонимый серебряной лихорадкой.

Как магнит, действовала Серебряная Легенда.

Можно полагать, что первым покорителем бассейна Рио-де-ла-Плата был Себастьян Кабот[10]. В 1526 году он пустился в плавание к истокам этой реки, к подножию Серебряных Гор. На двух парусниках он поднялся выше места, где сейчас раскинулся второй по величине город Аргентины — Росарио. Здесь он заложил первое поселение — Санти Спиритус. Все больше серебряных украшений видел он у индейцев, Серебряная Легенда получала реальное подтверждение. Кабот плыл дальше.

Из его записок мы знаем, что, преодолевая неслыханные трудности, он достиг разветвления реки и выбрал западный приток. Течение было слабым, по широко разливающимся здесь мутным водам вполне можно было плыть, но на берегах таилась смерть — индейцы и многочисленные ягуары, которых тогда принимали за тигров.

Экипаж косили какие-то неизвестные болезни, страшная жара и то, что в своих записках Кабот назвал «плохим воздухом».

Сейчас мы знаем, что «западный приток», по которому Кабот заплыл столь далеко, — это река Парагвай. Однако для него это была Серебряная Река.

Серебряная лихорадка была такой сильной, что оставила следы даже на первых картах. Парана, Парагвай, Пилькомайо, Берме-хо — все они назывались тогда Серебряными Реками. Даже цепь Кордильеров[11] — Анды — носила название Серебряные Горы.

А один из самых молодых городов Аргентины, менее восьмидесяти лет назад основанная столица провинции Буэнос-Айрес носит имя Серебряного Города — Ла-Плата.

Кабот вернулся в Испанию в 1530 году. Когда он отправился «серебряным путем», экипаж его судов насчитывал двести человек. В конце же путешествия в живых осталось лишь двадцать. Однако они вернулись с серебром, захваченным у гуарани. Серебряная Легенда достигла Европы.

Именно об этих давнишних временах, о легендах Большой Реки беседовали мы в домике профессора Рехневского, в дельте Параны.

Была жаркая, душная ночь. По календарю сейчас ноябрь, в южном полушарии в это время весна. За открытыми настежь окнами, завешанными противомоскитными сетками, — кромешный мрак, наполненный звенящими лягушечьими песнями, словно миллионы крошечных серебряных молоточков ударяли по серебряным наковаленкам. Лягушечий трезвон доносился сверху, так как хористы в отличие от своих европейских родственников располагались на деревьях. Под полом дома протекала река, легкая волна плескалась о порог. Река под полом? Ну да. Так бывает в дельте Параны. Я должен, однако, попросить читателя, чтобы он взял в руки карту этой части Аргентины, и тогда будет легче понять, что такое дельта, или, если угодно, пойма нижней Параны. Станет ясно, что дельта Параны (на некоторых картах это слово пишут с большой буквы: Delta Parana) и дальше, где она сливается с рекой Уругвай и где начинается уже Рио-де-ла-Плата, — все это вместе составляет одно целое, все это и есть начало Большой Реки[12].

Дельтой Параны называется треугольник, образованный тысячью островов и островочков, крупными рукавами реки, каждый из которых представляет собой большую реку, и бесчисленными мелкими рукавами, напоминающими порой просто канавы и канавки. Странно звучат названия этих островов и речных рукавов. Похвальна традиция аргентинской географии, сохраняющей старинные индейские названия на языке гуарани. По рукаву Параны Гуаксу (на языке гуарани это значит «большой») способны проходить океанские суда, десятитысячники идут по нему до самого Росарио; у Параны Мини игирина, как у нескольких Висел, вместе взятых, хотя «мини» означает «маленькая». Парана де лас Паль мае достигает в ширину трех километров. К этому треугольнику добавляется и река Уругвай.

Размеры дельты? Основание треугольника составляет около шестидесяти километров, высота его больше ста двадцати. Дельта доходит до предместий Буэнос-Айреса, а дальше река называется уже Рио де-ла-Плата.

Все острова и островки на Большой Реке сложены из намытого ею ила. Земля тут такая плодородная, что местные жители говорят: «Сунь в псе зонтик, и он зацветет». Острова покрыты буй ной растительностью, на некоторых раскинулись пышные плантации цитрусовых. Когда цветут апельсиновые и лимонные деревья, аромат здесь настолько силен, что иногда вызывает головную боль. Вбитые в землю колья из тополя или вербы уже через двенадцать лет можно… валить и отправлять под пилораму[13].

