Жизнь Большой Реки

МОЖЕТ ЛИ БЫТЬ ЗМЕЯ ВОЛОСАТОЙ?

НЕПРОШЕНЫЕ НОЧНЫЕ ГОСТИ НА ОСТРОВЕ. — С ОПАСНОСТЬЮ НАДО ВСТРЕЧАТЬСЯ ЛИЦОМ К ЛИЦУ. — ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ О ФАНТАСТИЧЕСКИХ ЗМЕЯХ И СОВЕРШЕННАЯ МНОЮ ОШИБКА. — ДУЛО РЕВОЛЬВЕРА В КАЧЕСТВЕ АРГУМЕНТА, ПОДТВЕРЖДАЮЩЕГО СУЩЕСТВОВАНИЕ ВОЛОСАТОЙ ЗМЕИ

Граница проходит по стрежню реки. Само собой разумеется, это чистая теория, так как кто же на альто Парана будет обращать внимание на такие вещи? Однако в соответствии с буквой закона струп течения определяют государственную принадлежность островов: те из островов, что по правой стороне от стрежня, парагвайские. Речные люди, к каким теперь принадлежим и мы, относятся к этому равнодушно. И те и эти острова покрыты лесом, и те и эти во время наводнений представляют собой лишь группы деревьев, торчащих прямо из воды.

Выбирая место для лагеря, мы обращали внимание лишь на то, чтобы оно было удобным и живописным. Нас не волнует даже то, что про некоторые парагвайские острова ходит злая слава.

Мы на одном из них. Остров как остров — большой, заросший лесом. Вдоль воды тянется каменисто-песчаный пляж, доходящий до высокого крутого обрыва. Наверху — лесная чащоба. Безлюдье. До противоположного парагвайского берега около километра довольно спокойной воды. Там сельва, и тоже не видно следов человека. Очень понравилось нам это место. Однако, остерегаясь неожиданного подъема воды в реке, мы на всякий случай поставили палатку над обрывом, на полянке среди зарослей. Байдарку на всякий случай мы тоже втащили на обрыв и спрятали в кустах. Через чащобу с внутренней части острова никто к нам не проберется, и со стороны реки, то есть с парагвайского берега, нас тоже никто не увидит. На пляже всегда легко набрать сухих веток, по этому мы разожгли там костер, быстро приготовили и съели ужин, а потом, оставив лишь посуду, которую решили вымыть утром, вскарабкались по осыпи на гору спать.

Но нам что-то не спалось. Ночь была темная, безлунная, наполненная пением цикад. Раздетые донага, мы лежали в палатке, защищенные надежной противомоскитной сеткой, и лениво перебрасывались словами. Покой. Два Робинзона на необитаемом острове.

Вдруг в звучное пение цикад вплелись другие звуки: что-то захлюпало, стукнуло, задребезжал металл. Совсем рядом, прямо под обрывом, почти у нас под ногами. Чутко прислушиваемся. Какие-то приглушенные голоса… На острове кто-то есть!

Быстро облачаемся в «подходящую одежду» (пижамы, высокие сапоги) и тихонько вылезаем из палатки. Осторожно выглядываем из-за кромки обрыва. При свете звезд внизу виднелась длинная лодка, из которой выпрыгивали люди. Я считал их: один… два… четыре., восемь. Восемь человек высадились на берегу, неподалеку от погасшего костра и оставленной посуды.

Они выгружали что-то тяжелое, какие-то мешки и тихо переговаривались. Сверкнул свет электрического фонаря. Раз, другой. Ого, из черной стены противоположного берега ответил огонек. Лодка отошла почти беззвучно и растворилась во мраке. На пляже, под нами, остались пять незнакомцев.

Остатки сна испарились без следа. Такого рода ночной визит никак не относится к разряду приятных. Жизнь на верхней Паране подчиняется своим неписаным правилам. Среди важнейших из них — настороженное недоверие к встречающимся людям, пока не выяснишь, кто они. Образно говоря, смотри в оба! Мы не были так наивны, чтобы считать ночных гостей мирными рыбаками. В памяти у нас еще свежи были рассказы о недавнем нападении грабителей на усадьбу жившего на берегу колониста.

