Говорят «особо опасные»

БЕСЕДА С МИХАИЛОМ РИВКИНЫМ

Ривкин Михаил Германович, род. 04.03.1954 г., инженер-нефтяник. Арестован 08.06.1982 г., осужден на 7 лет строгого режима плюс 5 лет ссылки. Статьи 70, 72.

Участие в подпольной группе социалистического направления, в издании журнала «Варианты», членство в организации «Федерация демократических сил социалистической ориентации», написание статей и рецензий.

Освобожден в 1987 г.

Вопрос: В чем состояли ваши разногласия и конфликты с системой? Какие способы сопротивления и борьбы с системой или отдельными ее проявлениями вы избрали? Каковы были цели вашей деятельности? Достигли ли вы, хотя бы частично, своих целей? Была ли ваша деятельность хоть в какой-то мере обусловлена личными причинами?

Ответ: Предпосылки конфликта личности с существующей тоталитарной системой заложены в ее анти-личностном характере. Система исключает для личности возможность самореализации. Я счел своим долгом сделать хоть что-то для изменения системы в сторону ее гуманизации. Такова была исходная посылка моей деятельности. И несмотря на то что мои мировоззренческие концепции были наивны, иногда механистичны, они мне дороги. Исходные гуманистические предпосылки не утратили своей значимости, хотя взгляды мои за пять лет изменились.

К концу 70-х годов антиличностное начало системы достигло чудовищных форм. Как такового конфликта с обществом до ареста у меня не было. Наоборот, у меня возникло желание этот конфликт вызвать, даже демонстративно инсценировать. Я стал бороться с системой. Тогдашняя цель выглядит наивно, но скажу о ней — для меня и моих товарищей она навсегда останется воспоминанием о юности. Мы хотели полного революционного низвержения существующего строя и создания нового. В отдаленном будущем надеялись возродить опыт русских и западных революций. Революционный путь борьбы с системой более верен, честен, чем любые реформаторские идеи.

Я познакомился с группой молодых людей, называвших себя «конспираторами-революционерами». Мне понравилась их игра. Сбылась моя юношеская мечта, я вступил в группу, издававшую альманах «Варианты». Альманах был «розовым», проповедовал перенесение в Россию опыта Пражской весны, югославов, еврокоммунизма. Идеализировалась «добрая и свободная социальная жизнь». Основной постулат группы: общество должно опекать личность, заботиться о ней, иначе — ужас, закон джунглей. Я во многом разделял такие взгляды. Целью деятельности был свободный обмен идеями в форме статей. Вырабатывалась в дискуссии и позитивная программа — программа новой независимой партии. Рабочим печатным органом и должен был стать альманах «Варианты». Конечно, все было наивно. Но частично мы, безусловно, достигли своих целей. Получили возможность себя реализовать, уяснить собственные взгляды. Применяли внутри группы средства коллективного обучения, шли в народ.

Главной задачи не решили, да и не могли. Не удалось сформулировать альтернативной партийной программы для тысяч людей. Отсутствовали четкие организационные формы, не научились оперативно исполнять собственные решения. Нас было-то всего 8 человек, но назывались мы громко: «Федерация демократических сил социалистической ориентации» (ФДССО).

Моя деятельность в большой степени была обусловлена личными причинами. Я испытывал чувство, свойственное любому еврею, живущему в диаспоре: неудовлетворенность своим положением, конфликт с миром. Стремился мир опосредовать, стать своим, полноправным в этом мире. Я избрал путь политической активности из-за того, что советская система античеловечна. Фактически за этим стояло желание реализоваться. Хотелось доказать, что в имеющихся условиях можно бороться за гуманные идеалы. Чувство еврея в диаспоре, чувство неполноценности, заставляло бороться за первенство, за то, чтобы стать не просто равным, объективно это психологическая гиперкомпенсация.

Вопрос: Как вы относились к возможному аресту? Шли на него сознательно, рассчитывали степень риска или были убеждены, что сможете его избежать, действуя строго в правовых рамках?

Ответ: Сейчас многим покажется смешным, если я скажу, что быть арестованным входило в мою сверхзадачу. Но это так. Хотелось доказать на собственном примере, что в стране можно попасть за решетку просто за убеждения. Да, самопожертвование с целью показать людям, в какой стране они живут. Скажу откровенно, я вошел в конспиративную группу ради одного — чтобы быть арестованным. Через пять лет первоначальный юношеский пафос пропал. За три месяца до ареста я вышел из подпольной группы: мне не нравилась авторитарность принятия решений и неэффективность действий.

