Игра Герцога

Глава 18 Парад мертвецов

Если Фока Зверолов смог бы попасть в шахту, то не узнал её. Никакой известковой пыли на ступенях, впрочем, как и плесени, грязи, тяжёлого дыхания сырости и тлена. Нет, она уже не казалась тёмной обителью ветхости и запустения: у спуска появились гладкие резные перила, холодный сколький материал напоминал слоновью кость. По обе стороны на шершавых каменных стенах, чуть подрагивая от сквозняков, пульсировали и щёлкали искрами факелы. Они тускло освещали спуск в дышащую тревожным, совсем неуютным теплом глубину. Антон Силуанович, спускаясь всё ниже, уловил неприятный тонкий запах — кисло-сладкий и тошнотворный, будто внизу забродило хранилище с прелыми яблоками.

Когда герцог и его свита в сопровождении плывущего над ступенями барона Корфа, а также идущих отдельно друг от друга участников Игры спустились, начался слабо освещённый тоннель. Именно здесь Фока столкнулся сначала с крысопободными существами, а потом едва унёс ноги от надвигающегося крота…

Гулкий тоннель вывел их к свету, и Антон Силуанович невольно зажмурился, прикрывая глаза. Не сразу привык, и, осмотревшись, понял, что стоит уже один на невысоком пьедестале в просторном помещении. По другую сторону на таком же пьедестале возвышался и его брат. Но как же их смогли развести, ведь шли же рядом? Будто каменный пол под ними умел двигаться и направлять.

Но вовсе не брат привлёк внимание — тот с не меньшим удивлением уставился на середину зала. Там в свете огней, льющихся с необычайно высокой, и потому незримой высоты, в цветах и причудливо завитых еловых венках возлежал гигантский крот!

В тишине слышалось, как неподалёку равномерно капает вода, попискивают летучие мыши, доносится заунывный вой сквозняков в бесчисленных тоннелях, а главное — откуда-то звучала траурная музыка. Словно невидимый большой оркестр слаженно играл в самой глубине старой шахты, а сюда доносились лишь обрывки погребальной мелодии.

— Простите верного слугу, мессир, если не учёл что-то, не прогневайтесь, узрев недостатки. У меня было так мало времени, чтобы подготовиться, — монотонно и грустно заговорил Пантелей. — Но, поверьте, я постарался сделать всё, что было в моих силах, в память о нашем славном Кродо!

— Ты с честью выполнил всё, что от тебя требовалось, — не сразу раздался ответ герцога. Трудно было понять, откуда он говорил — каждая сторона необъятного зала отражала и направляла его властный голос.

Налетел порыв, и свистящий ветер подхватил и унёс цилиндр. Поводив ладонью по растрёпанным волосам, Антон Силуанович поднял глаза — сверху вспыхнули огни и тут же осыпались множеством искр. Бушующее пламя высветило просторный мраморный балкон, напоминающий соборную кафедру в готическом храме. К нему не вели арка или лестница, однако чёрный герцог и барон Корф стояли там, словно смогли подняться по воздуху.

Когда сияние высветило их бледные лица, музыка стала громче, и траурные, плавно стелящиеся ноты сменились бодрыми, высокими, обрывистыми. Сверху упал новый луч, озарив в большом ярком круге Гвилума. Фрак переливался в брызгах искр:

— Наше почтение собравшимся! То, чего мы так долго и томительно ждали целых два столетия, наконец-то начнётся! Впрочем, может быть, для многих эти две сотни лет промчались, как два дня, кто знает, кто знает! Но две песчинки в часах Вечности всё же упали! — Гвилум произносил размеренно, торжественно. — И вот, наконец-то, Игра — самое умопомрачительное, захватывающее зрелище, главное событие, которое откроет новую страницу в истории подлунного мира — начнётся здесь и сейчас! Мы приступаем!

Прозвучали фанфары, осыпались новые мириады разноцветных блёсток. Молодой барин, поёжившись, не мог понять, к кому обращается чёрный крикун? Такое ощущение, что слова его адресованы сотням, если не тысячам зрителей, но ведь тех, кто спустился в шахту, можно пересчитать на пальцах одной руки…

Гвилум же, выдержав паузу, продолжал церемонию:

— Эту Игру мы, вне всяких сомнений, посвятим памяти Кродо — славного привратника, неусыпного стражника Престола, положившего на алтарь самое ценное — жизнь! Во имя великого герцога! Наши извечные недруги не дремлют! Коварные, лживые, изворотливые, они расставили на нашем пути к Престолу тысячи сетей и капканов! Но их злым планам не суждено было свершиться! Да, не суждено! Ибо Игра — начинается!