Но часто, очень часто над островами, над этой плодородной землей, можно проплыть на лодке. В это время из воды торчат только кроны деревьев и дома, поставленные на высоких сваях. Течение рек и речек дельты меняет тогда направление, и сток движется в противоположную сторону.

Наводнения в дельте вызываются отнюдь не дождями. На уровень воды осадки влияют незначительно. Самое существенное здесь — ветер. Особенно сильный восточный ветер и одновременно периодические приливы Атлантического океана. Океанские воды вторгаются тогда далеко в глубь Рио-де-ла Платы; та вначале словно бы задерживает их, а потом сама поворачивает вспять и входит в дельту Параны[14]. Попробуйте вообразить, к чему это приводит. Чтобы ощутить масштаб этого явления, нужно принять во внимание то, что, поворачиваясь вспять, Рпо-де-ла-Плата останавливает течение двух внушительных рек — Уругвая и Параны, которые вместе несут более восьмидесяти тысяч кубометров воды в секунду! А Ла-Плата не только задерживает течение, но и поворачивает его.

Чтобы застраховаться от печальных последствий этих периодических наводнений, дома в дельте Параны строят на высоких сваях.

В ту субботу, приехав из Буэнос-Айреса на неделю к гостеприимному профессору, мы застали остров под водой. Высадиться из моторной лодки на пристань было просто невозможно: над водой едва-едва выступали поручни мостика. Мы пришвартовались к балюстраде веранды, окружавшей дом. Выпрыгивая из лодки, мы одновременно перепрыгивали через порог. Дом был островом на острове. Восточный ветер стих, уровень нагонных вод начинал понемногу опускаться. Утром уже можно будет передвигаться по острову, как положено, на ногах. Но сейчас под полом дома протекала река.

Кто-то назвал дельту аргентинской Венецией. Пожалуй, это сравнение слишком натянутое. Город из камня, и лабиринт зеленых островов. Рафинированная культура, музейное нагромождение шедевров искусства и что-то первобытное с элементом экзотики. Разве это сравнивается?

Автор такого сравнения, видимо, слишком поверхностно был знаком с дельтой, проплыв по ней скорее всего лишь первые двадцать — тридцать километров и полюбовавшись островами, густо застроенными комфортабельными дачными домиками богатых жителей расположенного неподалеку Буэнос-Айреса. Здесь курсируют моторные лодки, речные трамваи, на островах расплодились спортивные клубы и отели-пансионаты. На моторках по каналам снуют здесь пекари, молочники, мясники и другие лавочники. Каждое утро специальная моторка собирает ожидающих на мостках одетых в белые костюмчики ребятишек и отвозит их в школу. По дельте плавает на судне даже плавучая церковь.

Но дальше, в верховьях дельты, иная жизнь, иной мир. Достаточно проплыть два часа на быстроходной моторке, потом свернуть в один из сотен боковых рукавов, заменить моторку на утлый челнок, с багром провести его по прогибающемуся ковру из водяных лилий, продраться, работая длинным веслом, через бескрайние заросли аира, и… тогда увидишь настоящую дельту. Время здесь отступило на десятки, а может, и на сотни лет. Жизнь течет тут медленно, как эта ряской покрытая вода поймы. Через зеленые густые заросли кустарников нельзя пройти без помощи мачете, которым прорубают тропку. След человека встречается редко. Ранчо островитянина (стоящее на сваях млн на высоких пнях, крытое аиром сооружение с плетенными из тростника и обмазанными илом стенами) напоминает больше всего гнездо огромной птицы. Язык островитян понимаешь с трудом: это забытый уже в других местах диалект, в котором сплошь да рядом встречаются выражения из языка гуарани.

Чем живут островитяне, чем они занимаются? Ну, да, рубят деревья и сплавляют их на лесопильные заводы, рыбачат, ставят в только им ведомых местах хитроумные ловушки на выдр и нутрий. Здесь, в этой дикой дельте, еще можно поохотиться на капибару[15], на языке гуарани называемую карнипхо (южноамериканского грызуна величиной с хорошего кабанчика), и наслушаться историй из прошлых дней о встречах и поединках с огромным ягуаром.

Невелики потребности у этих «земноводных» людей, проводящих больше времени в лодках, чем на ногах. Появляясь в нижней, «цивилизованной» дельте, они привозят на продажу рыбу, древесину, шкурки нутрий, корзины из аира, а покупают соль, йербу для приготовления напитка йерба мате, керосин… С голоду на островах не умирают: река прокормит.