6 апреля 1982 года меня вызвали в КГБ, сначала в качестве свидетеля. В течение двух месяцев добивались от меня покаяния. Решил занять «детскую» позицию. Вместо отказа от показаний рассказывал чекистам выработанную в группе «легенду». 8 июня меня, наконец, арестовали. Другие члены группы: Павел Кудюкин, Андрей Фадин, Борис Кагарлицкий — дали на следствии развернутые показания. По этике столетней давности их поступок назывался предательством. Через год, 28 апреля 1983 года, их всех освободили по указу о помиловании.

Вопрос: Как вы перенесли переход из вольной жизни в заключение? Как происходили арест, следствие, какие конкретные обвинения вам предъявили? Допускали ли вы на следствии компромиссы, признали вину или продолжали отстаивать свои убеждения? Наиболее яркие впечатления этого периода?

Ответ: При переходе в заключение я испытывал положительные эмоции, почувствовал: раз сажают, значит, действительно сделал что-то полезное и доброе.

Арест не был неожиданностью, я совершенно сознательно шел на него. Меня предупреждали: «Дайте показания и раскайтесь, измените убеждения, иначе вам предстоят долгие годы лагеря». Я отказался. Когда однажды я пришел на работу, перед самым отпуском, меня встретили чекисты: «Здравствуйте, Михаил Германович! Пойдемте с нами».

На первый же вопрос следователя отвечать отказался, не ведая, что другие арестованные уже дали нужные им показания. У меня был выбор: открыто заявить о своих взглядах или молчать. Поскольку правила нашей «игры» предусматривали конспирацию, то ничего серьезного рассказывать я и не собирался. Меня обвинили по шести пунктам: 1) участие в издании журнала «Варианты»; 2) подготовка философского эссе «Письмо о ступенях падения человеческой личности» и рецензия на письмо Александра Солженицына «Жить не по лжи»; 3) обсуждение с Ку-дюкиным одной из публикаций (это была ложь, которую Кудюкин выдал для КГБ); 4) распространение «Ответов на вопросы СМОТа (Свободное межпрофессиональное объединение трудящихся)». Я никогда никому не показывал этот материал, но при обыске у меня изъяли ксерокопию; 5) обучение конспирации, методам ухода от слежки; 6) доставка типографского оборудования для печатания «антисоветских материалов».

Вел я себя непоследовательно. Но не шел на компромисс. Сначала молчал, потом добровольно ходил на допросы, беседовал с КГБ. И все-таки активно отстаивал свои убеждения и программу нашей «партии». Самое яркое впечатление того периода: подробные по-’ казания против меня «подельников», бывших. соратников. Ребята сломались, к ним подобрали ключ.

В марте 1983 года мне сказали: «Все ваши товарищи обратились с просьбой о помиловании, предлагаем вам сделать то же». Я был единственным, кто отказался, не признал вину, не дал показаний, не раскаялся. По существу, сознательно отказался выйти на свободу, несмотря на усиленную «обработку». Почему? Считаю, что позорно торговать своими убеждениями. И не жалею. Сейчас поступил бы так же.

Вопрос: Какова была тактика вашего поведения в тюрьме или лагере? Имели ли конфликты с администрацией, допускали уступки?

Ответ: Уступки допускал: носил «зэковскую» одежду, не сорвал унизительную бирку с надписью на куртке, не отказался работать. Но и на конфронтацию с администрацией тоже шел. Носил еврейскую кипу, преподавал в лагере иврит, не посещал занятия по политическому просвещению. В общей сложности за все это время провел 14 суток в штрафном изоляторе, 115 суток в карцере, 14 месяцев на строгом режиме. Ко мне не применяли пыток. Но Александр Должиков, осужденный за шпионаж в пользу Китая, рассказывал мне, что в карцере используется специальный слезоточивый газ «Черемуха-10».

Я избегал конфликтов, если дело не касалось принципов, моих религиозных и национальных чувств. Но однажды и здесь допустил слабость. Снял голодовку, не добившись свидания с матерью и права получить книги на иврите.

Вопрос: Расскажите об условиях содержания в заключении, что было самым трудным?

Ответ: Самым трудным для меня было переносить холод в карцере и ШИЗО. Поэтому и не выдержал, снял голодовку. Моральные удары тоже были, когда узнавал, что люди, с которыми откровенно делился мыслями, оказывались стукачами. Изменились мои представления о человеческой природе, очень тяжело расстаться с образом хорошего человека. Так я расстался с добрым образом Бориса Маниловича.

