Игра Герцога

Глава 9 «Я к вашим услугам»

Они шли берегом протекающего извилистой змейкой вдоль Лихоозёрска незамерзающего ручья, к нему спускались вытянутые огороды. Пробиваясь по глубокому снегу, Евтихий не раз умолял изменить путь, уверяя, что в столь поздний час можно было просто пройти тёмными улочками, и никто бы им не встретился. Его чёрные длиннополые одежды не были предназначены для столь отчаянных прогулок, но охотник, казалось, и не слышал его реплик. Когда же дьякон стал ныть непрестанно, тот прервал:

— Тише ты! Даже тут могут услышать!

— Да чего там! Мы же не лихие люди какие-нибудь!

— Я одним видом своим могу вызвать вопросы! — ответил Фока.

— А нельзя было одеться как-то скромнее, неприметнее, что ли?

— Ты — дурак, а я — охотник! Лучше под ноги смотри! И так уже по твоей милости всех собак окрестных подняли!

Истошная псиная брехня действительно не смолкала. Евтихий посмотрел в сторону домов, которые виднелись отсюда тёмными неровными контурами крыш. Красноватая, будто вся в кровоподтёках луна покрывала снега бледной синевой. Он обернулся, и посмотрел на свой неровный след. Каждый шаг был отмечен: где тот проваливался и уходил в сугробы по колено. Этот же странный человек с расписным чехлом за плечом вовсе не оставлял следов, а будто плыл над бугристой пеленой.

«Как волк матёрый! — подумал Евтихий. — Хотя и тот ведь наследит!»

И тут на взгорке предстал именно он — волк! Так показалось дьякону. Ощетинившись, с грязной свалявшейся шерстью, зверь осматривал округу, длинную полоску ручья, жадно вдыхал рваными ноздрями, а затем наконец увидел их! Он стремглав рванул вниз, разбрасывая когтистыми лапами снежную пыль.

Всё закончилось также стремительно, как и началось — Фока заслонил собой Евтихия, молча вытянув ладонь. Внезапно поднялся и сипло запел ветер. Казалось, что вокруг руки охотника крутятся, собираясь в огромную сферу, ледяные кристаллики. Серая фигура, оступившись, полетела кубарем, и, оскалив красную пасть, косматый зверь рухнул у их ног:

— Кто это, или что вообще? — едва выдохнул дьяк. — В…в…волк?

— Да какой-там! Чей-то пёс злющий, сорвался с цепи, вон — ошейник на нём весь драный! — Зверолов прислушался — собаки окрест продолжали лаять. — Нужно спешить! Тварей на двух лапах я усыплять не умею!

Евтихий впервые за долгие годы молился по-настоящему, просил небеса, чтобы всё как можно скорее закончилось! Мысленно обещал — если суждено будет вернуться домой невредимым, то будет жечь свечи, кадить ладаном, читать каноны до утра, а с завтрашнего дня начнёт новую жизнь! Станет подлинным христианином, перестанет принимать и тем более требовать подаяний от прихожан. А лучше вообще — соберётся и уйдёт на вечное житьё в самый дальний лесной уголок, найдёт себе место для землянки, и проведёт остаток жизни в строгом посте и молчании. Уж там-то его точно никто больше не побеспокоит! Только бы кончилось всё хорошо, да быстрее…

— Долго ещё? — спросил Фока, глядя на полную луну.

— Аптека почти в самом центре! Где же ей ещё быть?

— Аптека. Почему, какого нечистого ещё… аптека⁈

— Только два человека могут отлить пулю — это охотник Гордей, но к нему мы не доберёмся и до утра, если вообще найдём дорогу к заимке в лесу… И аптекарь Залман, инвалид войны с турками, то ли хирургом на ней он был, то ли как раз провизором, я не очень понимаю. Есть у этого господина всё нужное для дела, это я точно знаю. Только это тайна — никому!

— Залман, Залман… Да уж, всем расскажу, кого знаю! — усмехнулся Фока. — Если живы с тобой будем…

Евтихий сглотнул, и указал на покосившийся забор:

— Вот, выходим по нему, я летом от центра здесь путь к церкви срезаю, огородами!

— Ох уж, ходок выискался. Что ж, веди.

Идти вдоль забора стало легче, но скользко — там, видимо, по склону шли к ручью грязные городские стоки, и Фока несколько раз протягивал руку, когда дьякон, взбираясь, терял равновесие.

