Жизнь Большой Реки

КОМПАДРЕ И ОХОТА НА ИГУАСУ

СЕЛЬВА ПРЕГРАЖДАЕТ ПОДСТУПЫ К РЕКЕ ИГУАСУ. — КОМПАДРЕ И ЕГО ЛЕСНОЕ РАНЧО. — ДОМАШНЯЯ ЗМЕЯ. — ОХОТНИЧЬИ СОБАКИ. — БРАЗИЛЬСКИЙ КАБОКЛО БОРТНОВСКИЙ. — У НОЧНОГО КОСТРА В СЕЛЬВЕ. — ОХОТА НА РЕКЕ

Помехи вначале всегда сулят хороший конец. Не огорчайся, Виктор!

Таково было отношение Винцентия к многочисленным неожиданным трудностям. И в самом деле, ситуация была невеселой.

Во-первых, мы не нашли реки Сан Антонио, так внушительно изображенной на картах и обещающей увлекательное путешествие через сельву к верховьям Игуасу. Этой реки фактически не существовало. Мы, правда, добрались до ее русла, которое представляло собой извилистый мрачный зеленый туннель в лесной чаще, но… воды там не было. Вместо реки мы увидели жалкий ручей, сочащийся среди подмытых корней, торчащих валунов и гниющих по валенных стволов. Человек, которого мы там встретили, объяснил лаконично: — Лето, засуха… Зимой, о, зимой тут большая река!

До зимы было далеко. А пока даже на байдарке по этому ручью плыть было нельзя. Мы вычеркнули из наших планов Рио Сан Антонио и решили двигаться через сельву к северу, до самого берега Игуасу. Но тут возникло другое препятствие: с юга, то есть с аргентинской стороны, девственный лес оказался непроходимым. Не говоря уже о какой-либо дороге, тут даже тропы не было прорублено! А расстояние, отделявшее нас от реки, составляло несколько десятков километров.

Пожалуйста, не удивляйтесь, что, рассказывая об этом районе, я употребляю слова «девственный лес» или местное название «сельва». В польском языке нет слова для точного обозначения той разновидности тропического леса, которая типична для южной Бразилии, юго-восточной части Парагвая и именно для Мисьопеса — бассейна верхней Параны и Игуасу. Я охотней всего использовал бы для описания его прозаическое слово «матрац», так как здешняя сельва[19] напоминает именно плотно набитый матрац. Необыкновенная путаница кустарников, крон деревьев, густой сети свисающих лиан и стремящихся к солнцу стволов образует препятствие, которое можно преодолеть лишь с помощью мачете, вырубая для себя дорогу буквально шаг за шагом. Даже в солнечный день свет не проникает в глубину леса, здесь царят вечный зеленый полумрак и влажная духота, насыщенная сладковатым запахом гнили и беспокоящим ароматом цветов-паразитов. Чащоба такая, что отжившие свой век лесные гиганты не валятся на землю, а продолжают стоять, поддерживаемые сплетением стволов и лиан, и так гниют, пока не превратятся в труху. Ветер не прорывается в глубь сельвы, разве что шумит в самых высоких кронах. Внизу же кладбищенская тишина.

_{ДОРОГИ В ПРОВИНЦИИ МПСЬОНЕС ЧАСТО ИДУТ ЧЕРЕЗ ПРОСЕКИ, ПРОРУБЛЕННЫЕ В ГУСТЫХ ЗАРОСЛЯХ БАМБУКА «ТАКУАРЕ»}

Сельва по берегам Игуасу в описаниях выглядит красиво. Точно так же, как красив цветок орхидеи в витрине цветочного магазина. Одпако в действительности сельва — это враг, с которым человек ведет беспощадную войну, чтобы завоевать землю, здешнюю плодородную красную почву[20]. На юге и в центральной части штата Мисьонес люди одержали победу. Со сверхъестественным трудом они освоили этот зеленый матрац. Но на севере, вплоть до берегов Игуасу, рука человеческая не касалась сельвы. Еще в на чале нынешнего столетия власти Аргентинской республики решили сделать эту часть девственного леса заповедной. Декретом всякое заселение ее было запрещено. Сейчас эта территория называется национальным парком, но, кроме названия, ничто тут не напоминает парка. С доисторических времен и по сегодняшний день существует ла сельва вирген — «девственная сельва» — вдоль всего аргентинского берега Игуасу вплоть до больших водопадов.

Именно это было для нас вторым непреодолимым препятствием. Однако мы не собирались сдаваться. Если нельзя добраться с аргентинской стороны, попробуем это сделать с бразильской. И вот мы оказались в порту Игуасу. Это не только единственный порт на этой реке, но и место перехода на бразильскую сторону. Трудностей при переходе, а точнее, переплыве границы не было никаких. Полученное от Хуана «рекомендательное письмо» пограничной охране действовало, словно волшебная палочка. На границе нам даже почистили оружие. Мы переправлялись на лодке, взяв с собой пока лишь самые необходимые вещи: оружие, палатку, фотопринадлежности.

Во время моего предыдущего пребывания в Бразилии, как раз в этих краях, я познакомился с несколькими семьями польских колонистов. Особенно я подружился с Ежи Л., и вот сейчас мы направились к нему.

