Город удачи: как Венеция правила морями

Жители Венеции не имеют никакой опоры на материке и не могут возделывать землю. Они вынуждены импортировать все, что им нужно, морским путем. Именно благодаря торговле они накопили такое огромное богатство.

—Лаоник Халкондил, византийский историк XV века

НАЗВАНИЯ МЕСТ В ЭТОЙ КНИГЕ

Я использовал ряд географических названий, использовавшихся венецианцами и другими народами в период, охватываемый этой книгой. Вот список их современных эквивалентов:

Адрианополь Эдирне (Турция)

Бразза

Остров Брач (Хорватия)

Бутринто

Бутринт (Албания)

Кандия

Ираклион (Крит). Венецианцы также использовали

Кандия для обозначения всего острова Крит.

Канеа

Ханья или Каниа (Крит)

Cattaro

Котор (Черногория)

Кериго

Остров Китира (Греция)

Чериготто

Остров Антикифира (Греция)

Корона

Корони (Греция)

Curzola

Остров Корчула (Хорватия)

Durazzo

Durrës (Albania)

1

Сейчас часть Тель–Авива: Тель-Авив-Яффо (Израиль)

Ка а

Феодосия на Крымском полуострове

(Украина)

Lagosta

Остров Ластово (Хорватия)

Лаяццо

Юмурталик недалеко от Аданы (Турция)

Лепанто

Навпактос (Греция)

Lesina

Остров Хвар (Хорватия)

Модон

Метони (Греция)

Наплион

Науплия или Навплион (Греция)

Река Нарента

Река Неретва (Хорватия)

Венецианцы использовали это название как для

Негропонте

весь остров Эвбея на восточном побережье

Греция и ее главный город Халкида, или

Халкис

Никополь

Никополь (Болгария)

Оссеро

Осор на острове Црес (Хорватия)

Паренцо

Пореч (Хорватия)

Пола

Пула (Хорватия)

Porto Longo

Гавань на острове Сапиенца (Греция)

Рагуза

Дубровник (Хорватия)

Ретимо

Ретимнон (Крит)

Rovigno

Ровинь (Хорватия)

Салоники

Салоники (Греция)

Санта - Маура

Остров Лефкас, или Левкас (Греция)

Ныне исчезнувшая столица Золотого

Сарай

Орда, на реке Волге, вероятно, в

Селитренное, недалеко от Астрахани (Россия)

Скутари

Shkodër (Albania)

Sebenico

Šibenik (Croatia)

Смирна

змир (Турция)

Солдайя

Судак на Крымском полуострове (Украина)

Spalato

Сплит (Хорватия)

Tana

Азов на Азовском море (Украина)

Тенедос

Остров Бозджаада в устье реки

Дарданеллы (Турция)

Трау

Трогир (Хорватия)

Трапезунд

трабзон (Турция)

Триполи

Траблус (Ливан)

Занте

Остров Закинтос (Греция)

Зара

Задар (Хорватия)

Зончио

Позже Наварино, Пилосский залив (Греция)

ПРОЛОГ

Отъезд

Поздно вечером 9 апреля 1363 года поэт и ученый Франческо Петрарка писал письмо своему другу. Венецианская республика подарила великому литературному деятелю того времени внушительный дом на набережной с видом на бассейн Святого Марка, откуда он мог обозревать всю шумную жизнь городского порта. Петрарка дремал над своим письмом, когда его грубо разбудили толчком.

Было совершенно темно. Небо штормило. Я устал … когда внезапно до моих ушей донеслись крики матросов. Вспомнив значение этого по предыдущим случаям, я поспешно встал и взобрался на крышу этого дома, откуда открывается вид на гавань. Я выглянул наружу. Боже Милостивый, что за зрелище! Одновременно трогательный, чудесный, пугающий и волнующий! Здесь, в гавани, стояло несколько парусных кораблей, которые всю зиму швартовались у мраморного причала, таких же массивных, как этот огромный дом, который самый щедрый из городов предоставил в мое распоряжение. Их мачты поднимаются так же высоко, как его квадратные угловые башни. В этот самый момент, когда звезды скрыты густыми облаками, когда мои стены сотрясаются от порывов ветра, когда море ужасно ревет, самый большой из них отправляется в свое плавание....

Если бы вы увидели это судно, вы бы сказали, что это не лодка, а гора, плавающая по поверхности моря и так тяжело нагруженная огромным количеством груза, что большая часть ее массы была скрыта под волнами. Он направляется к реке Дон, поскольку это все, что наши корабли могут проплыть по Черному морю, но многие из тех, кто находится на борту, сойдут на берег и отправятся дальше, не останавливаясь, пока не пересекут Ганг и Кавказ в Индию, а затем в самый дальний Китай и восточный океан. Каков источник этой ненасытной жажды богатства, которая овладевает умами людей?

Признаюсь, меня охватило сострадание к этим несчастным людям. Теперь я понимаю, почему поэты справедливо называют жизнь моряка жалкой.

Землевладелец Петрарка был потрясен непомерными амбициями этого предприятия; поэт-гуманист был встревожен жестким материализмом, который привел его в движение. Для самих венецианцев такие отъезды были частью повседневной жизни. В городе, где каждый мужчина умел грести, процесс высадки на берег — переход с суши в море — был почти таким же бессознательным, как переступание порога своего дома. Паром через Гранд-канал, поездка на гондоле до Мурано или Торчелло, ночная ловля крабов в зловещих уголках лагуны, головокружительный отъезд вооруженного военного корабля под звуки труб, сезонные плавания больших торговых галер, регулярно курсирующих в Александрию или Бейрут, — все это были глубокие, циклические переживания целого народа. Посадка была центральной метафорой жизни города, бесконечно повторяющейся в искусстве: мозаичная лодка в базилике Святого Марка отплывает с раздувающимися парусами, чтобы доставить тело одноименного святого в Венецию; Святая Урсула Карпаччо поднимается по реалистичному трапу в гребную лодку, в то время как торговые суда с высокими бортами ждут у берега; Каналетто застает Венецию отплывающей в праздничном настроении.

Прощание сопровождалось тщательно продуманными ритуалами. Все моряки посвящали свои души Пресвятой Деве и Святому Марку. Святой Николай также был неизменным фаворитом, и в его церкви на Лидо часто останавливались для последней молитвы. Важным предприятиям предшествовали службы, и корабли регулярно освящались. На набережной собралась толпа, затем веревки были спущены . Для Феликса Фабри, паломника, направлявшегося в Святую Землю в XV веке, спуск на воду произошел “незадолго до обеда; все паломники были на борту, ветер попутный, три паруса были подняты под звуки труб и рожков, и мы вышли в открытое море”.

Однажды преодолев барьер из защищающих от ветра песчаных отмелей островов лагуны, лиди, корабли вышли в открытое море и другой мир.

Отъезд. Риск. Прибыль. Слава. Это были ориентиры венецианской жизни. Путешествие было повторяющимся опытом. Почти тысячу лет жители Венеции не знали другого. Море было одновременно их защитой, их возможностью и их судьбой; в безопасности

их неглубокие лагуны с их обманчивыми протоками и коварной грязью, в которые не мог проникнуть ни один захватчик, защищенные, если не изолированные, от волн Адриатики, они окутывали море вокруг себя, как плащом. Они изменили его род с мужского, mare, на женский mar на венецианском диалекте, и каждый год в День Вознесения на нем женились. Это был акт присвоения —

невеста и все ее приданое становились собственностью мужа - но это было также и средством умилостивления. Море несло опасность и неопределенность. Он мог разбивать корабли, торопить врагов и периодически угрожал сокрушить оборону расположенного на низменности города. Путешествие могло быть прервано выстрелом стрелы, поднятием уровня моря или болезнью; смерть приходила в саване, утяжеленном камнями, и опускалась на нижние глубины. Отношения на море были долгими, интенсивными и двойственными; только в XV веке кто-либо из венецианцев всерьез усомнился в том, что брак должен заключаться с сушей, а не с водой, и за это время они продвинулись по карьерной лестнице от ловцов угрей, добытчиков соли и лодочников на медленных внутренних реках северной Италии до крупных торговцев и чеканщиков золотых монет. Море принесло хрупкому городу, существующему подобно миражу на своих хрупких дубовых сваях, несметные богатства и морскую империю, не менее великолепную, чем любая другая. В процессе Венеция сформировала мир.

• • •

Эта книга - история расцвета этой империи — на диалекте ее называли Стато—да-Мар - и созданного ею коммерческого богатства. Крестовые походы предоставили Республике шанс подняться на мировую арену. Венецианцы ухватились за эту возможность обеими руками и сделали огромную карьеру. За пятьсот лет они стали хозяевами восточного Средиземноморья и прозвали свой город La Dominante; когда море обернулось против них, они организовали изматывающие арьергардные действия и сражались до последнего вздоха. Империя, которую они построили, была уже далеко развита к тому времени, когда Петрарка выглянул из своего окна. Это был любопытный, сложенный из кусочков воздух, совокупность островов, портов и стратегических бастионов, предназначенных исключительно для того, чтобы давать пристанище своим кораблям и направлять товары обратно в метрополию. Его

строительство было историей мужества и двуличия, удачи, упорства, оппортунизма и периодических катастроф.

Прежде всего, история Стато-да-Мар - это сага о торговле.

Единственная во всем мире Венеция была создана для того, чтобы покупать и продавать. Венецианцы были торговцами до мозга костей; они с научной точностью рассчитывали риск, доходность и прибыль. Красно-золотой флаг Святого Марка со львом развевался на верхушках мачт, как корпоративный логотип. Торговля была мифом об их сотворении и их оправданием, за что их часто поносили более земные соседи.

Не существует более четкого описания смысла существования города и его тревог, чем обращение, с которым он обратился к папе римскому в 1343 году за разрешением торговать с мусульманским миром:

Поскольку, по Милости Божьей, наш город вырос и преумножился благодаря трудам торговцев, создающих для нас маршруты и прибыль в различных частях света по суше и морю, и это наша жизнь и жизнь наших сыновей, потому что мы не можем жить иначе и не знаем, как иначе, как торговлей, поэтому мы должны быть бдительны во всех наших мыслях и усилиях, как это делали наши предшественники, чтобы всеми способами позаботиться о том, чтобы не исчезло так много богатств и сокровищ.

Мрачное заключение апелляции перекликается с маниакально-депрессивной чертой венецианской души. Процветание города не основывалось ни на чем материальном

— ни земельных владений, ни природных ресурсов, ни сельскохозяйственного производства, ни большого населения. Под ногами буквально не было твердой почвы.

Физическое выживание зависело от хрупкого экологического баланса. Венеция, возможно, была первой виртуальной экономикой, жизнеспособность которой вызывала недоумение у посторонних. Она не собирала ничего, кроме бесплодного золота, и жила в постоянном страхе, что, если перерезать ее торговые пути, все великолепное здание может просто рухнуть.

Наступает момент, когда уходящие суда уменьшаются до точки исчезновения, и зрители на набережной возвращаются к нормальной жизни. Матросы возвращаются к своим обязанностям; грузчики поднимают тюки и катят бочки; гондольеры гребут дальше; священники спешат на следующую службу; сенаторы в черных одеждах возвращаются к тяжелым государственным заботам; карманник расправляется со своей добычей. И корабли устремляются в Адриатическое море.

Петрарка смотрел до тех пор, пока не перестал что-либо видеть. “Когда мои глаза больше не могли следить за кораблями в темноте, я снова взялся за перо, потрясенный и глубоко тронутый”.

Однако именно прибытие, а не отъезд положили начало Stato da Mar. Сто шестьдесят лет назад, в Великий пост 1201 года, шесть французских рыцарей переправились на веслах через лагуну в Венецию. Они прибыли с целью крестового похода.

OceanofPDF.com

OceanofPDF.com

" 1 "

ВЛАДЫКИ ДАЛМАЦИИ

1000–1198

Адриатическое море - это жидкое отражение Италии, сужающийся канал длиной около 480 миль и шириной 100, еще сильнее сужающийся в южной точке, где оно впадает в Ионическое море мимо острова Корфу. В самой северной его точке, в огромной изогнутой бухте, называемой Венецианским заливом, вода необычного сине-зеленого цвета. Здесь река По выбрасывает тонны аллювиального материала из далеких Альп, который оседает, образуя живописные участки лагун и болот. Объем этих ледниковых отложений настолько велик, что дельта По увеличивается на пятнадцать футов в год, а древний порт Адрия, в честь которого названо море, сейчас находится в четырнадцати милях от берега.

Геология сделала два побережья Адриатики совершенно разными. Западное побережье Италии представляет собой изогнутый низменный пляж, который обеспечивает плохие гавани, но идеальные места для высадки потенциальных захватчиков. Плывите прямо на восток, и ваше судно наткнется на известняк. Берега Далмации и Албании простираются на четыреста миль, как показано ниже, но так глубоко изрезаны защищенными бухтами, углублениями, прибрежными островами, рифами и отмелями, что они составляют две тысячи миль сложного побережья. Здесь расположены естественные морские якорные стоянки, которые могут укрыть целую стаю или замаскировать засаду. За этими чертами, иногда отступающими за прибрежную равнину, иногда резко спускающимися к морю, возвышаются крутые горы из белого известняка, которые отделяют море от возвышенных Балкан. Адриатическое море - граница между двумя мирами.