После нового всплеска фанфар ещё один круг света упал на Джофранку — та стояла недалеко от постамента с утонувшей в разноцветных бутонах тушей крота. Антон Силуанович не мог понять, что же переменилось в ней?.. Единственное — и это казалось совершенно ясным, чёрная соболиная шуба стала частью её! Прекрасный мех, переливаясь в огнях, подчёркивал талию, и каждое движение цыганки было изящным, упругим, словно у ловкой таёжной хищницы. Она с поклоном повернулась к балкону.

Младший Солнцев-Засекин тоже посмотрел туда. Чёрный герцог и так выглядел немолодым, но теперь предстал пожилым и усталым средневековым рыцарем, облачённым в потускневшие от времени тяжёлые доспехи. Медного цвета нагрудник украшал старинный герб. Преобразился и Корф — на нём теперь был не офицерский, а фельдмаршальский расшитый парадный мундир, и треуголка с пушистым оперением. Антон Силуанович подумал — если загадочному охотнику всё же удалось пробраться сюда, вряд ли его пуля сможет точно попасть на таком расстоянии.

Он осмотрелся в ожидании выстрела, но его не последовало. Значит, Зверолова здесь нет, или тот выжидает удобного момента…

— Господин Корф, с вашего высокого позволения, разрешите объявить начало великого Парада, который по традиции всегда предшествует Игре! — воскликнул Гвилум, и когда на балконе одобрительно взмахнула рука в атласной перчатке, прозвучал горн. — Уверен, что нет пера, способного описать величественную и трогательную картину, что предстоит лицезреть нам прямо сейчас! Итак, гости пребывают! Встречаем их!

Горн повторился, и его сменил рык зверя. Затем протрубил слон, хотя по мощи и глубине звука скорее это подавал боевой клич его древний мохнатый предок. Послышались вздохи и уханья, и первыми из тьмы вышли горбатые неандертальцы, вооружённые дубинами и огромными гладкими костями. Пройдя вокруг мёртвого крота, лохматые люди-обезьяны обступили Джофранку. Один из самых древних воинов земли — должно быть, старший из племени, положил к ногам цыганки могучую дубину, и, неловко попятившись, упал перед нею. Остальные молчали, опустив доходящие ниже колен мохнатые ручищи с длинными скрюченными пальцами. Старший не сразу поднялся, промычал что-то на древнем наречии, остальные оскалили в улыбке щербатые обезьяньи рты. Джофранка протянула ладонь, и неандерталец, подняв орудие и вновь склонив покрытую всклокоченной шерстью голову, коснулся толстыми губами перстня на её безымянном пальце.

Их сменили воины в шкурах, лица которых хоть немного напоминали человеческие, хотя и были с вытянутыми грубыми челюстями. Мускулистые руки сжимали каменные топорики. Они также обошли кругом мёртвого Кродо, задев его длинные упругие усы, и поклонились Джофранке.

Парад продолжали всё новые и новые участники — воины всех эпох и континентов земного шара. Мелькнули индейцы великих равнин в бизоньих шкурах и разноцветных перьях. Оставив перед мёртвым зверем подношения, отчеканила шаг фаланга древнегреческих гоплитов; после персов, обретая и меняя черты на ходу, вышли из небытия римские легионеры. Прошли монгольские лёгкие лучники с выбритыми макушками и раздвоенными чёлками, ударили в бубны шаманы племени самоедов, затем прогремели доспехами конкистадоры, прокричали грозные приветствия мускулистые викинги с заплетенными в косички длинными бородами.

Джофранка благосклонно улыбалась, каждый раз подавая руку для поцелуя командирам мёртвых воинов. Вот склонили перед ней головы с туго стянутыми клубками волос японские самураи, промелькнули в воздухе и вернулись в ладони бумеранги австралийских бушменов в церемониальных раскрасках и накидках из шкур кенгуру…

Вырастая из огня небытия, скелеты обретали плоть, и Антон Силуанович не мог поверить — герои сказаний и книг, что с замиранием сердца читал он в библиотеке своего запустелого особняка, явственно представали теперь его испуганному и восхищённому взору! Прошли князья Олег и Святослав, за ними бесчисленные гетманы, воеводы, а затем и начальники русской императорской армии в почтении снимали головные уборы перед жрицей Судьбы! Та опять благосклонно подавала ладонь для поцелуя, с одинаковым почётом приветствуя Атиллу и Саладина, Александра Македонского и Чингисхана, Тамерлана и Ганнибала Барка. Маленький Наполеон в белых панталонах и чёрных ботфортах бросил из-под треуголки цепкий взгляд на балкон, и ему ответил герцог. Удостоился взмаха руки и следовавший рядом спокойный, усталый Кутузов. Чуть поправив чёрную повязку на незрячем глазу, он также поцеловал руку Джофранке.