После радостных приветствий, выпив по традиционной чашечке йербе мате, я выложил Ежи причину нашего неожиданного плавания. Мы хотим оказаться на берегу Игуасу выше Больших Водопадов и спуститься по течению, которое, видимо, не очень сильное, до самого устья Сан Антонио. Таким образом, мы познакомимся с этим водным путем, хотя и пройдем его в направлении, противоположном тому, что мы замышляли. А прежде всего мы хотим поохотиться. Вечером Ежи созвал в своем ранчо «военный совет». Кроме сыновей и зятя он пригласил двух охотников. Еще раз подтвердилась старая истина насчет того, что самый ценный опыт приобретается на собственной шкуре. Мы узнали, что охота — как в здешних местах, так и по берегам Игуасу — возможна лишь с собаками. И разумеется, с собаками, специально обученными. Собак у нас не было. Не было их и ни у кого из присутствующих. Но даже если каким-то путем нам удалось бы их заполучить, мы все равно не могли бы с ними охотиться. Охотники тут возят собак на лодке и спускают с лодки.

Собаки в разборной байдарке… Исключено! Кто-то предложил несмело:

— А что, если направить их к компадре?

Воцарилась неожиданная тишина, а потом все сразу начали громко говорить по-португальски. Мнения, судя по всему, были противоречивыми. Мы ничего не понимали. Наконец слово взял хозяин:

— Компадре? Что ж, можно попробовать. Правда, он живет далековато, выше по реке, по лесной дорогой до него можно добраться относительно быстро. Часть пути придется пройти тропой. Но зато у компадре есть и подходящие лодки, и самые лучшие собаки, каких только я видел.

— Кто такой компадре?

_{ЖИЛИЩЕ ЛЕСНЫХ ЛЮДЕЙ В СЕЛЬВЕ}

Ежи посмотрел на меня так, будто я в чем-то допустил промашку.

— Компадре — это попросту компадре. По-нашему это значит «кум». Немножко странный он, надо признать, человек. Он ни с кем не поддерживает контактов. Иногда появляется в селении Фос де Игуасу, продает там шкуры и снова исчезает на долгое время. Но какой это охотник! Только трудно вам будет с ним договориться. Может быть, ты с ним отправишься, Янек? Он тебя любит. Если вы в самом деле намереваетесь поохотиться, вам лучше отказаться от байдарки. Во время охоты руководить и приказывать будет компадре. Останетесь довольны.

На Следующий день мы выехали на «джипе»: я, Вицек, сын Ежи Янек и охотник-бразилец. После двух часов довольно лихой езды мы распрощались с машиной и шофером. Весь багаж — на плечи и двинулись по узенькой тропинке — пикаде. Из зеленого полумрака мы вышли на освещенную поляну. На противоположи ной ее стороне серебрилась Игуасу. Мы добрались до цели.

На поляне — ранчо, самое удивительное, пожалуй, из тех, какие мне доводилось видеть. Стены довольно большой постройки, сложенные из почти неотесанных бревен, казались ажурными.

В них было больше щелей, чем дерева. Крыша — настил из бамбука и пальмовых листьев — выступала далеко за стены. Пола в помещении не было, его заменял просто утоптанный грунт, такой же, как и вокруг дома. Неподалеку на столбах сушилось множество рас- тянутых шкур животных.

Выходя из лесу, мы принялись громко хлопать в ладоши. Это своеобразный ритуал в интериоре — во внутренних районах страны. Таким способом хозяина уведомляют, что идут гости и что-у них нет злых намерений. Затем следует остановиться на приличном расстоянии и подождать, пока хозяин выйдет и пригласит приблизиться или войти в дом. Без разрешения лучше не подходить к дому. Непрошеный гость может быть встречен… свинцом. Таков неписаный закон интерпора.

Из-за угла выглянула женщина, что-то крикнула и сразу же исчезла. Я успел только заметить, что у нее очень темная кожа. Наблюдение это сделать было нетрудно, так как всю ее одежду составляло что-то вроде юбчонки вокруг бедер. Крик женщины всполошил кучку занятых чем-то во дворе детей, с полдюжины шоколадного цвета голышей. С визгом, сшибая друг друга с ног, они ринулись к двери и в мгновение ока исчезли. Мы ждали, оставаясь на месте. Это продолжалось довольно долго. Янек успел сообщить мне:

— Это его жена. Местная, из леса.

Наконец на пороге, если у этого дома вообще был порог, показался хозяин. Он не выходил из дома, приглядываясь к нам издалека.

— Компадре! Салуд! — крикнул Янек.

Еще секунда, и компадре кивком головы дал нам знак о том, что мы можем приблизиться. И сам пошел навстречу. Янеку он пожал руку и долго хлопал его по спине. Нас рассматривал молча, словно оценивая. Только потом он протянул руку. Ладонь у него была сильная, мужская. Манера подавать руку, обмениваться рукопожатием говорит мне о многом. Компадре мне понравился. Янек представил нас коротко: «Мне амигос» (мои друзья), и ничего больше.