Домик профессора находится между цивилизованной частью дельты и дельтой «настоящей», на границе двух миров. Пятеро друзей, собравшихся тут в эту весеннюю ночь, представляли довольно своеобразную компанию.

Хозяин, крупный ученый, известный бактериолог, был одной из самых ярких личностей, какие мне доводилось встречать в жизни. Поляк, родившийся на Мадагаскаре. Детство провел с отцом, инженером-изыскателем, в Патагонии. Закончил два аргентинских высших учебных заведения, член Медицинской Академии, преподаватель университета, директор Бактериологического института. Внешний вид? Рост — два метра, льняного цвета густая, торчащая ежиком шевелюра, желтые кошачьи глаза, огромный носище и еще большее чувство юмора. Неиссякаемая энергия и жизнерадостность. Ведет двойную жизнь: пять дней в неделю посвящает изнурительной научной работе, а субботу и воскресенье всегда отдает дельте, «дикому бытию»; в эти дни он ведет вольное существование островитянина. Может быть, именно из-за этого он, живя седьмой десяток лет, так молодо выглядит?

Хуан — старший офицер морской префектуры, то есть отрядов пограничной охраны на водных путях. В шутку мы звали его царем и богом дельты, так как властью он пользовался немалой. Однако сейчас, во время отпуска, в своих потрепанных шортах и распахнутой сорочке он ничем не напоминал человека, занимающего столь высокий пост, а был попросту компанейским парнем.

Рубен — механик, владелец какой-то необыкновенной гоночной моторки.

Викторио — единственный настоящий островитянин среди нас. Здесь, в дельте, он родился, женился и живет с многочисленным семейством на разваливающемся ранчо по другую сторону острова. Нынче, привлеченный светом в окне, он проплыл над островом в своем каноэ и присоединился к нашей компании.

Ну и я, пятый.

Я так подробно рассказываю о дельте и своих друзьях, потому что именно тут, в их обществе возникла идея, давшая начало моему Большому Приключению.

Хуан кончил свой рассказ о Серебряной Легенде, о первых плаваниях по Большой Реке. На стене, освещенной керосиновой лампой, висела большая карта. Она включала северную часть Аргентины, Парагвай, Уругвай и юг Бразилии. Словно гигантская змея, пилась по ней жирная извилистая линия реки Параны. Хвост змеи пропадал где-то в беспредельности Бразильского плоскогорья, а треугольная голова уткнулась в обозначенный кружком Буэнос-Айрес.

— Парана! Большая Река… — вздохнул я мечтательно.

— Одна из самых больших в мире, а после Амазонки — самая большая река Южной Америки, — уточнил Хуан.

— А знаете, что означает слово «Парана»? — спросил я.

Никто этого не знал.

— «Парана» на языке гуарани значит «родич моря». Здорово?..

Воцарилась тишина. Аргентинцам не очень нравится, когда гринго знает об их стране больше, чем они сами. Подойдя к карте, я провел пальцем по извилинам реки. Сперва Парана течет приблизительно на юг, потом круто поворачивает на запад, затем снова на юг, пока наконец плавной дугой не устремляется к востоку. В верховьях это территория Бразилии, здесь на карте обозначены водопады, целый каскад водопадов. В месте стыка границ трех государств — Аргентины, Бразилии и Парагвая — Парана принимает в себя воды еще одной могучей реки — Игуасу. Да, конечно, как раз где-то поблизости находятся знаменитые водопады с тем же названием. Сама Игуасу, так же как альто Парана, или верхняя Парана, течет по территории, обозначенной на карте словом «сельва» (это тропические влажные леса).

— Величественная река! — заметил я, прерывая молчание. — Неплохо было бы… спуститься вот по этой части Игуасу, а потом по Паране. До Буэнос-Айреса. В общей сложности путь составил бы около двух с половиной тысяч километров. Не так ли?

— Дорогое удовольствие, — возразил первым Рубен. — Не говоря уже о реке Игуасу с ее водопадами, даже сама Парана… Моторная яхта с каютами обойдется недешево. Горючее для двигателя тоже потребует денег. А эти — погляди-ка, даже на карте они обозначены — быстрины, потом пороги Апине? Придется нанять опытного лоцмана, без него тут не обойдешься. В общем на все это уйдет целое состояние!

— Но я и не думал о моторной яхте. Мне хотелось бы попробовать спуститься на своей байдарке.