Нас двое, а их пятеро — соотношение явно не благоприятное. Пока у нас то преимущество, что мы их видели, а они нас нет. Но в любой момент они могли натолкнуться на оставленную нами посуду, на теплый еще, должно быть, пепел…

Следовало воспользоваться временным преимуществом и как можно быстрее выяснить, в чем дело, чтобы попробовать стать хозяевами ситуации. Несколько фраз шепотом на ухо друг другу — и план у нас готов. Вицек останется наверху у края обрыва, вооруженный карабином и дальнобойным револьвером. Подстраховка, о которой не подозревает возможный противник. С заряженным пистолетом в правом кармане пижамной куртки я сбежал на берег реки. Делая вид, что ничего не подозреваю, я стал разгребать погасший костер. Разгребал его левой рукой, а правую не вынимал из кармана, держа указательный палец вдоль пистолетного ствола, а средний — на курке. Таким образом, в случае необходимости я мог сделать относительно быстрый и меткий выстрел.

Мое появление было для наших непрошеных гостей неожиданностью. Воцарилось длительное, напряженное молчание. Как ни в чем не бывало, весело посвистывая, я собирал разбросанную посуду. В конце концов от их группы отделилась фигура:

— Что ты делаешь на этом острове?

Резкий тон и обращение на «ты» мне не понравилось. Тем не менее я ответил спокойно:

— Ловлю рыбу. — И поинтересовался беззаботно: — А вы? Тоже рыбаки?

Наивный вопрос вызвал общее веселье. Подошли еще люди.

— Ты здесь один?

— Нет. Нас несколько человек. Я как раз жду друзей. Они уплыли недалеко, вверх по реке. Скоро вернутся.

— Не будь виво! И не лги. Никого тут нет.

Использованное в этой ситуации словечко «виво» имеет оттенок пренебрежения и означает что-то среднее между «ловкачом» и «проходимцем». Как мне следовало отреагировать? Я стал смеяться и, подыгрывая их тону, предложил:

— Че, мучачос! Эй, ребята! Может быть, мы выпьем мате? У вас есть йерба? У меня даже спичек нет, промокли…

Удивленные внезапным предложением, они немного потоптались на месте, пошептались, но в конце концов один из них направился к мешкам, порылся в них и вернулся, неся йербу и все остальное, что полагалось. На золе нашего костра разожгли новый огонь, в нашем чайнике поставили воду. Ожидая, все расселись вокруг огня. Естественно, я присоединился к честной компании, но все же остался стоять, бесцеремонно и беззаботно, с рукой в кармане. Встал я так, чтобы никого из них сзади не было, стремясь иметь безопасный тыл.

Разговор не клеился. Они все время возвращались к теме: что я здесь делаю и почему один. Разумеется, я стоял на первоначальной версии: с минуты на минуту должны прибыть мои друзья. Я старался говорить погромче, чтобы Вицек, лежавший над обрывом, не только хорошо слышал меня, но и мог ориентироваться в развитии ситуации.

Мне очень не понравилось то, что незнакомцы разглядывали окрестности. Видимо, не веря мне, они пытались решить загадку: откуда взялся на этом безлюдном острове странный гринго в пижаме, с кучей посуды, разбросанной по пляжу? Когда они шептались друг с другом, я боялся, что они собираются обыскать окрестности, что в любой момент кто-нибудь из них может вскарабкаться на обрыв и…

Вода закипела, заварили йербу, сосуд пошел по кругу. Я брал его левой рукой и ею же возвращал, выпив. Я ведь мог быть и левшой…

Чтобы переменить тему разговора и избежать настойчивых расспросов, я стал рассказывать про то, что встретил ярару и что змея даже укусила меня, но спасло голенище сапога.

— Вот этого сапога…

«Змеиная тема» на берегах Большой Реки всегда актуальна. Змей все боятся, змея — это бедствие, недаром о них тут ходит множество леденящих кровь слухов.