Возраст хозяина определить было трудно, может быть, сорок лет, а возможно, и значительно больше. Это был крепко сложенный мужчина с внушительной фигурой. Чисто выбритый, с черной взлохмаченной шевелюрой. Разговаривая, он пристально смотрел в глаза, и в его взгляде было что-то странное, беспокоящее. Я несколько иначе представлял себе этого охотника, «дикого лесного человека». На спокойном, словно застывшем в напряженном ожидании лице ни капли загара. К нам он обращался по-испански. Я не удивлялся этому: в пограничных районах знание соседнего языка не редкость. Но меня поразила правильность, я даже сказал бы изысканность его испанского языка. Одет он был в старую, рваную хлопчатобумажную рубаху, выпущенную поверх столь же рваных, но чистых полотняных штанов, на ногах — высокие сапоги с широкими голенищами.

Войдя после его приглашения в ранчо, мы первое время несколько беспомощно озирались по сторонам: переход от яркого света к полумраку был чересчур резким.

— Садитесь, кумовья, — предложил хозяин, пододвигая лавки и какие-то причудливо изогнутые стулья. На одном из них в углу помещения лежало что-то длинное и черное. Я принял это за подушку, но, когда компадре поднял стул, подушка ожила. Сброшенная на пол, она раскрутилась и оказалась солидных размеров змеей, которая, неуловимо быстро извиваясь, исчезла в темном углу. Спустя минуту у нас над головами что-то зашелестело: черная змея обвилась вокруг потолочной балки и замерла.

Впечатление от этой картины было ошеломительным. Паническая реакция Вицека и моя вызвала смех не только у компадре, но и у наших спутников. Корчась от смеха, они веселились, словно малые дети.

Это была ньяканинья длиной около трех метров, змея неядовитая, разумеется. Более того, весьма полезная. Ньяканинья необычайно подвижная, она проворно взбирается на деревья и прекрасно плавает. Она великолепный охотник, причем охотится и на других змей. И прежде всего, как уверяют местные жители, на ядовитых, так как она более быстрая и ловкая, чем они, и превосходит их размерами. Поединки обычно кончаются ее победой и пиром, она попросту заглатывает побежденного противника. Поэтому ничего удивительного, что жители сельвы относятся к этой змее, как к своему союзнику, и ничего не имеют против того, чтобы она поселялась в их ранчо.

_{НЬЯКАНИНЬЯ — ЗМЕЯ ИЗ СЕМЕЙСТВА УДАВОВ. НЕОБЫЧАЙНО ПОДВИЖНАЯ И… ПОЛЕЗНАЯ. ОНА УБИВАЕТ И ПОЖИРАЕТ ЯДОВИТЫХ ГАДОВ. ЕЕ ДЛИНА ДОСТИГАЕТ ТРЕХ МЕТРОВ.}

Легенда об одомашненных змеях в лесах на Игуасу — это не вымысел, а факт. Имея такого «домочадца», матери гораздо меньше беспокоятся за своих детей, играющих во дворе. Говорят, вокруг ранчо, где поселится ньяканинья, на значительном расстоянии не найти ни одной ярары или гремучей змеи. Кроме того, «домашняя змея» очищает окрестности от крыс и мышей.

Меня заинтересовало: что побуждает эту змею селиться в ранчо, возвращаться после охоты под крышу? Компадре объяснил мне это в нескольких словах:

— Мыши и крысы. Их нет в сельве, но зато много попадается там, где живут люди. И кроме этого прохлада на ранчо. Ты обратил внимание, кум, что под крышей прохладнее, чем в лесу? В жаркую пору змеи днем любят спать в холодке. Охотятся они ночью. Нужно только не пугать ньяканииью. Она быстро осваивается. Это довольно неглупая змея.

В ранчо компадре оказалось очень чисто. Примитивное хозяйство, примитивная утварь, но все опрятно и целесообразно. Ажурные стены тоже были целесообразны: это обеспечивало вентиляцию. В здешнем климате не нужны плотно закрытые окна, а противомоскитная сетка для охотника — недостижимая роскошь. Полумрак днем — это достоинство, а не недостаток ранчо. Вечером яге хватает света керосиновой лампы.

От москитов внутри помещения несколько помогала тлевшая и дымившаяся на земляном полу юйо, лесное растение. Спят здесь либо на катре — деревянной, обтянутой полотном раме, либо в подвешенных к потолочным балкам гамаках.

Между тем жена компадре, спрятавшись за сплетенным из тростника занавесом, кое-как прикрыла там свою наготу и вышла приветствовать нас, подавая каждому руку. Потом сразу же принялась готовить еду во дворе у пылающего костра. Нас угостили исключительно вкусным мясом серпы, тушенным в посудине, которую в сельве можно смело назвать универсальной, — в чугуне на коротких ножках с проволочной дужкой, на которой его можно подвесить над костром. Была еще подана довольно противная на вкус бразильская водка качана и, конечно, кофе. Вместо хлеба здесь употребляли печеные клубни маниоки.

Опасения моего друга Ежи оказались, к счастью, напрасными. Компадре сразу согласился участвовать в водно-охотничьей вылазке. Подготовка лодки, оружия и снаряжения не заняла много времени. Все было под руками.

