Говорят «особо опасные»

БЕСЕДА С АЛЕКСАНДРОМ ОГОРОДНИКОВЫМ

Огородников Александр Иоилевич,

род. 27.03.1950 г., религиозный активист.

Арестован 21.11.1978 г., осужден на 1 год общего режима. Статья 209.

Арестован повторно в лагере 15.09.1979 г. — 6 лет строгого режима плюс 5 лет ссылки; имел неотбытый срок по первому приговору. Статья 70. Участие в издании религиозного самиздатского журнала «Община», организация религиозно-философского семинара, устные высказывания, открытые письма. Вновь арестован в лагере 15.11.1985 г., осужден на 3 года строгого режима, имея неотбытый срок по предыдущему приговору. Статья 188 — 3.

Освобожден в 1987 г.

Вопрос: В чем состояли ваши разногласия и конфликты с системой? Какие способы сопротивления и борьбы с системой или отдельными ее проявлениями вы избрали? Каковы были цели вашей деятельности? Достигли ли вы, хотя бы частично, своих целей? Была ли ваша деятельность хоть в какой-то мере обусловлена личными причинами?

Ответ: Мое основное фундаментальное разногласие с системой: не могу принять ее тоталитарный характер. В теории марксизма полностью отсутствует концепция человека. Нет философии личности, а есть человек — винтик политической и экономической системы. Винтик механически сцеплен с громадным маховиком. У человека отнято право на выбор, на немарксистские или антимарксистские убеждения и право жить по своим убеждениям. Игнорируя человека как личность, марксизм из научной теории трансформировался на практике в религию с прилежащими атрибутами культа: с флагами вместо хоругвей, портретами вместо икон, со «святыми» останками вместо мощей, с политическими инструкциями вместо Библии. И, как лжерелигия, марксизм практически борется прежде всего с религией, уничтожая высокое призвание человека как образа и подобия Божия. Через отношение к человеку мы оцениваем и отношение к Богу, ибо человек становится абсолютной ценностью только тогда, когда не является объектом оболванивания и эксплуатации. Когда в человеке признается образ и подобие Бога. Только в таком Начале человек является ценностью более значимой, чем весь природный космос. И если для социализма Беломорканал стал великим символом, стоившим крови сотен тысяч, то для христианства даже самый последний человек на Земле выше и значительнее любых достижений материальной цивилизации.

Бюрократизм и универсальный, всепоглощающий контроль за духом лишь производная идеи марксизма. Я не приемлю философию марксизма, в которой человек огосударствлен и становится ценным только в рамках государственной системы — как компонент массы.

Способ сопротивления системе я увидел в иной постановке проблемы человека. Наиболее близкая мне концепция личности дана в учении Господа нашего Иисуса Христа. На мой взгляд, те изменения в общественном сознании, которые сейчас происходят, в наиболее воплощенной части представляют собой движение к раскрепощению духа. И я стою за революцию духа и ценностей, пробуждающих в человеке неотъемлемое чувство единства с Богом.

После разочарования в марксизме мои друзья и я пришли в лоно Церкви и стали носителями религиозно-ренессансного сознания. Это веяние духа у нас внутри оформилось внешне в организацию в 1974 году христианского семинара по вопросам религиозного возрождения. Наш семинар перед лицом молчащей Церкви пытался разрешить проблемы жизни православного христианина согласно христианской совести внутри советского общества. После нашего ареста только на допросы вызывалось более 300 человек. Семинар был общесоюзным, в нем принимали участие и представители западных конфессий: протестанты, католики.

Конкретной нашей целью было создание живой религиозной общины и реализация святого Предания. Церковь имела тяжелый опыт в истории советского государства, но опыт этот не нашел отражения в официальном церковном сознании. На семинаре читались доклады на темы «Церковь и государство», «История Церкви» и другие. В рамках семинара издавался журнал «Община».

