Говорят «особо опасные»

БЕСЕДА С ИОСИФОМ БЕГУНОМ

Бегун Иосиф Зиселевич,

род. 09.07.1932 г., инженер-электрик, кандидат технических наук.

Арестован 06.11.1982 г., осужден на 7 лет строгого режима плюс 5 лет ссылки.

Статья 70.

Ранее: 1977 — 1978, 1978 — 1980 гг. — ссылка по политическим мотивам.

Освобожден в 1987 г.

Вопрос: В чем состояли ваши разногласия и конфликты с системой? Какие способы сопротивления и борьбы с системой или отдельными ее проявлениями вы избрали? Каковы были цели вашей деятельности? Достигли ли вы, хотя бы частично, своих целей? Была ли ваша деятельность хоть в какой-то мере обусловлена личными причинами?

Ответ: Существо моих разногласий с системой коренится в проблеме еврейской жизни в стране. С первых лет жизни я чувствовал, что я — еврей, об этом мне беспрестанно напоминали окружающие, в том числе и дети-сверстники. Мне вдалбливали, что я — не такой, как они. Получил затем образование. Начав научную карьеру, я понял, что мои возможности не столь широки, как у моих товарищей — неевреев. Но не это было причиной моих разногласий с системой, в конце концов можно было бы не считаться, не замечать, что евреи в СССР ущемлены в профессиональных, образовательных возможностях. Конечно, психологически заставить себя не замечать ничего — очень трудно, да еще при наличии бытового, почти генетического антисемитизма. Рассказывая о чем угодно и о ком угодно, русские, даже без всякого злого умысла, отметят: он — еврей. Но и это терпимый уровень. Справедливости ради следует сказать, что евреи в СССР занимают социальное положение, вполне сопоставимое с другими, хотя и испытывают много неудобств. Это естественно. Дело в другом.

Я почувствовал ущемленность как еврей, когда стал осознавать себя евреем, интересоваться еврейской жизнью и своей исторической родиной. Импульсом послужила Шестидневная война 1967 года. К тому времени я уже был кандидатом наук. Осознал свою принадлежность к еврейству глубже, чем раньше. Захотелось изучать иврит, историю своего народа — потянуло к корням. И вот здесь я понял, что на сто процентов лишен возможности заниматься всем этим.

Решил достать учебник иврита, в каталоге крупнейшей в мире Библиотеки им. Ленина учебника не обнаружил. Хотел узнать о жизни Израиля, о нашей возрожденной Родине, но понял: еврейское государство — запретная тема. Израиль поливался грязью в советской печати, на публичных митингах. И проявление интереса к этой стране вызывало неприемлемую реакцию властей. Мне было тяжело видеть и знать это, ведь во время второй мировой войны в результате нацизма погибли мои близкие.

С одной стороны, я оставался в рамках советского общества, формально полноценным его членом. С другой — назрели фундаментальные противоречия с этим обществом. Возник выбор: либо быть евреем, жить в соответствии с традициями своего народа, либо стать советским гражданином с адекватным обществу поведением.

В отъезде в Израиль я увидел возможность разрешения противоречия. Понял, что свое назначение смогу реализовать на родине предков. В 70-е годы я осознал необходимость претворения своей национальной сущности.

Это не был национализм или отчуждение от советского общества. Здесь я родился и вырос и поэтому принадлежал русской культуре, которая была для меня единственной. Но моя национальная, глубинная сущность требовала приобщения к корням. Много позже о сходном чувстве я прочитал у Чингиза Айтматова, Сильвы Капутикян: они открыто и с великим достоинством писали о роли в становлении их личности национальных культур, несмотря на близость к культуре русской.

Существование на грани двух культур, мое стремление приблизиться к еврейству и привело к конфликту с обществом. Сначала попытался добиваться своих прав как еврей в одиночку. Ведь эти мои права провозглашены советским законом.

Из всего следует, что первоначально разногласия с обществом обусловили личные причины. Они есть и у многих других евреев. Я не мог дальше развиваться гармонично. Начал учить иврит в частных группах (домашние ульпаны), доставал еврейские книги, слушал национальную музыку, изучал обряды. В еврейской микроячейке я имел относительную возможность быть евреем. Подобные микроячейки для еврея более органичны, чем хваленый советский Биробиджан, искусственно и насильно созданный социум.

Но меня угнетало, что миллионы моих собратьев лишены и той возможности развиваться, какую имел я в Москве.