Лодок у него было несколько, все плоскодонки, сколоченные довольно топорно из грубых досок. Этот тип лодок лучше всего подходит для местных условий. Компадре выбрал две из них, которые меньше протекали. В каждой могли разместиться несколько человек вместе с собакой. Лодки были снабжены веслами и крепкими шестами, чтобы отталкиваться. Я вытаращил глаза, увидев, как хозяин выносит на берег небольшой подвесной мотор. Неужели цивилизация распространяется так далеко?

Кроме нашей четверки и компадре с нами собирался плыть еще его напарник Адальберто, длиннорукий худой негр. Он пронзительно свистнул, и я наконец увидел знаменитых собак.

Затрудняюсь сказать, какой породы были эти пять жалких скелетов. Какая-то помесь борзых с крысами. Короткая вылинявшая шерсть, выцветшие, почти прозрачные глаза без всякого выражения, уши в струпьях, все тело усыпано насосавшимися крови клещами и покрыто шрамами от старых, а то и совсем свежих ран, полученных при схватках в лесу. Вицек проворчал с сомнением:

— На три четверти они уже подохли…

Собаки не проявляли никакого энтузиазма. Они просто послушно явились на свист. Адальберто, хватая собак за хвосты и уши, покидал их в лодки, где они немедленно свернулись в клубки и заснули.

Кроме собак в лодки бросили гамаки, нашу палатку, несколько одеял, непременный тагап и столь же непременный чайник. Со стены ранчо компадре снял два старых винчестера. Старых? Пожалуй, даже допотопных. Это были пятизарядные карабины калибра 44, сделанные еще в прошлом веке и уже проеденные ржавчиной. По меньшей мере музейные экспонаты. Однако старый винчестер такой марки весьма ценится в сельве, где при видимости в несколько шагов не приходится стрелять в далекую цель. Свинцовая пуля калибра 44 имеет значительную убойную силу.

Но не все оружие у компадре выглядело столь архаичным. Я убедился в этом, когда он вышел из дома, застегивая широкий кожаный пояс с кабурой, из которой торчал кольт калибра 45. Даже сам пояс с шеренгой засунутых в кармашки патронов смотрелся очень неплохо, а уж револьвер, вычищенный, блестящий, смазанный, представлял и вовсе необыкновенную ценность для своего владельца. Компадре им даже хвалился:

— Взгляни-ка, Янек, он похож на твой!

Всех нас хозяин называл «компадре». Все мы были «кумами». Только Янека он величал по имени, причем в голосе его слышалась нотка сердечности, не лишенной и уважения.

Из продовольствия компадре взял с собой мешок с маниокой, увесистый мешочек соли, немного йербы и жестяную банку с каким-то топленым жиром. И ничего больше. Заметив наше недоумение, он пояснил, хитро прищурившись:

— Еда ходит по лесу и плавает в роке. С голоду не умрем.

И тут же добавил повелительным тоном:

— Но помните, что собакам давать ничего нельзя. Они должны заработать еду, добыть ее. Иначе они никуда не будут годиться.

Так началась длинная вереница дней и ночей, проведенных с бразильскими охотниками на Игуасу. Я отношу их к самым ярким, самым интересным в моей жизни.

_{И РЕКА ИГУАСУ, И ВСЕ ЕЕ САМЫЕ МАЛЕНЬКИЕ ПРИТОКИ ПРОТЕКАЮТ ЧЕРЕЗ ГУСТЫЕ ЗАРОСЛИ В ЗЕЛЕНЫХ ТОННЕЛЯХ}

Мы спускались по течению туда, где в Игуасу впадает Сан Антонио. Огромная, загадочная Игуасу то сужалась, то снова раздвигала берега на километровую ширину. Вода здесь была чистая, кристальная, ничем не напоминающая мутного потока Параны[21]. Временами она казалась почти стоячей, а временами бешено неслась по быстринам. На некоторых участках мы пользовались удобным способом передвижения: за кормой первой лодки начинал пыхтеть подвесной моторчик, а вторую лодку тащили на буксире. Это означало, что компадре временно отказывается от охоты, позволяя моторчику тарахтеть и распугивать дичь. Иногда лодки разъединялись и двигались на веслах вдоль правого и левого берегов под нависшими зелеными степами, где мы искали места водопоев.

Среди быстрин компадре отыскивал одному ему, пожалуй, знакомые проходы (один раз недалеко от берега, другой раз почти на середине реки), подводил лодку прямо к границе вспененного потока и бросал короткий приказ: «В воду!» И тогда мы прыгали за борт, а в лодке оставался только рулевой, стоявший на корме и правивший с помощью длинного багра. Держась за борта по обе стороны лодки, погрузившись по пояс или даже глубже, дружными усилиями мы поднимали нашу посудину и перетаскивали ее над пенящейся белизной водного порога. В воду мы прыгали с верой в непогрешимость компадре, прыгали в чем были — в одежде или нагишом, но всегда в сапогах. Они спасали ступни от острых граней подводных камней, помогали найти на дне более надежную точку опоры.