Все повернулись ко мне как по команде. Они знали мое «судно» — резиновую разборную двухместную байдарочку. Знали, что я держу ее… под кроватью, что несколько раз я брал ее с собой в Патагонию, где во время конных поездок от озера к озеру прикреплял ее к седлу. У них было для нее даже шутливое название— бихо, что означает «козявка». И вот, подумать только, на пей совершить плавание по Паране!

Рубен от волнения даже стал заикаться:

— Неужели… ты будешь в ней спать… спать месяцами? Ярара… знаешь их… этих змей? Якаре — кайманы[16]? А… а водовороты — ремолинос?..

Хуан, как и надлежало начальнику пограничной охраны, сразу же напомнил, что речь идет о пограничных реках, протекающих в лесных дебрях. Что это естественная дорога, по которой убегают бандиты и всевозможные личности, преследуемые законом. Из Аргентины в Парагвай и наоборот. Из Бразилии к нам и наоборот. И что…

Викторио примиряюще поднял руки и бросил весомое слово:

— Москиты! Дон Виктор! Попробуй-ка так, как ты сейчас стоишь, в одних плавках, выйти на веранду. Если вытерпишь там полчаса, выбирай любую из моих лучших удочек. Я подчеркиваю: это здесь, в дельте. А что же там, на альто Парана?!

Профессор корчился от смеха на тахте.

Все говорили одновременно. На мою бедную голову обрушилась лавина всевозможных предостережений насчет реальных и надуманных тропических напастей.

Я пробовал защищаться, напомнил, что у себя на родипе, в Польше, еще перед войной, в студенческую пору, именно на байдарках я исходил все мало-мальски значительные реки и что я даже завоевал рекорд по числу проплытых километров. Этот довод был встречен язвительными насмешками. В Польше? В Европе? Но не в тропиках же! Не на альто Парана! Парана! Парана!

Кто-то справедливо заметил, что ведь в одиночку я не поплыву и что наверняка мне не найти спутника для такого путешествия. И что другого такого локо встретить трудно. Именно тогда было произнесено слово «локо», или попросту безумец.

Наконец мне все это надоело, и я выступил с пламенной речью:

— Вы отвратительные обыватели! Тоже мне спортсмены воскресного дня! Островитяне… моторизованные! Без бензинового смрада, без холодильника, без удобной кровати вы свою жизнь не в состоянии представить. Пугаете меня тем, чего сами не испытали.

Слушайте, я не только поплыву, не только не дам всем гадам пожрать себя, но и появлюсь здесь, у этого домика, день в день и час в час, о котором заранее объявлю. Готов держать пари…

— Пари! — Хуан сорвался с места, словно выброшенный пращой, схватил мою ладонь и уже не отпускал ее. — Пари! Принимаешь пари?

— Принимаю!

— Пари на ящик шампанского! На двенадцать бутылок… французского шампанского! Согласен?

Дело принимало серьезный оборот. Для моего кармана — это риск солидный. Хуан все еще не выпускал моей руки. Я предложил дополнительное условие:

— Видите ли, там, в верховьях, в сельве, на быстринах и водопадах, мне думается, очень здорово и очень интересно. Но вместо того чтобы в свое удовольствие охотиться и рыбачить там, я должен быть рабом пари? Спешить как сумасшедший, чтобы заполучить дурацкий ящик с шипучкой? Тогда вы и в самом деле имели бы право назвать меня безумцем! Предлагаю вот что: на Игуасу и верхней Паране я буду хозяином своего времени, буду плыть столько, сколько мне надо, и задерживаться там, где и когда захочу. А доплыв до средней Параны, до города Корриентес, допустим, я отправлю вам телеграмму, сообщив день и час, когда прибуду сюда. Чтобы у вас было время заморозить эту шипучку! Мы разопьем ее здесь, и я уверен, что за ваш счет. На такое пари я готов. Тогда будет и путешествие и спортивный рекорд.

Профессор выпрямился во весь свой двухметровый рост и с серьезной миной разнял наши руки. Пари было заключено.

И тогда, наклонившись и глядя на меня прищуренными желтыми глазами, хозяин процедил по-польски:

— Сказано — сделано!

— Сказано, профессор, и будет сделано!

До самого утра я не мог заснуть. Голова была полна раздумьями и заботами, связанными с намеченным путешествием. Следовало поторопиться: кончался ноябрь, а самый неприятный, самый жаркий месяц там, под тропиком, — это январь.