— Эпохи, события, люди! — продолжал Гвилум свою пафосную речь. — Бесчисленные обороты колеса Времени! Сколько родилось на земле славных сынов её, бросивших вызов самой фортуне, и победивших! И вот сегодня всем тем, кто давно стал частью всемирной истории, обратившись в пыль и прах, дано драгоценное мгновение — участвовать в Параде, и коснуться губами ладони самой жрицы Судьбы!

Антон Силуанович заметил, что никто из прибывших на Игру не исчезал, воздав почести мёртвому Кроту, а затем Джофранке. Узкоглазые и скуластые, чёрные, с огромными толстыми губами, усатые и бородатые блики тысяч физиономий сновали теперь мириадами огоньков, заняв собой всё пространство сводов огромного помещения.

— Итак, все гости прибыли! По давней традиции мы должны спросить у хозяина и повелителя стихий, времени, господин добра и справедливости! Великий герцог, можем ли мы начать Игру? — спросил Гвилум, и когда тот кивнул, с тем же вопросом он обратился к Корфу, а затем — к Джофранке.

Та с восхищением устремила взгляд на балкон, и поклонилась.

— Что ж, тогда я представлю участников Игры! — продолжил чеканить Гвилум. — Родные братья, плоть от плоти достопочтенных родителей, казалось бы, и должны быть людьми одного корня! Но на всей земле среди живущих в сей бурный девятнадцатый век не нашлось никого, более противоположных друг другу, чем они! Потому и выбор самой Судьбы пал на них! Итак, представляем первого игрока. И это — Еремей Силуанович Солнцев-Засекин!

Фанфары, искры, свет, внимание тысяч похожих на мерцающие звёзды лиц сошлись теперь на плотной коренастой фигуре старшего брата. Тот сжал гигантские руки, словно готовился к кулачному бою, повёл плечами, разминая шею.

— Многое, многое можно было бы поведать об этом поистине выдающемся человеке, но к чему слова — ведь всё намного точнее, честнее, притом во всех гранях покажет сегодня Игра! Итак, Еремей Силуанович, как и принято, по праву старшинства первым спрошу у вас: вы не отказываетесь участвовать в Игре? Ещё не поздно пойти на попятную!

— Я — и на попятную⁈ Никогда такого не бывало! Разумеется, я согласен! — ответил тот, и удивился, каким громом раздался его голос. Кажется, даже стены содрогнулись. Он добавил тише:

— Хотя и плохо понимаю происходящее, и отказываюсь верить глазам своим! Тем более, я пока так и не увидел здесь моего золота!

— О, не стоит так отчаянно спешить с раскрытием главной интриги этой ночи! — ответил Гвилум, и повернул круглое тело ко второму участнику. — Что же скажете вы, Антон Силуанович?

— И я готов участвовать, — его голос прозвучал намного тише, но великое множество зрителей, явившихся из мира теней, внимали каждому слову. — Но мне нет никакого дела до золота! Если вопрос только в нём, так пусть всё оно до последней пылинки достанется ему! — и он указал пальцем на противоположный пьедестал. — Но, могу ли я прежде обратиться?

— К кому? Дерзнёте что-то сказать самому великому герцогу? — спросил Гвилум.

— Нет, я хочу говорить к брату!

— Что ж, попробуйте! Это не нарушает правил!

— Еремей, услышь меня! — и младший, распахнув грудь, достал из-за пазухи книгу в кожаном переплёте. — Кому ты поверил? Тому, кто приходит раз в двести лет, чтобы посеять зло, разворошить донный ил в душах людских? Вот здесь наш с тобой предок всё подробно изложил про этого бесславного чёрного герцога! Не восторгов достоит он, а всеобщего осуждения! — и устремил полный ненависти взгляд на балкон, а потом и на лики пришедших из тьмы веков. — Вы что, не узнали того, кому воспели осанны? Да это же сам отец лжи!

— Ох, ох! — кряхтел, утирая длинную острую физиономию Гвилум, переваливая толстое тело, точно на шарнирах. — Разве же так можно! Перестаньте, молодой человек, это, по меньшей мере, некрасиво так говорить о господине, пригласившем вас в гости!

