Говорят «особо опасные»

БЕСЕДА С ВЛАДИМИРОМ ТИТОВЫМ

Титов Владимир Григорьевич, род. 22. 10. 1938 г.,

1956 — 1959 гг. школа КГБ. 1967 г. — окончил Всесоюзный заочный энергетический институт, инженер.

Арестован 25.10.1982 г. Статья 190-1. Передавал информацию на Запад об использовании труда заключенных на строительстве газопровода в Тюмени. Ранее: 1969 г. — статья 70 (5 лет тюрьмы и 2 года ссылки); 1971 г. — статья 70 (3 года тюрьмы); 1973 г. — статья 70 — осужден и направлен в СПБ г. Сычевка; 1976 г. — освобожден; 1976 — 1982 гг. — периодически помещался в ПБ.

Освобожден 09. 10. 1987 г.

Вопрос: В чем состояли ваши разногласия и конфликты с системой? Какие способы сопротивления и борьбы с системой или отдельными ее проявлениями вы избрали? Каковы были цели вашей деятельности? Достигли ли вы, хотя бы частично, своих целей? Была ли ваша деятельность хоть в какой-то мере обусловлена личными причинами?

Ответ: Юношей я воспитывался на патриотических книгах, на фильмах о «доблестных советских чекистах и разведчиках». Свято верил в идеалы, пропагандируемые вокруг. Кроме того, во мне сформировалось романтическое отношение к людям подвига. Потому и решил стать чекистом, с 1956 по 1959 год учился в школе КГБ. Затем меня направили на работу в Норильск, в Красноярское управление. Служба в идеологическом отделе была связана с наблюдением за жизнью верующих: баптистов, пятидесятников и, конечно, православных тоже. Мы широко привлекали к нашей работе комсомольцев и милицию. Часто приходилось заниматься дешевыми манипуляциями, компрометацией и вербовкой священников.

Я увидел КГБ изнутри, и мои юношеские иллюзии рассеялись. Многие из моих прежних коллег нарушали элементарные нравственные устои: пили, любили покутить. В 1961 году я отказался от дальнейшей службы по моральным соображениям, однако, во избежание неприятностей, сослался на здоровье, на слабые нервы. Так возник мой первый конфликт, но еще не с системой, а с одной организацией. Совесть не выдержала. Стыдно было и перед матерью-христианкой, которая все знала, да и перед своим народом.

Уйдя из КГБ, я устроился инженером в «Центр-энергомонтаж». Много разъезжал по стране в связи со строительством тепловых и атомных электростанций. За годы работы не раз был свидетелем, как к труду на стройках привлекали заключенных. Они работали почти бесплатно, в скверных условиях, их рабочий день длился намного дольше 8 часов.

Основным способом выражения несогласия с несправедливостью и безнравственностью я избрал пропаганду среди людей: изготавливал листовки протеста. Кроме того, передавал информацию на Запад. Считаю, что цели своей добился: на «стройках века» заключенных работает теперь меньше, в США даже в свое время наложили эмбарго на поставку оборудования для газопровода, где использовался труд заключенных.

Вопрос: Как вы относились к возможному аресту? Шли на него сознательно, рассчитывали степень риска или были убеждены, что сможете его избежать, действуя строго в правовых рамках?

Ответ: На арест я шел совершенно сознательно. Избежать его не предполагал, хорошо знал обстановку в организации, где, к стыду своему, сам когда-то служил. Но я заплатил за свой грех 18 годами заключения.

Вопрос: Как вы перенесли переход из вольной жизни в заключение? Как происходили арест, следствие, какие конкретные обвинения вам предъявили? Допускали ли вы на следствии компромиссы, признали вину или продолжали отстаивать свои убеждения? Наиболее яркие впечатления этого периода?

Ответ: В моей жизни было много арестов, следствий, обвинительных актов. За 18 лет я к ним привык, хотя были моменты, когда казалось: живым не выйду. Постараюсь рассказать по порядку, но коротко.

Мои протесты против использования труда заключенных привели в 1969 году к моему аресту и заключению по статье за антисоветскую агитацию и пропаганду. Экспертиза, проведенная в том же году известным врачом-психиатром Лунцем, показала, что я совершенно здоров.

За борьбу в местах заключения за соблюдение администрацией общепринятых законов в 1972 году меня вновь осудили, не выпуская на свободу, еще на три года.

Не дождавшись от меня отказа от борьбы за свои права, власти пошли дальше. В 1973 году меня бросили в спецпсихбольницу (СПБ) в городе Сычевка Брянской области. Таким образом, властям теперь, во-первых, не надо было заботиться о сроках моего освобождения, а во-вторых, они чувствовали свою полнейшую безнаказанность.

