После китайского ужина на центральной Гиндзе мы возвращались к припаркованной машине по коротенькой поперечной улочке. Там есть здание послевоенной постройки, сделанное в том хорошем стиле «старого Токио», обаяние которого растёт вместе со слоем патины. Мраморный подъезд, блестящие почтовые ящики и выцветшая афиша шестидесятых годов под стеклом — афиша рок-кафе Kentos.
Kentos, Kentos... Kentos'oB в Японии много. В них ходят обращенные Мак'артуром в западную веру японцы и экстравагантные русские. Я давно хотела показать ему это здание. Когда-то, когда мы еще были не «мы», а те самые экстравагантные русские, на западном японском побережье, мы ужинали в таком же рок-кафе.
Стоял душный-душный японский июль. Тоненькая японка пела веселые американские песенки пятидесятых годов. Она была очень милая. Ручки, ножки, всё тощее, кривенькое. Пышное платье в стиле Lanven, очень приветливый взгляд.
Он сидел напротив, говорил и говорил. Об этом кафе, о своих друзьях, о Японии. Обнимая высокую, долгожданную русскую женщину, он говорил о японках. О том, что ни разу он не нашел в японке женщину. Его рассказы о предпринятых попытках невероятно веселили всю компанию. Я до сих пор помню рассмешившие меня подробности о характерном заячьем писке японок во время любви.
Об этом писке было в рассказах Сэлинджера про молодого художника, жившего вместе с