— Ерёма! Я помню, каким ты был! — продолжал тем временем младший, по-прежнему держа рукописную книгу над головой. — Помнишь, как в детстве мы заблудились в лесу, и нас преследовала стая голодных волков? То-то было страху! Но ты тогда не испугался, а защитил меня! Ты посадил меня на высокое дерево, а только потом залез сам, хотя волки смотрели в твою спину! А когда звери, покружив вокруг нас всю ночь, ушли ни с чем, ты нёс меня, обессиленного, на руках до самого дома! Вернись душой туда, в наше с тобой детство! Я знаю, ты сможешь! Мы снова в том же лесу, что и тогда, Ерёма! Ведь всё это случилось с нами так недалеко от этого проклятого места!

На последних словах кожаная книга вспыхнула. Однако Антон Силуанович, ощущая, как языки жгут пальцы, не бросил её, а, терпя из последних сил, поднял её выше, словно факел:

— Истина не горит! — выкрикнул он, и только после этого взмахнул рукой. Вопреки его ожиданиям, книга не упала, а взметнула вверх алым соколом. Покружив, жар-птица устремилась к самому верху, и лики на сводах на миг исчезли. Но затем птицы не стало, и всё вернулось.

— Довольно! — прорычал Гвилум, жмурясь и прикрывая глаза чёрными лапами. — Я повторю свой главный вопрос! Значит, и вы согласны участвовать в Игре, Антон Силуанович?

— Да! Я же сказал — да! — прокричал тот. — Но только ради того, чтобы спасти из ваших грязных когтей моего заблудшего брата!

— Вот это прозвучало прелестно! — кажется, Гвилум отошёл, вернувшись к своему привычному, радостно-надменному настроению. — Но позвольте, сударь, дать вам совет! Как только начнётся Игра, постарайтесь не спасти вашего братца от нас, хе-хе, а себя — от него! Верно я говорю?

Антон Силуанович посмотрел в сторону брата — он надеялся, что его слова, тетрадь, обернувшаяся ясной огненной птицей, а главное — воспоминания о прошлом, когда он был ещё другим, перетянут чашу весов. И всё пойдёт совсем не так, как задумано этими мерзкими тёмными существами, получающими подпитку своим истлевшим душам за счёт этой жестокой бесчеловечной Игры.

Но тот, лишь на миг поколебавшись, вновь скривил медвежью харю…

— И всё же надо отдать должное: а неплохой ход придумал-таки ваш братец, чтобы завладеть золотом! — эти слова Гвилума окончательно вернули лихоозёрскому барину прежнюю ярость. — Так и всегда: играя в благородство, бьют ниже пояса, чтобы ослабить противника и выиграть!

— Ты пожалеешь, что пришёл сегодня сюда, Антоша! — прорычал старший брат, и от его голоса пошатнулись своды, осыпавшись вниз пылью и каменным крошевом.

— Тише! Так и недолго обрушить Престол! — усмехнулся Гвилум. — Так, раз оба участника согласны, мы наконец-то приступаем к нашему первому испытанию!

Алисафья попыталась встать с примятого снега, но её зашатало от бессилия, и она вновь опустилась на колени, прижав кончики пальцев к вискам. Голова кружилась, и перед глазами, словно встревоженные птицы, мелькали причудливые образы. Виделся старый охотник Протасий — тот был груб и раздосадован, пытался что-то сказать, раздувая длинные густые усы, но слова звучали глухим неразборчивым эхом, как из толщи воды.

Затем перед мысленным взором предстал Антон Силуанович — тот находился в самом чреве обрушающейся шахты, перепрыгивая с одного тонкого, как свеча, столба на другой. И каждый раз столб, на котором он стоял всего мгновение назад, подкашивался и летел вниз с тяжким грохотом ломающихся тёмно-красных плит. Своды шахты тоже дрожали, готовые вот-вот сложиться и накрыть несчастного молодого человека в своём необъятном каменном мешке. И вот очередной прыжок, и на этот раз ноги приземляются на самом краю. Теряя равновесие, он взмахивает назад руками и валится вниз, в последний миг повисая над бездонной пропастью. Ухватившись лишь одной ладонью, висит на ней, и дрожащие пальцы бессильно оцепляются один за другим, осыпая во влажные испуганные глаза сухую острую крошку…

— Нет! — выкрикнула Алисафья, зная, что это — вовсе не игра воображения, а знак беды! Антону Силуановичу грозит опасность, и надо помочь!

До последнего мгновения она относилась к нему, как к важному элементу событий, пусть это и звучит цинично… Знала, что повела этого причудливого, странноватого, но честного и благородного молодого человека на верную гибель… От самого первого мгновения, как проявилась из толщи Времени, представ пассажиркой дилижанса, и до этой минуты она думала о его вероятной смерти как о чём-то само собой разумеющемся. Там, на вокзале, она наговорила о том, что хорошо знала его сотоварищей по столичному кружку вольнодумцев, но, конечно же, никогда не встречалась с ними. Иначе бы он просто не стал ей доверять.