На протяжении тысячелетий — с раннего бронзового века и задолго до того, как португальцы обогнули Африку, — эта линия разлома была морской магистралью, связывающей центральную Европу с восточным Средиземноморьем, и порталом для мировой торговли. Вдоль защищенного побережья Далмации ходили корабли с товарами из Аравии, Германии, Италии, Черного моря, Индии и самых дальних стран Востока. На протяжении веков они перевозили балтийский янтарь в погребальную камеру Тутанхамона; голубые фаянсовые бусы из Микен в Стоунхендж; корнуоллское олово на плавильные заводы Леванта; специи из Малакки ко дворам Франции; шерсть из Котсуолда каирским купцам. Древесина, рабы, хлопок, медь, оружие, семена, истории, изобретения и идеи плавали вверх и вниз по этим берегам. “Удивительно, ” писал арабский путешественник XIII века о городах на Рейне, - что, хотя это место находится на Крайнем Западе, там есть специи, которые можно найти только на Дальнем Востоке, — перец, имбирь, гвоздика, пряности, костус и галанга, и все в огромных количествах”. Они поднялись по Адриатическому морю. Это была точка, где сходились сотни транспортных артерий. Из Британии и Северного моря, вниз по реке Рейн, по проторенным тропам через тевтонские леса, через альпийские перевалы, караваны мулов прокладывали свой путь к вершине залива, где также высаживались товары Востока. Здесь переваливались товары и процветали порты; сначала греческая Адрия, затем римская Аквилея и, наконец, Венеция. В Адриатике местоположение - это все: Адрия заилена; Аквилея на прибрежной равнине была захвачена гунном Аттилой в 452 году; впоследствии Венеция процветала, потому что была недоступна. Его небольшие низменные илистые островки, расположенные в малярийной лагуне, были отделены от материка несколькими драгоценными милями мелководья. Этому бесперспективному месту суждено было стать перевалочным пунктом и толкователем миров; Адриатическое море - его паспортом.

• • •

С самого начала венецианцы были другими. Первый, довольно идиллический снимок, который мы получили от византийского легата Кассиодора в 523 году, свидетельствует об уникальном образе жизни, независимом и демократическом:

У вас много судов ... [и] ... вы живете как морские птицы, ваши дома разбросаны ... по поверхности воды. Прочность земли, на которой они покоятся, обеспечивается только ивняком и плетнем; и все же вы без колебаний противопоставляете столь хрупкий бастион дикой природе моря. У вашего народа есть одно великое богатство — рыба, которой хватает им всем. Среди вас нет разницы между богатыми и бедными; ваша пища одинакова, ваши дома похожи. Вам неизвестна зависть, которая правит остальным миром. Вся ваша энергия тратится на ваши соляные месторождения; в них действительно заключается ваше процветание и ваша способность приобретать то, чего у вас нет.

Ибо, хотя могут быть люди, которые мало нуждаются в золоте, все же нет на свете человека, который не желал бы соли.

Венецианцы уже были перевозчиками и поставщиками потребностей других людей. Их город был выращен гидропоникой, сотворен из болот, опасно существующий на дубовых изгородях, утопающих в грязи. Он был хрупким по прихоти моря, непостоянным. Кроме кефали и угрей в лагуне и ее соляных залежей, здесь ничего не производили — ни пшеницы, ни древесины, почти ничего мяса. Она была ужасно уязвима перед лицом голода; ее единственными навыками были навигация и перевозка товаров. Качество ее кораблей было критическим.

До того, как Венеция стала чудом света, она была диковинкой, ее социальная структура - загадочной, а стратегии - вызывали недоверие. Без земли не могло быть феодальной системы, не могло быть четкого разделения между рыцарем и крепостным. Без сельского хозяйства деньги были обменом. Его знатью были бы принцы-торговцы, которые могли бы командовать eet и рассчитывать прибыль с точностью до ближайшего гроссо. Трудности жизни объединили всех ее обитателей в акте патриотической солидарности, который требовал самодисциплины и определенной степени равенства — подобно экипажу корабля, все подвержены опасностям морских глубин.

Географическое положение, средства к существованию, политические институты и религиозные убеждения выделяли Венецию. Он жил между двумя мирами: сушей и морем, Востоком и Западом, но не принадлежал ни к тому, ни к другому. Она выросла в подданстве грекоязычных императоров в Константинополе и черпала свое искусство, церемонии и торговлю из византийского мира. И все же венецианцы были также латиноамериканскими католиками, номинальными подданными папы римского, византийского антихриста. Между такими противостоящими силами они боролись за сохранение определенной свободы.

Венецианцы неоднократно критиковали папу римского, который в ответ отлучил от церкви весь город. Они сопротивлялись тираническим решениям правительства и построили для себя республику во главе с дожем, которого они сковали таким количеством ограничений, что он не мог получить от иностранцев подарка более существенного, чем горшочек с травами.

Они были нетерпимы к чрезмерно честолюбивым дворянам и потерпевшим поражение адмиралам, которых они ссылали или казнили, и изобрели систему голосования, чтобы сдерживать коррупцию, такую же запутанную, как зыбучие протоки их лагуны.

Характер их отношений с остальным миром был определен рано.

Город хотел торговать везде, где можно было получить прибыль, без страха или предпочтения. Это было их логическим обоснованием и кредо, и они ссылались на это как на особый случай. Это вызвало к ним всеобщее недоверие.

“Они наговорили много такого, чтобы оправдать себя ... чего я не помню”, - выплюнул церковник четырнадцатого века, наблюдая, как Республика пытается вырваться из очередного договора (хотя он, несомненно, до боли хорошо помнил детали), “за исключением того, что они являются квинтэссенцией и не будут принадлежать ни Церкви, ни императору, ни морю, ни суше”. У венецианцев были неприятности как с византийскими императорами, так и с папами римскими еще в IX веке за продажу военных материалов мусульманскому Египту, и, якобы соблюдая запрет на торговлю с исламскими странами около 828 года, они умудрились тайно вывезти тело Святого Марка из Александрии под носом у мусульманских таможенных чиновников, спрятанное в бочке со свининой. Их стандартным оправданием была коммерческая необходимость:

“потому что мы не можем жить иначе и не знаем, как, кроме как за счет торговли”. Единственная во всем мире Венеция была организована с экономической целью.

К десятому веку они продавали необычайно редкие восточные товары на важных ярмарках в Павии на реке По: русского горностая, пурпурную ткань из Сирии, шелк из Константинополя.

Один монашеский хронист видел императора Карла Великого, выглядевшего уныло рядом со своей свитой в восточной одежде, купленной в Павии у венецианских купцов. (Особо выделялась разноцветная ткань, на которой были вытканы фигуры птиц -

очевидно, предмет возмутительной иностранной роскоши.) Для мусульман

Венеция торговала лесом и рабами - буквально славянами, пока этот народ не стал христианином. Венеция к настоящему времени занимала выгодное положение в начале Адриатического моря, став центром торговли, и на рубеже тысячелетий, в День Вознесения Господня в 1000 году, дож Пьетро Орсеоло II, человек, который “превзошел почти всех древних дожей в знании человечества”, отправился в экспедицию, которая положит начало восхождению Республики к богатству, власти и морской славе.

На пороге новой эры город балансировал между опасностью и благоприятными возможностями. Венеция еще не была компактным миражом из ослепительного камня, которым она стала позже, хотя ее население уже было значительным. На большом S-образном изгибе Большого канала не было великолепных палаццо. Городу чудес, очарования и греха, карнавальных масок и публичных зрелищ предстояли столетия.

Вместо этого к воде тянулись низкие деревянные домики, причалы и склады. Венеция представляла собой не столько единое целое, сколько череду отдельных островков с участками неосушенных болот и открытыми пространствами среди приходских поселений, где люди выращивали овощи, держали свиней и коров и ухаживали за виноградниками. Церковь Святого Марка, простая предшественница необыкновенной базилики, недавно сильно обгорела и была подлатана после политических потрясений, в результате которых на паперти был убит дож; площадь перед ней представляла собой утоптанную землю, разделенную каналом и частично отданную под фруктовый сад. Морские суда, направлявшиеся в Сирию и Египет, заполнили торговый центр города, Риво—Альто, который со временем превратился в Риальто.

Повсюду над зданиями торчали мачты и рангоуты.

Гениальность Орсеоло заключалась в том, чтобы полностью понять, что рост Венеции, возможно, само ее выживание, лежит далеко за пределами вод лагуны. Он уже заключил выгодные торговые соглашения с Константинополем и, к неудовольствию воинствующего христианского мира, отправил послов во все четыре уголка Средиземноморья для заключения аналогичных соглашений с исламским миром. Будущее Венеции лежало в Александрии, Сирии, Константинополе и на Берберийском побережье Северной Африки, где более богатые, более развитые общества обещали специи, шелк, хлопок и стекло — предметы роскоши, которые город идеально подходил для продажи в северную Италию и центральную Европу. Проблема венецианских моряков заключалась в том, что путешествие вниз

адриатическое море было ужасно небезопасным. Родные воды города, Венецианский залив, находились в пределах его досягаемости, но плавать по центральной Адриатике было рискованно, поскольку ее патрулировали хорватские пираты. С восьмого века эти славянские поселенцы с верхних Балкан обосновались на его восточных, далматинских берегах. Это была местность, созданная для морского разбоя. Из островных логовищ и прибрежных заводей хорватские корабли с малой осадкой могли выскакивать и перехватывать торговые суда, проходящие по проливу.

Венеция вела непрерывную борьбу с этими пиратами в течение 150 лет. Борьба не принесла ничего, кроме поражения и унижения.

Один дож был убит во главе карательной экспедиции; после этого венецианцы предпочли заплатить малодушную дань за свободный проход в открытое море. Теперь хорваты стремились распространить свое влияние на старые римские города, расположенные дальше по побережью. Орсеоло привнес в эту проблему четкое стратегическое видение, которое станет краеугольным камнем венецианской политики на все века существования Республики. Адриатика должна обеспечивать свободный проход венецианских кораблей, иначе они навсегда застрянут. Дож распорядился, чтобы дань больше не взималась, и подготовил значительную сумму, чтобы добиться повиновения.

Отъезд Орсеоло сопровождался одной из тех провидческих церемоний, которые стали определяющей вехой в истории Венеции. Большая толпа собралась на ритуальную мессу в церкви Святого Петра Кастелло, недалеко от места нынешнего арсенала. Епископ вручил дожу триумфальное знамя, на котором, возможно, впервые был изображен лев Святого Марка, золотой и вздыбленный на красном фоне, в короне и с крыльями, готовый к войне, даже когда раскрытое Евангелие в его лапах провозглашает мир. Затем дож и его отряд поднялись на борт и, подгоняемые западным ветром, раздувавшим их паруса, вышли из лагуны в бурлящую Адриатику.

Остановившись только для того, чтобы получить дальнейшее благословение от епископа Градо, они отправились на полуостров Истрия на восточной оконечности Адриатики.

Река Нарента и ее барьерные острова

Кампания Орсеоло могла бы послужить почти шаблоном для последующей венецианской политики: смесь изощренной дипломатии и точного применения силы. Пока eet продвигался по небольшим прибрежным городам — от Паренцо до Полы, от Оссеро до Зары, — горожане и епископы выходили на улицы, чтобы продемонстрировать свою лояльность дожу и благословить его своими реликвиями. Тех, кто колебался, противопоставляя Венецию встречной угрозе со стороны славян, легче убедила видимая демонстрация силы. Хорваты увидели, что надвигается, и попытались купить дожа О. Повернуть Орсеоло было нельзя, хотя прибрежный рельеф усложнял его задачу. Цитадель пиратов была хорошо защищена, спрятана в болотистой дельте реки Нарента и находилась вне досягаемости любых ударных сил. Он был защищен тремя барьерными островами Лесина, Курзола и Лагоста, чьи скалистые крепости представляли собой серьезное препятствие.

Полагаясь на местную разведку, венецианцы устроили засаду на судно нарентийской знати, возвращавшееся с торговых операций на итальянском берегу, и использовали их, чтобы заставить хорватов подчиниться в устье дельты. Последний поклялся отказаться от ежегодной дани и преследования кораблей Республики. Устояли только прибрежные острова. Венецианцы изолировали их один за другим и бросили якорь в их гаванях. Курцола была взята штурмом. Лагоста, “из-за насилия которого у венецианцев, плававших по морям, очень часто отбирали их товары и отправляли голыми прочь”, оказал более упорное сопротивление.

Жители считали свою скалистую цитадель неприступной. Венецианцы предприняли яростную атаку снизу; когда это не удалось, отряд пробрался наверх по крутой тропинке позади цитадели и захватил башни, снабжавшие форт водой. Оборона рухнула. Людей увели в цепях’ а их пиратское гнездо было разгромлено.

Этим форс де фраппе Орсеоло четко обозначил намерения Венецианцев, и на случай, если какой-либо из подчиненных городов забыл свои недавние клятвы, он пошел по своим стопам, заезжая в их пораженные порты для повторной демонстрации силы, выставляя напоказ заложников и захваченные знамена. “Оттуда, снова пройдя мимо вышеупомянутого города, направляясь обратно в Венецию, он, наконец, вернулся с большим триумфом”. С тех пор дож и его преемники присвоили себе новый почетный титул — Dux Dalmatiae — “Владыка Далмации”.