Открыто высказывался по этому поводу и был осужден за инакомнение. Замечу, что никогда не покушался на основы советского строя. Хотел получить то, что имеет большинство людей, — конституционные права.

Я требовал: дайте евреям равные возможности, не больше, чем у других. Литовцы, латыши, эстонцы, армяне, украинцы — все нации могут изучать свой родной язык. Евреи же в этом смысле находятся в исключительном, унизительном положении. Даже немцы имеют больше прав. Еще особое положение у цыган.

Я выступал за изменение положения, при котором грубо, чудовищно нарушались права евреев. Вся моя деятельность была признана антисоветской.

Она состояла в следующем. Выучив иврит, я начал учить других. Распространял еврейские книги по истории и философии. До 1969 года я, кандидат наук, был старшим научным сотрудником в научном институте, доцентом вуза. Перед подачей заявления о выезде в Израиль потребовалась характеристика профсоюза и партийной организации. Мне сказали: дадим характеристику, если уволитесь. Нет — не дадим. Уходить не хотел, стал добиваться своего права. Тогда мне пытались навязать допуск к государственным секретам. Я решил уволиться с работы, дабы этого избежать.

Отказавшись от научной карьеры, я был вынужден стать рабочим, сторожем. Но даже на таких «постах» мне не давали покоя — КГБ проявляет к сторожам повышенный интерес. Я попадал под превентивные аресты, несколько раз проводил в тюрьме от девяти до пятнадцати суток. Накануне визита Никсона в Москву многих арестовывали, разбрасывали по подмосковным тюрьмам, отключали в домах телефоны. В августе 1972 года Президиум Верховного Совета СССР ввел правило о выплате суммы денег за образование для лиц, выезжающих в Израиль. Тогда нас, московских активистов, человек около 25, просто продержали в тюрьме трое суток, пока трудящиеся приветствовали американского президента красными флажками.

На работе спросили: «Где вы были?» Справок КГБ не дает, мне засчитали прогулы и выгнали с работы. Итак, в начале 1974 года я вообще лишился любой работы. Долго искал работу. Написал в милицию заявление о выдаче разрешения давать уроки иврита, выплачивать государству налог. Отметил, что имею средства к существованию в виде трудовых сбережений за многие годы плюс деньги за уроки языка. Три года — «период детанта» — меня не трогали. В начале 1977 года я был обвинен в «тунеядстве». В СССР человека' не работающего, даже если он хочет работать или не хочет, имея деньги на жизнь, могут бросить за решетку за «тунеядство».

Условно могу сказать, что частично мои цели достигнуты. Власти вынуждены были освободить меня из тюрьмы — в общем русле либерализации.

Люди теперь преподают иврит — и их открыто не преследуют, хотя еще недавно учителям фабриковали уголовные дела. Достаточно открыто проходят еврейские праздники. Наметился сдвиг в эмиграции. Получают разрешение многолетние отказники, хотя всячески усложняется возможность подать заявление на выезд в Израиль «новичкам». Власти пытаются сгладить остроту проблемы, получив при этом внешнеполитические дивиденды.

Лично я считаю последние годы годами достижений. Дело, за которое я страдал, — важно, необходимо. Это дело для меня святое.

Вопрос: Как вы относились к возможному аресту? Шли на него сознательно, рассчитывали степень риска или были убеждены, что сможете его избежать, действуя строго в правовых рамках?

Ответ: Мое становление как еврея происходило в начале 70-х годов, когда аресты еврейских активистов были делом привычным, обыденным. Я не исключал возможности и своего ареста. Но не ожидал, что в начале 1977 года меня арестуют именно за «тунеядство». Моя конфронтация с режимом носила умеренный характер, сознательно не шел на резкие выступления, полагая, что основное — возрождение культурного наследия еврейского народа. Думал, что за это меня судить будет глупостью. В Москве издавались еврейские журналы, создавались ульпаны. Власти приходили в раздражение, но уголовно еще не преследовали. Ситуация резко изменилась к 1977 году. Лицемерно обвинили меня не в активности как еврея, а в том, что не работаю, т. е. не могу найти работу. Тунеядство предполагает извлечение нетрудовых доходов. Их у меня не было, я занимался общественно полезным трудом — преподавательской деятельностью. И мои ученики хотели быть честными свидетелями. Очевидно, что мой первый арест носил чисто политический характер: КГБ не занимается бытовыми делами.