Алисафья решила вмешаться в ход событий только после того, как ей стало ясно — в предначертанном варианте всё почему-то пошло не так! Судьба вела линию своего карандаша к тому, что молодого барина задержат двое полицейских, доставят в участок, а оттуда — в особняк старшего Солнцева-Засекина. Затем, потрёпанный, усталый и лишённый какого-либо внутреннего огня и стержня, Антон Силуанович должен был отправиться со всеми в шахту. Когда же линия искривилась в ином направлении, и молодой барин мог вообще уехать и избежать Игры, Алисафья поняла, что это — шанс для неё.

Всё, что её заботило — это возможность помочь брату исполнить долг. И довести игрока до шахты нужно ей было только во имя этого… Но теперь, вспоминая тонкие благородные черты молодого барина, и то, как он смотрел на неё в моменты лесных опасностей, рыжая девушка корила себя, что привела его сюда, и тем обрекла на гибель.

Её вообще не должно было быть здесь! Фока предупреждал её, что за ослушание она теперь никогда не сможет войти в поток Времени и вернуться, а станет, как обычная смертная. Познает болезни, горе. Но ведь не только из этого состоит канва жизни тех, кто рождается и умирает. У них есть ещё и… Любовь. И, похоже, любовь эта впервые так нечаянно коснулась растревоженного сердца рыжей девушки…

С трудом после очередной попытки сумев подняться на ноги, Алисафья расправила еловые ветви и посмотрела в сторону шахты. В тёмной ночи над ней клубился розовый дым — Игра уже шла, а значит, ничего изменить нельзя.

«Милый, благородный! — направила она из последних сил мысленное послание Антону Силуановичу. — Только продержись! Я верю в тебя, ты выстоишь! И… прости меня, если сможешь».

В этот миг у входа наконец-то зашевелился, с трудом приходя в себя после удара головой, Фока Зверолов. В ушах звенело, словно добрая сотня дровосеков неустанно точила топоры о камни. Охотник даже и не сообразил, что с ним, и где находится. Заряженное особой заговорённой пулей ружьё, потеряв магическую связь с хозяином, лежало поодаль, и тускло пульсировало фиолетовыми огоньками.

Фока выругался, растёр лицо снегом, а затем сел, прижавшись спиной к замурованному входу. Отдышавшись, сразу не понял, что же не так?..

«Этот-то где? Точно! Аптекарь! Он же валялся тут!»

На том месте, где спал, свернувшись калачиком, усталый Залман, остались только примятый снег и пара пустых гильз.

«Ушёл, видимо. Это даже хорошо. Меня не тронул, значит…»

Зверолов не успел продолжить мысль — прозвучал хруст возводимого курка, в висок упёрлось что-то твёрдое.

Земля стремительно тронулась под ногами, и, чтобы не упасть, Антон Силуанович, покачиваясь, зажмурил глаза. И, как только открыл, увидел перед собой небольшую, уютно обставленную комнатку. Кресла, пуфики, торшеры — где же это он, неужели покинул старую шахту? Или это всё мерещится?

За столиком, изящно обращаясь с толстой колодой карт, восседала Джофранка, меха причудливо играли в переливах десятков свечей.

— Что же вы встали, Антон Силуанович? Ну же, проходите, смелее! — сказала она. — Присаживайтесь! Такой интересный молодой человек, а молчите неучтиво!

Он послушался, но продолжил смотреть на цыганку внимательно и недоверчиво.

— Предлагаю вам сыграть в штосс — это и будет первым испытанием! Прекрасная игра, в которой от вас ничего не зависит, а победу определяет случай! — и чёрная девушка мастерки, с тихим шелестом переслала колоду карт из ладони в ладонь. Антон Силуанович видел, как мелькают в стремительном потоке алые и чёрные масти.

— Вас зовут… Джофранка?

— Именно так, — она коснулась языком кончика алой губы.

— Я слышал, как вас представляли там! Называли жрицей Судьбы! Если то, что сказано о вас, верно, то я никак не могу согласиться играть с вами. Это безумие — считать, что можно обыграть вас! Так что отказываюсь!

— Что, вы не будете играть со мной в штосс?

— Да, не нахожу это возможным.