Частично цели достигнуты. Идеи семинара распространялись, к нам шла молодежь, началось создание общин «на земле», организовывались клубы и секции для хиппи и студентов. Православие, в отличие от марксизма, дает свободу политического выбора — плюрализм. Политические убеждения не навязываются членам Церкви. Принцип Православия — Свобода. Диалог души с Богом нельзя опосредовать ничем, в том числе и политикой. «Дух дышит, где хочет».

Для меня личное и общественное неделимы. Поэтому общей целью своей и общественной считал христианизацию страны.

В юности я был убежденным марксистом, участвовал в боевой комсомольской дружине, мне даже предлагали поступить в закрытую школу КГБ. Толчком к разрыву с мертвящей идеологией стал опыт работы в аппарате чистопольского горисполкома (я родился в Чистополе и поэтому не сидел там). Увидел изнанку системы: распределители, доносы, лицемерие. Перелом шел медленно и небезболезненно, ведь я был воинствующим активистом. Но чем дольше я видел зло, изучал духовную культуру (будучи членом бюро горкома комсомола), тем понятнее становилась необходимость Бога.

Вопрос: Как вы относились к возможному аресту? Шли на него сознательно, рассчитывали степень риска или были убеждены, что сможете его избежать, действуя строго в правовых рамках?

Ответ: Наша деятельность на поприще религиозного возрождения носила подчеркнуто легальный характер. Для демонстрации гласности журнал «Община» подписывался настоящими именами, без псевдонимов. Указывался адрес редакции, состав авторов. Мы отстаивали право на свободную, бесцензурную печать. Но именно издание журнала и «Декларация принципов христианского семинара» стали главными пунктами последующего обвинения.

Ареста я ожидал, даже примерно знал дату. Получил предварительно предупреждения (еще в 1970 году против меня возбудили дело по 190 — 1, но тогда его закрыли. В 1976 году — второе предупреждение, разыгранное, как спектакль, — с арестом и освобождением). Перед настоящим арестом я решил не скрываться, не идти на компромиссы, дабы избежать наказания. Формально меня сначала обвинили в тунеядстве. Почему я не остановился, не прекратил деятельности, имея целый месяц (после предупреждения) на размышления? Этот нравственный вопрос обсуждался на семинаре, и я решил сознательно пойти на арест. Любая идея для обретения духа нуждается в крови, любое религиозное дело требует жертвы. Без страдания вера пуста. Арест и был жертвой во имя Бога.

Я хотел обратить внимание общественности на положение Церкви в стране, стать живым доказательством гонений за веру. Лично для себя пытался уяснить, способен ли страдать за Бога, потом понял слова апостола Павла: «Все могу во всеукрепляющем меня Господе».

Вопрос: Как вы перенесли переход из вольной жизни в заключение? Как происходил арест, следствие, какие конкретные обвинения вам предъявили? Допускали ли вы на следствии компромиссы, признали вину или продолжали отстаивать свои убеждения? Наиболее яркие впечатления этого периода?

Ответ: Меня взяли в 1978 году на улице, неожиданно, в Калининской области. Прямо сказали, что вопрос о моем аресте обсуждался накануне до позднего вечера. Ждали реакции, слов, действий. Была возможность бежать. Я ею не воспользовался. И правильно поступил. Испытал после ареста чувство облегчения: снята ноша ответственности. И потом уже в ШИЗО, во время голодовок в лагере и тюрьме ощущение легкости и свободы не покидало меня.

По первому делу — за «тунеядство» — получил год, как испытание, для «охлаждения пыла». Отбывал на Дальнем Востоке — в Комсомольске-на-Амуре. В основном сидел в карцерах. Активно занимался проповедью, за что был обвинен в «подготовке боевиков на зоне». За два месяца до освобождения меня отвезли в Ленинград, в следственную тюрьму КГБ. Привезли с двойной целью. Первая — раскаяние в обмен за свободу или новый срок, но уже по 70-й (антисоветская пропаганда). Напомнили об издании журнала «Община», о моих статьях «Христианский кружок в Москве», «Выступление против злоупотребления психиатрией», «Обращение к католикам Италии» (предупреждение о терроре «красных бригад»), В итоге сделанного мною выбора между свободой и тюрьмой я получил 6 лет заключения плюс 5 лет ссылки. Следствие началось в Ленинграде, затем продолжалось в Калинине. Обвинение: с 1975 года активная антисоветская деятельность, организация «сборищ», распространение клеветы о советской власти, агитация, пропаганда книг Евдокимова, Буковского, Амальрика под видом религиозной проповеди. И еще «вступил в преступный сговор с Владимиром Порешом, издавал антисоветский журнал, искажал интернациональную помощь Чехословакии в 1968 году».