Пробыл в ссылке, вернулся в Москву к жене и детям. Меня отказались прописать в собственной квартире, объяснив, что «тунеядцев в столице не прописывают». Я стал жаловаться, обещали разобраться. Скитался по разным домам. Тут начался процесс над Юрием Орловым. Я пошел туда вместе с товарищами. Меня снова арестовали, на сей раз за проживание без прописки — «нарушение паспортного режима». Получил три года ссылки. По возвращении продолжал деятельность, еще больше понимая необходимость распространения еврейской культуры как единственного способа предотвращения ассимиляции и деградации евреев.

Подготовил сборник «Наше наследие» — элементарное введение в еврейскую культуру.

Третий арест, в 1982 году, я предвидел. Время было тяжелое, проводилась жесткая политическая линия. Многие прекращали деятельность. Меня несколько раз вызывали в прокуратуру, вели слежку. Неоднократно задерживали, обыскивали. Еще в ссылке на Колыме предупреждали об ответственности за письма в Израиль, за публикации.

На суде занял позицию «семидесятника» (т. е. обвиненного по 70-й статье) — сказал, что занимался агитацией. Отстаивал право евреев на свою культуру в рамках закона, но подчеркнул, что целей свержения советской власти перед собой не ставил.

До последней минуты, до момента ареста не ожидал обвинения по 70-й статье. Знал, что редактору журнала «Евреи в СССР» Браиловскому инкриминировали статью 190 — 1 — «клевету на советский строй».

Вопрос: Как вы перенесли переход из вольной жизни в заключение? Как происходили арест, следствие, какие конкретные обвинения вам предъявили? Допускали ли вы на следствии компромиссы, признали вину или продолжали отстаивать свои убеждения? Наиболее яркие впечатления этого периода?

Ответ: Арест произошел 20 октября 1982 года. Ему предшествовал обыск, забрали всё: и личный архив, и огромное количество книг, учебники, магнитофонные пленки — уроки иврита. Обыск проводил некто Бурцев. Во время обыска хозяйку квартиры забрали для дачи показаний и продержали трое суток. Требовали от нее свидетельства против меня. После моего ареста по стране прошла целая волна обысков с целью ликвидации всего, что имело отношение к еврейской культуре.

В Саратове протокол одного из допросов на обыске выглядел так. Вопрос майора КГБ: «Какая у вас есть антисоветская литература?» Хозяин квартиры показал «Историю еврейского народа» Сезиля Рота. Там полстранички написано о Сталине. Майор с радостью забрал книгу, оформил протокол. В приговоре эти эпизоды упомянуты.

Обвинение мне сформулировали так: «Иосиф Бегун в период с 1974 по 1982 год под видом распространения еврейской культуры распространял открытые письма, обращения, публикации антисоветского характера». Во время двух предыдущих арестов такого никогда не говорили.

Оказавшись в руках следствия, я очень быстро понял, что дело серьезное: всё идет сверху и задуман большой антиеврейский процесс. Гебисты во Владимирской тюрьме были простыми исполнителями высшей воли, не очень компетентными.

На одном из допросов начальник следственного отдела Плешков (через него «прошли» Анатолий Марченко, Владимир Осипов) даже не счел нужным скрывать своего антисемитизма, черносотенных взглядов: «Вот вы, евреи, заняли все места, везде лезете! Всех вас надо отправить в Биробиджан!»

Когда началось следствие, ко мне приезжал заместитель начальника областного КГБ. Он вел со мной душеспасительные беседы, прямо предлагал выступить с покаянием в обмен за свободу. После серии таких безуспешных сеансов гебисты озлобились. Я понял, в какое логово попал. Плешков предлагал вести себя на следствии «хорошо». Скрывать мне было нечего, я отвечал на их вопросы, пытаясь убедить, что в деле отсутствует состав преступления. Считал, что молчание в их пользу. И продолжал заниматься еврейской деятельностью во время следствия.

Вину не признал. Был такой штрих — среди инкриминируемых документов находились материалы нееврейского характера. В целях самозащиты я публиковал письма против преследований, написал статью «Кто тунеядец?». В ней анализировался институт принудительного труда. Фигурировали статьи общего правозащитного толка, о прописке. На суде же я хотел предстать прежде всего как защитник дела еврейского народа. Поэтому посчитал разумным признать вину в части своей деятельности, не касающейся моих основных идей (например, заявление, процитированное в Белой книге АПН).

