Город Звёзд

Глава 6 Самый младший сын

— Ты уверена, что вполне здорова? — спросила Мора, когда за завтраком Джорджия в четвертый раз широко зевнула.

— Со мной всё в порядке, мам. Честное слово! — ответила девочка. — Просто я сегодня не выспалась.

В общем-то, это было чистой правдой. Лючиано предупреждал об этом. «Когда мне случалось странствовать несколько ночей подряд, я всегда возвращался совершенно измученным, — сказал он. — Но я, как бы то ни было, мог оправдываться тем, что тяжело болен.»

Джорджия подумала, что сумела успокоить его — да и саму себя — на этот счет. Она была практически уверена в том, что никакой серьезной болезни у нее нет.

— Может, тебе сегодня стоило бы отказаться от верховой езды? — прикидываясь по-братски озабоченным, сказал Рассел. Джорджия ответила убийственным взглядом.

— Может, это тебе стоило бы не включать так поздно свою так называемую «музыку», — парировала она. — Из-за нее я и не могла уснуть.

— Да перестаньте вы грызться из-за пустяков, — вмешался Ральф, не выносивший никаких перебранок за столом.

Джорджия уже надела свои бриджи и сапожки. Иногда, если очень везло, Ральф или Мора отвозили ее в школу верховой езды, но дорога туда была не близкой, и, поскольку девочку надо было потом подождать, всё вместе отнимало у них целое утро. Чаще всего ей, как и сегодня, приходилось ехать в метро почти до самого конца линии да еще и тащить с собой хлыст и жесткую шляпу наездницы.

Поскольку скрыть эти предметы довольно затруднительно, всегда находились шутники, интересовавшиеся: «А где же лошадь?» и взахлеб смеявшиеся собственной шутке. Сегодня Джорджия едва замечала подобных шутников, хотя по привычке вела им счет.

— Всего трое, — пробормотала она, садясь в автобус, шедший от станции метро до конюшен. — Должно быть, теряю форму.

Привычный запах конюшен заставил ее немедленно вернуться мыслями к Реморе, где лошадей едва не обожествляли, даже если они не были крылатыми. Большую часть прошлой ночи — или предшествующего ей дня, если пользоваться временем Талии — она провела, беседуя с Люсьеном и Чезаре о ди Кимичи, Беллеции, Странниках и магии. Теперь она не могла дождаться, когда вновь вернется туда и побольше узнает о Скачках, владевших, кажется, умами всех горожан. И конечно же, снова увидит Люсьена.

Разговор их закончился тем, что Люсьен посоветовал ей не странствовать каждую ночь, иначе она страшно переутомится. Помимо того, он предупредил, что ворота, ведущие из ее мира, заведомо неустойчивы. Он сам, Детридж и таинственный Родольфо, явно величайший герой в глазах Люсьена, работали над повышением их устойчивости, но всё равно могло случиться, что, даже пропустив неделю, она обнаружит, что в Талии прошел всего лишь день.

Но хватит ли у нее сил упустить хоть один шанс вновь увидеться с ним? Здравый смысл подсказывал, что надежд сблизиться с Люсьеном у нее не больше, чем если бы он действительно умер. Собственно говоря, если речь идет о ее мире, то он и впрямь умер. И даже если бы она перенеслась в Талию и осталась там навсегда — а об этом, разумеется, нечего было и думать — вряд ли она когда-нибудь смогла бы стать ему больше, чем добрым другом. От воспоминания о том, какое у Люсьена было лицо, когда он говорил о юной герцогине Беллеции, Джорджии вновь стало невыносимо грустно.

Герцогиню, если Джорджия правильно запомнила, звали Арианной, и с ее рождением — она была дочерью предшествующей герцогини и Родольфо — связана была какая-то тайна. Люсьен стал другом Арианны задолго до того, как она узнала о своем происхождении. Тогда она была простой девчонкой на одном из островов Лагуны. Правда влипла наружу только после того, как была убита ее мать.

— Джорджия! — вырвал ее из транса чей-то голос. — Ты собираешься сегодня садиться в седло или всё утро простоишь во дворе?

Это была Джин, заведующая школой и один из наиболее симпатичных Джорджии людей на всем свете.

— Прошу прощения. Я унеслась было за много миль отсюда, — честно ответила Джорджия.