Если и есть какой-то момент, положивший начало становлению морской империи, то это было сейчас, с триумфальным возвращением дожа в лагуну. Разгром нарентийских пиратов был актом огромной важности. Это ознаменовало начало венецианского господства на Адриатике, и его сохранение стало аксиомой на все века существования Республики. Адриатика, должно быть, венецианское море; ностра чакса, “наш дом” на местном диалекте, и его ключом было побережье Далмации. Однако обеспечение постоянного господства на море никогда не было достаточно простым делом. На протяжении веков и почти до своего последнего вздоха Республика тратила огромные ресурсы на борьбу с имперскими захватчиками, наемными пиратами и усмирение беспокойных вассалов. Города Далмации, особенно Зара, —

неоднократно боролись за свою независимость, но только Рагузе (Дубровник) это удалось. С тех пор не было соперничающей военно-морской державы, которая могла бы сравниться с Венецией в сердце моря. Адриатическое море окажется в политической и экономической тени все более хищного города, население которого в течение столетия достигнет восьмидесяти тысяч человек. Со временем известняковое побережье превратилось в житницу и виноградник Венеции; истрийский мрамор украсил дворцы эпохи Возрождения на Гранд-канале; далматинская сосна обшивала республиканские галеры, а моряки выводили их из венецианских военно-морских баз на восточном побережье. Зубчатое известняковое побережье стало восприниматься почти как продолжение лагуны.

Республика, обладавшая византийским талантом превращать значительные победы в патриотические церемонии, отныне ежегодно праздновала триумф Орсеоло. Каждый день Вознесения жители Венеции участвовали в ритуальном путешествии к устью лагуны. Вначале здесь было относительно спокойно. Духовенство, одетое в ризы и церемониальные одежды, поднялось на борт баржи, отделанной золотой тканью, и отплыло к лиди, длинной линии песчаных отмелей, защищающих Венецию от Адриатики. Они взяли кувшин со святой водой, солью и оливковыми ветвями туда, где лагуна выходит в море на Лидо Святого Николая, покровителя моряков, и ждали там, у слияния двух вод, прибытия дожа на церемониальной галере, которую венецианцы называли Бучинторо, Золотая Лодка. Покачиваясь на волнах, священники вознесли короткую и проникновенную молитву: “Даруй, о Господь, чтобы море всегда было спокойным для нас и всех, кто плывет по нему”. А затем они подошли к Букинторо и окропили водой дожа и его последователей с оливковых ветвей, а остаток вылили в море.

Со временем церемония Вознесения, Сенза, стала значительно сложнее, но в первые годы нового тысячелетия это был простой акт благословения, умилостивления от штормов и пиратов, основанный на сезонных ритуалах плавания, столь же древних, как Нептун и Посейдон. Путешествие в миниатюре раскрыло весь смысл Венеции. В лагуне царили безопасность и умиротворение; в ее коварном лабиринте мелководных каналов все потенциальные злоумышленники

качнуло и затонуло. За гранью лежали возможности, но также и опасности. Лиди были границей между двумя мирами, известным и неизвестным, миром, который был безопасным, и миром, который был опасным; в мифе об основании Республики Святой Марк был застигнут шквалом и обрел покой только в лагуне, но путешествие за ее пределы не было обязательным. Для венецианцев море было вопросом жизни и смерти, и сенза признал этот пакт.

The Бучинторо и Сенца

День Вознесения Господня ознаменовал начало парусного сезона, когда мореплаватели могли надеяться на спокойное плавание. Однако воды Адриатики, как известно, были очень холодными в любое время года. Они могли быть гладкими, как шелк, или взбиваться в порывистую ярость боры, северного ветра. Римляне, не будучи великими моряками, испугались этого;

Адриатическое море едва не утонуло Юлия Цезаря, а поэт Гораций думал, что ничто не сравнится с ужасом волн, разбивающихся о скалы южной Албании. Галеры с веслами могли быть быстро затоплены прибывающим морем; парусные корабли, идущие против ветра, имели мало места для маневра в узких проливах. Нет более яркого исторического описания свирепости моря, чем судьба норманнского флота, переправившегося в Албанию в начале лета 1081 года:

Венеция , укрытая своими лиди

Шел сильный снег, и яростные ветры, дувшие с гор, били по морю. Поднялись волны с воющим шумом; весла отломились, когда гребцы погрузили их в воду, паруса были разорваны в клочья взрывами, реи были раздавлены и упали на палубы; и теперь корабли поглощались вместе с экипажем и всеми остальными.… Некоторые корабли затонули, и их команды утонули вместе с ними; другие были разбиты о мысы ... Много трупов было выброшено волнами.

Море было бурным, опасным, кишащим пиратами. Венецианцы неустанно боролись за то, чтобы их выход в мир оставался открытым.

Даже лиди не были определенной гарантией защиты. Поскольку Адриатическое море находится в тупике, оно ощущает притяжение Луны с особой силой, и когда фазы совпадают и сирокко, ветер из Африки, гонит воду вверх по Венецианскому заливу, а встречный бора, суровый в венгерских степях, сдерживает ее, сама лагуна оказывается под угрозой. В народной памяти события конца января 1106 г.

подчеркивал силу моря. Люди помнили, что сирокко дул с юга с необычной силой; погода стала невыносимо душной, день за днем высасывая энергию из людей и животных. Были безошибочные признаки приближающегося шторма. Стены домов сочились влагой; море начало стонать и издавать странный нейтральный запах электричества; птицы порхали и пронзительно кричали; угри выпрыгивали из воды, словно пытаясь улизнуть. Когда, наконец, разразилась буря, раскаты грома сотрясли дома, а проливной дождь обрушился на лагуну. Море поднялось из своих глубин, захлестнуло лиди, хлынуло через отверстия лагуны и затопило город. Он разрушал дома, портил товары, уничтожал запасы продовольствия, топил животных, засыпал небольшие поля стерильной солью. Целый остров, древний город Маламокко, исчез, оставив призрачные фундаменты, видимые сквозь мутную воду во время отлива. По пятам за Адриатикой последовал разрушительный пожар, который пронесся по деревянным поселениям, перепрыгнул через Гранд-канал, испепелил двадцать четыре церкви и опустошил большую часть города. “Венеция была потрясена до глубины души”, - писал хронист Андреа Дандоло. Влияние Венеции на материальный мир было хрупким; она жила в условиях непостоянства. Именно против таких сил люди почувствовали свою уязвимость и пошли на жертвы.

Принятие дожами своего нового титула Dux Dalmatiae ознаменовало момент беспрецедентных перемен в морской мощи восточного Средиземноморья. В течение четырехсот лет сама Адриатика находилась под властью Рима; еще шестьсот лет море и сама Венеция находились в подчинении грекоязычного преемника Рима, византийца

императоры в Константинополе. К 1000 году эта власть начала ослабевать, и венецианцы были вовлечены в скрытый акт замещения. В небольших каменных соборах Зары, Спалато, Истрии и Трау венецианского дожа поминали в молитвах только после имени императора в Константинополе, но эта практика была просто ритуалом. Император был далеко; его власть больше не простиралась далеко к северу от Корфу, у ворот Адриатики и вдоль итальянского побережья. Правителями Далмации на самом деле были венецианцы. Вакуум власти, созданный ослаблением византийского контроля, позволил бы Венеции постепенно продвигаться по шкале от подданных к равным партнерам и, наконец, при трагических обстоятельствах, к узурпаторам византийского моря. Лорды Далматинского побережья приступили к восхождению.

Отношения между Византией и Венецией были очень сложными и долголетними, их осложняли взаимно противоречивые взгляды на мир и резкие перепады настроения, однако Венеция всегда обращалась к Константинополю. Это был великий город мира, ворота на Восток. Через его склады на Золотом Роге проходили богатства всего мира: русские меха, воск, рабы и икра; специи из Индии и Китая; слоновая кость, шелк, драгоценные камни и золото. Из этих материалов византийские мастера изготавливали необычные предметы, как священные, так и мирские

— реликварии, мозаики, чаши, инкрустированные изумрудами, костюмы из тонкого шелка - вот что сформировало вкус Венеции. Удивительная базилика Святого Марка, заново освященная в 1094 году, была спроектирована греческими архитекторами по образцу церкви Святых Апостолов в Константинополе; ее ремесленники камень за камнем пересказывали историю Святого Марка, имитируя мозаичный стиль Святой Софии (Айя София); ее ювелиры и эмальеры создали Pala d'Oro, золотой алтарный образ, чудесное выражение византийской набожности и искусства. Аромат специй с набережных Венеции разносился за тысячу миль от богаделен Золотого Рога.

Константинополь был венецианским базаром, где собирались купцы, чтобы сколотить (и потерять) состояния. Как верноподданные императора, право торговать на его землях всегда было их самым ценным достоянием. Он, в свою очередь, использовал эту привилегию как разменную монету, чтобы обуздать своего

наглые вассалы. В 991 году Орсеоло получил ценные торговые права для венецианской поддержки в Адриатике; двадцать пять лет спустя они были раздраженно отозваны снова в результате ссоры.

Различие в отношении к коммерции обозначило резкую разделительную черту.

С самого начала аморальный торговый менталитет венецианцев — предполагаемое право покупать и продавать что угодно кому угодно - шокировал благочестивых византийцев. Около 820 года император горько жаловался на венецианские грузы военных материалов — древесины, металла и рабов

— своему врагу, султану в Каире. Но в последней четверти XI века Византийская империя, столь прочно обосновавшаяся в бассейне Средиземного моря, начала приходить в упадок, и баланс сил начал склоняться в пользу Венеции. В 1080-х годах венецианцы защищали империю на Адриатике от могущественных норманнских военных отрядов, намеревавшихся захватить сам Константинополь. Их награда была роскошной. Со всей имперской помпезностью византийского ритуала император приложил свою золотую печать (bulla aurea) к документу, который навсегда изменил море. Он предоставил городским купцам право свободно торговать, освобожденный от налогов, во всех своих владениях. Большое количество городов и портов было указано по названию: Афины и Салоники, Фивы, Антиохия и Эфес, острова Хиос и Эвбея, ключевые гавани вдоль побережья южной Греции, такие как Модон и Корон - бесценные перевалочные пункты для венецианских галер —

но прежде всего, сам Константинополь.

Здесь Венеция получила призовое место у Золотого Рога. Оно включало в себя три набережных, церковь и пекарню, магазины и склады для хранения товаров. Хотя венецианцы и были номинальными подданными императора, они фактически приобрели свою собственную колонию со всей необходимой инфраструктурой в самом сердце богатейшего города на земле на чрезвычайно благоприятных условиях. Только Черное море, хлебная корзина Константинополя, было закрыто для заядлых торговцев.

Тихим эхом среди торжественных, витиеватых строк византийского указа звучало самое сладкое греческое слово, которое венецианец, возможно, когда-либо хотел услышать: монополия. Соперники Венеции в морской торговле — Генуя, Пиза и Амаль — теперь оказались в таком положении

недостатком было то, что их присутствие в Константинополе было почти бесполезным.

Золотая булла 1082 года была золотым ключом, открывшим Венеции сокровищницу восточной торговли. Ее купцы приезжали в Константинополь. Другие начали проникать в небольшие порты и гаваней восточного побережья. Ко второй половине двенадцатого века венецианских купцов можно было увидеть повсюду в восточном Средиземноморье. Их колония в Константинополе выросла примерно до двенадцати тысяч человек, и десятилетие за десятилетием торговля с Византией незаметно переходила в их руки. Они не только переправляли товары обратно на оживленный рынок континентальной Европы, но и выступали в роли посредников, неустанно курсируя туда-сюда по портам Леванта, покупая и продавая. Их корабли бороздили восточные моря, доставляя оливковое масло из Греции в Константинополь, покупая лен в Александрии и продавая его государствам крестоносцев через Акко; заходили на Крит и Кипр, в Смирну и Салоники. В устье Нила, в древнем городе Александрия, они покупали специи в обмен на рабов, пытаясь в то же время ловко балансировать между византийцами и крестоносцами, с одной стороны, и их врагом, египетской династией Фатимидов, с другой. С каждым десятилетием Венеция все глубже запускала свои щупальца в торговые посты Востока; ее богатство свидетельствовало о расцвете нового класса богатых купцов. Многие великие семьи венецианской истории начали свое восхождение к известности в годы бума двенадцатого века. Этот период ознаменовал начало коммерческого господства.

С этим богатством пришли высокомерие - и негодование. “Они пришли”,

сказал византийский хронист: “толпами и племенами, сменив свой город на Константинополь, откуда они распространились по всей империи”.

Тон этих замечаний говорит на знакомом языке ксенофобии и экономического страха перед иммигрантами. Выскочки-итальянцы в шляпах и с безбородыми лицами резко выделялись как манерами, так и внешним видом на городских улицах. Обвинений, выдвинутых против венецианцев, было много: они вели себя как граждане иностранной державы, а не как верноподданные империи; они расходились веером из отведенного им квартала и покупали недвижимость по всему городу; они сожительствовали с гречанками или женились на них и уводили их от православной веры; они крали мощи святых; они были

богатый, высокомерный, неуправляемый, невоспитанный, неуправляемый. “Морально распущенные, вульгарные ... ненадежные, со всеми грубыми характеристиками моряков”, - пробормотал другой византийский писатель. Епископ Салоник назвал их “болотными лягушками”. Венецианцы становились все более непопулярными в Византийской империи, и, казалось, они были повсюду.