По еврейской проблематике я не допустил ни единого компромисса. И все-таки признаюсь: я проявил слабость. Написал, что «сожалею о некоторых сторонах своей деятельности». Я знал, что тактику выбрать необходимо. Искренне сожалел о том, что вместо полной отдачи себя еврейскому делу уделял внимание и другим, менее важным вопросам. Эти вопросы не слишком близки мне — не мое амплуа. Кроме того, скажу честно: знаю, что некоторые получают меньший срок.

На зоне нам давали читать газету «Аргументы и факты», где была статья обо мне и отрывок из показаний, в котором я выражал сожаление о своей деятельности. Полный текст не воспроизвели. Умолчали об обоснованной мною реальной позиции: «я прежде всего еврей, и мое дело — развитие своей культуры».

Для еврея допустимы компромиссы, когда они не касаются фундаментальных принципов (чтения Талмуда и Торы, обрезания и т. д.).

Вопрос: Какова была тактика вашего поведения в тюрьме или лагере? Имели ли конфликты с администрацией, допускали уступки?

Ответ: О тактике в заключении. Сначала я год просидел во Владимирской тюрьме. Я сразу поставил себя как осужденный за еврейское дело. В тюрьме тоже необходимо оставаться евреем. В лагере носил кипу, привез со следствия молитвенник, Тору. Поначалу пользовался ими открыто. Многие неевреи проявляли интерес, просили обучать их ивриту. На Пасху получил мацу и роздал всем. Рассказал людям о сущности еврейской Пасхи. Запомнился такой эпизод. Накануне Дня независимости Израиля, в День памяти евреев, погибших от нацизма, я прочитал лекцию о Холокосте, о происхождении антисемитизма, о том, как было воссоздано еврейское государство, говорил и о роли Советской Армии. Мой товарищ — армянин рассказал об армянском геноциде 1915 года, о репрессиях, о мучениках. Удивительно, в лагере есть свобода слова, хоть и недолгая. Через 2 дня меня бросили в карцер, а еще неделю спустя по решению «наблюдательной комиссии» приговорили к 6 месяцам ПКТ (помещение камерного типа) за сионистскую пропаганду. Стукач Олег Михайлов, осужденный по статье 64 — «измена Родине», донес: «организовал под видом чаепития сионистское сборище».

Конфликты с администрацией имел неоднократно. Сначала не отбирали книги, не требовали снять кипу. Создавали комфортные условия перед свиданием. Потом сработали психологически тонко: свидание отменили, за кипу отправили в карцер.

Линию поведения в лагере я выбрал умеренную ради того, чтобы выжить и продолжать борьбу. При умеренности тоже нужно оставаться человеком, и это возможно. Несмотря на репрессии администрации, дважды, в день смерти Юрия Галанскова, проводил голодовки.

Вопрос: Расскажите об условиях содержания в заключении, что было самым трудным?

Ответ: Самым трудным в зоне было осознать, что долгие годы лишен возможности пользоваться своей культурой. Отсутствовала практика в языке, полноценная еврейская жизнь. Часто конфисковывали письма, из-за границы не получил ни одного. Физически наиболее серьезно испытание карцером. В Эфиопии в дни катастрофы питание пострадавших ограничивалось 1300 ккал в день. На строгом режиме в лагере дают почти столько же, что квалифицировалось как пытка на Нюрнбергском процессе. Ежедневно унижали наше человеческое достоинство, постоянно следили за каждым шагом, читали личную переписку.

В зоне я работал на токарном станке, в ПКТ — изготавливал сетки из металла, которые попадали на частные огороды администрации.

Вопрос: Расскажите об обстоятельствах освобождения, было ли оно для вас неожиданным? Какую под-писку вы дали при освобождении, была эта подписка тактическим шагом или отражала ваши сегодняшние убеждения?

Ответ: Освобождение не было неожиданным. Я был уже не на зоне: «за сионистскую пропаганду» меня перевели в Чистопольскую тюрьму. Узнав об освобождении Натана Щаранского, еще больше воспрянул духом. Заключенный всегда должен надеяться, без надежды — смерть. Кроме того, освободили «самолетчиков», Менделевича. Весь год я жил в ожидании и надежде. Ждал чуда. По газетам чувствовал перемены. В 1985 году меня в кровь избил Должиков, осужденный за шпионаж в пользу Китая. Я назвал его поступок «уголовным террором против политзаключенных». В итоге дело оформили как «обоюдную драку». Несколько человек объявили голодовку в знак протеста против террора в тюрьме. В апреле 1986 года меня неожиданно перевели в больницу. Но тут началась бомбардировка Ливана (мы знали о ней из газет), и 15 мая меня привезли обратно в тюрьму.