Не удивительно, что и моя историйка тоже всех заинтересовала. Посыпались вопросы: какой величины была змея? Справился ли яс нею и убил ли? Где это случилось?

Именно это взволновало их больше всего: где это случилось? Змея, естественно, была «страшная», она бросилась на меня и укусила, потом бросилась еще раз, но я убежал. Где это случилось?

Я здорово приврал, но зато, показывая на заросли, где стояла в укрытии наша палатка, мог быть теперь почти уверен: никто из них в темноте не отважится взобраться по обрыву. Они убеждены, что там затаилась ярара.

Мой рассказ о встрече со змеей послужил началом оживленного разговора. Исчез резкий тон настойчивых расспросов, сгладилось недоверие, мате мне подавали в соответствующей очередности. Я чувствовал себя почти как в кругу знакомых.

Живописно рассевшаяся вокруг костра компания буквально соревновалась в рассказывании жутких баек о змеях. Это было крайне забавно, и, стоя над ними, я не только слушал, но и участвовал в «дружной» беседе, которая велась все с большим пылом. Змеиный яд уже умерщвлял в мгновение ока («Не успел даже вскрикнуть и упал замертво!»), как на дрожжах росли размеры встречавшихся змей, а отвага и изворотливость героев встреч со змеями была беспредельной.

Один из незнакомцев обрисовал свою встречу со змеей, которая, по его словам, была чудовищной помесью коралловой змеи и гремучей. Вся компания затаив дыхание слушала рассказ о страшилище почти трехметровой длины, покрытом бело-красно-черной кожей, с хвостом, который заканчивался… погремушкой. Рассказчик уверял, что грохот был слышен по крайней мере за полкилометра. Он ехал тогда верхом, и страшилище молниеносно бросилось на всадника:

— Я успел уклониться. Только благодаря этому я сейчас сижу с вами. Змея перескочила через меня, пролетела над лошадью.

И тут я сделал ошибку: подверг его слова сомнению. Имея большой опыт и немалые познания по части этой южноамериканской напасти, я стал объяснять невозможность скрещивания двух совершенно различных видов змей. Заявил, что «прыжки» змей следует отнести к категории побасенок.

Мои научные рассуждения были встречены глухим молчанием, в котором почувствовалось недовольство. Спустя недолгое время кто-то недоброжелательно спросил, неужели я, гринго, никогда не слышал о змеях, кусающих свою жертву ядовитым зубом на конце хвоста? Потому что-де он сам, своими руками, после схватки — тут следовал драматический рассказ о ней — освободил человечество от этого ужаса! Но змея к тому времени произвела страшные опустошения в окрестностях.

Я вторично совершил ошибку: снова возразил, снова стал доказывать.

Объясняю, почему я называю это ошибкой: одно дело — не поверить, усомниться в достоверности того или иного факта дома, у камина, и совсем другое — на острове, где-то на верхней Паране, беседуя со случайно встретившимися людьми. Сейчас-то я знаю, что так поступать нельзя.

Когда третий из них начал рассказывать о своем приключении, глаза слушателей были устремлены… на меня. Они смотрели выжидающе и недоброжелательно. Должен признать, что эта история классом была выше предыдущих. Ее автор был настоящий артист. Как красочно описал он свое спасение на хребте мчащегося как ветер коня и гнавшуюся за ним ярару! Разумеется, змея была длиной в несколько метров, а толщиной «со ствол старого лопахо». Но самое интересное, что на ней была шерсть… как у тигра!

Эта змея, покрытая мехом, настолько потрясла меня, что я отреагировал самым глупым образом (во всяком случае при сложившейся ситуации): рассмеялся во весь голос. Все молча смотрели на меня. Смеялся только один я.

Герой истории не спеша поднялся, перешагнул через костер и встал передо мной. Он стал говорить медленно, цедя слова, омерзительно слащавым, почти ласковым голосом, в котором, однако, проскальзывали нотки сдерживаемого бешенства:

— Так что? Так ярара не может быть покрытой шерстью? Так, значит, я лгу?