Берега всюду были скрыты плотной зеленой стеной леса. Кроны высоких деревьев бросали на воду тень. С них свисали лианы толщиной с корабельный канат или тонкие, как шелковая нить, создавая своеобразную фантастическую декорацию.

Горячий ветер приносил ароматы незнакомых цветов. Тучи то обрушивали на нас тропические ливни, то открывали ядовито-жгучее солнце, и одежда высыхала в одно мгновение. Жара, правда, докучала, но не угнетала, действие ее смягчалось зеленым матрацем, по которому вилась река.

Ни следа человека, ни единой живой души! Но я вынужден тут внести поправку. В один из первых дней нашей экспедиции за поворотом реки показались головы каких-то животных, плывших по течению, одна спереди, четыре других за ней. Плыли они очень быстро, похоже было, что они за кем-то гонятся. Компадре молниеносно вскочил на ноги и стал присматриваться. Вскоре появилась лодка, в которой сидело двое каких-то людей. Один человек греб изо всех сил, другой, стоя на носу, держал в руке нечто такое, что напоминало длинную жердь. Лицо компадре застыло в напряжении, как у притаившегося зверя, потом по нему расплылась широкая улыбка, и наш друг заорал во всю глотку:

— Титооо! Тииито!

Стоявший на носу лодки мужчина махнул рукой, не обращая на нас внимания. Видимо, он был слишком поглощен плывущими перед ним головами.

— Не гребите, подождем, пока лодка приблизится. Это Тито, человек расчетливый. Увидите, как он охотится на Игуасу.

Плывшие поперек реки сносимые течением животные были уже довольно близко: впереди большая серна, за ней — собаки. Через минуту собаки обогнали козла, отрезав ему путь к берегу. Вскоре подошла лодка, и я смог разглядеть, что принятое мною за жердь оказалось длинным копьем, оканчивающимся тройным «нептуновским» острием. Дикий торжествующий крик — и трезубец пронзает хребет козла. Резкий рывок лодки, вода вскипает, но добыча не срывается. Втащить ее в лодку уже не составляло труда. Мы подплыли ближе, и вот лодки столкнулись бортами. Плавающих вокруг собак охотники вообще не замечали. Через минуту псы поплыли по течению, держа курс на выступающие из воды камни. Оттуда громким лаем они стали словно чего-то требовать.

— Буэно венадо![22] — заявил компадре, рассматривая здоровенного козла. Помолчав немного, он будто нехотя бросил в сторону приглядывавшегося к нам охотника: «Это хорошие люди, Тито…»

Только тогда тот, которого звали Тито, выдернул все еще торчавшее в убитой серне копье, что-то буркнул, обращаясь к компадре, и уселся в лодке. С удовольствием присматривался я к его живописной, высокой и плечистой фигуре. Под распахнутой рубахой видна была загоревшая до цвета бронзы тяжело вздымавшаяся грудь. Вокруг бедер — пояс с патронами и большим револьвером. На голове — шляпа из плетеной разноцветной соломки. Светлые, очень светлые глаза посматривали на нас недоверчиво. Он даже не поздоровался с нами. Компадре, обменявшись с ним несколькими словами по-португальски, пересел в его лодку, а нам велел плыть следом. Мы вместе высадились у камней и громко лаявших собак.

Не теряя ни минуты, охотник принялся снимать шкуру с серны. Я сообразил, почему такая спешка: собакам полагалась награда. Из «педагогических соображений» дать ее нужно было немедленно.

Удивительное дело: наши собаки, поначалу возбужденные криками и всем тем, что происходило на реке, сейчас с величайшим равнодушием улеглись спать. По-видимому, это сказывался местный собачий кодекс: не я добывал — не мне принадлежит.

Интересно было следить за движениями охотника, поражала их целесообразность, экономность, какая-то кошачья ловкость и вкрадчивость.

— Именно так я и представлял себе бразильского кабокло[23],— сказал мне Вицек. — Это великолепный экземпляр.

«Экземпляр», заинтригованный, по-видимому, непонятной речью, оторвался на мгновение от разделки туши и исподлобья посмотрел на Винцентия. Мне очень хотелось сфотографировать его, но, признаюсь искренне, я немного побаивался его реакции. Поэтому я обратился к компадре по-испански с просьбой, чтобы он справился у своего товарища, не будет ли тот возражать против… и так далее. Тито продолжал заниматься своим мясницким делом. И лишь тогда, когда собаки получили свои порции, в мгновение ока сожрали их и принялись вылизывать кровь на камнях, он выпрямился и заявил, глядя мне прямо в глаза:

— Так говорите уж по-польски. Моя фамилия Портновский…

В сельве ничему не следует удивляться или по крайней мере показывать свое удивление. От Портновского я узнал, что он внук колониста, прибывшего из Польши. Что отец его, родившийся уже в Бразилии, владеет участком земли под Куритубой. Вскоре мы распрощались. Они отправились вниз по реке, мы — вверх. Здоровенный кусок козлятины мы получили не потому, что оказались земляками; попросту одни охотники дали его другим, у которых еще ничего не было для вертела. Винцентий хотел вручить ему пачку хороших папирос, но он отмахнулся:

— Не нужно. Я курю только черный табак, нарезанный ножом…

Кто был спутник Бортновского, я не знаю. Не спрашивал. За все время он не произнес и слова.