Упомяну деталь: евреев вместе в камеру не сажают, в отличие от русских, армян и других. После смерти Марка Морозова я начал голодовку с требованием поместить меня вместе с евреем Михаилом Рив-киным.

18 января 1987 года ко мне явился некто Овчаров — из прокуратуры, из отдела по надзору за КГБ. Он сказал, что меня готовы освободить, нужно только написать об отказе от противоправной деятельности. Я ответил, что таковой никогда не занимался. Прокурор настаивал. «Если вы дадите израильскую визу вместе с освобождением, то я согласен написать бумагу». Овчаров: «Я не решаю таких вопросов, но, думаю, вы уедете». Я ничего не подписал. Он уехал. Потом зачастил «в гости» местный гебист и стал меня убеждать написать подписку. Освобождения из зоны к тому времени уже начались.

Меня же неожиданно переводят на строгий режим (с целью не дать свидание). Тогда я окончательно поверил в освобождение. Начал голодовку, требуя подтверждения об освобождении Ривкина. Почувствовал, что гебисты занервничали. Я попросил и о своем освобождении.

Считал, что моя непреклонная позиция будет не на пользу делу. Ведь если началась демократизация, то и развитие еврейской культуры должно находиться в рамках перемен. Это был принципиальный подход, а не только тактический шаг с моей стороны. Написал, что «если в рамках перемен в СССР найдет решение вопрос о праве евреев на свой язык, культуру, репатриацию, то никаких причин заниматься противоправной деятельностью у меня не будет». Просил не рассматривать это как просьбу. Просто предварил свой текст словами: «Имею сообщить следующее на ваше решение о моем освобождении». 16 февраля немного исправил написанное, смягчил по просьбе властей.

Вопрос: Как вы оцениваете годы, проведенные в заключении, дала ли вам что-нибудь тюрьма? Изменились ли ваши убеждения, отказались ли вы от дальнейшей деятельности?

Ответ: Русская поговорка гласит: «Кто в тюрьме не бывал, тот жизни не видал». Тюрьма помогла мне понять и жизнь, и общество, и человека в его взаимоотношениях с другими людьми. Годы тюрьмы не были совсем уж бесполезными. Находясь в заключении, я ни на минуту не забывал о своем назначении. Ведь факт моей неволи работал на нашу борьбу. Страдал не зря, и понимание этого давало мне волю, силы выжить. Я еще больше уверовал в свои идеи.

Убеждений своих не изменил. Просто появилась надежда, что еврейская проблема станет частью общего процесса, начавшегося в стране. Продолжаю деятельность по распространению еврейской культуры.

Вопрос: Что вы думаете о происходящих в СССР переменах, о политике гласности и перестройки? Намерены ли вы принять личное участие в этих новых процессах, в чем видите свою роль и роль различных слоев общества?

Ответ: Вряд ли происходящие перемены — только политический маневр правительства. Они отражают глубинную потребность общества, вызванную многими ошибками предыдущего развития. Советские люди не использовали свои потенциальные возможности, что необходимо для движения вперед. Нужен простор для накопившейся энергии. Сейчас — самое начало, еще должна произойти коренная трансформация государственных структур. Еще в 60-е годы Сахаров говорил, что в современном мире нельзя существовать, не воплотив лучшие моменты западных моделей.

Потребность назрела, но есть могущественные силы, которые будут тормозом на пути реализации этих потребностей. Да и нынешнее руководство, провозгласившее гласность и перестройку, не свободно полностью от психологического груза прошлого. Параллельный пример — Исход евреев из Египта, откуда они вынесли рабскую психологию. Здесь же — психология тоталитаризма. Не избежать поэтому возможности возврата к прошлому. Исторический пример подобного рецидива: реформы Хрущева были прерваны 20-летним застоем брежневского правления. Курс один — на большую свободу.

Как еврей и гражданин приветствую новые веяния. Мой долг — содействовать переменам, добиваясь для евреев их исконных национальных прав. Право еврея в любой стране — общаться с евреями во всем мире, иметь возможность репатриации в Израиль. Еврейская проблема должна решиться по моделям западных демократий или по крайней мере так, как в Румынии.

Вопрос: Происходят ли изменения в области прав человека, что нужно сделать в этом направлении сегодня?

Ответ: Налицо лишь начало изменений в правах человека: освободили часть политзаключенных, расширилась свобода в литературе и искусстве. Появилось лимитированное право реализовать личную инициативу. Наблюдается сдвиг в духовной жизни, открываются неофициальные художественные выставки.