В более широкой геополитике XII века отношения между византийцами и их заблудшими подданными были отмечены все более сильными колебаниями между полюсами любви и ненависти: венецианцы были неуязвимы, но незаменимы. Византийцы, которые самодовольно все еще считали себя центром мира и для которых землевладение было более славным занятием, чем вульгарная коммерция, передали свою торговлю жителям лагун и позволили своему флоту прийти в упадок; они становились все более зависимыми от Венеции в вопросах морской обороны.

Имперская политика по отношению к назойливым иностранцам менялась хаотично. Единственным рычагом воздействия императора на них был контроль над торговыми правами. На протяжении столетия предпринимались неоднократные попытки ослабить влияние Венеции на византийскую экономику, играя на стороне Республики против ее коммерческих конкурентов, Пизы и Генуи. В 1111 году

пизанцы также получили торговые права в Константинополе; сорок пять лет спустя аналогичным образом были допущены генуэзцы. Каждый из них получил налоговые льготы, коммерческий квартал и пристани в Константинополе. Город был горнилом ожесточенного соперничества между итальянскими республиками, которое со временем переросло бы в полномасштабные торговые войны. Когда испанский еврей Бенджамин Тудела приехал в Константинополь в 1176 году, он обнаружил “бурлящий город; люди приезжают торговать туда со всех стран по суше и по морю”. Город превратился в вызывающую клаустрофобию арену для соревнований. Вспыхивали безобразные драки между конкурирующими национальностями, зажатыми в соседних анклавах вдоль берегов Золотого Рога. Венецианцы ревниво относились к своим монополиям, которые, по их мнению, были заработаны в нормандских войнах прошлого столетия; они были глубоко возмущены тем, как сменявшие друг друга императоры отменяли их или благоволили своим соперникам. Итальянцы стали в глазах правящих греков неконтролируемой помехой: “раса, характеризующаяся отсутствием воспитания,

что полностью противоречит нашему благородному чувству порядка”, - произносили они с аристократической надменностью. В 1171 году император Мануэль I взял в заложники все венецианское население своей империи и удерживал его в течение многих лет. Разрешение кризиса заняло два десятилетия и оставило горькое наследие взаимного недоверия. К тому времени, когда венецианские купцы были изгнаны, а затем вновь допущены в Константинополь в 1190-х годах, любые особые отношения были мертвы.

Именно на этом фоне папа призвал к новому крестовому походу летом 1198 года.

OceanofPDF.com

" 2 "

СЛЕПОЙ ДОЖ

1198–1201

Четвертый крестовый поход открылся яростным криком:

После ужасного разрушения территории Иерусалима, после прискорбной резни христианского народа, после прискорбного вторжения в землю, по которой ступали ноги Христа и где Бог, наш Отец, видел, как в незапамятные времена в центре земли совершалось спасение … апостольский престол [папство], встревоженный таким великим бедствием, был сильно обеспокоен ...

кричит и возвышает свой голос подобно трубе, желая побудить христианский народ бороться с Христом и отомстить за оскорбление Того, Кто был распят....

Поэтому, сыны мои, воспряните духом стойкости, наденьте щит веры, шлем спасения, полагаясь не на численность и не на грубую силу, а скорее на силу Божью.

Призыв к воинствующему христианскому миру, прозвучавший от папы Иннокентия III в августе 1198 года, прозвучал спустя зловещее столетие после успешного захвата Иерусалима. Тем временем весь проект крестового похода катился к краху. Решающий удар был нанесен в 1187 году, когда Саладин разбил армию крестоносцев при Хаттине и отвоевал Святой Город. Ни император Священной Римской империи Фридрих Барбаросса, утонувший в сирийской реке, ни английский король Ричард Львиное Сердце не были близки к тому, чтобы вернуть его. Теперь крестоносцы были ограничены несколькими поселениями вдоль побережья , такими как порты

Тир и Акко. Папе римскому выпало вдохнуть жизнь обратно в проект.

Иннокентию было тридцать семь лет — молодому, блестящему, решительному, прагматичному, мастеру религиозной риторики и опытному юристу. Его призыв к оружию был одновременно военным предприятием — кампанией морального перевооружения в секуляризирующемся мире - и инициативой по восстановлению папской власти. С самого начала он ясно дал понять, что намерен не только поднять крестовый поход, но и руководить им сам, через своих папских легатов. В то время как один отправился будоражить лордов-воинов северной Франции, другой, кардинал Со редо, приехал в Венецию, чтобы расспросить о кораблях. Столетие крестовых походов научило военных планировщиков тому, что сухопутный путь в Сирию был трудным переходом и что византийцы враждебно относились к большому количеству вооруженных людей, бродивших по их территории. Поскольку другие приморские республики, Пиза и Генуя, находились в состоянии войны, только Венеция обладала навыками, ресурсами и технологиями, необходимыми для переброски целой армии на восток.

Немедленная реакция венецианцев была поразительной. Они послали своих собственных легатов обратно в Рим, чтобы потребовать, в качестве предварительного, отмены папского запрета на торговлю с исламским миром, особенно с Египтом.

Дело Республики с самого начала определило столкновение веры и светской необходимости, которое должно было сопровождать Четвертый крестовый поход. Оно основывалось на прототипном определении венецианской идентичности. Легаты обсуждали вопрос об уникальном положении своего города: в нем не было сельского хозяйства; его выживание полностью зависело от торговли, и эмбарго, которое он неукоснительно соблюдал, сильно пострадало. Легаты могли бы также пробормотать себе под нос, что Пиза и Генуя тем временем продолжали свою торговлю в защиту папства, но Иннокентий не был впечатлен. Город долгое время существовал вразрез с благочестивыми христианскими проектами. В конце концов он дал венецианцам тщательно сформулированное разрешение, исключающее торговлю любыми военными материалами, которое он продолжил перечислять: “[Мы] запрещаем вам, под строгой угрозой анафемы, поставлять сарацинам железо, пеньку, острые орудия, горючие материалы, оружие, галеры, парусники или древесину”,

добавляя с юридической точностью, чтобы закрыть любые юридические лазейки,

коварные венецианцы могли попытаться использовать “законченный или неоконченный ...” Иннокентий тогда сделал строгое предупреждение:

... надеясь, что благодаря этой уступке вы будете решительно настроены оказать помощь провинции Иерусалим, и следя за тем, чтобы вы не попытались каким-либо образом обмануть апостольский указ. Потому что не может быть ни малейшего сомнения в том, что тот, кто попытается обманным путем, против собственной совести, обмануть этот приказ, будет крепко связан божественным приговором.

Это было не очень хорошее начало. Угроза отлучения от церкви была велика, и Иннокентий совсем не доверял Венеции, но практически у него не было выбора, кроме как немного прогнуться: корабли могла поставлять только Республика.

Итак, когда шесть французских рыцарей прибыли в Венецию в первую неделю Великого поста 1201 года, дож, вероятно, имел хорошее представление об их миссии. Они прибыли как посланники великих графов-крестоносцев Франции и Нидерландов — из Шампани, Бри, Фландрии, Эно и Блуа - с запечатанными грамотами, которые давали им полное право заключать любые соглашения, касающиеся морских перевозок, которые они считали подходящими. Одним из этих людей был Гео Руа де Вильгардуэн из Шампани, ветеран Третьего крестового похода и человек с опытом сколачивания армий крестоносцев. Именно рассказ Виллардуэна послужит основным, но весьма неполным источником для всего последующего.

В Венеции существовала давняя традиция приравнивать возраст к опыту, когда дело доходило до назначения дожей, но человек, к которому пришли графы, был замечательным по любым меркам. Энрико Дандоло был отпрыском известной семьи юристов, купцов и церковников. Они были вовлечены почти во все великие события прошлого столетия и составили впечатляющий послужной список Республике. Они были вовлечены в реформирование церкви и государственных институтов города в середине двенадцатого века и участвовали в венецианских крестовых походах. По общему мнению, мужчины-дандоло были кланом огромной мудрости, энергии и долголетия.

В 1201 году Энрико было за девяносто. К тому же он был совершенно слеп.

Никто не знает, как выглядел Энрико; его физический облик сформировался благодаря многочисленным анахроничным изображениям, поэтому сейчас легко представить высокого, худощавого, жилистого мужчину с белой бородой и проницательными, но незрячими глазами, твердого в своей решимости служить венецианскому государству, мудрого благодаря опыту многих десятилетий пребывания в центре жизни Венеции в век растущего процветания — впечатление, для которого нет материальной основы. Что касается его личности, то впечатления современников и последующие суждения резко разделились.

Они соответствовали бы различным взглядам самой Венеции. Для своих друзей Дандоло стал бы воплощением проницательности Республики и хорошего правления. Для французского рыцаря Роберта де Клари он был “достойнейшим человеком и мудрецом”; для аббата Мартина де Паириса - человеком, который “компенсировал физическую слепоту живым интеллектом”; французский граф Гуго де Сен-Поль назвал его “благоразумным по характеру, сдержанным и мудрым в принятии сложных решений”.

Вильярдуэн, который хорошо его узнал, объявил его

“очень мудрый, храбрый и энергичный”. Греческому хронисту Никетасу Хониату, который этого не сделал, было суждено вынести встречное суждение, которое также вошло в кровь истории: “человек, наиболее вероломный и враждебный [византийцам], одновременно хитрый и высокомерный; он называл себя мудрейшим из мудрых и в своей жажде славы превзошел всех”. Вокруг Дандоло собирались бы наросты мифов, которые определяли бы не столько человека, сколько то, как Венецию будут воспринимать как она сама, так и ее враги.

Дандоло всегда предназначалась высокая должность, но где-то в середине 1170-х годов он начал терять зрение. Документы, которые он подписал в 1174 году, имеют четкую подпись, хорошо выровненную по странице. На другом, датированном 1176 годом, имеются явные признаки нарушения зрения.

Слова латинской формулы “Я, Генри Дандоло, судья, подписал внизу своей рукой” отклоняются вправо по мере того, как понимание пространственных отношений писателем ослабевает на странице, каждая последующая буква занимает свое спотыкающееся положение из-за все более неуверенной догадки относительно ориентации ее предшественницы. Похоже, что зрение Дандоло медленно угасало и со временем полностью погасло. В конце концов, согласно венецианскому уставу, Дандоло

ему больше не разрешалось подписывать документы, только для того, чтобы его подпись была засвидетельствована утвержденным свидетелем.

Природе, степени и причине потери зрения Дандоло было суждено стать предметом многочисленных спекуляций и рассматриваться как ключевое объяснение событий Четвертого крестового похода. Ходили слухи, что во время византийского кризиса с заложниками в 1172 году, когда Дандоло находился в Константинополе, император Мануил “приказал ослепить его глаза стеклом; и его глаза не пострадали, но он ничего не видел”. Это было указано как причина, по которой дож затаил глубокую обиду на византийцев. По другой версии, он потерял зрение в уличной драке в Константинополе. Варианты этой истории ставили средневековый мир в тупик при всех последующих размышлениях о карьере Дандоло. Некоторые считали, что его слепота была притворной или не полной, поскольку было засвидетельствовано, что его глаза действительно все еще были яркими и ясными, и как иначе Дандоло мог вести венецианский народ в мирное и военное время? И наоборот, говорили, что он искусно скрывал свою слепоту, и что это было доказательством коварной хитрости этого человека. Однако несомненно, что Дандоло не был ослеплен в 1172 году — его подпись была все еще действительна два года спустя, — и сам он никогда не возлагал на себя вину за это. Единственное объяснение, которое он впоследствии дал, заключалось в том, что он потерял зрение в результате удара по голове.

Как бы то ни было, его слепота никак не повлияла на ясность его суждений или его энергию. В 1192 году Дандоло был избран на должность дожа и принес герцогскую присягу “работать на честь и прибыль венецианцев добросовестно и без мошенничества”.

Несмотря на то, что Венеция, всегда глубоко консервативная в своих механизмах, никогда не была подвержена пьянящему восхищению молодежи, слепой мужчина, которого нужно было привести к герцогскому трону, оставался необычным выбором; возможно, его рассматривали как временную замену. Учитывая его преклонные годы, избиратели могли быть достаточно уверены в том, что срок его полномочий будет коротким. Никто из них и предположить не мог, что у него впереди тринадцать лет, за это время он изменит будущее Венеции - или что прибытие рыцарей-крестоносцев станет спусковым крючком.

Дандоло тепло приветствовал рыцарей, внимательно изучил их верительные грамоты и, удовлетворившись их авторитетом, приступил к делу. Этот вопрос обсуждался в ходе серии встреч. Сначала с дожем и его советом, “во дворце дожей, который был очень изящным и красивым”, по словам Виллардуэна. Бароны были весьма впечатлены великолепием обстановки и достоинством слепого дожа, “очень мудрого и почтенного человека”. Они сказали, что прибыли сюда, потому что “могли быть уверены, что в Венеции найдется больше кораблей, чем в любом другом порту”, и изложили свою просьбу о транспорте — количество людей и лошадей, провизию, срок, на который они их запрашивали. Дандоло, очевидно, был ошеломлен масштабом операции, которую обрисовали посланники, хотя неясно, насколько подробными были их прогнозы. Венецианцам потребовалась неделя, чтобы оценить задачу. Они вернулись и назвали свои условия. С тщательностью опытных рабочих, назначающих цену на работу, они точно оговорили, что они поставят за эти деньги:

Мы построим конные повозки для перевозки 4500 лошадей и 9000 оруженосцев; и 4500

рыцари и 20 000 пехотинцев будут погружены на корабли; и наши условия будут включать провизию как для людей, так и для лошадей на девять месяцев. Это минимум, который мы предоставим при условии выплаты четырех марок за лошадь и двух за человека.