Найти подходящее место, где можно поставить палатку, развесить гамаки и разжечь костер, — нелегкое дело в прибрежной лесной чащобе. Поиски такого места требуют много времени. Однако компадре знал реку лучше, пожалуй, чем карманы в своих рваных штанах. Для него на Игуасу не было ничего неведомого, в однообразном на первый взгляд лесу он замечал то, на что ни один из нас не обращал внимания. Речная излучина для нас такая же, как сотни других, какой-нибудь впадающий в реку ручей — все это служило для него дорожными указателями. Он никогда не ошибался. Заявлял: «За вторым поворотом заночуем на правом берегу». Или предупреждал: «Поднатужьтесь, сильней гребите, через два часа на бразильской стороне сможем разбить лагерь».

Ночи в сельве у горящего на берегу роки костра… Никогда я их не забуду. Они были слишком хороши, чтобы можно было тратить их на сон. Мы предпочитали отдыхать во время полуденного зноя, обычно в лодках, под тенью лиан, свисавших, словно ветви плачущих ив. По ночам мы ели!

Костер. Над ним на треножнике, на шесте или просто на подвешенном к ветке крюке висит чугун. В нем что-то шкварчит. Какое-нибудь непритязательное блюдо, чаще всего гиссо — мелко нарезанное мясо с добавлением жира и заправленное приготовленным предварительно рисом или черной фасолью. В золе, которую сгребли в сторону, пекутся корпи маниоки — наш хлеб.

Вокруг костра — очищенная от кустарника площадка, где разостланы одеяла и куда еще днем принесены трухлявые бревна, чтобы можно было сидеть. Рядом стоит палатка. Между деревьями развешаны гамаки. Все это заменяет нам дом. Его стенами служит окружающая нас темнота. Мигающие звезды не только там, наверху. Они вспыхивают и гаснут среди ветвей деревьев, в темных зарослях, поднимаются вверх и падают, прочеркивая светящиеся траектории, вспыхивают и гаснут в траве. Светлячки! Тысячи светлячков, этих удивительных тропических насекомых. Сверху льется неописуемый звон цикад: цит-цит… чи… чииии… цпт! С вечера и до раннего утра они ни на минуту не прекращают эту песенку, которую поют в самых разнообразных тональностях.

Влезаю в гамак. Конечно, поначалу он кажется не слишком удобным, по когда человек привыкнет к нему, то не сменяет на самый роскошный и мягкий матрац. Я лежу в тени и смотрю на своих спутников, сидящих у костра.

_{НАШ ЛАГЕРЬ ВО ВРЕМЯ ОХОТЫ НА ИГУАСУ}

Все молчат. Компадре полулежа исполняет обязанности матеро. В мате, наполненную йербой, он не спеша доливает горячую воду и пускает сосуд по кругу. Словно трубка мира, переходит мате из рук в руки. Каждый делает по глотку горьковатого напитка, после чего компадре снова наполняет мате. Если бы не звон цикад, стояла бы абсолютная тишина.

Нашим общим более или менее попятным для всех языком была странная смесь португальского и испанского. Люди из леса неразговорчивы, однако вместе проведенные дни и ночи сблизили нас, развязали языки. Мы говорили о реке, о жизни в лесу, о повадках животных, рассказывали об охотничьих приключениях.

Ночные беседы, от которых ради рыбной ловли отказывался только Адальберто, были для нас превосходным теоретическим курсом. Практикой мы занимались днем.

Едва только на востоке начинало светлеть, а над рекой поднимался утренний туман, мы сталкивали лодки и отправлялись на охоту. Иногда все, иногда кто-то оставался, если мы рассчитывали вернуться на ночлег к этому же маету. Мы плыли медленно у самого берега, высматривая следы животных, спускавшихся к водопою. Если след был свежий, за борт в сторону берега моментально выбрасывались собаки. И тогда совершалось настоящее чудо. Вялые псы, почуяв след, внезапно набирались дьявольской прыти и с громким лаем лезли в чащобу. Охотникам оставалось лишь ждать. Через полчаса, час, а может, и позже собаки вернутся. Вернутся, гоня перед собой зверя по его же следу к реке. В тот момент, когда загнанное животное оказывается в воде, охотники стреляют.

Разумеется, так все выглядит в теории. На практике же получается несколько иначе. Во-первых, обнаружить «свежий след» у самой воды, среди зеленой путаницы — дело не из легких. Нужно иметь глаза, как у компадре! А во-вторых, не каждого зверя собаки возвращают к реке.