Цыганка повела бровью:

— Что же, Антон Силуанович, — она цокнула языком, не сводя с него чёрных глаз; молодому барину было нелегко выдержать этот взгляд, словно он находился в тоннеле, а на него летела тяжёлая лавина. Однако тот справился, скрестив руки на груди, показывая тем свою невозмутимость.

— Что же, — повторила она спустя минуту. — И такой исход возможен. Ведь никто не знает, сколько их — вариантов, что может дать на пути человеку Судьба. А их бывают иногда тысячи! Да, тысячи — на отрезке Времени… длинною в миг.

Джофранка опять замолчала, и посмотрела на молодого человека. Во взгляде впервые промелькнуло что-то неясное, но похожее на благосклонность:

— Что ж, ступайте дальше! Вы прошли моё испытание.

— Вот, так просто? — вырвалось, и Антон Силуанович пожалел. Правильнее было бы поблагодарить, а лучше — смолчать.

— Нет, не просто! Зря не стоит обольщаться, ведь вы — хотя и баловень Судьбы, но не стоит её испытывать… помните ту рессору, что сломалась так кстати, и вы не попали на собрание кружка, а значит — не попали и в кандалы…

Антон Силуанович кивнул.

— Судьба тогда вам улыбнулась. Что же сейчас будет на её лике — вновь ли улыбка, или…

Когда он обошёл карточный столик, то увидел, что из уютной комнатки ведут две двери.

— Так, а в какую же мне? — неуверенно произнёс, и обернулся, глядя на пышные чёрные локоны и тонкие плечи в мехах.

— Решайте, — не оборачиваясь, ответила Джофранка. — Если бы вы согласились на штосс, то в случае выигрыша распахнулась бы дверь, за которой — бесконечная глухая пропасть, и вошли бы в другую, безопасную! У вас был выбор — играть со мной, или отказать даме в такой радости, что вы и предпочли! Так что же — опять вам нужно выбирать! И учтите, нельзя медлить! Если вы, конечно же, не хотите прямо здесь столкнуться с вашим братцем! А он уже на походе! Вряд ли удастся выйти живым из клетки, в которой беснуется опасный, голодный до злата-сокровищ зверь, не так ли?

Антон Силуанович сглотнул, и внимательно присмотрелся к дверям. Должно же быть между ними хоть какое-то отличие, способное дать пусть туманную, но подсказку! Но внешне их было не отличить — обе массивные, из красного дерева, с ручками в виде косматых львиных голов, сжимающих зубами кольца.

Оставалось полагаться только на удачу, и он шагнул… к правой двери:

— Учтите, что в случае ошибки вы просто улетите в пропасть! В небытие! Ничто не дано вам предугадать — просто обратите своё прошение Судьбе!

Прозвучал гул — должно быть, тысячи усопших солдат и военачальников, что вышли из колеса Времени понаблюдать Игру, замерли в ожидании. Если Антон Силуанович сорвётся прямо сейчас — останется только один участник! Не так интересно, захватывающе, но…

— Такое уже бывало, например, когда жрицей Судьбы была моя великая прабабушка, — добавила Джофранка.

И она вновь перемахнула колоду из ладони в ладонь, и они летели, загибаясь и тут же выпрямляясь, словно птицы. Когда дверь за молодым барином закрылась, перед карточным столом предстал, отбросив огромную тень, лихоозёрский барин. Он недоверчиво щурился, глядя на цыганку сверху вниз:

— Перекинемся в штосс, Еремей Силуанович? — предложила Джофранка теперь и ему.

— Во что?

— В штосс — прекрасная игра, где всё решает Случай.

— Нет, с вами — точно нет! Мы не можем играть на равных, ведь вы владеете картами в совершенстве! — услышав это, она повела бровью и усмехнулась.

«Похоже, сей медведь не чужд дипломатии, и умеет хитро подбирать ключи, пока идёт к цели», — подумала она.

— Никогда не уважал карты, хотя…

— Хотя во время тихих задушевных вечеров в вашем имении карточные игры на втором этаже шли постоянно, и притом — всегда на деньги, ведь так? — усмехнулась она. — Сегодня нет смысла что-либо скрывать, всё обнажается этой ночью! Тем более, это и не ваш грех! Один господин, которому по общественному положению вверено было строго пресекать недопустимый корыстный азарт, более всех и предавался этой игре!

— Да уж, Голенищев страстный любитель, и не то что какого-то там штосса, он мастер игр и посерьёзней!

— К тому же, знатный шулер! А я не люблю шулеров! Сегодня он опоздал к вам, разумеется, не по своей воле. У него, видите ли, были, — она недобро улыбнулась, — непреодолимые обстоятельства!.. Но всё же господин полицейский исправник почтит нас сегодня своим присутствием!