И все условия, которые мы устанавливаем для вас, будут действовать в течение года со дня отплытия из порта Венеции, чтобы служить Богу и христианскому миру, куда бы это нас ни привело. Указанная выше денежная сумма составляет 94 000 марок. И мы дополнительно бесплатно предоставим пятьдесят вооруженных галер на все время существования нашего союза с условием, что мы получим половину всех завоеваний, которые мы совершим, либо в виде территории, либо денег, либо на суше, либо на море. Теперь посоветуйтесь между собой относительно того, хотите ли вы и в состоянии продолжать это дело.

Показатель на душу населения не был необоснованным. Генуэзцы просили о подобном у французов в 1190 году, но общая сумма в 94 000 марок была ошеломляющей, эквивалентной годовому доходу Франции. С венецианской точки зрения, это предприятие представляло собой огромную коммерческую возможность, сопряженную со значительным риском. Это было бы

требует безраздельного внимания всей венецианской экономики в течение двух лет: год подготовки — судостроение, материально-техническое обеспечение, набор рабочей силы, снабжение продовольствием - с последующим вторым годом действительной службы значительной части мужского населения и использованием всех кораблей Республики. Это обязало бы венецианцев заключить крупнейший коммерческий контракт в средневековой истории; это означало бы прекращение всей другой торговой деятельности в течение срока действия контракта; отказ в любой момент означал бы катастрофу для города, потому что были задействованы все его ресурсы. Неудивительно, что Дандоло так внимательно изучил доверенности, так тщательно составил контракт и запросил половину выручки. Двумя измерениями были время и деньги; оба были скрупулезно взвешены. Венецианцы были опытными торговцами; они заключали контракты и верили в святость сделки. Это был золотой стандарт, по которому действовала Venetian life: ее ключевыми параметрами были количество, цена и дата поставки. Подобные сделки заключались на Риальто каждый день в течение торгового года, но никогда в таком масштабе. Дож, возможно, был удивлен, что крестоносцы согласились с такой готовностью всего за одну ночь. Особое впечатление на послов произвело предложение венецианцев выделить пятьдесят галер за их собственный счет. Это было не лишено значения. Казалось бы, безобидная фраза “куда бы это нас ни привело” также не была вставлена в контракт неспроста.

Возможно, дож и был инициатором сделки, но Венеция считала себя коммуной, в которой все люди теоретически имели право голоса при принятии важнейших государственных решений. В этом случае на карту было поставлено все их будущее. Крайне важно было получить широкое согласие на сделку.

Вильгардуэн зафиксировал процесс венецианской демократии в действии.

Сделка должна была быть доведена до сведения все более широкой аудитории: сначала до Большого Совета из пятидесяти человек, затем до двухсот представителей Коммуны. Наконец, Дандоло созвал население в базилику Святого Марка. По словам Виллардуэна, десять тысяч человек собрались вместе в ожидании драматических новостей. В дымной темноте великой материнской церкви — “самой красивой церкви, которая только может быть”, - писал Виллардуэн, который, очевидно, был таким же

чувствительный, как никто другой, к атмосфере этого места, мерцающего, как морская пещера, пронизанная лучами неясного света и тлеющим золотом мозаичных святых, Дандоло создал сцену нарастающей драмы, используя “свой интеллект и силу разума —

которые были одновременно очень здравыми и резкими”. Сначала он попросил “отслужить мессу Святому Духу и умолять Бога, чтобы он наставил их относительно просьбы, с которой к ним обратились посланники”. Затем шестеро посланников вошли в большие двери церкви и пошли по проходу. Французы, несомненно, одетые в плащи, украшенные алым крестом, были объектом пристального внимания. Люди вытягивали шеи и толкались, чтобы хоть мельком увидеть иностранцев. Прочистив горло, Вильгардуэн обратился к своей аудитории с убедительной речью: "Интерьер базилики Святого Марка"

Милорды, величайшие и могущественнейшие бароны всей Франции послали нас к вам.

Они умоляли тебя сжалиться над Иерусалимом, который порабощен

Турки, так что, ради всего Святого, вы должны быть готовы помочь их экспедиции отомстить за бесчестие Иисуса Христа. И для этого они выбрали вас, потому что нет такой могущественной нации на море, как вы, и они приказали нам броситься к вашим ногам и не вставать до тех пор, пока вы не согласитесь сжалиться над Святой Землей за океаном.

Маршал польстил их морской гордости и религиозному рвению, как будто Бог лично призвал их совершить это великое дело. Все шестеро посланников, рыдая, упали на пол. Это было обращение непосредственно к эмоциональной основе средневековой души. Оглушительный рев прокатился по церкви, вдоль нефа, поднимаясь на галереи и к закрученным высотам купола. Люди “воскликнули в один голос, высоко подняли руки и закричали: ‘Мы согласны! Мы согласны!” Затем Дандоло помогли взойти на кафедру, его незрячие глаза уловили момент и скрепили договор: “Милорды, узрите честь, оказанную вам Богом, потому что нация нест на земле презрела всех остальных и попросила вашей помощи и сотрудничества в выполнении задачи такой великой важности, как освобождение Нашего Господа!” Это было непреодолимо.

Венецианский мирный договор, как он стал известен, был подписан и скреплен печатью на следующий день со всеми подобающими церемониями. Дож “дал

[послы] его хартий ... обильно плакали и добросовестно клялись на мощах святых верно придерживаться условий хартий”. Послы ответили тем же, отправили гонцов к папе Иннокентию и отбыли готовиться к Крестовому походу. Согласно условиям договора, армия крестоносцев должна была собраться в знаменательный День святого Иоанна, 24 июня следующего 1202 года, и eet был готов принять их.

Несмотря на горячее одобрение населения, венецианцы были по натуре осторожным народом, в котором меркантильный дух воспитал проницательность; они не были склонны к полетам фантазии, а Дандоло был осторожным лидером. Тем не менее, любой взвешенный анализ рисков Венецианского мирного договора позволил бы предположить, что он включал в себя риск для всей экономики Коммуны в рамках одного проекта с высокими ставками. Необходимое количество людей и кораблей, суммы денег, которые должны быть выделены

— от цифр захватывало дух. Дандоло было больше девяноста лет

предположительно, ему оставалось жить всего несколько лет. Он лично был ответственен за продвижение этого огромного проекта. На первый взгляд ему было что терять. С какой стати он должен рисковать своими преклонными годами в этой авантюре?

Ответы кроются в венецианском характере, в его своеобразной смеси светского и религиозного, а также в самом договоре. Венеция постоянно оглядывалась на прецеденты своей истории в поисках мудрости, необходимой для управления государственным кораблем. Ее расцвет в предыдущем столетии был тесно связан с приключениями Крестовых походов. Венецианцы участвовали в Первом крестовом походе и еще раз в 1123 году. От обоих они выиграли в материальном плане; в 1122 году они приобрели треть города Тир, управляемого непосредственно из лагуны на условиях беспошлинной торговли, что положило начало заморской империи Венеции, а также закрепилось в ряде других гаваней.

Несмотря на периодичность священных войн, эти палестинские порты предоставили итальянским республикам новые возможности приобретать товары с самого дальнего Востока. Они оказались связаны с сетью древних торговых путей, которые простирались до самого Китая. Венеция также смогла получить доступ к миру богатства и роскоши в самом Леванте, где сложные производственные навыки и сельскохозяйственный опыт процветали на протяжении сотен лет. Триполи славился ткачеством шелка; Тир - яркой прозрачностью своего стекла, пурпурными и красными тканями, выкрашенными в чанах еврейских ремесленников, сахарным тростником, лимонами, апельсинами, грецкими орехами, миндалем, оливками и кунжутом. Через порт Акко можно было приобрести лекарственный ревень с реки Волга, тибетский мускус, корицу и перец, мускатный орех, гвоздику, алоэ и камфару, слоновую кость из Индии и Африки и арабские финики; в Бейруте - индиго, ладан, жемчуг и бразильское дерево.

Ослепительный свет Левантии открыл европейцам бурлящий мир ярких красок и ярких ароматов. Новые вкусы в товарах, одежде, еде и ароматах проникли в королевства крестоносцев и были доставлены обратно в трюмах торговых судов во все более богатую Европу. В свою очередь, Венеция и ее соперники также обеспечили Крестовые походы; они принесли Иерусалимское королевство (а также его

враги в Египте) военные ресурсы - оружие, металл, древесину и лошадей — и товары, необходимые для поддержания колониальной жизни на чужом берегу, и забили свои корабли паломниками, жаждущими увидеть святые места. Для венецианских купцов крестовые походы оказались весьма прибыльными. В процессе они углубили свои знания о том, как вести торговлю, преодолевая культурную пропасть, что со временем сделало бы их толкователями миров.

Экспедиции в предыдущие крестовые походы вошли в национальную память как триумфальные эпизоды в перечислении венецианской славы.

Они укрепили представление города о самом себе и его ожиданиях. Венеция всегда смотрела на восток, на восходящее солнце: на торговлю и добычу, на материальные предметы, которыми можно украсить город, на украденные кости христианских святых, на возможность обретения богатства и военной славы — и не в последнюю очередь на отпущение грехов. Привязанность Венеции к Востоку носила эстетический, религиозный и коммерческий характер. Возвращающиеся аргосцы установили модель ожидания: то, что будет выгружено в бассейне Святого Марка, обогатит, облагородит и освятит город. Сто лет назад один дож возвел в ранг патриотического долга требование, чтобы торговые суда, возвращающиеся с Востока, привозили предметы старины, мрамор и резьбу для украшения недавно отстроенной церкви Святого Марка. Успешная экспедиция 1123 года вселила в республику живые надежды на коммерческие выгоды, которые могли быть извлечены из Крестовых походов. В недавно заключенном Венецианском договоре один только морской контракт давал бы хорошую прибыль, и половина всей добычи могла бы принести неизвестные богатства.

В юности Дандоло, вероятно, лично был свидетелем религиозного пыла и национальной гордости, сопровождавших уход крестоносцев, и слышал страстные слова дожа своего детства, превозносившего их духовную и материальную славу:

Венецианцы, какой бессмертной славой и великолепием будет покрыто ваше имя в результате этой экспедиции? Какую награду вы получите от Бога? Вы завоюете восхищение Европы и Азии. Знамя Святого Марка будет триумфально реять в далеких землях. Новые профессии, новые источники величия придут к этому самому благородному

город.… Воодушевленные святым религиозным рвением, воодушевленные примером всей Европы, спешите к оружию, думайте о почестях и призах, думайте о своем триумфе — с благословения небес!

У Дандоло были и другие личные причины для того, чтобы вовлечь Венецию в новый крестовый поход. Он происходил из семьи крестоносцев; вероятно, желание подражать своим предкам затронуло в нем глубокие струны. И он был пожилым человеком: беспокойство о его душе также должно было быть тяжелым бременем. Обещанное отпущение грехов было одним из самых мощных стимулов для крестовых походов. У него были убедительные национальные, личные, духовные и семейные мотивы для подписания договора.

Слепой, но проницательный дож, очевидно, уловил судьбоносный момент — как будто все в венецианской истории вело к этой экстраординарной возможности. Но было кое-что еще, скрытое в основе договора, что придало бы ему значительную привлекательность. От всех, кроме горстки подписантов и лордов-крестоносцев во Франции и Ломбардии, скрыли то, что экспедиция, которая вызвала смутное желание рядовых “сжалиться над Святой Землей за океаном”, изначально не имела намерения отправляться туда. Он направлялся в Египет. Как признался Вильярдуэн в своей хронике, “На закрытом совете было тайно решено, что мы отправимся в Египет, потому что через Каир было легче уничтожить власть турок, чем где-либо еще, но публично было просто объявлено, что мы отправляемся за границу”.

Для такого подхода были веские стратегические причины. Более проницательные военные тактики давно признали, что богатства Египта были источником ресурсов для мусульманских армий в Палестине и Сирии. Победы Саладина были основаны на богатствах Каира и Александрии. Как понял Ричард Львиное Сердце, “ключи от Иерусалима следует искать в Каире”. Проблема заключалась в том, что такой косвенный подход к возвращению Священного Города вряд ли мог взбудоражить народное воображение. Пылко набожные люди искали спасения, сражаясь за землю, на которой стоял Иисус, а не уничтожая исламские военные линии снабжения на базарах дельты Нила.

Но для венецианцев эта стратегия открывала новые коммерческие возможности. Египет был самым богатым регионом в

Левант и еще одна естественная точка доступа к весьма прибыльным маршрутам доставки специй. Это сулило более богатые коммерческие выгоды, чем когда-либо могли обеспечить гавани Тира и Акко. “Все, чего не хватает в этой части света в виде жемчуга, специй, восточных сокровищ и заморских товаров, привозится сюда из двух Индий: Сабы, Аравии и обеих Эфиопий, а также из Персии и других близлежащих земель”, - писал Вильгельм Тирский двадцатью годами ранее. “Люди с Востока и Запада стекаются туда в большом количестве, и Александрия является общественным рынком для обоих миров”. На самом деле у Венеции была небольшая доля этого рынка, несмотря на недавнее разрешение папы Иннокентия. Генуя и Пиза доминировали в торговле с Египтом. Дандоло бывал в Александрии; он не понаслышке знал как о ее богатстве, так и о слабостях в обороне, и город обладал огромной эмоциональной привлекательностью для Республики. Именно здесь умер святой Марк и откуда венецианские купцы вывезли его кости. По сути, победоносная кампания в Египте с половиной вырученных средств в качестве награды дала Венеции представление о богатстве, которое могло бы намного превзойти все ее предыдущие коммерческие триумфы. Он мог одним махом прибрать к рукам значительную часть торговли восточного Средиземноморья и надолго дискредитировать своих морских конкурентов. Безналоговая монопольная торговля была непреодолимой приманкой.