В Чехословакии действительно был создан религиозный семинар по нашему образцу, и мы приветствовали его через радио «Свобода». Мне инкриминировали обращение «Нашим друзьям в Чехословакии» и «Письмо Генеральному секретарю Всемирного Совета Церквей доктору Поттеру». СССР состоял членом этого Совета с 1961 года и склонял участников лишь к одной линии — борьбе за мир. Использовались в основном представители стран Азии и Восточной Европы. К 1975 году Совет превратился в полусоветскую организацию. Делегация Русской Православной Церкви выдвинула ультиматум о выходе из Совета в случае принятия моего критического письма. В рамках Совета была все же создана комиссия по расследованию деятельности церкви в СССР и Восточной Европе.

С августа 1979 года до начала 80-х годов проводились аресты активистов нашего семинара. На 36-й зоне пермских лагерей собрались лидеры, и зону называли «паровозной». В лагере я поставил целью добиться для узников совести права иметь Библию, религиозную литературу, носить нательный крест. И не только для политзаключенных, а для всех верующих, даже уголовников. Потребовал права для верующих встречаться со священнослужителями для исполнения таинства исповеди и причастия. Добиваясь этих требований, я в общей сложности провел в голодовках около 700 суток.

Голодовка по вновь введенным закрытым инструкциям считалась злостным нарушением лагерного режима, каралась карцером. Но я весь срок воевал. В октябре 1983 года указом Президиума Верховного Совета ввели 188-ю статью, обрекающую заключенного на пожизненное пребывание в зоне. За день до окончания своего срока я был вновь арестован в лагере и обвинен по 188-3. К этому времени я уже отбыл в заключении 7 лет. Инкриминировали нарушение режима, организацию забастовок, голодовок, протестов, лидерство в зоне.

Обманули мою мать и жену, приехавших на свидание. Сказали им, что я уже отправлен в ссылку, не сообщив о новом аресте.

За месяц до этого следователь КГБ Щукин ознакомил меня со статьей 70, частью 2, предусматривающей срок 15 лет, но предупредил, что вначале я отвечу по 188 — 3. Мне прямо говорили: «Вы наш постоянный клиент. Или поставим вас на колени, или останетесь у нас навсегда».

Я никогда не признавал свою виновность. Любое следствие использовал для исповедания своей веры и гражданской позиции. После обвинения по статье 70 я отказался ходить на допросы: меня на них носили на руках. Я соглашался признавать только факты, а Володя Пореш просто взял на себя все, всю вину, всю активность.

На всю жизнь запомню, как мою престарелую мать, единственного свидетеля, выволокли силой из зала суда. Они боялись, что даже мать услышит мои слова. Ночью в камере я тогда вскрыл себе вены.

Вопрос: Какова была тактика вашего поведения в тюрьме или лагере? Имели ли конфликты с администрацией, допускали уступки?

Ответ: С администрацией я имел постоянные конфликты. Но считал наиболее достойным поведение без всякой тактики, без компромиссов.

Вопрос: Расскажите об условиях содержания в заключении, что было самым трудным?

Ответ: Режим жизни зэка однообразен. Ежедневно нас пытались превратить в животных, по капле выдавить все человеческое, свести существование к чисто физиологическим отправлениям.

Самые страшные моменты — ощущение забытос-ти миром, богооставленности, отчаяние, чувство по-гребенности под землей заживо. Представьте: нет права на жизнь, видеть небо, наслаждаться запахами цветов.