Начинать нужно с того, что наибольшим образом подавлено. И здесь первое — еврейское развитие. Евреи в СССР ущемлены, как ни одна другая национальность. Снимаются запреты с книг, фильмов, имен. Ну а евреям дайте хоть азбуку! Евреи не знают не только своего языка, книг, фильмов — азбуки не знают!

Пока нет еврейского музея, газет и журналов, открытых ульпанов, объединения преподавателей иврита. Даже нет открытой попытки это создать: считается сионистской пропагандой.

Вопрос: Каковы ваши ближайшие планы, общественные и житейские?

Ответ: Хочу максимальным образом жить еврейской жизнью и содействовать такой возможности для других. Мечтаю уехать в Израиль.

Еврей должен быть свободен. Евреи лишались всех гражданских прав, но право быть евреем отнять нельзя.

В сентябре 1987 года, перед встречей в США Шеварднадзе и Шульца, И. Бегун получил разрешение на выезд в Израиль.

Живет в Иерусалиме. Учился в Еврейской теологической семинарии — высшем учебном заведении, готовящем раввинов и преподавателей иудаизма.

Издавал журнал «Йерушалаим». Цель журнала — донести еврейскую культуру до репатриантов из России. Занимается издательской деятельностью.

Вопрос (июнь 1999 г.): Как вы оцениваете положение в России сегодня?

Ответ: После августовского путча 1991 года многие полагали, что демократия восторжествует в России: исчезла цензура, стал формироваться свободный рынок западного образца. Казалось, что происходило осуществление мечты…

Теперь же каждого, кто посещает Россию, не может не удручать, что демократия здесь переживает тяжелые времена. Коммунисты не вернулись к власти, и, казалось бы, народ должен активно взяться за демократические преобразования. Ведь в России есть все для этого — мощь, человеческий потенциал, экономические ресурсы. Раньше, при советской власти, для демократических реформ не хватало одного — свободы.

Сегодня свобода есть, а вот демократии все равно нет. Россия стала нищей, люди недовольны, многие едва сводят концы с концами. Разорился средний класс — после августовского обвала 1998 года. Россию, победительницу Германии во второй мировой войне, никак сейчас с Германией не сравнить — она теперь кормит Россию. И коммунисты играют сейчас на разочаровании, которым охвачены люди. Это русская трагедия. Страна пошла по новому пути и пришла к плачевному результату, хотя я очень надеюсь, что России удастся выкарабкаться из этого кризиса и встать в один ряд с цивилизованными странами, где люди имеют нормальный уровень жизни.

Россия сбросила с себя ярмо тоталитаризма, но оказалась не способной воспользоваться плодами свободы. Общество не созрело для свободы. Начались воровство, коррупция, криминализация, сращение преступности с властью.

Но я не хочу быть пессимистом, потому что очень люблю Россию.

В Израиле многие удивляются — ведь я там, в России, достаточно настрадался. Я всегда отвечаю, что трудно не любить Россию, ведь она, несмотря на рабскую историю, так много дала миру в культуре, литературе, науке.

Ситуацию в России можно сравнить с Исходом евреев из Египта. Бывшие рабы на пути к свободе. Они тоскуют о сытых временах в египетском рабстве, когда их кормили как рабочий скот.

Конечно, люди живут сейчас голоднее, чем при коммунистах. Раньше у всех был гарантированный заработок. Но, к счастью, процесс обнищания остановился.

Мне бы хотелось сказать и о евреях. Много евреев уехало, но много и осталось. Чем больше нас уезжает, тем больше нас остается, шутят русские евреи-. Раньше ведь многие скрывали свое еврейское происхождение, а теперь быть евреем в России — чуть ли не привилегия.

Сейчас проблема уже у Сахнута: русские — не евреи — заполонили Израиль, а еврейская жизнь в России расцвела, строятся новые синагоги. Это заслуга нынешней власти. Когда евреев не ограничивают, они выходят на передовые позиции в политической и экономической жизни, и еврейский вопрос в России становится подобным тому, как обстоит дело в других европейских странах. Ведь бизнес в Европе и Америке во многом принадлежит евреям. Но в условиях подлинной демократии никому в голову не придет играть на этом политически. На этом играл Гитлер. Печально, что коммунисты в России пытаются тоже на этом сыграть, ведь русские люди так пострадали от фашизма. Надеюсь, что у фашизма в России нет будущего.