Джофранка откинулась на спинку полосатого кресла, положив ножку в кружевном чулке поверх другой, и щёлкнула ногтем. Из тьмы к столу вышел, держа руки за спиной, Николай Киприянович. Пламя свечей оставляло в тени его лицо, но зато хорошо освещалась разбухшая неподвижная грудь — из неё торчала длинная окровавленная швейная игла!

— Что же это с тобой такое? — спросил Еремей Силуанович. Присмотревшись к лицу, всё же увидел, что некогда браво зачёсанные и напомаженные усы и бакенбарды растрепались, а у выпученных глаз не хватало зрачков! Голенищев смотрел вперёд бельмами, а по подбородку текли две тёмные струи.

— Что это с ним такое? — теперь он обратился к цыганке.

— Полагаю, что господин исправник… мёртв, — она засмеялась. — Видите ли, сегодня Николай Киприянович хотел провести ночь совершенно иначе. Он всё распланировал. Убить меня, а затем дражайшую супругу, или наоборот, как получится, и явиться к вам, чтобы спокойно отужинать! Но что-то спуталось в картах Судьбы… Вовсе не так пошло, да?

Голенищев вытянулся, как длинный столб, и молчал.

— Подвёл Его Мефистофель, — и она засмеялась, глядя, как за спиной исправника промелькнула горбатая с панцирной чешуёй спина и два красных крыла. Некое существо сначала нависло над раздутым мертвецом, а затем исчезло, стукнув копытами в темноте и издав тонкий шелест.

Джофранка, подмигнув этому неведомому созданию, теперь обратилась к барину:

— Полагаю, раз вы, любезно обосновав, почему не считаете возможным сыграть именно со мной… всё же перекинетесь с господином Голенищевым?

— Если вы просите — я не смею отказать!

— Тогда по правилам штосса загадайте карту. Какую выберите?

— Даму пик! — без колебаний ответил Еремей Силуанович, сам не понимая, почему остановился именно на ней.

— О, прекрасно! — вытянула губки Джофранка.

— Потому что она… похожа на вас! — честно добавил Солнцев-Засекин. — Разве я посмею выбрать иную карту в вашем присутствии?

Она вновь улыбнулась — благосклонно, и подняла ресницы на Голенищева:

— А что вы имеете сказать, каков будет ваш выбор, Николай Киприянович?

Но тот лишь больше надулся, щёки налились нездоровым пунцовым цветом, а по подбородку потекли уже не струи, а обильная бордовая гуща.

— Жаль, что молчите! Впрочем, я же совсем забыла — у мёртвых не бывает выбора!

И Джофранка метнула из толстой колоды первую карту, барин поймало её могучей пятернёй. Блеснул его перстень на ярко-зелёной «рубашке» карты, и он перевернул её.

Это была пиковая дама! На миг привычный рисованный профиль изменился, и лицо стало точно, как у Джофранки. Та улыбнулась, глядя с карты, и, прикусив губу, подмигнула. Еремей Силуанвич зажмурился, тряхнув головой, и профиль стал прежним.

— Вот! — он торжественно протянул карту, и даже поднял её, чтобы показать Голенищеву, но от того пошёл настолько тошнотворный запах, что барин невольно отвернулся, прикрыв нос и рот.

— Я же говорю, в штоссе не нужен ум, а только удача! Впрочем, господину Голенищеву ещё при жизни не пристало иметь ни первого, ни, тем более, второго! Впрочем, ему уже пора!

И Джофранка указала длинным чёрным ногтем на дверь:

— Ступайте, господин исправник! Кстати, спасибо, что тогда приютили меня! Как говорит наш великий господин, даже тень имеет светлую сторону! Прощайте! Ваш удел — небытие!

Голенищев напоминал громадный пузырь. Если его задеть, он наверняка бы лопнул, залив столик пенной бурой жижей. С трудом повернувшись на каблуках, исправник пошёл прямо, выбив собой левую дверь. Послышался шум ветра, как в открытой глубокой штольне, и только через несколько мгновений — далёкий-далёкий хлюпающий удар. Дверь при этом не могла закрыться — её шатали на петлях из стороны в сторону злые неугомонные сквозняки.

— А вам — направо, Еремей Силуанович! К следующему испытанию! Мне, может быть, и не следовало говорить вам этого, но, право, вы мне начинаете нравиться!

— Вы мне тоже, любезная!..

Он не успел договорить, услышав:

— Но, правда, я ни за что не хотела бы оказаться с вами в тесном и душном помещении, где вы весьма необычным способом обычно избавляетесь от головной боли… Вы же питаетесь болью других?