Потом уже на воле узнал из телефонного разговора с Майклом Бурдо[1]: забыт я не был, удалось обратить внимание верующих даже в далекой Австралии, воистину у веры нет границ и расстояний.

Трудно переносить пытку голодом и холодом, изнурительный, вытягивающий жилы труд, от постоянного холода я получил парез левой половины лица.

Вопрос: Расскажите об обстоятельствах освобождения, было ли оно для вас неожиданным? Какую подписку вы дали при освобождении, была эта подписка тактическим шагом или отражала ваши сегодняшние убеждения?

Ответ: Разумеется, не ожидал увидеть волю. Но некоторые признаки (свидание с матерью) заставили предположить: там что-то происходит. 14 февраля 1987 года меня вызвали в штаб колонии. В тот момент я обсуждал с другом план тайной помощи продуктами и табаком узникам ПКТ (помещение камерного типа). Пришли за мной «фраер» и «хозяин», т. е. чекист и начальник лагеря. Одного меня уголовники никуда не отпускали. Еще в августе 1986 года меня жестоко избили за ношение креста — прямо перед строем, но я отказался снять крест, сославшись на Конституцию и Хельсинкский пакт. Тогда заломили руки, отвели в помещение, стали избивать и пытать. Называется у них: «обрабатывать». Прыснули в лицо газ «Черемуха-10». Формально голодовкой добился возбуждения уголовного дела, которое, естественно, быстро прекратили. Администрация угрожала тогда объявить меня гомосексуалистом и причислить к «пин-чам», «касте неприкасаемых» (гомосексуалисты презираются, к ним нельзя прикасаться, у них свой стол в столовой).

Я подумал, что пришедшие вновь задумали провокацию, и идти с ними отказался, меня поддержали уголовники. Но чекист сказал: «Советское правительство считает, что вы свой срок отсидели. Вы свободны. Вас ждет сестра с мужем. Соберите вещи и уходите». Еще с ноября меня из карцера регулярно водили «на беседы», где рассказывали «о перестройке и демократизации». «Вы могли бы найти себе место в перестройке», — уговаривали меня. В январе 1987 года прокурор Хабаровского края и чекисты настоятельно предлагали мне написать бумагу, нет, ни в коем случае не с просьбой о помиловании. «Напишите, что вы поддерживаете реформы Горбачева и что не собираетесь воевать с советской властью». — «Последнее я не напишу, хотя и не воевал с вашей властью и раньше». Я написал, что реформы поддерживаю и что являюсь сыном православной Церкви и узником совести.

Вопрос: Как вы оцениваете годы, проведенные в заключении, дала ли вам что-нибудь тюрьма? Изменились ли ваши убеждения, отказались ли вы от дальнейшей деятельности?

Ответ: Безусловно, тюрьма дала многое. Углубила духовный опыт. Дала иное переживание Времени. Жалею, что до заключения многие часы и минуты прошли впустую. Если можно было бы повернуть жизнь назад, постарался бы ценить каждый миг в Океане Времени. От деятельности я не отказался. Учитывая свой духовный опыт и характер происходящих перемен, вновь призываю людей искать пути к диалогу во имя дела христианской любви. Это для устроения вожделенной обители мира на полях моей родной страны. Цель моей жизни и деятельности сейчас — вновь способствовать, хоть ничтожно, делу религиозного возрождения и нравственной революции, прогрессу церковных прав и свобод, их меньшей зависимости от государства. Начал издавать журнал «Бюллетень христианской общественности», снова проповедую добро и смирение на благо своего народа.

Вопрос: Что вы думаете о происходящих в СССР переменах, о политике гласности и перестройки? Намерены ли вы принять личное участие в этих новых процессах, в чем видите свою роль и роль различных слоев общества?