Фалько ди Кимичи был совсем один, если не считать прислуги. Ничто не мешало ему бродить по всему дворцу. Дворец этот, летняя резиденция ди Кимичи, расположенная в Санта Фине, милях в десяти от Реморы, был самым роскошным из всех принадлежавших герцогам Джильи замков. Построен он был вторым из герцогов, Альфонсо, дедом Фалько, который был так занят приумножением своих богатств, что женился лишь в возрасте шестидесяти пяти лет.

Несмотря на возраст, Альфонсо сумел стать отцом четырех сыновей — старшего, Никколо, в шестьдесят семь лет, а самого младшего, Джакопо, нынешнего властелина Беллоны, десятью годами позже. Герцог Альфонсо умер, когда ему было восемьдесят семь, за два с лишним десятка лет до появления Фалько на свет, оставив свой престол Никколо, которому тогда было всего двадцать. Рената, супруга Альфонса, была много моложе мужа, и Фалько помнил еще, как эта маленькая седовласая старушка ковыляла с палочкой по дворцу, с блестящими глазами выслушивая все новости о своих замечательных сыновьях и внуках, которыми она так гордилась.

«Даже мной», подумал Фалько. Из комнаты в комнату он переходил медленно, с трудом, опираясь на два костыля. Мысль эта не была характерна для него. Людей, вздыхающих и охающих над самими собой, Фалько не одобрял.

Он был всеми обожаемым младшим ребенком в богатом и влиятельном семействе, самым красивым притом во всей этой ветви ди Кимичи. Его отец, герцог Никколо, держа сына на руках через несколько минут после его рождения, уже строил планы относительно того, какие новые владения следует завоевать или купить, чтобы обеспечить красавцу-сыну достойный его титул.

У Фалько были три старших брата, одаренных каждый по-своему. Фабрицио и Карло были оба умны и красивы. Фабрицио идеально подходил на роль наследника престола, его интересовали политика и дипломатия, каждый день он проводил не один час, уединившись с отцом. У Карло, как и у основателя их династии, был склад ума, более присущий дельцу. Еще в раннем детстве, строя из кубиков игрушечные замки, он взимал с братьев плату, когда те размещали там своих оловянных солдатиков.

Из всех своих братьев Фалько больше всего любил Гаэтано, самого близкого к нему по возрасту и отнюдь не отличавшегося красотой. Строго говоря, большой нос и искривленный рот Делали его почти уродом. Говорили, что он похож на своего деда Альфонсо, построившего дворец в Санта Фине. Зато Гаэтано был самым умным из братьев и больше любого из них интересовался библиотеками Санта Фины и папского дворца их дяди.

Кроме того, с ним всегда было весело. Гаэтано умел и скакать верхом, и фехтовать, и придумывать удивительнейшие игры. Самые счастливые часы своего детства Фалько провел в Санта Фине вместе с Гаэтано, разыгрывая придуманные братом истории о рыцарях, привидениях, кладах, жутких семейных секретах, упрятанных в тайники завещаниях и картах. Иногда им удавалось уговорить старшую сестру, Беатриче, сыграть созданную фантазией Гаэтано роль несчастной, всеми покинутой девицы или воинственной королевы, но чаще, завернувшись в куски муслина или парчи, исполнять женские роли приходилось самому Фалько, с его тонкими чертами лица и огромными темными глазами.

Любимыми их историями были те, в которых приходилось сражаться на мечах. Начинали они с игрушечных деревянных мечей, но, когда Фалько исполнилось десять, перешли на облегченные учебные рапиры. Они сражались, носясь вверх и вниз по всем лестницам дворца — от большого поворота главной мраморной лестницы до таинственных разветвлений служившей для прислуги деревянной лестницы. Дуэли велись и под тяжелыми люстрами бального зала, где каждый из них сотни раз отражался в увешанных зеркалами стенах. Они наносили и парировали обманные удары даже на кухне дворца, переворачивая при этом сковородки и пугая кухарок. Хотя Гаэтано был на четыре года старше своего брата, по мастерству они были равны, и дело всегда кончалось тем, что оба, запыхавшись, останавливались и начинали весело хохотать.

Это было просто чудесно. Всё закончилось два года назад, когда Гаэтано исполнилось пятнадцать лет. Он собирался поступить в университет Джильи, так что Игнацио, учителю мальчиков, предстояло остаться только с одним учеником. Конечно, они продолжали бы проводить летние каникулы вместе, фехтуя и разыгрывая пьесы, если бы не случившаяся с Фалько беда.