Я молчал. Он сделал еще полшага в мою сторону. Слегка пригнувшись, сжавшись, он стоял так близко, что почти касался меня. Я чувствовал его горячее дыхание, мы смотрели друг другу в глаза:

— Я спрашиваю: так, значит, я лгу?

Быстрое движение его руки, и… я ощущаю, как к животу прижимается револьверный ствол.

— Говори, проклятый гринго. Может змея быть волосатой? Да или нет?!

У костра никто не шевельнулся. Все словно бы застыли в ожидании.

Я знаю, что самые ученые академические диспуты можно вести до бесконечности, так и не приходя к согласию. Однако в нашем случае оригинальную разницу в мнениях нужно было ликвидировать как можно быстрее. Аргумент, прижатый к моим ребрам, был довольно весомым. Игра не стоила свеч. Наверняка не стоила, пусть даже проклятая ярара будет представлена волосатой, как сам дьявол!

На этот раз я не сделал ошибки, не выстрелил. Просто молниеносно выдернул ладонь из кармана и… высоко поднял обе руки. Пустые. С широко расставленными пальцами. И стал… смеяться. Хохотал как помешанный, не в силах остановиться, так что слезы выступили у меня на глазах. Самым странным было то, что смеялся я совершенно искренне. Слишком уж была глупая ситуация. Лишь бы только скрывавшийся наверху друг сохранил выдержку.

Я стоял с поднятыми руками. Ствол револьвера все еще давил в живот:

— Ну, говори же наконец! Я лгун, да?

На этот раз он крикнул. Я стократно предпочитал крик слащавым словам, процеженным сквозь зубы. Несмотря ни на что, в нем слышалась нерешительность, моя реакция, по-видимому, поразила противника, он ничего уже не понимал.

— Ну что ты! — пробормотал я сквозь смех. — Разумеется, ярары бывают волосатыми. Я сам даже одну такую змею убил. У нее были такие лохмы, что пришлось остричь шкуру.

— Не лги, гринго! — рявкнул кто-то у костра.

Я медленно опустил руки и с оскорбленной миной резким топом бросил в сторону сидящих:

— Кто это сказал? Пусть повторит!

А потом обратился к верзиле с револьвером:

— Видишь? Они не верят нам!

Я выиграл партию: рука с револьвером опустилась. Мы вернулись к питью мате.

В ту ночь я наслушался самых удивительных историй. Я уже не протестовал, не спорил. Наоборот, поддакивал и время от времени добавлял, так сказать, жару в огонь. К тому времени я уже сидел у костра. Забава была преотличная. Разумеется, я так и не узнал, что это за люди и что привело их ночью на остров, но и меня перестали спрашивать, кто я такой и куда делись мои товарищи. Одно из правил поведения на Большой Реке — будь тактичным — стало теперь обязательным для обеих сторон.

Задымилась река, над ней поднялся густой предрассветный туман. Издали послышался тихий плеск весел. Все у костра повставали. Мой недавний противник хлопнул меня по плечу и сказал без церемоний:

— Слушай-ка, гринго! Давай проваливай. Тут тебе нечего делать, не на что смотреть, И знаешь… держи язык за зубами!

На прощание я пожелал им успеха:

— Quo vaya bien, amigos![35]

Уходя, я весело посвистывал и ни разу не обернулся. Не стоило удовлетворять свое любопытство ценой установленных «хороших отношений».

Когда я вскарабкался на обрыв, сквозь туман уже просвечивало солнце. На пляже было пусто. Ни людей, ни лодок, ни тюков. Куда-то уплыли. А то, что вместе с ними уплыла паша посуда и любимый чайник, — это уже печальное доказательство того, что незнакомцы не выдержали стиля до конца. Вицек рассказывал мне потом, что видел, как они собирают посуду, и в душе чертыхался. Но что он мог сделать? Отправился спать. Когда я вернулся, он храпел в палатке.