Ответ: Факты гласности, с которыми я столкнулся, не являют собой картину открытости общества и терпимости к плюрализму. Но по сравнению с прошлым произошла целая революция в средствах информации и общественном сознании. Меньше страха, хотя он и остался. Но нельзя забывать того уровня, от которого мы ведем отсчет. До подлинной гласности далеко, далеко до открытого выражения взглядов.

О своей роли. Издаю независимый журнал. Официальные же органы перестройки не отвели мне в ней место. Пока остаюсь «персона нон грата» — нет прописки на территории СССР, не имею жилья, ночую где придется, пристает милиция. На мои просьбы власти не отвечают. Вижу выход для всего народа, не только для отдельных слоев, в проявлении инициативы «снизу», создании независимой церковной общественности.

Милость от Бога всегда есть, не нужно ее ждать «сверху» — от государства.

Вопрос: Происходят ли изменения в области прав человека, что нужно сделать в этом направлении сегодня?

Ответ: Происходят небольшие изменения. Мы освобождены. Вопрос, остановиться или идти дальше, — это вопрос будущего страны, вопрос ее существования.

Существующий в СССР институт жестко регламентированной прописки является откровенным, узаконенным нарушением прав человека. Не только внешняя, но и внутренняя несвобода передвижения делает нас рабами. Отсутствует свобода церкви и общественной инициативы. Необходима свобода выезда и въезда — одна из определяющих природную и данную Богом потребность человека.

Для меня лично главное — свобода церковная, ощущение себя сыном Бога живого, исполнение миссии, возложенной на нас Творцом.

Вопрос: Каковы ваши ближайшие планы, общественные и житейские?

Ответ: Сейчас борюсь за прописку, за право на жилье — право не ночевать под открытым небом. Хочу жить под Москвой, купить дом и быть рядом с 10-летним сыном. (Жене сказали, что я никогда не выйду из заключения живым, и перед самым моим освобождением она оставила меня.) В смысле светской работы — я классический аугсайдер. Материально буду существовать, работая во имя заветов Господа. Моя миссия — бродячий проповедник, кто примет, тот и даст хлеб.

С 1987 по 1989 год А. И. Огородников — издатель и главный редактор неподцензурного журнала «Бюллетень христианской общественности». В 1987 году — один из награжденных Премией религиозной свободы, учрежденной рядом американских религиозных и правозащитных организаций. В 1989 году основал политическую организацию — Христианско-демократический союз России. С тех пор является председателем ХДСР. Основал первый в России детский христианский приют, занимается религиозным просвещением и образованием. Подвергался преследованиям властей за свою деятельность.

Вопрос (июнь 1999 г.): Как вы оцениваете положение в России сегодня?

Ответ: Я бы хотел начать с отличия России от других восточноевропейских стран, где пал коммунизм. Скажем, в Чехии президентом был избран правозащитник, диссидент Вацлав Гавел. В России же, когда демократическое движение стало искать в своих рядах харизматического лидера, то его не нашлось. Произошла подмена — место лидера заняли не бывшие диссиденты, а выдвиженец партноменклатуры. Небольшая группа диссидентов поддержала его и дала ему тем самым демократическую легитимность. Надеялись на то, что Ельцин воплотит демократические лозунги в жизнь. Позже в демократическое движение влились члены бывшей и действующей номенклатуры, которые, кстати, внесли в него яростный антикоммунизм, которого не было у большинства диссидентов. Эти представители номенклатуры, еще с партбилетами в карманах, оказались оборотнями-перевертышами — самыми большими и крикливыми критиками коммунистической системы. А диссидентов они стали использовать как ширму и символ для прикрытия своих действий.

Эти выходцы из партноменклатуры, взявшие власть после августовского путча 91-го года, стали делить квартиры, машины, кабинеты — всю страну. Они и приватизировали все — экономику и власть. В результате мы получили уродливую ситуацию.

В итоге нет никаких политических партий, кроме КПРФ и партии Жириновского, которая скорее похожа на торгово-закупочный политический холдинг.

Нет никакой свободной прессы — СМИ просто выражают интересы олигархов различных промышленнофинансовых групп. Человек оказался совершенно беззащитным перед чиновником.