В Мордовском лагере произошел самый яркий эпизод в моей жизни. Я стал заниматься ивритом. Начал жить как еврей. Вместе с замечательным человеком Вадимом Павловичем Аренбергом мы встречали шабат. Счастье! Сидели мы с ним в разных камерах. Но, цепляясь за вентиляционную решетку у потолка, могли видеть друг друга. В пятницу вечером мы прочитали с ним «Освящение субботы» на иврите. Потом организовали ульпан — школу иврита. Руководил им Арен-берг. Учениками были я, Яша Нефедьев и Гриша Фельдман. Впервые в жизни стали писать на родном языке, раздобыв мел и грифельную доску. Пели еврейские песни. Через месяц нас репрессировали и изолировали друг от друга.

Мои взгляды к тому времени изменились радикально. Близкой по духу мне стала модель израильского социализма — кибуц. Главную задачу я увидел в собирании рассеянных по миру евреев. Сейчас хочу уехать в Израиль, не жалею о пережитом. То, что сделал, было необходимо и полезно мне и другим. Жалею только, что не сумел использовать все эти годы более эффективно, ведь раньше не был тесно связан со своим народом.

Вопрос: Расскажите об обстоятельствах освобождения, было ли оно для вас неожиданным? Какую подписку вы дали при освобождении, была эта подписка тактическим шагом или отражала ваши сегодняшние убеждения?

Ответ: 20 января меня, Валерия Сендерова и Алексея Смирнова неожиданно отправили на этап — в Москву. Мы предполагали, что вскоре вновь окажемся в камерах, Считали, что власти проводят очередное «профилактическое» мероприятие. Оказались в Лефортовском изоляторе КГБ. Ощущение было, будто попал в рай, в санаторий. В телесном отношении почувствовал буквально райский контраст по сравнению с тюрьмой. 4 февраля 1987 года вызвал прокурор Сергей Николаевич Чистяков и начал сразу в лоб: «Как вы относитесь к своему освобождению?» — «Что от меня требуется?» — «Гарантия не заниматься противозаконной деятельностью». Я написал: «Прошу освободить меня от дальнейшего отбывания наказания в виде лишения свободы и ссылки и предоставить возможность выехать на мою историческую родину — в государство Израиль. Обязуюсь не совершать противозаконных действий».

16 марта после ужина вызвали: «С вещами!» Про-шмонали (т. е. обыскали) и выпустили на свободу, прочитав выписку из Указа о помиловании. Помню слова: «За примерное отношение к труду» и «…твердо встал на путь исправления».

Данная мною подписка-заявление действительно отражает мои сегодняшние убеждения. Я не хочу вообще в Советском Союзе ничем заниматься, никакой политической деятельностью. Хочу уехать в Израиль, устроить личные дела и приносить пользу своему, а не чужому народу.

Вопрос: Как вы оцениваете годы, проведенные в заключении, дала ли вам что-нибудь тюрьма? Изменились ли ваши убеждения, отказались ли вы от дальнейшей деятельности?

Ответ: Годы, проведенные в заключении, — важнейшие в жизни. Считаю их удачей в судьбе, особенно время в Чистопольской тюрьме. Своими силами, без их помощи, не смог бы, может быть, окончательно выбраться из трясины, советского болота. Ведь можно ругать, критиковать советскую власть, но оставаться советским человеком.

Мир такого человека, ограниченный рамками тоталитаризма, представляется единым и незыблемым жестким механизмом. С одной стороны, во многом правительство виновато, с другой — все хорошее тоже от правительства.

Тюрьма помогла мне избавиться навсегда от подобного стереотипного миропонимания. Человек — слабое существо. Он может совершенно неожиданно, и для самого себя, вдруг оказаться подлецом и подонком, если в нем нет внутреннего твердого стержня, если он бессилен, оставлен Богом. Моя заслуга — милость Божья, мною не заслуженная. Я был проведен по краю пропасти, мог сорваться, но что-то неведомое остановило меня от срыва. Из-за меня не пострадал ни один человек. А ведь многие, более честные, достойные и умные, становились причиной трагедий.

Для меня пережитое — момент Воскрешения и Возрождения. Я избавился от комплексов, понял главное для себя: единство со своим народом, с евреями.

Не могу не вспомнить об Иосифе Бегуне. Он — пример в моей жизни. Он научил меня, что значит быть настоящим сионистом и евреем. Он и сейчас — мой идеал. Всегда, в любых условиях Бегун находил возможность помогать своим братьям.