Сейчас он думал об этом, с трудом поднимаясь по одной из тех лестниц, на которые так легко взбегал в прошлом. Достигнув большой лоджии, выходящей в сторону главных ворот дворца, он, тяжело дыша, остановился у парапета и окинул взглядом окрестность.

Конюшни отсюда не были видны, и Фалько был рад этому Со времени того несчастного случая он больше не ездил верхом. Не хотелось, да он и не знал, способен ли на это физически. Унизительно было бы с трудом карабкаться на спины тех самых животных, на которых он с такой легкостью вспрыгивал когда-то. У Фалько была своя гордость.

К пятнадцатому дню рождения Гаэтано получил нового скакуна — серого мерина по кличке Каин, чистокровного и очень нервного. Фалько попросил разрешения проехаться на нем, но брат, вопреки обыкновению, отказал ему. «Слишком он велик для тебя, Фалькончино, — сказал Гаэтано. — Подожди, пока станешь чуть старше.»

Взрослые рассмеялись, а у Фалько всё вскипело внутри. Ему еще ни разу не отказывали, ссылаясь на то, что он слишком мал. И из всей семьи именно Гаэтано следовало бы знать, насколько он силен и ловок. Разве только сегодня утром он не вынудил старшего брата сдаться, когда они фехтовали, бегая вокруг двадцатифутового стола в большом банкетном зале?

Он подождал, пока не закончится праздничный именинный обед — за тем же, к слову сказать, столом. Все ели и пили до отвала, исключая Фалько, которого слишком душил гнев. После того, как со стола было убрано, гости разбрелись немного передохнуть по прохладным комнатам верхних этажей дворца. Даже Гаэтано отправился в библиотеку явно для того, чтобы вздремнуть над своими манускриптами.

Фалько отправился в конюшню и оседлал Каина. Это было чистым безумием. Конюхи всё еще заканчивали обедать, лошади стояли сонные от послеполуденной жары, а главное, серый скакун не знал мальчика, выводившего его из конюшни. Тем не менее, он позволил себя оседлать, лишь слегка прижав при этом уши, и вроде бы успокоился, почувствовав умелые движения рук своего наездника.

Оставаться под жгучими лучами солнца Каину не хотелось, и вскоре он начал проявлять норов. Он сделал пару коротких шажков в сторону, чтобы обогнуть валявшиеся на дороге и чем-то ему не приглянувшиеся камни, некоторое время двигался со скоростью похоронной процессии, а затем, когда Фалько ударил его пятками, с места рванул галопом и, едва не стелясь по земле, понесся через поля. Фалько охватил страх. Он знал, что Гаэтано будет страшно зол, если он загонит его нового скакуна. Как ни странно, за себя Фалько не боялся.

Увидев перед собой высокую ограду, Каин встал на дыбы, собираясь перепрыгнуть ее. Ему это почти удалось. Однако Взлетевшая с ограды в самый критический момент птичка испугала Каина, и он рухнул на спину, подмяв под себя всадника.

Прошло полчаса, прежде чем один из работавших в конюшне подростков заметил, что серого скакуна нет на своем месте.

Главный конюх известил Никколо, раздраженно проворчавшего, выходя из дремоты: «Глупо выезжать в такую жару. Видно, уж очень ему невтерпеж испробовать новую лошадь».

«Нет, ваша светлость, — сказал конюх. — Ваш слуга сказал мне, что господин Гаэтано не выходил из библиотеки».

Нашли их только через несколько часов. К тому времени конь был мертв. У него была сломана шея, и он лежал с выкатившимися глазами, покрытый кровью и пеной. Чтобы извлечь мальчика из-под его тела, понадобились усилия пяти сильных мужчин. Одним из них был охваченный отчаянием герцог, на своих руках отнесший сына во дворец. Дыхание Фалько было едва ощутимо.

Врач, за которым был немедленно послан гонец в Санта Фину, нашел мальчика в отчаянном, почти безнадежном состоянии. В течение трех дней Фалько был на волоске от смерти. Он помнил эти дни, помнил, как ему казалось, будто он плывет где-то высоко над охваченными горем родными, совсем как один из херувимов, нарисованных на высоком потолке его спальни. Подобно этим херувимам, он не испытывал никаких ощущений. Ему казалось, что он состоит только из света, тепла и мыслей. А потом, на четвертый день, душа окончательно вернулась в его изломанное тело, и началась новая жизнь. Жизнь, полная боли.