К этому времени, однако, мое имя уже стало довольно известно, и в 1976 году КГБ был вынужден меня освободить.

С 1976 года я стал работать инженером по наладке газового оборудования. В 1981 году с меня сняли диагноз психически больного, я много ездил по работе по Сибири и в 1982 году передал на Запад сведения об использовании труда заключенных на одной из «строек века» — газопроводе в Европу. Последствие этой истории вы, конечно, помните: президент США Р. Рейган наложил вето на поставку в СССР газового оборудования. Другое следствие не так известно: в том же году меня осудили в третий раз и снова бросили в известную вам уже СПБ «Сычевка». Затем меня перевели в СПБ в г. Орел, потом в СПБ в г. Смоленске и лишь 9 октября 1987 года, после многолетней международной кампании за мое освобождение, меня выпустили, наконец, из психбольницы г. Калуги на «свободу». Правда, и на сей раз слово «свобода» я беру в кавычки. Мне сказали, что меня лишают гражданства и что я должен покинуть СССР до ноября, а иначе меня снова поместят в больницу.

За все время, проведенное в заключении, никогда не шел на компромиссы, вину свою признать отказался — это значило бы отречься от правды и от самого себя. О впечатлениях говорить просто смешно: побудьте под уколами в психушке несколько лет. Какие будут впечатления?

Вопрос: Какова была тактика вашего поведения в тюрьме или лагере? Имели ли конфликты с администрацией, допускали уступки?

Ответ: О тактике не думал, может быть, поэтому и имел постоянные конфликты с администрацией лагерей и психбольниц. На уступки не шел, да о них, по большому счету, и речи не шло в СПБ (спецпсихболь-ницах тюремного типа).

Вопрос: Расскажите об условиях содержания в заключении, что было самым трудным?

Ответ: О лагерях и тюрьмах знают достаточно. СПБ остается для всего мира тайной. Представить, что там творится, трудно, не побывав. Поэтому дам лишь справку, без эмоций.

ЧТО ТАКОЕ СПБ?

СПБ — это система зданий, окруженная забором, колючей проволокой, с сигнализацией и охраной, в точности такой же, как в обычной тюрьме.

ВНУТРИ — камеры, замки, «глазки», охранники в погонах. Тяжести режима многие не выдерживают. Самоубийства в СПБ не редкость.

ДИСЦИПЛИНА внутри поддерживается либо обычными тюремными средствами, либо сильнейшими психотропными препаратами, например такими, которые из-за их опасности для здоровья теперь редко применяются психиатрами в демократических странах.

КОНТИНГЕНТ. 1. Скрывающиеся от сурового наказания уголовники. 2. Осужденные по статьям 190 —1 и 70 УК РСФСР, т. е. за «клевету на советский строй» и «антисоветскую агитацию и пропаганду».

На мой взгляд, в СПБ до 90 % — здоровые люди.

ПИТАНИЕ. Завтрак: еле коричневый чай-бурда, два кусочка сахар, каша перловая или пшенная (рис, гречка — очень редко). В каше глазок жира, хлеб черный, но тоже ограничен, в других же психушках черный хлеб не ограничен. Обед: суп помойного вида, типа мути с рыбьими костями из мойвы или минтая или щи с кислой капустой с парой плавающих жиринок. На второе — черпак каши из перловки или пшена. Ужин: опять подобие чая, каша или картошка, мятая с куском рыбы — минтая или мойвы.

ТРУД в СПБ г. Орла обязательно-принудительный, по 6 часов в день, даны нормы выработки. План выполняешь — платят 6 рублей в месяц, не выполняешь — не платят. В трудовых цехах СПБ больные сверлят диски для тракторов, ставя на них заклепки. От сверления в помещении тяжелый воздух, загрязненность атмосферы цеха ужасная. По выходе из цеха больные долго откашливаются черной мокротой. Грохот же и шум еще невыносимее. Если учесть, что многие работают под действием нейролептиков, и без того заливших голову «чугуном», то иначе как страдальцами людей не назовешь. По сути это беспардонная эксплуатация, прикрытая демагогией о «пользе» труда для выздоравливания. СПБ, как и все в СССР, на хозрасчете, на самоокупаемости: всё оплачивают больные, даже свои пытки-лекарства. В цехах для сверления дисков выдают острые, тяжелые предметы — орудия труда, вплоть до молотков. Но когда в отделении из столовой пропадает ложка, начинается лицемерный переполох, обыски всех и вся, угрозы никогда не выпустить и т. д. Больных постоянно используют при всех внутренних и внешних ремонтах больничных корпусов. Мытье полов, туалетов — это уж само собой разумеется. Все новые корпуса на территории СПБ построены больными зэками. Снегоуборочные работы зимой, рытье траншей — всё выполняют обитатели СПБ в ветхих одежонках, на плохом корме, под уколами — за одну надежду на освобождение из преисподней. Люди стараются угодить врачам, во власти которых находятся, так как срока у них нет…