У компадре был необычайный слух. И вдобавок, пожалуй, еще какое-то плохо известное нам чутье лесного человека. Прислушиваясь к далекому лаю собак, идущих по следу, он безошибочно определял, за каким животным они гонятся. Серна, кабан, капибара — все это была легкая, «возвращающаяся» дичь. Хуже было, когда далекий лай собак не приближался и не удалялся. Чаще всего это означало, что они загнали на дерево ягуара, которого гуарани уважительно называют якарете, а компадре — тигре. Ягуар не возвращается. В таком случае у охотника два выбора: или пробираться по девственному лесу, прорубая тропу шаг за шагом, с сомнительной и не столь уж заманчивой надеждой приблизиться в конце концов к ягуару, сидящему на дереве, или же отказаться и ждать, пока собаки тоже откажутся и вернутся. Труд но охотиться на ягуара в сельве. Гораздо легче подстеречь его у водопоя с дерева в лунную ночь.

Еще одно животное не убегает от собак, не возвращается по своему следу — почтенный муравьед[24]. Этот малоподвижный, длинноносый, немного похожий на медведя (кстати, по-испански он называется осо ормигуэро — «муравьиный медведь») безвредный обитатель сельвы не убегает от собак просто потому, что у него нет никаких шансов убежать. Поэтому он защищается, можно сказать, до последнего вздоха. А поскольку его передние лапы вооружены когтями, которым мог бы позавидовать даже бенгальский тигр, и матерью-природой он наделен недюжинной силой, битва происходит ожесточенная. Не одна собака, подскочившая слишком близко, бывает буквально разорвана. Не одна, ковыляя, возвращается основательно исполосованной.

Выстрелить из лодки в выпрыгивающего из зарослей зверя тоже не просто. Решают дело секунды, доли секунд. Стрелять по плывущему зверю? Мне вспоминаются тут слова компадре, сказавшего о Бортновском: «Человек очень расчетливый…» Патроны к старым винчестерам дорогие, достать их трудно. Выстрел должен быть верным, чтобы он окупал себя. И зверя нужно убить на мелком месте, иначе он утонет. Гораздо целесообразней поэтому догнать плывущую серну на лодке и прикончить ее ударом копья-гарпуна. Целесообразней и верней. Хуже, однако, обстоит дело с капибарой. По ней стрелять трудно, так как это земноводное создание глубоко ныряет. Убитая на глубоком месте, она всплывает только через три дня. Мясо в этом случае пропадает, но шкура и и такого утопленника не теряет своей ценности. Тщательно выделанная, она считается в Аргентине лучшим покрытием для седел типа криолло, которые обычно делают из овечьих шкур, сложенных одна на другую шерстью вверх. В таком седле сидишь, словно в мягком кресле, но во время длительных поездок в нем нетрудно стереть ляжки, от чего и спасает покрытие из мягкой выделанной шкуры капибары.

_{МОЛОДОЙ ЯГУАР. ЗАГНАННЫЙ НА ДЕРЕВО. Я ПРИЦЕЛИЛСЯ В НЕГО… ФОТОАППАРАТОМ}

Самая ценная добыча — анта, или тапир[25]. Дальний родственник слона, он достигает значительных размеров. Это безвредное и совершенно беззащитное животное из-за своего вкусного мяса и жира пользуется большой популярностью у охотников и поэтому истреблено на значительных пространствах. В Аргептине тапиры охраняются законом. Здесь, в сельве, по берегам Игуасу, их еще много, а закон об их охране… далеко.

Как-то раз, прислушиваясь к лаю собак, компадре бросил коротко: «Анта!» Мы лихорадочно стали готовиться к выстрелу. Огромное животное, словно выброшенное катапультой, вылетело из зарослей и, как торпеда, скользнуло в реку. За ним посыпались в воду собаки. Но тут след оборвался. Тапир не только замечательно плавает, но и ныряет отменно, меняя под водой направление. Стрелок, подстерегающий добычу в лодке, играет, собственно говоря, в лотерею: все зависит от того, где тапир высунет свою голову, чтобы глотнуть воздуха и снова исчезнуть под водой. Растерянные собаки беспорядочно шныряют по реке, ожидая, когда добыча вновь покажется.

Два раза нам не везло: тапир показывался лишь на миг. Поднялся фонтан воды — и наступило напряженное ожидание. Ничего нет… ничего нет… пока наконец где-то в стороне, на расстоянии ста метров, за дистанцией верного выстрела, не показывалась голова животного. Несколько секунд— и оно опять ныряло. На этот раз нырок был более коротким, однако под водой тапир успел изменить направление и вынырнул там, где его не ждали ни собаки, ни охотники. После трех таких погружений он уже плыл, держа голову над водой, но далеко от нас, очень далеко, направляясь к противоположному берегу. Собаки пытались его преследовать, но безуспешно. Слишком изнуренные бесплодной погоней, они не могли его настичь. Темная точка коснулась далеких зарослей и исчезла. Вернулись собаки явно смущенными.

Компадре не ругался, не сетовал, зубы его поблескивали в широкой усмешке. Очень уж увлекательное было зрелище, а компадре — настоящий охотник. У зверя тоже должны быть шансы, он спасается увертками. Обманул нас, обвел вокруг пальца — великолепно. И это нужно уметь ценить.