Для того, чтобы срослись сломанные ребра, чтобы исчезли порезы и кровоподтеки, необходимо было только время, хотя шрам на щеке так и останется теперь на всю жизнь. Правая нога была раздроблена, и всё искусство врача, все его лубки и повязки не смогли вернуть Фалько прежние подвижность и легкую походку. Лишь через два года он начал ходить с костылями, и каждый шаг всё еще давался ему ценой усилий и боли. Сейчас он стоял у парапета, опустив подбородок на тонкие, худые руки и вспоминал, как тогда переживали его родители. Год назад мать Фалько умерла от лихорадки — еще одна боль, которую пришлось вытерпеть. Отец по-прежнему любил его, Фалько знал это. Только это была любовь, которую Фалько не мог принять целиком и полностью — слишком уж он стыдился своего искалеченного тела.

Гаэтано был в свое время так измучен чувством вины, что едва мог смотреть на своего младшего брата. Он не мог отделаться от мысли, что, не откажи он в просьбе Фалько, несчастья можно было бы избежать. Ни Фалько, ни кто-либо другой ни в чем не винили его. Фалько понимал, что винить в случившемся он может только самого себя. Он не мог простить себе гибель прекрасной лошади и считал, что полностью заслужил то, что с ним случилось. Иногда он думал о том, что утрата общества Гаэтано — это еще одна кара, которую он должен сносить. Только это было очень и очень нелегко.

«Хотел бы я знать, где сейчас Гаэтано», подумал он.

И словно по волшебству, на ведущей из Реморы пыльной дороге внезапно появилась фигурка всадника. Фалько сразу же узнал Гаэтано — никто другой не сидел так в седле. В прежние дни он бросился бы к воротам, чтобы поскорее обнять брата. Сейчас он не мог этого сделать, даже если бы захотел. Он остался на месте, думая о том, что заставило брата поспешить сюда, в Санта Фину.

Поездив верхом, Джорджия почувствовала себя намного лучше. Чувство усталости сменилось радостным возбуждением. Она ощущала себя юной, здоровой и ловкой. К тому же она собиралась еще сегодня снова увидеть Люсьена. В воскресенье она ведь может, если понадобится, провести в постели хоть весь день. Даже мысль об ожидающей ее дома насмешливой физиономии Рассела не портила ей хорошего настроения.

Вернувшись домой, она сразу же бросилась в горячую ванну. Добавив в воду пахучего пенистого экстракта. Слышно было, как за дверью ванной ворчит Рассел, но одним из непреложных правил, установленных Морой, было требование, чтобы после занятий конным спортом Джорджия непременно принимала горячую ванну. Джорджия лежала в ванне, временами добавляя в нее горячей воды, и в мечтах, словно сон наяву, видела Ремору.

Внезапно Джорджия сообразила, что начинает засыпать. Потешно выбравшись из ванны, она вытерлась насухо, накинула халат и бросила бриджи в корзину с приготовленным для стирки бельем, предварительно, разумеется, вынув из кармана крылатую лошадку, упрятанную в пузырчатую оберточную бумагу. Сидеть в седле было с нею неудобно, но оставлять ее без присмотра Джорджия не хотела. И уж во всяком случае, не поблизости от Рассела.

Гаэтано, перепрыгивая через ступеньки, поднялся по мраморной лестнице. Слуга, встретивший гостя у входа, сказал ему, где найти Фалько. Гаэтано без раздумий бросился наверх. Подбежав к брату, он обнял его так, как не обнимал вот уже два года.

— Брат, — тяжело дыша, проговорил Гаэтано, — я должен был повидать тебя. Отец хочет, чтобы я женился!

Фалько был тронут. Это было так похоже на прежние дни, когда братья во всем доверялись друг другу. В свою очередь обняв Гаэтано, он посмотрел в его озабоченное лицо.

— Кто она? Что-то ты не выглядишь очень счастливым.

— Да нет, как раз по этому поводу я не слишком переживаю, — ответил Гаэтано с несколько большей горечью, чем можно было предположить, судя по сказанному. — Я никогда и не помышлял, что от меня в этом вопросе будет что-то зависеть. Но я уже начал было думать, что отец хочет, чтобы я принял духовный сан.

— И теперь ты разочарован? — удивленно спросил Фалько.

— Нет, нет, — ответил, нетерпеливо расхаживая по лоджии, Гаэтано. — Ты не понимаешь. Дело не во мне. Похоже, что отец решил сделать тебя следующим Папой.

