Годзюон

ТАКАЯ РАЗНАЯ СМЕРТЬ

Сентябрь. В Токио очень тепло. Но птицы уже не летают по одиночке, как летом, а сбиваются в плотные стаи. Возвращаюсь домой после утреннего массажа. Всегда вдоль реки. Много раз прохожу мимо этих камней, и каждый раз не могу сдержать улыбку при взгляде на них. У подножия каждого камня лакированная табличка с персональным номером, название «камень отдыха», и адрес «Готанда». Как у людей.

Удобный тёплый камень. Удобный для сна не только людей. Сегодня на камне засыпает большая стрекоза. Я присела рядом. Коснулась ее крыльев. Стрекоза нехотя шевельнулась, но не улетела. Видно сильно хотела спать. Осень.

Спустя несколько минут стрекоза под тяжестью вертикально стоящих крыльев свалилась набок. Укачали вечные сны.

Удивительная, нежная смерть — уснуть на тёплом камне у реки под осенним солнцем. Никакой агонии, косы и жути. Не каждой земной душе смерть дарит такой уход.

Пятнадцать лет назад в старинной московской квартире при мне умирала кошка. О, это была совсем другая смерть!

Кошка оказалась запертой между рамами высокого окна. Форточка окна была оставлена открытой для того, чтобы ветер чуть-чуть разбавил затхлый стариковский запах нежилой квартиры. Случайно ли кошка оступилась с форточки, в наказанье ли была посажена туда, но выбраться из прозрачного узкого колодца она уже не смогла. Стоял октябрь. Бесконечные дожди. Возможно,

скудные дождевые капли позволили ей протянуть до того мгновения, когда я вошла в эту квартиру.

Она слабо двигалась за мутным стеклом. Открывала кошачий ротик, но звука не было — высохло горло. Желтые пятна мочи рядом с кошкой тоже были совсем сухие.

Я подёргала раму. Очень старая, многослойно закрашенная поверх шпингалетов, рама была неподвижной. Открывалась только форточка. Со сложными ухищрениями, так как длины руки не хватало, чтобы дотянуться до кошки, я достала её через верхний проём между рамами.

С невесомого тела клочками поползла шерсть. Шерсть облепила все руки, хлопьями падала на пол. В раковине, тёплой водой я стала смывать эту шерсть. В конце концов, шерсть осталась только на мордочке у самых глаз. Кошка стала совсем голой и прозрачной. Были видны синие вены, косточки, просвечивали тёмные внутренности в животе. Я завернула её в свой шарф. Она не двигалась. Смотрела на меня немигающими вылинявшими глазами. И это не были глаза животного. Через час кошка умерла. Глаза не изменились — они уже давно принадлежали смерти.

С тех пор, если на слуху или в книге появляется слово «смерть», во мне оживает образ прозрачной белой кошки. Смерть в моём представлении выглядит именно так и живёт в Москве.

Токийская стрекоза и московская кошка. Почему дольним душам выпадает столь разный жребий. Вполне настоящие книги говорят о мере греха души в кругу перевоплощений. Моя гипотеза иная. Не в маленькой душе здесь дело. А в большой смерти. В её энергии, в её прихотливых причудах. Когда эта капризная сила хочет отнять то, что ещё принадлежит жизни или то, что жизнь слишком любит, тогда умирать очень больно. На чью из подлунных душ падёт переменчивый выбор смерти, зависит от минутной скуки этой силы или от вспышки её любви. И так же как люди в любовной ссоре истязают друг друга, смерть ревнует и мучает душу. Особенно, когда жизнь безоглядно и самонадеянно считает её своей.