Потенциальная прибыль, очевидно, стоила риска, и именно поэтому венецианцы за свой счет бросили пятьдесят военных галер. Они были предназначены не для ведения морских сражений у берегов Палестины, а для того, чтобы прокладывать себе путь вверх по мелководным, заросшим тростником дельтам Нила для нанесения удара по Каиру.

Судостроение в Венеции

Этот тайный план был лишь одной из вызывающих беспокойство деталей договора, которому было суждено оказать пагубное влияние на Крестовый поход. Другими были время — венецианцы окончательно обязались заключить девятимесячный контракт на морское судоходство, начиная со Дня Святого Иоанна, 24 июня 1202 года, — и, что особенно важно, деньги. Представляется вероятным, что окончательно согласованная сумма была снижена до восьмидесяти пяти тысяч марок, что все еще является ошеломляющей суммой. Даже если бы показатель на душу населения был разумным, оценка Виллардуэна в тридцать три тысячи крестоносцев была исключительно высокой. У Виллардуэна был опыт оценки армий крестоносцев, но его быстрое принятие условий дожа оказалось бы колоссальной ошибкой. Он кардинально просчитался с количеством крестоносцев, которых можно было собрать; он также не смог осознать, что те, от имени кого он подписал мирный договор, сами не были связаны им: они не были обязаны отплывать из Венеции. Крестовый поход с самого начала находился под финансовым давлением: Иннокентий пытался, но безуспешно, собрать средства через

налогообложение. Шестерым делегатам пришлось занять первый взнос по сделке - две тысячи марок - на Rialto. Хотя в то время никто этого не знал, Венецианский мирный договор содержал активные ингредиенты для серьезных неприятностей, которые сделали бы Четвертый крестовый поход самым противоречивым событием средневекового христианского мира.

Виллардуэн, позвякивая, возвращался через альпийские перевалы. Крестоносцы Франции, Фландрии и северной Италии — франки, как называли их византийцы, — принесли свои клятвы и завещания, надели плащи и усердно начали долгие, утомительные приготовления к отплытию; в лагуне венецианцы приступили к подготовке крупнейшего военного переворота в своей истории.

OceanofPDF.com

" 3 "

ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ТЫСЯЧИ МАРОК

1201–1202

Масштаб операции затмевал все предыдущие морские экспедиции города. Это потребовало от Дандоло отдать приказ о немедленной приостановке всей другой коммерческой деятельности и отозвать торговые суда из-за рубежа, поскольку все население бросилось в приготовления. У них было тринадцать месяцев, чтобы завершить работу.

Само по себе судостроение и реконструкция были огромным проектом, для которого требовалось огромное количество дерева, смолы, пеньки, канатов, парусины и железа для изготовления гвоздей, якорей и креплений. Материковая часть Италии была прочесана в поисках ресурсов. По рекам, впадающим в лагуну, было доставлено большое количество дерева и лиственницы; дуб и сосна поступали из Венето и побережья Далмации. Государственный арсенал, основанный в 1104 году, был промышленным центром работ, но большая их часть велась на частных дворах, разбросанных по островам лагуны. Воздух звенел от стука молотков и пил, ударов топоров и скрежета тесел; котлы со смолой пузырились и дымились; кузницы сияли; канатоходцы выделывали сотни ярдов скрученной пеньки; веслам, шкивам, мачтам, парусам и якорям придавали форму, тесали, сшивали и ковали. Корабли начали расти от киля кверху; другие были отремонтированы или приспособлены. В арсенале строились боевые машины — камнеметные катапульты и осадные башни в виде комплекта, которые можно было демонтировать во время путешествия.

Материально-технические требования Крестового похода требовали судов различных типов. 4500 рыцарей и 20 000 пехотинцев будут перевозиться на круглых кораблях — парусниках с высокими бортами, с носовыми и кормовыми замками, различных размеров: от горстки огромных престижных кораблей, приписанных к знати, до стандартных транспортов крестоносцев, которые вмещали шестьсот человек на нижних палубах, а затем переходили к суденышкам поменьше.

4500 лошадей перевозились на 150 специально приспособленных весельных галерах, оснащенных откидными посадочными дверями либо в боку, либо на носу, по которым лошадей можно было провести в брюхо судна, а затем закрепить на стропах, чтобы противодействовать морской качке. Двери, которые должны были находиться ниже ватерлинии, должны были быть герметично закрыты на время плавания, но их можно было распахнуть на пологом пляже, чтобы позволить рыцарю в полном доспехе выехать наружу, наводя ужас на любого ничего не подозревающего врага. В общей сложности венецианцам, вероятно, пришлось предоставить 450 кораблей для перевозки армии и всех ее материальных средств. Затем были пятьдесят галер, которые должны были предоставить сами венецианцы, и набор матросов и гребцов для укомплектования флота. Чтобы грести и плавать под парусом 33 500 тысячам человек через восточное Средиземноморье, требовалось еще 30 000 специалистов морского дела — половина взрослого населения Венеции, или замена, набранная в морских городах побережья Далмации. Многие записались добровольцами в крестоносцы, но их число еще предстояло пополнить. Мужчины из каждого прихода города были впечатлены лотереей, разыгранной с использованием восковых шариков — те, кто вытягивал шарик, содержащий клочок бумаги, получали назначение на службу Республике.

Для обеспечения армады требовались параллельные усилия едва ли меньшего масштаба. Венецианцы тщательно подсчитали запасы провизии для каждого человека на год: 377 килограммов хлеба и закусок, 2000 килограммов круп и бобов, 300 литров вина: математика снабжения армии крестоносцев сводилась к огромным цифрам. Сельскохозяйственные районы Венеции были прочесаны в поисках продуктов; пшеницу доставляли из региональных центров — Болоньи, Кремоны, Имолы и Фаэнцы — и дважды запекали в венецианских печах, чтобы приготовить прочное корабельное печенье, которое составляло основу рациона моряков. Не вся эта еда могла быть добыта в Венеции. Несомненно, венецианские планировщики стремились внести изменения по пути, когда они плыли вниз

побережье Далмации, но выполнение контракта было огромной проблемой.

Вся эта работа должна была быть оплачена. Венецианский монетный двор был вынужден выпустить дополнительное количество мелких серебряных монет, гроссо, чтобы заплатить мастерам-плотникам, конопатчикам, канатоходцам, парусникам, кузнецам, матросам, поварам и торговцам, которые в течение года неустанно трудились над изготовлением eet. Фактически Республика жила в кредит, с нетерпением ожидая выполнения контракта и оплаты.

К началу лета 1202 года венецианцы собрали огромные силы, необходимые для транспортировки и содержания армии численностью 33 500 человек на 1400 миль через восточное Средиземноморье и содержания ее в течение года. “Венецианцы выполнили свою часть сделки, и даже более того”, - признал Вильгардуэн. “Еда, которую они приготовили, была такой большой и великолепной, что ни один христианин никогда не видел лучшей”. В любом случае, это был выдающийся подвиг коллективной организации и свидетельство эффективности венецианского государства, которое со временем внесло огромный вклад в развитие морского потенциала Республики.

eet был полностью подготовлен к запланированной дате отправления, Дню Святого Иоанна, 24 июня 1202 года, но сам Крестовый поход был плохо скоординирован и затянулся с опозданием. Крестоносцам было приказано покинуть свои дома на Пасху (6 апреля 1202 года), но многие окончательно попрощались только в день Пятидесятницы, 2 июня. Крестоносцы прибыли в Венецию разрозненными отрядами, под знаменами своих лордов и феодалов. Руководитель всего предприятия, Бонифаций Монферратский, добрался до лагуны только 15 августа, но уже к началу июня было ясно, что численность собравшихся в Венеции далеко не дотягивает до контрактных 33 500 человек, для которых венецианцы приготовили свой великолепный ужин. Некоторые выбрали альтернативные маршруты в Святую Землю, отправляясь из Марселя или Апулии, по соображениям удобства или более низкой стоимости — или, возможно, до них дошли слухи, что венецианская армия намеревалась нанести удар по Египту, а не освободить Иерусалим.

Вильярдуэн поспешил возложить вину на тех , кто не явился , потому что “эти люди и многие другие, кроме него, боялись

армия, собравшаяся в Венеции, была вовлечена в очень опасное предприятие”. Правда заключалась в ином: Виллардуэн или лорды-крестоносцы, которым он докладывал, ужасно просчитались в численности; и те, кто действительно собрался, не были связаны его согласием выбрать более длинный сухопутный путь в Венецию. “В армии в Венеции была большая нехватка личного состава, что было серьезным несчастьем

— как вы узнаете позже”, - написал он.

В самой Венеции по-прежнему не хватало места для размещения армии крестоносцев, и власти опасались появления вооруженных людей в закрытых помещениях города. Им выделили лагеря на пустынном песчаном острове Сен-Николас, самом длинном из лиди, который сегодня известен просто как Лидо: “Итак, паломники отправились туда, разбили свои палатки и разместились как могли”, - вспоминал Роберт де Клари, бедный французский рыцарь, который написал яркий отчет о крестовом походе из первых рук, но не с аристократической точки зрения Вильгардуэна, а с точки зрения рядовых пехотинцев экспедиции.

В то время как поток крестоносцев продолжал прибывать, назначенная дата отъезда приходила и уходила, и хмурое выражение на лице Дандоло с каждым днем становилось все сильнее. Моральный дух собранных сил периодически поддерживался прибытием высокопоставленных сотрудников —

В конце июня прибыл Балдуин Фландрский, затем граф Людовик Блуа, каждый со своими войсками; папский легат Питер Капуано прибыл в Венецию 22 июля, чтобы оказать духовную поддержку делу, но разрыв между контрактом и собранными сейчас силами оставался ужасно большим. К июлю прибыло все еще только двенадцать тысяч человек. “Фактически”,

Вильгардуэн признал: “он [eet] был так хорошо обеспечен кораблями, галерами и конным транспортом, что их хватило бы для втрое большей армии”.

Если это ставило в затруднительное положение лордов-крестоносцев, то потенциально могло разорить Венецию. Коммуна поставила на эту сделку всю свою экономику, и для Дандоло, который был ее посредником, выступал за принятие договора и уговаривал население, это означало личную катастрофу. Дандоло, как и все венецианские купцы, верил в святость контрактов. Этот, прежде всего,

других следовало уважать. По словам Клари, он яростно обрушился на лордов-крестоносцев:

“Лорды, вы плохо обошлись с нами, потому что, как только ваши послы заключили сделку со мной и моим народом, я приказал по всей стране, чтобы ни один купец не ходил торговать, но все должны помогать готовить еду, и все они приложили к этому все усилия и ничего не зарабатывали более полутора лет. Они многое потеряли, и по этой причине мой народ, и я тоже, хотим, чтобы вы вернули деньги, которые вы задолжали. И если ты этого не сделаешь, знай, что ты не покинешь этот остров до того самого момента, пока нам не заплатят, и ты не найдешь никого, кто принес бы тебе достаточно еды и питья. Когда графы и крестоносцы услышали, что сказал дож, они были сильно встревожены.

Неясно, насколько серьезной была последняя угроза. Далее Клари сказала, что дож “был великим и достойным человеком, и поэтому не переставал приносить им достаточно еды и питья”, но участь обычного крестоносца, брошенного на Лидо, становилась все более неуютной. Они были настоящими пленниками жаркого солнца; разгребали песок на длинной прибрежной полосе, смотрели на сине-зеленую Адриатику с одной стороны и более тусклую лагуну с другой, где Венеция дразняще мерцала вне досягаемости, мучая и эксплуатируя их. “Здесь, - писал один хронист, явно не друживший с Венецией,-

разбив палатки, они ожидали перехода с июньских календ [1 июня]

к Октябрьским календам [1 октября]. Систарий зерна продан за пятьдесят солидов. Всякий раз, когда венецианцам было угодно, они издавали указы, чтобы никто не отпускал никого из паломников с вышеупомянутого острова. Следовательно, паломники, почти как пленники, находились под их властью во всех отношениях. Более того, среди простых людей возник большой страх.

Они пришли сюда с благочестием ради спасения своих душ, а обнаружили, что их предали собратья-христиане. Жестокое обращение, которому они подверглись, было необъяснимым. Гноящееся негодование вернулось позже в более осязаемых формах. Вспыхнула болезнь: “Результатом было то, что мертвые едва могли быть похоронены

живой”. И, вероятно, никто из них не знал, что путешествие, на которое они так горячо надеялись, в любом случае не было предназначено для Святой Земли. Для бедных Крестовый поход оказался бы серией разорванных контрактов, недобросовестно заключенных богатыми и могущественными.

Венецию уже привлекли к ответственности за последствия.