«ЛЕЧЕНИЕ». Ни от чего человек так не страдает в СПБ, ни от голода, ни от труда, ни от засовов-замков, унижения, избиений санитарами, ни от палатной вони летом, холода нетопленых палат зимой (что нередко), как от зверства «лечения» нейролептиками. Это настоящая физическая пытка. Всем международным гуманитарным организациям «лечение» психотропными средствами здоровых людей надо зачислить в разряд пыток. Множество случаев, когда и больные не нуждаются в таком истязании, контингенты тихих, мирных людей, к примеру… Лекарства эти — яды для организма. Люди отекают, у них поднимается температура. Какая тяжесть, туман в голове — не передать. Люди бьются в судорогах, плачут, умоляют не колоть, но их привязывают к кровати и колют, колют месяцами, годами… Был заколот при мне в 1986 г. несчастный Яриков, не выдержал доз аминазина. Таких Яриковых очень много. Только врачи да Бог знают их имена. Доведенные до отчаяния от уколов люди ищут смерти. Советские СПБ выбрасывают из своих недр буквально лавину самоубийц. В год, что мне было известно, по 6–7 человек самоубийц. За 1985–1986 годы в первом отделении покончили с собой 5 человек. Это отделение, где особенно жестоко закалывают. Во втором отделении — 3 человека, в третьем отделении — 1 человек. Способ самоубийства — самый распространенный: обмотать горло смоченным полотенцем, когда полотенце будет высыхать, оно стянет горло, удушит. Зная этот способ, администрация требует, чтобы полотенце всегда висело обозреваемо на перилах кровати, а руки во время сна все обязаны держать поверх одеяла. Другой способ — тайком накопить таблеток нейролептиков — и выпить разом штук двадцать. При мне один парень, когда его вывели на дворовые работы, отделился от группы и быстро полез по пожарной лестнице вверх. С высоты он бросился вниз. Его, стонущего, в крови, санитары отнесли в изолятор и бросили умирать там. Ему никто не оказал медицинской помощи. Есть правило: в СПБ всех обязаны колоть. В психушках общего типа колют не всегда, часто дают просто таблетки. В СПБ таблетками тоже душат не менее интенсивно, чем уколами. При глотании таблетки медсестра зорко смотрит в рот, после проглатывания она на язык надавливает медицинской ложкой, проверяя, не прилепил ли больной таблетку к гортани. Врачи в погонах МВД не люди. В этом я убедился при долгом наблюдении за ними. Беспредельная власть над ближними развратила их до крайнего цинизма. Они накачаны каким-то спокойно-невозмутимым садизмом. Частенько колют-мучают с ласковыми прибаутками, «утонченно под Шопена» (как сказал один поэт). Начальник первого отделения капитан Абашин, тип лет 38, превзошел все разновидности жестокости, схожие с душевным растлением. Я всегда видел в его лице радость, когда он слышал стоны или мольбы «не колоть». Лично меня он закалывал до полусмерти. Не успевали медсестры отойти с одними шприцами — идут с другими… У меня распух язык, я не мог говорить, двигаться, горел в жару. Я лежал на койке первого отделения месяцами, только судорожно вздрагивая, а то был бы как покойник. Иногда из последних сил поднимался, держась за стенку, шел в отхожее место. Потом рассказывали мне, что по отделениям прошел слух: «Титов умирает». Этот прием «проучить насмерть» со мной проделывали не раз. При мне был такой случай. Кого-то из уголовников так «поучал» врач Яков Матвеевич, фамилии не знаю. Уголовники — народ решительный. По выходе из сумасшедшего дома один из них поклялся отомстить врачу-садисту. Уже на воле с дружком он проник в квартиру Якова Матвеевича. Жену его убивать не стали, закрыв ее в ванной. Муженьку же ее прочитали смертный приговор, припомня его особые измывательства, заставили выпить куль нейролептиков и вспороли ему живот ножом. После все слышавшая в ванной жена рассказала о приговоре, по которому легко было установить личность мстителей. Оба были арестованы и расстреляны. Суд на этот раз не обратил никакого внимания на диагноз уголовника, с которым тот был выписан из психушки. Теперь он сразу «выздоровел» и понес наказание как здоровый.