Но однажды тапиру не повезло. Он обманул своим нырком собак, высунул голову там, где его меньше всего ждали, погоня отстала, и животное уже подплывало к другому берегу. Так уж, однако, вышло, что как раз Янек находился на той стороне. Вооруженный малокалиберным штуцером, он охотился на лобос дель рио, так называемых речных волков, — это не то тюлени, не то выдры. Заметив плывущего тапира, Янек замер и ждал, не шевелясь. Его оружие не годилось для стрельбы по такому крупному зверю, покрытому кожей, как у слона. Была только одна возможность — выстрелить в глаз. И Янек выстрелил. Вода ненадолго забурлила, но затем поверхность реки снова стала гладкой. Тапир больше не вынырнул, он затонул на трехметровой глубине. Его нащупали копьями и вытащили. Триумф немалый: сто шестьдесят килограммов чистого мяса, около двадцати весил вытопленный жир, хорошая шкура. Но каков выстрел! Прямо в крошечный прищуренный глаз плывущего тапира. Случайность? Нет. Янек так всегда стрелял. Довольный компадре хлопал его по спине так, что гул раздавался. И тогда я понял, почему в голосе компадре, когда он обращался к парню, звучала нотка сердечности и уважения. Признание охотником стрелка, признание в сельве — вот что это было.

Может быть, я и разочарую читателей, но все равно не стану перечислять добытых животных. Это не в моем обычае. Да и Вицек тоже такой. Нашей радостью было прежде всего общение с первобытными дебрями, с рекой, с тамошними людьми. Прав был компадре, заявляя, что «еда ходит по лесу и плавает в реке». Голода мы не испытывали. Однако я также не берусь описывать вкус блюд из дичи, приготовленной по рецептам девственного леса: из мяса венадо (серны) или хабали (кабана), тушенного в чугунке, печенного на углях или на вбитых в землю вертелах из бамбука такуара. Мясо и соль, ничего, кроме этого, при готовке не использовалось. Роль приправы играл наш волчий аппетит. Прошу поверить мне на слово, мясо было исключительно вкусным, пальчики можно было облизать. Даже если кушанье готовилось из сушеного, жесткого, как подошва, мяса тапира. Хотя честно должен признаться, что, когда я в Буэнос-Айресе потчевал друзей сушеным мясом тапира, никакого энтузиазма никто из них не проявил. Видимо, в городе не было самой важной приправы.

Шкуры и мясо доставались компадре: ведь он был не только вожаком на общей охоте, но прежде всего отцом семейства, которое кормил только лес. Благодаря дарам леса и жила его семья. Убитых животных сразу же свежевали и разделывали. Разрезанное на полосы мясо вешали на ветви и высушивали под тропическим солнцем. И получалось харки, сухие консервы, еда на черный день.

…Выброшенные из лодки собаки убежали в лес и долго не возвращались. Разморенные жарой, мы вдвоем с компадре затащили лодку в тень свисающих лиан и у самого берега бросили якорь. Раздевшись донага, мы коротали время ожидания, занявшись весьма нужным делом: вытаскиванием друг у друга клещей.

Небольшое пояснение: кожа лесного человека отнюдь не алебастрово гладкая и здоровая. Это только в фильмах вроде «Тарзана» и тому подобных «экзотических» лентах герои восхищают зрителей необыкновенной гладкостью кожи и переливающимися под ней буграми напряженных мышц. В действительности же все иначе. Бесчисленная летающая и ползающая нечисть присасывается к коже, вгрызается в нее, откладывает яйца в живое тело. От укусов невидимых простым глазом микроскопических насекомых распухают лодыжки ног и запястья рук, остаются следы в виде невыносимо зудящих прыщей. А муха ура не только кусает, но одновременно откладывает под кожу яйцо, из которого вскоре вылупляется и начинает развиваться в человеческом теле личинка.

К более серьезным последствиям может привести крепкий сон в тропических дебрях, где живут разновидности мух, откладывающих множество микроскопических яичек в ноздри или в уши. Человек может даже не заметить, что стал инкубатором прожорливых личинок, которые внедряются в тело глубже и глубже, вызывая тяжелые заболевания, грозящие смертью. Земляные вши пинас добираются даже до обутых ног, устраивая под ногтями гнезда для будущих своих поколений. Невозможно перечислить все виды и разновидности здешних паразитов. Но нужно все-таки напомнить об этой обратной стороне медали, так как не все тут выглядит идиллически и райски, уж такова действительность.

Нас навещали еще полчища клещей — десятки, сотни присасывающихся кровопийц, от крошечных до таких, которые, наливаясь кровью, становились раз к ром с горошину.

К этой колотой мозаике добавляются неизбежные царапины, зачастую долго не заживающие. Нет, на кинокрасавца никто из нас не походил.

…По высокому небу лениво проплывали облака. Где-то за рекой охотились наши спутники, слышались выстрелы. Собаки, должно быть, ушли по следу далеко, лай затих. Справа и слева на сотни километров тянулась зеленая стена леса.

Окончилась охота на живописной реке. Мы спускались по пей довольные, счастливые, перекликаясь из лодки в лодку. Все собаки были целы и мирно спали. Мы везли много мяса, которое досушится на поляне у компадре. В какой-то момент, выплыв из-за поворота, мы увидели на горизонте легкую пелену, похожую на облачко. Компадре коротко объяснил:

— Большие водопады Игуасу!

Кончился первый этап нашего путешествия.