Фалько был ошеломлен. При его уме ему потребовалось не больше времени, чтобы разобраться во всем, чем затратил на это его брат. Он не был теперь уже юным красавцем, как раз подходящим для того, чтобы возложить на него корону или выбрать ему невесту из какого-либо владетельного семейства Талии. Вряд ли на него дважды посмотрит хоть какая-то женщина. Стало быть, церковь, служители которой дают обет безбрачия, самое подходящее для него место. Он состарится, не зная женской ласки, не считая разве что той, которую ему в детстве дарили мать и сестра. К тому времени, когда дядя Фердинандо умрет, Фалько станет уже полноправным кардиналом. Выборы будут подтасованы, и он станет Папой.

Фалько любил отца, но не питал на его счет никаких иллюзий. Никколо устроит всё это, а если умрет раньше, чем Фердинандо, то позаботится о том, чтобы дело довел до конца Фабрицио, его наследник. Фалько чувствовал, что уже к тринадцати годам его будущее было заранее предначертано. Какая-то малая часть его мозга даже и не возражала против этого. Будучи священнослужителем, он сможет стать большим ученым, писать философские трактаты, со знанием дела смаковать дорогие вина. Всё это он мог хорошо себе представить. Но он был всего лишь мальчиком — пусть даже не по годам умным — и не мог смириться с тем, что активная его жизнь уже завершилась.

— Я не могу допустить, чтобы это случилось, — с удрученным видом проговорил Гаэтано. — Мы должны найти какой-то выход. Предположительно, моей женой должна стать новая герцогиня Беллеции. Она совсем еще девчонка, моложе меня. И очень красива, отец показывал мне ее портрет.

— На портретах они всегда красавицы, разве не так? — заметил Фалько. — Помнишь принцессу Розу Миранду?

На лице Гаэтано появилась широкая, чуть кривая улыбка. История этой принцессы была одной из самых удачных его выдумок. В течение целого лета они разыгрывали эту длинную и запутанную историю, в которой были и любовь, и предательство, и кровная вражда, и множество великолепных схваток на рапирах. У Гаэтано сжалось сердце при воспоминании о времени, когда Фалько с равным наслаждением то прыгал по ступенькам лестницы в роли барона Мореско, то, завернувшись в старую синюю бархатную штору, изображал прекрасную принцессу.

— Послушай, — сказал Гаэтано. — Эта герцогиня… Ее отец и одновременно регент — Родольфо Росси. Это могущественный маг. Отец сказал, что он страваганте.

И без того большие глаза Фалько стали еще шире.

— А что это такое?

Гаэтано чуть замялся.

— В точности не берусь сказать. Знаю только, что отец и все остальные относятся к ним с уважением и не без страха. Этим людям известно множество всяких тайн. Правда, между ними и нашим семейством существует, похоже, взаимная неприязнь. Отец никогда не обратился к ним за помощью.

— Какой помощью?

— Помощью тебе, — ответил Гаэтано. — Если всё пройдет гладко и я женюсь на юной герцогине, я намерен обратиться к ее отцу с просьбой помочь тебе. Я уверен, что в его силах излечить тебя. Тогда тебе не нужно будет становиться Папой. Ты сможешь делать всё, что тебе захочется.

На глаза Фалько набежали слезы. Не потому, что он поверил, будто этот маг из Беллеции сможет его вылечить. В это Фалько поверить не мог даже на мгновение. Просто потому, что Гаэтано вновь, как и прежде, был его другом.

На этот раз Джорджию в конюшнях Овна ждали, и для нее была уже оседлана лошадь.

— Мы собираемся навестить Мерлу, — улыбнувшись девочке, сказал Чезаре. — Помочь тебе сесть в седло?

Джорджия кивнула, подумав: «И днем, и ночью в седле. Скоро у меня мускулы будут, как у Шварценеггера!»

— А где Лючиано? — спросила она у севшего тем временем на свою лошадь Чезаре.

— Собирался уже там встретиться с нами.

Они выехали по вымощенной булыжником улице к Воротам Овна, миновали их и неспешной рысью погнали лошадей вдоль городской стены, мимо Ворот Тельца и Ворот Близнецов, пока не достигли широкой дороги, ведущей от Ворот Солнца на север. Возле ворот Близнецов они заставили лошадей прибавить шагу, но какая-то словно бы тень всадника выскользнула за их спинами из ворот и последовала за ними. Разумеется, не сразу за ними, а предварительно пропустив несколько путников и телег. Энрико был слишком опытным шпионом, чтобы дать себя заметить.