Когда папский легат Питер Капуано прибыл в город, он освободил обездоленных, больных и женщин от их крестовых обетов; многие другие, похоже, дезертировали и разошлись по домам по собственной воле. Капуано появился на сцене как голос и совесть папы римского, “чудесным образом” сплотив верующих своей вдохновляющей проповедью, но был совершенно неспособен решить фундаментальную проблему. Крестоносцы не могли расплатиться; венецианцы не могли освободить их от долга. Сжатие этих двух непримиримых сил создало бы атмосферу постоянного кризисного управления для Крестового похода и имело бы последствия, которые никто в то время не мог предвидеть.

Последовало напряженное противостояние . Венецианцы были в ярости. Бароны, возглавлявшие Крестовый поход, пристыженные невыполнением контракта, попытались заставить каждого человека оплачивать свой проезд самостоятельно: четыре марки для рыцаря, вплоть до одной для пехотинца. Все крестовые походы были омрачены проблемой наличных денег, и этот не был исключением. Многие уже заплатили и отказались вносить больше; другие не могли. Долг оставался огромным. В летнюю жару на Лидо среди солдат вспыхнули ожесточенные споры о том, как действовать дальше. Некоторые хотели уехать и искать другие пути в Святую Землю. Другие были готовы отдать все, что у них было, ради спасения своих душ. Крестовому походу угрожал позорный распад.

Лидеры аристократии пытались подать пример, отдавая свои ценности и занимая еще больше на Риальто. “Вы бы видели, сколько прекрасных сосудов из золота и серебра доставили во дворец дожей в качестве оплаты”, - оправдываясь, записал Вильгардуэн.

Разрыв по-прежнему составлял ошеломляющие тридцать четыре тысячи марок —

девять тонн серебра. Они сказали дожу, что больше собрать не могут.

Для Венеции и Дандоло ситуация теперь была критической. Дож лично выступил посредником в сделке; он должен был справиться с кризисом.

Дандоло был вынужден представить ситуацию совету, а затем

общине. Настроение было отвратительным; весь город купился на этот проект, и каждому было что терять. Угроза банкротства, и люди были разгневаны. Время шло: скоро в сезон все равно будет слишком поздно отплывать, и предприятие неизбежно провалится; не в последнюю очередь из-за того, что Венеция принимала у себя двенадцать тысяч вооруженных людей, которые становились все более беспокойными. Дандоло, обладавший мудростью своих девяти десятилетий и коллективным опытом венецианской истории за плечами, наметил два варианта: во-первых, они могли бы сохранить уже собранные пятьдесят тысяч марок и отказаться от проекта. Это навлекло бы на них поругание всего христианского мира: “Отныне нас всегда будут считать негодяями и мошенниками”. В качестве альтернативы они могли бы временно приостановить взыскание долга, и именно к этому он призывал: “Скорее давайте пойдем к ним и скажем им, что если они вернут нам тридцать шесть тысяч [ так в оригинале]

знаки, которыми они обязаны нам после первых завоеваний, которые они совершили для себя, затем мы увезем их за границу ”. Венеция согласилась, и это было доведено до сведения крестоносцев где-то в начале сентября:

... они были очень счастливы и от радости упали к ногам [дожа], и они лояльно гарантировали, что охотно сделают так, как предложил дож. В ту ночь царило такое ликование, что не было никого настолько бедного, чтобы он не устраивал великолепных иллюминаций, и они носили горящие факелы на концах своих копий вокруг своих палаток и зажигали их внутри, так что казалось, будто весь лагерь был окружен огнем.

Если смотреть из Венеции, Лидо представлял собой череду огней.

Вероятно, это было в праздник Пресвятой Богородицы —в воскресенье, 8 сентября

— что большая толпа венецианцев, крестоносцев и паломников собралась в базилике Святого Марка на мессу. Перед началом службы Дандоло взобрался на кафедру и обратился к народу с эмоциональным обращением:

Лорды, вы объединились с нацией гнезд в мире для выполнения самой благородной миссии, которую кто-либо когда-либо брал на себя. Я всего лишь слабый старик, нуждающийся в отдыхе и ослабленный телом, но я вижу, что никто не знает, как управлять вами лучше, чем я, ваш господин. Если ты позволишь мне осенить себя крестным знамением для защиты и

веди меня, и пусть мой сын займет мое место и охраняет город, я пойду с тобой и паломниками жить и умереть.

Раздался взрыв одобрения. Все закричали: “Ради Бога, умоляем вас согласиться и сделать это!” Вид старого дожа, слепого, старше девяноста лет, несомненно, близкого к концу жизни, предлагающего присоединиться к Крестовому походу, вызвал всеобщий плач: “Было пролито много слез, потому что у этого благородного человека, если бы он захотел, было множество причин остаться дома. Он был стариком, и хотя у него не было глаз на голове, он ничего не видел”, - записал Вильгардуэн.

Спустившись с кафедры, плачущий Дандоло был отведен к главному алтарю, где он преклонил колени и велел пришить крест на видном месте к корносвоего дожа — большой хлопчатобумажной шапочке, обозначавшей его должность

— “потому что он хотел, чтобы люди могли видеть это”. Этот жест оказал стимулирующее воздействие на венецианское население, которое “начало брать крест большой толпой и в большом количестве".… Наши паломники были переполнены радостью и великим волнением, когда дож принял крест”,

как записал Виллардуэн, “из-за его великой мудрости и репутации”. Одним махом древний дож поставил себя в центр крестового похода. Были спешно проведены последние приготовления к отплытию eet до окончания парусного сезона.

The Корно

Однако, опять же, за всем этим скрывалось нечто большее, чем казалось глазам благочестивых крестоносцев. За мягким соглашением отложить поход крестоносцев

долг “до тех пор, пока Бог не позволит нам побеждать вместе” лежал еще одним слоем секретных соглашений, в соответствии с которыми Крестовый поход разворачивался бы подобно серии фальшивых ящиков. Чтобы согласовать отсрочку долга с венецианскими гарантиями конкретной выгоды, Дандоло проявил нестандартное мышление и выдвинул верховному командованию крестоносцев потрясающее предложение. Это было связано с одержимостью Венеции геополитикой Адриатики, и особенно с городом Зарой на побережье Далмации. Господство Венеции на море, введение ею торговых ограничений и налоговых пошлин постоянно раздражали далматинцев. Зара, “чрезвычайно богатый город ... расположенный на берегу моря”, постоянно выступал против венецианского контроля и сделал ряд заявлений о независимости после путешествия дожа Орсеоло II в 1000 году. В 1181 году Зара снова попыталась сбросить венецианское иго и подписала защитный пакт с венгерскими королями. Это должно было повториться. Для венецианцев заранцы нарушали свою феодальную клятву; что еще хуже, они также вели политические переговоры с морскими соперниками республики, пизанцами. Весьма вероятно, что Дандоло в любом случае не собирался позволять своему войску плыть по Адриатике, не связываясь с непокорными заранцами, но за закрытыми дверями он объяснил лордам-крестоносцам, что в этом году отплывать на Восток уже слишком поздно; если бы они помогли усмирить Зару, в Венеции с большей готовностью приняли бы приостановку выплаты долга.

Столкнувшись с перспективой краха Крестового похода, они согласились.

Это было чрезвычайно сложно с теологической точки зрения. Первой остановкой Крестового похода должно было стать завоевание другого христианина — и католика

-город. Что еще хуже, его новый повелитель, Эмико Венгерский, сам принял крест. Экспедиции предстояло напасть на другого крестоносца. Это правда, что Эмико не выказывал никаких признаков того, что на самом деле собирается в крестовый поход; что касается венецианцев, то он цинично подписался исключительно на защиту папы от подобных репрессий, но план Коммуны в отношении Зары по-прежнему отдавал смертным грехом. Более того, Эмико предупредил Иннокентия о такой возможности и уже послал Дандоло недвусмысленное предупреждение “ни в коем случае не посягать на земли этого короля”. Неважно. Дандоло

немедленно заткнул рот папскому легату Питеру Капуано, запретив ему сопровождать eet в качестве официального представителя папы, и продолжил готовить корабли. Слегка расстроенный легат благословил крестовый поход, сохранив при этом свою позицию относительно его цели, и поспешил обратно в Рим. Иннокентий подготовил послание с угрозами. Его ранние опасения по поводу вероломных венецианцев, казалось, полностью подтвердились.

Среди собирающейся христианской армии, вероятно, просочился слух, что первой целью должен был стать христианский город, и Бонифаций Монферратский, номинальный лидер Крестового похода, вежливо извинился за то, что не сопровождал экспедицию в ее первоначальной миссии: он, очевидно, не хотел участвовать в имперских проектах Венеции, но вся экспедиция оказалась между молотом и наковальней — она либо отправилась в Зару, либо распалась.

Теперь приготовления были ускорены. В начале октября осадные машины, оружие, продовольствие, бочки с вином и водой были с трудом перенесены, подняты на лебедки или вкатаны на борт кораблей; рыцарские

всадников, фыркая, вели по погрузочным рампам конных транспортов и подтягивали к кожаным стропам, предназначенным для того, чтобы они раскачивались при крене на море; затем двери закрывали конопаткой, “как если бы вы запечатывали бочку, потому что, когда корабль находится в открытом море, вся дверь находится под водой”. Тысячи пехотинцев, многие из которых никогда прежде не выходили в море, были забиты в темные, вызывающие клаустрофобию трюмы военных транспортов; венецианские гребцы заняли свои места на гребных скамьях военных галер; слепого Дандоло провели на борт роскошного судна дожа; были подняты якоря, распущены паруса, сброшены канаты . Венецианская история будет переплетена с рассказами о ее великих морских предприятиях, но мало кто превзойдет по великолепию начало Четвертого крестового похода. Ни один из них не оказал бы более глубокого влияния на восхождение Республики к империи. Это выделило Венецию как державу, чьи морские возможности не имели себе равных в бассейне Средиземного моря.

Для сухопутных рыцарей это было зрелище, от которого захватывало дух и заставляло их прибегать к гиперболам: “Никогда ни из одного порта не отплывал такой великолепный корабль”, - таков был вердикт Виллардуэна. “Можно сказать, что все море сверкало в огне от кораблей”. Роберту Кларскому,

“это было самое грандиозное зрелище со времен существования мира

началось”. Сотни кораблей распустили паруса в лагуне; их знамена и гербы развевались на ветру. В этой массированной армаде выделялись несколько огромных парусных судов с зубчатыми крышами, возвышавшихся над морем подобно башням с высокими носами и форштевнями, каждое из которых было украшено сверкающими щитами и развевающимися вымпелами лордов-крестоносцев, которым они были приписаны, как символы величия и феодальной власти. Названия некоторых из них сохранились: "Парадайз и "Пилигрим, несущие епископов Суассона и Труа — Фиалку и Орла. Сама высота этих судов должна была сыграть значительную роль в предстоящих событиях.

Крестоносцы в плащах с крестами своих народов —

зеленый для Фландрии, красный для Франции — все было заполнено до отказа. Венецианскую галеру "иит" вел вперед корабль дожей, выкрашенный в ярко-красный цвет, на котором Дандоло сидел под алым балдахином, “и у него были четыре серебряные трубы, которые трубили перед ним, и тарелки, издававшие оглушительный звук”. Над панорамным морем прокатились взрывы шума. “Сто пар труб из серебра и меди, возвестивших об отплытии”, протрубили над водой; барабаны, таборы и другие инструменты застучали и зарокотали; ярко раскрашенные вымпелы развевались на соленом ветру; весла галер рассекали волны; священники в черных одеждах взошли на бак и возглавили весь иит в гимне крестоносцев “Veni Creator Spiritus”. “И все без исключения, как великие, так и малые, плакали от умиления и огромной радости, которую они испытывали”. С этим торжествующим шумом и благочестивым высвобождением сдерживаемых чувств отряд крестоносцев вышел из устья лагуны, миновал церковь Святого Николая и внешние косы Лидо, которые столько месяцев были тюрьмой, и устремился в Адриатическое море.

Однако среди великолепного шума слышались тревожные нотки. "Вайолет" затонул при отлете. Были те, у кого были глубокие духовные сомнения по поводу нападения на Кристиан Зару; далеко в Риме папа Иннокентий сидел с пером в руке, готовясь отлучить от церкви любого крестоносца, который осмелился бы это сделать. И недостающая сумма в тридцать четыре тысячи марок будет продолжать преследовать экспедицию на всем пути вокруг побережья Греции, подобно альбатросу, свисающему с высоких мачт.

OceanofPDF.com

" 4 "

“СОБАКА, ВОЗВРАЩАЮЩАЯСЯ К СВОЕЙ БЛЕВОТИНЕ”

Октябрь 1202–июнь 1203

Венецианцы были полны решимости использовать этот великий шаг для восстановления своей имперской власти в верхней Адриатике, подавления непокорных городов, угрозы пиратам и набора моряков. В то время как Венеция рассматривала это как законное утверждение феодальных прав, многие крестоносцы, разочарованные и обнищавшие из-за долгого ожидания на Лидо, уже воспринимали всю эту затею как извращение обетов крестоносцев. “Они принудили Триест и Муглу к покорности”, - прямо заявил анонимный хронист, когда иит прокладывал себе путь вдоль побережья. “Они вынудили всю Истрию, Далмацию и Славонию платить дань. Они приплыли в Зару, где их клятва [крестовому походу] оказалась недействительной. В праздник Святого Мартина они вошли в гавань Зары. ” Венецианская безжалостность не всегда была хорошо воспринята.