«И по льду идёт ведь ровно, сущий дьявол!» — подумал Евтихий. Он ещё раз обернулся назад — вдалеке виднелась фигура огромной собаки. Она напоминала болотную кочку, уже слегка припорошённую снегом.

Всё же Лихоозёрск был заштатным худым городишком, хотя и длинным, как змея. Ведь из такого захолустья путники поднялись к самому центру. Они миновали косогор, и вышли к задним дворам двухэтажных зданий. Дьяк зашагал в узкий проём между домами первым, но охотник дёрнул его за рукав, и заставил плотно прижаться спиной к шершавой стене:

— Что! — тот не успел вскрикнуть, ладонь зажала рот. Они посмотрели из проёма на тускло освящённую керосиновыми лампами мостовую. Мгновение — и по ней промчались сани с двумя вооружёнными ездоками:

— Никак! Ой ты, помощник исправника, а с ним — унтер-офицер! — прошептал Евтихий, когда Фока убрал ладонь. — Вот так ночка!

— Да, похоже, крупные птицы вылетели на нашу поимку! — ответил Зверолов. — Учти, схватят нас вместе, и тебе, братец, тогда несдобровать! Так где же эта проклятая аптека?

— Да вон, на углу, только перебежать и осталось!

— Если бы всё так просто! — Фока тревожно втянул воздух, его затрясло. — Ты вот что, готовься оправдываться! Врать-то ты мастак, так что, считай, настал твой заветный час! Отвяжись от них, если сможешь!

— Что? — дьяк ничего не понимал. Он закашлялся, и, выглянув к свету, увидел, что сани остановились.

— Не с места, кто там? — послышался окрик унтер-офицера. — Стрелять буду!

Евтихий осел, взмахнул руками, словно тонул в пучине, но ухватиться было не за что. Не в силах даже сделать вдох, он поднял слипшиеся от страха глаза к небу, где луна летела сквозь дым зимних облаков…

Еремей Силуанович с нетерпением потирал ладони, поминутно подходил к окну, теребил бороду. В кабинет нерешительно вошли двое слуг. Хозяин посмотрел на стенные часы с боем — маятник за стеклом в виде солнца ходил из стороны в сторону, а золотые стрелки на циферблате с римскими цифрами сообщали, что прошла всего четверть часа с того момента, как ушёл странный, похожий на толстого ворона гость.

Слуги встали у большого кашпо с заморским деревом, словно хотели спрятаться в его листве, и прижались плечами. Один из них — высокий и рябой, не отводил взгляда от мощного хозяйского стола, где на зелёном сукне лежал развёрнутый свиток, прижатый увесистым мешочком.

— Чего уставился, дурень, а ну докладывай! — барин схватил ценности, и громко зашагал к стоящему у камина сейфу. — Языков нет у вас, что ли? Ну-ну, а ведь и правда не будет, срежу враз, притом обоим!

Но слуги в панике молчали, слушая, как хозяин нервно гремит связкой ключей и лязгает тяжёлой дверцей. Понимая, что слова Еремея Силуановича с делом не расходятся, стали кое-как подбирать фразы, перебивая друг друга:

— Мы вышли за ним сразу, задним двором.

— И он исчез!

— Сразу исчез!

— Как и не бывал!

— Сразу!

— Закройте рты, дурни! — рыкнул барин, и, подойдя, ударил открытой ладонью по столу. Тот с треском прокряхтел, словно глухой старик. — Он что, песчинка, что ли, взять и раствориться?

— Мы шли, — снова начали они наперебой. — И видели, как этот господин в чёрном свернул за угол. Шёл медленно, переваливалась, мы ещё подумали, как такой толстяк вообще может… Словно мешок с сажей.

— Сам ты мешок с сажей! Ну, что дальше? — Еремей Силуанович, потирая кулаки, подошёл к ним вплотную.

— А когда мы тоже свернули за ним за угол, то, это… никого вообще не увидели, пустая улица!

— Разве что, — добавил другой.

— Что? — выкрикнул барин. Оба отпрянули к двери, прижались к ней. Отступать было некуда.

— Ворон разве что только сидел на пожарной каланче, на самом верху, и орал диким голосом. Чёрный весь, аж угольный…

— Сами вы вороны, ишь! — барин ударил высокого слугу по щеке, а меньший получил коленом в пах. — Так бы и прокаркали сразу, что проворонили его!