27 октября 1986 года мы оказались с ним в одной камере, его привели ко мне после голодовки. Трудно передать, как он обрадовался, увидев меня. И я вновь ощутил единство еврейского народа. Один бы не выжил, меня бы уничтожили. Трое суток я провел в камере вместе с Бегуном. Наверное, счастливейшие дни всей моей жизни, хоть просись назад в Чистополь! Я уже сказал: от общественной деятельности в СССР я отказался. Она была бы вмешательством во внутренние дела чужого государства. Пусть мои дети, если пожелают, займутся такой деятельностью у себя на родине.

Вопрос: Что вы думаете о происходящих в СССР переменах, о политике гласности и перестройки? Намерены ли вы принять личное участие в этих новых процессах, в чем видите свою роль и роль различных слоев общества?

Ответ: Я всегда был оптимистом. То, что происходит, — лучше, чем ничего. Будь покрепче здоровье умерших лидеров — было бы хуже. Хорошее я вижу даже в «микроскопических» сдвигах. Горбачев имеет хоть малую, но «обратную связь» со своим народом. Он живой человек, способный реагировать на процессы в обществе. Раньше управление автоматически сводилось к директивам «сверху». Дальнейшие преобразования не исключены. Но советский аппарат вместе с тем способен пока «проглотить» любые реформы и перестройки. Всего можно ожидать, но мне хочется оставить эту страну оптимистом.

Самое последнее, что я могу сделать для страны, — поскорее отсюда уехать и предоставить ее хозяевам делать свое дело.

Вопрос: Происходят ли изменения в области прав человека, что нужно сделать в этом направлении сегодня?

Ответ: Сказать, что положение с правами человека осталось на нуле, нельзя. Впервые за 70 лет освобождена малая, но все-таки часть политзаключенных. Увеличилось число разрешений на эмиграцию. Все это, конечно, капля в море. Сотни политзаключенных продолжают сидеть. Пока дела обстоят так, говорить о реальных переменах — пустые слова. Все политзаключенные должны быть оправданы и реабилитированы. Известно ведь, что их дела сфабрикованы.

Для меня права человека — это прежде всего свобода совести. Даже авторитаризм имеет резон, пока человек может свободно выражать религиозные убеждения. Человек должен знать, что его убеждения и взгляды не будут поводом для репрессий. Я — за гуманитарный плюрализм, но не за абсолютный политический плюрализм. Нельзя проповедовать газовые камеры, призывать к уничтожению соперников. Но я и против любых полицейских мер. Если общество сильно, оно способно их избежать. Такое возможно при достижении обществом духовной зрелости. Черносотенное объединение «Память» — болезнь, которой придется переболеть стране, цена, которую придется заплатить. Для излечения от «Памяти» необходимо предоставить публичную трибуну оппозиции. Перелом же в советском обществе произойдет только тогда, когда пересмотрят хоть одно дело, сфабрикованное КГБ. Пока КГБ вне критики, произвол этой организации доведен до абсолюта. Без критики КГБ никакой гласности быть не может. И все же есть положительная сторона их деятельности, они единственные, кто был способен хоть как-то сдерживать все разъедающую коррупцию.

Для меня существенны следующие права: молиться и воспитывать детей в духе своей религии, право на эмиграцию. Все эти права — следствия, база же — религиозная свобода. Эмиграция не является базовым правом, ведь даже классические авторитарные режимы ее допускают при нарушении всех других прав. Пока советская власть не поднимает меч против религии, общество может выжить. Но когда преследуется религия — дорога палачам открыта. Меня этому научила история.

Вопрос: Каковы ваши ближайшие планы, общественные и житейские?

Ответ: Готовлюсь принять «гиюр» — важнейшее в моей жизни событие. Житейские планы — поскорее выехать с семьей в Израиль.

М. Ривкин прибыл в Израиль в феврале 1989 года. В 1989–1990 годах обучался в йешиве (религиозном учебном заведении). В 1991 году поступил в Еврейскую теологическую семинарию в Иерусалиме — высшее учебное заведение, готовящее раввинов и преподавателей иудаизма.

В 1992 году стал членом партии «Шинуй» («Перемена»). В этом же году активно участвовал в избирательной кампании блока левых сил «Мерец», поддерживающего идею территориального компромисса с арабами, полной секуляризации государства, защиты гуманитарных прав всех меньшинств, включая русских репатриантов. С 1993 года — член иерусалимского городского секретариата партии «Шинуй». Участвует в работе семинара по подготовке новых лидеров для русскоязычной общины.