По моим наблюдениям, в СПБ (почти во всех) содержатся психически здоровые люди, 90 %. Сидит уголовный элемент за квартирные кражи, мошенничество, драки и т. д. Но чтобы смошенничать или спланировать ограбление квартиры, нужны мозги, расчет, осторожность… Другое дело психушки городские и областные «общего режима». Из узников совести, томящихся в СПБ г. Орла, мне пришлось встретить следующих. Андрей Деревянкин, юрист из Калуги, отбывал за антисоветские высказывания по статье 190 — 1. Петр Ломакин был привезен в психушку на уколы из здания суда, где он произнес обличительную смелую речь против соввласти. Здесь мстительно решили его «проучить», не освобождая от лагерного срока, лагерно-уголовным наказанием с уколами-пытками. Еще были Леонов, Пиванов, Моисеев, Шестинский, Ко-чиашвили, Петровский, Сидоров, Пиняев.

Был здесь на двадцатилетием «лечении» Павлов, в прошлом инженер с высшим образованием. Помещен в психушку за неудавшуюся попытку бегства на Запад. За 20 лет он превращен уколами в полуживотное: не говорит, издает какие-то звуки, мочится под себя. Его все бьют, пинают, плюют в него с руганью, угрозами. И что особенно страшно — его все время колют так интенсивно, точно дивясь, «до чего же живуч человек». Павлов в настоящее время похож на что-то человекообразное. Глядя на него, я думал: «Я бы был превращен в «это», забудь обо мне мир». И никто не понесет наказания за преступление против личности этого человека.

О трудностях, думаю, говорить смешно.

Вопрос: Расскажите об обстоятельствах освобождения, было ли оно для вас неожиданным? Какую подписку вы дали при освобождении, была эта подписка тактическим шагом или отражала ваши сегодняшние убеждения?

Ответ: О так называемом освобождении я уже сказал. Добавлю только, что оно было неожиданным. В «Сычевке» людей «хоронят» навсегда в прямом и переносном смысле. Я ведь понятия не имел, что на воле за меня кто-то сражался. Благодарен всем этим людям.

Вопрос: Как вы оцениваете годы, проведенные в заключении, дала ли вам что-нибудь тюрьма? Изменились ли ваши убеждения, отказались ли вы от дальнейшей деятельности?

Ответ: Убеждений своих я не изменил и от деятельности не отказался. На следующий день после выхода из ада заявил о своих убеждениях миру, дал пресс-конференцию для иностранных журналистов. Годы в заключении — половина жизни, но и они не прошли зря. Я стал верующим, мой дух окреп. Еще больше ненавижу палачей, буду бороться с ними и на Западе.

Вопрос: Что вы думаете о происходящих в СССР переменах, о политике гласности и перестройки? Намерены ли вы принять личное участие в этих новых процессах, в чем видите свою роль и роль различных слоев общества?

Ответ: Гласность и перестройка для меня пока представляются спектаклем. Напоминают народную прибаутку: «Как у вас?» — «Как в тайге: верхушки колышутся — внизу тишина». Но, может быть, я ошибаюсь, так мне это представлялось из-за решетки. Как бы то ни было, личного участия в этих процессах принимать не собираюсь, меня за 18 лет уже окончательно «перестроили».

Вопрос: Происходят ли изменения в области прав человека, что нужно сделать в этом направлении сегодня?

Ответ: Мне трудно говорить о том, что изменилось с правами человека. Думаю, немногое. Но твердо знаю, что необходимо сделать. Первое — урезать власть КГБ, прекратить злоупотребления в психиатрии.

Очень важно привлечь к ответственности виновных за неоправданные репрессии и, естественно, освободить и реабилитировать всех политзаключенных. Я бы не хотел, чтобы выходящие на свободу уезжали: они должны оставаться на Родине и бороться за правду здесь. У них есть опыт, и их опыт нужен молодому поколению. Я тоже не оставляю надежду вернуться в Россию.

Вместе с тем считаю, что государство, не дающее гражданам свободы уезжать и приезжать, остается рабовладельческим.

Вопрос: Каковы ваши ближайшие планы, общественные и житейские?

Ответ: Житейских планов нет. На Западе собираюсь продолжать политическую деятельность.

27.10.1987 г. В. Титов выехал на Запад.