Этого не было при советской власти. В классической коммунистической системе человек был более защищен. Чтобы, например, арестовать человека в СССР, в том числе диссидента, нужно было включить некий государственный механизм. Сейчас же нет на практике никакого правового механизма. Царит полный произвол. Я не защищаю советскую систему, но она все же давала определенные гарантии базовых прав гражданам. Тебя не могли просто так, ни с того ни с сего арестовать. Ты должен был что-то совершить, и диссиденты знали, что их могут арестовать за их действия. Если раньше могли арестовать — по закону, то теперь могут просто убить — без всякого закона.

Теперь же милиция может просто задержать человека, например чтобы нажиться на взятке.

Нынешние олигархи сохранили систему лжи для народа, которая была и в СССР. Ложь стала плотью новой системы. Но если раньше ложь оправдывалась интересами идеологии, то теперь ложь — ради лжи и денег. Правозащитники, боровшиеся с ложью при советской системе и отдавшие за это свою свободу, стали сегодня изгоями общества. Мы, диссиденты, оказались невостребованными. В то время как сидящие во власти олигархи делали карьеру в советском обществе, мы сидели за решеткой за отказ участвовать во лжи. Поразительно, даже спецслужбы и другие правоохранительные органы стали одной из «крыш» нынешнего олигархического режима, замешанного на криминале. У нас уже трудно отличить, где кончается государственная власть, а где начинается криминальный мир.

Криминальные структуры с успехом действуют под прикрытием государственных организаций. Такого в СССР не было, криминальный авторитет не мог сидеть ни в Верховном Совете, ни в Кремле.

К сожалению, я не вижу той силы, которую готов бы был поддержать на выборах. Практически все кандидаты во власть связаны с деньгами и коммерческими структурами. Выход я вижу в нравственном совершенствовании общества. Необходима новая сверхидея, идея религиозного обновления. Нужно обратиться к Богу, к истокам. И этот процесс уже идет. Возводятся новые храмы, появляется христианская пресса, христианское сознание выходит из того гетто, в котором оно пребывало в советские времена.

С одной стороны — процесс гниения, лжи, поколение пепси-колы, но с другой — растет новое поколение, наша надежда.

Я выступаю не столько за сильное государство, сильное оружием, сколько за государство нравственное. Нравственность даст ему силы.

Я хочу, чтобы чиновник исходил из идеи служения гражданам, сегодня же чиновник приходит, чтобы воровать. В постсоветской России уже вдвое больше чиновников, чем было в СССР.

Я не считаю, что у нас есть рынок. Собственность просто поделена между олигархическими кланами. Нет конкуренции, есть монополия, только уже не советской власти, а небольшой группы людей.

Попробуйте открыть нормальный бизнес в Москве. Вас просто уничтожат, не только экономически, могут и физически, если вы не пойдете на поклон к чиновнику со взяткой или к мафии, что по сути одно и то же, разве что дешевле.

Если в период Горбачева и после путча царила эйфория, появилась надежда на создание цивилизованного общества, то Ельцин сменил это смесью социального дарвинизма — где выживает сильнейший — с постмодернистским культом русского фатализма.

Произошло чудовищное промывание мозгов. Нам внушили, что жульничество, коррупция, незаконные формы обогащения, финансовые пирамиды — это норма для переходного периода.

Нормой стало воровство у государства. Если вас обворовали — это тоже норма при режиме Ельцина.

В нас вдалбливают мысль, что первоначальное накопление всегда преступно. Вам не отдали ваш вклад в банке — нормально, зато дети тех, кто вас обокрал, закончат Оксфорд и создадут вам хорошую жизнь. Не нужно протестовать, господа, — вот идеология Ельцина.

Лозунг режима: «Криминал — это норма». А все эти голодные врачи, учителя, шахтеры — это никчемные люди, которые не вписались в новую систему координат.

Я глубоко убежден, что нынешняя идеология и режим Ельцина преступны и бесчеловечны.