Был делегатом съезда Сионистского форума (самой авторитетной из организаций русских репатриантов), который состоялся в январе 1993 года. Член подкомиссии форума по еврейскому сионистскому воспитанию. Член иерусалимской городской комиссии по абсорбции, занимается улучшением условий жизни репатриантов из России.

Вопрос (июнь 1999 г.): Как вы оцениваете положение в России сегодня?

Ответ: Меня очень интересует, что происходит в России. Я и сейчас, будучи консервативным раввином и профессиональным политическим активистом в Израиле, считаю себя частью русского культурного пространства. Чем глубже я врастаю в Израиль, тем сильнее я ощущаю свою связь с Россией. Я стал консервативным раввином, но это нисколько не отдаляет меня от России. Я продолжаю читать русскую прессу, недавно перечитал всего Достоевского. Сейчас я думаю возобновить связи с моими бывшими «подельниками». Некоторые из них, например, стали участвовать в движении «Яблоко». Система моих ценностей не изменилась, и в Израиле я отстаиваю те же убеждения, которые отстаивал в России много лет назад.

Главное для меня — свобода личности, и я за это борюсь в Израиле, где аргументы моих оппонентов похожи на идеологемы советской власти.

Я как-то сказал своему оппоненту, тоже раввину: «Абсурд, что два гражданина Израиля не могут вступить в брак, если один из них или оба не евреи по еврейским религиозным законам. У нас нет светского законодательства о браке».

Он мне ответил: «Да, но его принятие может вызвать нежелательный политический резонанс!»

Мой же аргумент — жизнь живых людей важнее политических концепций.

В СССР тоже приводились политические аргументы во имя абстрактных ценностей. Для меня это — ничто по сравнению с правами каждого отдельного человека. Когда-то в СССР много говорилось о великой общности под названием «советский народ». Нечто похожее происходит в Израиле. Здесь, как и в СССР, существует официальная регистрация национальности: еврей, араб или просто «не записан» — в удостоверении личности.

В Израиле делается акцент на то, что мы единый военный лагерь, что нам всем нужно сплотиться. С другой стороны, те, кто так говорит, являются сторонниками регистрации по национальному признаку.

Похоже на то, что происходит в России, где коммунисты выражают правонационалистические, шовинистические тенденции, не забывая при этом о национальной разнице между русскими и другими.

Моя идеология — универсальность права личности и ее приоритет по отношению к надличностным структурам, как, например, государство.

В России сейчас много тревожных и трагичных симптомов. Обвал в дикий, мафиозный рынок, сращение государственных структур с криминалом. Это страшно. Отсутствие системы ценностей. Либералы ничего не могут противопоставить коммунистам.

Почти не осталось людей в политической жизни, которые были бы незапятнанными и чистыми.

Получилось так, что культура труда русского народа, подорванная при советской власти, не только не восстановлена, но разрушена совсем.

Людей приучили, что честно деньги заработать невозможно — нужно воровать.

В России присутствуют все признаки распада. Народ перестал верить, что производство и честный труд выгодны. Энергичные люди идут в криминал. Советская система испортила людей. Например, многие евреи, которые приезжают из России, бегут сразу в ортодоксальную синагогу, чтобы заявить о своей лояльности, — прямо как когда-то бежали в райком, чтобы заверить власти в преданности коммунизму.

Я не знаю, как выбраться России из нынешнего положения. Все мои рецепты связаны с воспитанием. Людям нужно говорить правду, но это долгий процесс, а трагедия наступает уже сегодня. Может быть, спасение в расширении рынка.

Реформы нельзя было проводить так, как это сделали, но раз случилось, то, наверное, нужно идти дальше. В итоге должно возникнуть сословие, которое почувствует свою власть и будет заботиться о государстве.

Трудно говорить о том, могла ли Россия пойти по другому пути. История не знает сослагательного наклонения, но думаю, что если бы Хрущев или Косыгин пошли по пути Горбачева, то ко крайней мере не произошло бы такого обвала общества в криминал. И если бы Горбачев пошел на реформы смелее, сохранив при этом контроль государства, то результат тоже не был бы столь печальным.

Сейчас попытки вернуться к прошлому только усугубят кризис. Нужно идти вперед, нужны новые люди. Сегодняшние коммунисты хоть и вредны идеологически, но, быть может, они лучше, чем ельцинский аппарат.

Я не приемлю программу коммунистов, но как политический феномен они еще не разложились, как это произошло с нынешней коррумпированной властью.

Если бы я участвовал выборах в России, то отдал бы свой голос за «Яблоко».