иит прорвался через цепь портов, ворвался внутрь и приступил к высадке тысяч человек. Двери транспортов были распахнуты; ослабевших, потерявших ориентацию лошадей вывели с завязанными глазами на сушу; катапульты и осадные башни были разгружены и собраны; множество палаток с развевающимися знаменами было разбито за городскими стенами. Заранцы наблюдали за этим зловещим предприятием со своих укреплений и решили сдаться. Через два дня после прибытия иит они послали делегацию в малиновый павильон дожей, чтобы предложить условия. Бизнес Zara был чисто венецианским

это имело значение, но Дандоло, то ли из щепетильности, то ли из желания заставить заранцев попотеть, заявил, что он никак не может согласиться на это, пока не посоветуется с французскими баронами. Он покинул делегацию, пиная ее пятками.

К несчастью для Дандоло — и, как оказалось, еще большему несчастью для Зары, — почти в тот же момент из Италии прибыл корабль с яростным интердиктом папы Иннокентия. Само письмо утрачено, но его содержание было четко пересказано позже:

... мы позаботились о том, чтобы в нашем письме, которое, как мы полагаем, дошло до вашего сведения и сведения венецианцев, строго предписать вам не поддаваться искушению вторгаться в земли христиан или нарушать их права.… Действительно, те, кто мог бы предположить действовать иначе, должны знать, что они связаны оковами отлучения от церкви и лишены индульгенции, которую [папа римский] даровал крестоносцам.

Это было необычайно серьезно. Отлучение от церкви грозило одним ударом проклясть те самые души, которые должен был спасти крестовый поход.

Письмо было гранатой, брошенной в непрочный договор экспедиции, и оно раскрыло всю подспудную напряженность предприятия. Несогласная группа французских рыцарей, возглавляемая могущественным Симоном де Монфором, всегда рассматривала переправу в Зару как предательство клятв крестоносцев. Пока Дандоло в другом месте обсуждал капитуляцию с группой лордов-крестоносцев, они нанесли визит заранской делегации, ожидавшей в палатке дожа. Они сообщили ему, что французы откажутся атаковать город, и “если вы сможете защититься от венецианцев, тогда вы будете в безопасности”. Просто чтобы убедиться, что сообщение дошло, другой рыцарь прокричал эту информацию через зубчатые стены. Вооруженная этим обещанием, заранская делегация развернулась на каблуках и отправилась обратно в город, полная решимости сопротивляться.

Зара и ее гавань

Тем временем Дандоло заручился согласием большинства вождей принять капитуляцию, и все они вернулись в его палатку.

Вместо исчезнувшей заранской делегации им противостоял аббат Во, вероятно, с письмом Иннокентия в руке, который драматично выступил вперед со всей силой папской власти и заявил: “Господа, я запрещаю вам папой в

Рим, атакуйте этот город, ибо это место христиан, а вы паломники”. Разразился яростный скандал. Дандоло пришел в ярость и обрушился на лидеров крестоносцев: “Господа, по соглашению я организовал сдачу этого города, и ваши люди отняли его у меня, хотя вы дали мне слово, что поможете мне завоевать его. Теперь я призываю вас сделать это ”. Более того, по словам Роберта из Клари, он не был готов отступать перед папой римским:

“Господа, вы должны знать, что я не откажусь от своей мести им ни за что, даже ради папы римского!”

Лидеры крестоносцев, более щепетильные, оказались между отлучением от церкви и нарушением светского соглашения.

Пристыженные и потрясенные действиями де Монфора, они решили, что у них нет другого выбора, кроме как подтвердить свою приверженность делу Венеции — непогашенный долг был включен в сделку.

Иначе Крестовый поход может просто провалиться. С тяжелым сердцем они согласились на этот неприятный поступок: “Сэр, мы поможем вам взять город, несмотря на тех, кто хочет этому помешать”. Несчастные заранцы, которые пытались сдаться мирным путем, теперь оказались под ударом превосходящей силы. Они пытались уколоть совесть крестоносцев, вешая на стены кресты. Это не имело никакого значения. Для обстрела стен подкатили гигантские катапульты; шахтеры начали прокладывать под ними туннели. Все было кончено за пять дней.

Заранцы потребовали мира на более унизительных условиях. За исключением нескольких стратегических казней, венецианцы сохранили жизни горожан; город был эвакуирован, и победители “безжалостно разграбили город”.

Была уже середина ноября, и Дандоло указал собравшейся армии, что в этом году слишком поздно отправляться в путь; зиму можно провести достаточно приятно в мягком климате побережья Далмации. Было бы лучше подождать до весны. Это было достаточно разумно, даже неизбежно, но это предложение, похоже, ввергло Крестовый поход в новый кризис. Рядовые крестоносцы почувствовали, что их в очередной раз бесстыдно эксплуатируют, и во многом винили Венецию. Они были заключены в тюрьму на Лидо, сбиты с пути истинного, чтобы нападать на христианские города, обнищавшие и обманутые.

Годовой контракт с "Венецией" неумолимо тикал, а они ни на шаг не приблизились к Святой Земле, не говоря уже о Египте.

трофеи Зары были в значительной степени присвоены лордами. “Бароны прибирали городское добро к рукам, ничего не раздавая беднякам”, - писал анонимный очевидец, явно сочувствующий бедственному положению простого человека. “Бедняки тяжело трудились в бедности и голоде”. В совокупности крестоносцы все еще были должны тридцать четыре тысячи марок.

Вскоре после увольнения Zara народное возмущение вылилось в насилие.

Три дня спустя, ближе к вечерне, армию постигла ужасная катастрофа, потому что между венецианцами и французами вспыхнуло широкомасштабное и очень ожесточенное сражение. Люди бежали к оружию со всех сторон, и насилие было настолько сильным, что почти на каждой улице происходили ожесточенные бои на мечах, пиках, арбалетах и пичугах, и многие люди были убиты или ранены.

Командирам с большим трудом удалось восстановить контроль над ситуацией. Крестовый поход висел на волоске.

Чего обычные крестоносцы не знали — и это привело бы их в ужас, — так это того, что теперь они были отлучены от церкви за нападение на Зару. В ходе творческого управления кризисными ситуациями епископы-крестоносцы просто даровали армии общее отпущение грехов и сняли запрет, на что у них не было полномочий. Зимой 1202-3 года ранк и ле в разумном согласии коротали время на побережье Далмации в ожидании нового сезона плавания, в блаженном неведении о том, что их бессмертные души все еще находились в серьезной опасности. Франкские бароны решили поторопить униженно извиняющуюся делегацию обратно в Рим, чтобы попытаться уладить ситуацию.

Венецианцы наотрез отказались участвовать: Зара была их собственным бизнесом; на ее захвате строилось соглашение, которое привело бы к возврату тридцати четырех тысяч марок, и до тех пор, пока этот долг оставался непогашенным, положение всей республики было критическим.

Еще до того, как эта делегация отбыла в Рим, известие о Заре дошло до Иннокентия, и он готовил яростный ответ. Все началось достаточно лаконично с “Графам, баронам и всем крестоносцам без приветствия”, а затем пошло под откос. В серии

отрывистыми фразами, похожими на ритмичный стук осадной машины, Иннокентий критиковал крестоносцев за их “очень коварный план”: вы устанавливаете палатки для осады. Вы окружили город со всех сторон. Вы подорвали его стены, не обошлось без того, чтобы не пролить много крови. И когда горожане захотели подчиниться вашему правлению и правлению венецианцев ... Они повесили изображения креста на своих стенах. Но вы ... Нанеся немалый вред Тому, кто был распят, вы напали на город и его жителей, вынудили их сдаться с помощью жестокого мастерства.

Он напомнил прибывшей делегации палачей, что отпущение грехов, дарованное епископами, было абсолютно незаконным. Он потребовал покаяния и возвращения добычи. Но его окончательное осуждение было зарезервировано за венецианцами, которые “разрушили стены этого же города у вас на глазах, они разграбили церкви, они разрушили здания, и вы поделились с ними добычей Зары”. По библейской аналогии с человеком, который пал среди воров, венецианцы были признаны грабителями, сбившими Крестовый поход с пути истинного. Иннокентий также настаивал на том, чтобы Заре больше не был нанесен ущерб

— приказ, который венецианцы категорически проигнорировали бы, - но в то же время, учитывая тяжелое положение крестоносцев и его собственное горячее желание, чтобы его крестовый поход не распался, он установил процесс, посредством которого можно было добиться отпущения грехов, из которого венецианцы были демонстративно исключены. Из-за того, что в письме, с которым вернулась делегация, прямо говорилось, что армия все еще находится под папским запретом и что некоторые из его условий, такие как возврат трофеев, просто не будут выполнены, содержание снова было замалчиваемо. Было объявлено, что было даровано полное отпущение грехов.

Возможности папы римского управлять своим крестовым походом были явно ограничены.

• • •

Если Иннокентий думал, что его глубочайшие страхи по поводу ловушек грешного мира оправдались, он ошибался. Все должно было стать намного хуже. Движущие силы, которые двигали все предприятие вперед, — духовная жажда, венецианский долг, нехватка средств, тайные соглашения, постоянные предательства высокопоставленных лиц

и le, повторяющаяся угроза распада, месяцы, растянувшиеся на морской контракт, — все это должно было привести к еще одному экстраординарному повороту событий. 1 января 1203 года в Зару прибыли послы от Филиппа Швабского, короля Германии.

Они привезли с собой предприимчивое предложение для рассмотрения Крестовым походом. Оно касалось всей сложной предыстории Византии и ее напряженных отношений с западным христианским миром. И, как и многие тайные сделки, которые заманили в ловушку и подтолкнули Крестовый поход, их содержание уже было известно некоторым ведущим рыцарям.

Откровенно говоря, послы сказали следующее: они прибыли от имени шурина Филиппа, молодого византийского дворянина по имени Алексий Ангелус, умолять о помощи в возвращении ему законного наследства — трона Византии - от его дяди. Отец Ангела, Исаак, был свергнут и ослеплен нынешним императором Алексеем III. На самом деле, по строгим законам престолонаследия, молодой человек не имел законных прав на трон, но французские рыцари, вероятно, не понимали тонкостей византийского имперского протокола. Послы прибыли с хитроумно составленным и тщательно рассчитанным по времени предложением, которое наводило на мысль о глубоком знании бедственного положения крестоносцев. В нем сочеталась искаженная апелляция к христианской морали с предложением звонкой монеты:

Поскольку вы выступаете за Бога, право и справедливость, вы также должны вернуть наследство тем, кто был несправедливо лишен собственности, если сможете. И Ангелус предоставит вам лучшие условия, которые кто-либо когда-либо предлагал народу, и самую ценную помощь в завоевании заморских земель.

Во-первых, если Бог позволит вам вернуть ему его наследие, он приведет всю Румынию [Византию] в повиновение Риму, от которого она была отделена.

Далее, поскольку он понимает, что вы отдали все, что у вас есть, на Крестовый поход, так что теперь вы бедны, он раздаст 200 000 марок серебром знати и простым людям вместе взятым. И он сам лично отправится с тобой в землю Египетскую с десятью тысячами человек … он будет нести эту службу в течение года, а всю оставшуюся жизнь будет содержать пятьсот рыцарей в заморских землях за свой счет.

Условия были необычайно щедрыми. Казалось, они предлагали всем все. Папство могло бы достичь одной из своих самых заветных целей: подчинения Православной церкви в Константинополе Риму; крестоносцы смогли бы не только щедро выплатить свой долг, они получили бы военные ресурсы как для завоевания, так и для удержания Святой Земли. Было высказано предположение, что папа Римский действительно приветствовал бы такую акцию. И это было бы легко: у Ангела было много сторонников в Константинополе; ворота были бы распахнуты, чтобы приветствовать освободителей от его дяди-тирана, императора Алексея III. “Господа, ” заключили послы тоном убедительных коммивояжеров, предлагающих сделку, которая бывает раз в жизни, - у нас есть все полномочия завершить эти переговоры, если вы пожелаете этого. И вы должны знать, что таких щедрых условий еще никому не предлагали. Тот, кто их отвергает, очевидно, не имеет настоящего стремления к завоеваниям ”.

Кое-что из того, что они говорили, было исполнением желаний; кое-что было просто неправдой. На самом деле Ангелус обратился к Иннокентию с изложением этого плана прошлой осенью и получил очень резкий ответ. Иннокентий уже предупреждал крестоносцев о поддержке такого плана, который повлек бы за собой еще одно нападение на христианские земли, “чтобы, случайно не запятнав свои руки резней христиан, они не совершили грех против Бога”, и написал византийскому императору, сообщив, что он так и сделал. Алексий Ангелус был молод, амбициозен и глуп. Он давал неразумные обещания, которые не мог гарантировать, говоря лордам-крестоносцам то, что они хотели услышать. Но внутренний круг франкских баронов уже был знаком с планом, и они были восприимчивы. У Бонифация Монферратского, лидера всего предприятия, были семейные претензии к византийскому императору. Позже Иннокентий возложил вину за то, что произошло, непосредственно на венецианцев, но это была не их идея. Неизвестно, знал ли Дандоло заранее о плане отвлечь крестовый поход на Константинополь; вполне вероятно, что он оценил это очень хладнокровно. Он, безусловно, знал гораздо больше о внутренней жизни Константинополя, чем большинство французских баронов, и не питал особого доверия к молодому Ангелусу. Что касается