Еремей Силуанович исказил морщинистое лицо.

— Перестаньте, улыбнитесь! — мягко добавила она. — Я же сказала, вы мне понравились! А понравится жрице Судьбы — это уже почти победить в Игре.

На этих словах она вновь перебросила колоду из ладони в ладонь, и карты исчезли, превратившись в шикарную розу. Цыганка вдохнула аромат бордовых, с каплями росы лепестков, опустив в блаженстве длинные ресницы:

— И ещё! — добавила она, когда Еремей Силуанович поднялся из-за карточного стола. — Закройте плотнее дверь за невоспитанным Николаем Киприяновичем. Ужасно как дует после его ухода…

Фока предупредительно поднял руки, хотя и был уверен в своих навыках. Он мог перехватить оружие у любого смертного. Тем более что вряд ли после изнуряющих перипетий этой бесконечной ночи усталый и заспанный аптекарь обладал хорошей реакцией. Но лучше не рисковать…

— Кто вы такой? — спросил дрожащим голосом Залман. Его даже стало жаль.

Следующий вопрос окончательно всё прояснил:

— Где я, что со мной?

— Пожалуйста, уберите оружие, Залман, и я постараюсь вам тогда всё объяснить!

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — услышав обращение, тот, похоже, окончательно смутился, не зная, как поступить. Но по-прежнему держал палец на спуске, и это всё больше не нравилось Фоке.

— Итак, ещё раз: вас зовут Залман, вы — аптекарь! С вашей помощью мне удалось отлить пулю из серебра! Вспоминайте, из серебра! В вашей, как же правильно выразиться, подпольной мастерской мы взвесили мои монеты на аптекарских весах, а потом из них…

— Достаточно, можете не продолжать! — Залман щёлкнул, подняв ствол револьвера. — Да, я вас вспомнил. Вы были у меня с этим идиотом, как его, дьячком Евтихием.

Он повёл усталым лицом, приложил барабан к голове, словно пытаясь охладить им лоб:

— Но что же было потом? И почему я — тут? И вообще, никак не пойму, что это за странное место? И с чего вдруг на мне такая шуба? Сроду ничего подобного не нашивал! Кажется, это же нашего винозаводчика? Каргапольского? Как она на мне оказалась? Надо срочно вернуть!

Он помолчал. Фока старался пока не шевелиться — мало ли, что ждать от медленно приходящего в себя аптекаря в следующий миг. Пусть тот пока позадаётся вопросами.

— И, самое главное! Как я шёл сюда? И что — раз вооружён, значит, уже в кого-то стрелял?

— Поверьте, я не знаю ответов на все эти вопросы. Меня не было с вами с того момента, как мы покинули вашу аптеку со стороны двора, господин Залман.

Аптекарь опустился на корточки рядом, и, держа револьвер в ослабленной ладони, другой принялся что-то искать за пазухой. Наконец он извлёк пузырёк.

— Вот это сегодня ночечка выпала! — и его глаза блеснули за кругляшами покрытых мелкими трещинками очков.

— Нет, я бы не сове…

Фока не успел договорить, Залман вылил в рот всё — до последней капли. Отбросил склянку, и та упала на ковровую дорожку. Зверолов едва успел прочитать на этикетке — «Laudatum opium», как баночка рванула, разлетевшись на осколки, и один из них больно угодил между костяшками пальцев охотника. Тот аккуратно избавился от острой цепкой грани, слизнув кровь.

— Ты — янычар? — спросил Залман. — В том бою мы были с нашим командиром, господином Корфом… наша бригада выстояла натиск турок! И я… оперировал его! Чёрт возьми, я вырезал ему челюсть! А ты!

— Нет! — Фока произнёс излишне резко, прикидывая, сможет ли добраться до ружья. Аптекарь же вновь крепко сжал рукоять револьвера.

Сделав кувырок, охотник схватил ружьё, и то сразу же заискрилось в его руках то ярким, то глубоким тёмным фиолетовым огнём. Тут же раздался сухой выстрел, и снег взметнулся между его ног. Фока бросился в сторону, укрывшись за камнем.

— Тебе не уйти, янычар!

Залман поднялся и осматривал округу мутными глазами.

«Что же делать?» — аптекарь с затуманенной головой шёл прямо на него, и выбор был вновь такой же, как и с Кродо — выстрелить, и спасти тем свою жизнь, но окончательно утерять единственный шанс выполнить долг, или…

— Ты где же спрятался, басурманин? Я иду искать! — раздался новый выстрел, сбив со свистом острый уголок камня, за которым прятался Фока Зверолов. — Я иду!