— Барин, смилуйтесь! — сказал высокорослый, согнувшись в три погибели. — Сколько раз вы посылали вы нас по таким делам, и ни разу вашего доверия мы не потеряли! Всегда старались, как могли! Не хуже собак выслеживали. А тут — промашка вышла. Ей-богу, чертовщина какая-то!

— Да, без неё тут не обошлось! — добавил низкий, держась за глаз. — Я, когда этого ворона увидел, у меня аж нутро всё сжалось.

— Ещё и не так сожмётся! А ну, кыш с глаз моих! Хотя стойте, ироды! — Еремей Силуанович выдохнул. — Так, оба, бегом до исправника! Чтоб быстрее мухи летели! Передайте ему от меня поклон и приглашение как можно срочнее проследовать до меня. Что стоите⁈

Слуги, прижавшись друг к другу и не оборачиваясь, ретировались, открыв дверь спинами. Барин вновь стал расхаживать из угла в угол, слово зверь в клетке, и когда часы пробили полдень, ему доложили, что его благородие — начальник уездного управления полиции господин Голенищев изъявили желание прибыть.

«Ещё бы он не изъявил, — подумал хозяин, спускаясь по лестнице встречать. — Никто другой в этом дрянном заштатном городишке так не обласкан и не прикормлен мной, как эта служивая шавка!»

Радушно встретив начальника городской полиции, Еремей Силуанович пригласил его в кабинет, и, предложив то же кресло, где совсем недавно восседал Гвилум, налил коньяка:

— Благодарствую, с морозца как своевременно, как уместно, и, — он не находил больше слов, отдувался, поглаживая пышные, как у гусара, усы и мохнатые бакенбарды.

«Да ты, голубчик, уже с утра не раз причастился в своём участке святых тайн!» — усмехнулся про себя барин, и сказал:

— Извольте угоститься, испить, как говорится, господин исправник, наилучший коньячок, из самой, как её, Франции-Хранции.

— Да уж, господа французы знают толк в коньяках и винах…

— Я оторвал вас от дел, любезный Николай Киприянович, имея до вас самую что ни на есть срочную и нижайшую просьбу.

— Не иначе, не иначе, я так и решил, — исправник крякнул, опрокинув рюмку, и закусил, морщась, ломтиком лимона.

«Как хорошо принял на грудь, аж медальки звякнули!» — подумал хозяин, улыбаясь. Он хотел казаться радушным, но все его мысли читались на лице. Благо, что начальник полиции вовсе не обладал грамотой такого чтения:

— До меня дошли сведения, дорогой Николай Киприянович, что в наш славный город железной дорогой прибыл опаснейший законопреступник, его необходимо разыскать, изловить и по возможности сразу же доставить ко мне!

— Вот как? Откуда же сие ведомо, и почему, извольте полюбопытствовать, к вам, ведь преступники — они сугубо по нашему профилю проходят…

Еремей Силуанович сделал вид, что не услышал:

— Изловить его будет не так легко, есть сообщение, что он весьма изворотлив, плутоват, обладает высокими навыками к скрытности, — барин вспоминал всё то, что на прощание рассказал ему похожий на ворона господин. — Но, с другой стороны, — хозяин вновь наполнил рюмку, и начальник уездной полиции не преминул выпить. — Имеет сей лихоимец яркие приметы: сказывают мои доверенные люди, что одет необычно, вроде как охотник времён давно минувших… Такого ни с кем не спутаешь.

— Любопытно, любопытно, — исправник поглаживал усы. — В чём же он повинен?

— Будем считать, — Еремей Силуанович задумался, находя, как ответить. — Что сей бандит имеет намерение обокрасть меня.

— Только намерение…

Еремей Силуанович взял со стола ключи и, открыв сейф, извлёк пачку ассигнаций. То ли от выпитого, то ли при виде денег щёки главного стража порядка заалели.

— Уверяю, что речь идёт о деле государственной важности. Понимая значение этого, могу ли надеяться на удовлетворение моей просьбы, а также на то, что останется она сугубо между нами?

— Что ж, в таком случае — не извольте сомневаться! — ответил Голенищев, и встал.

— Кстати, для вашей дражайшей супруги имею презент — прекрасную шубку чёрного соболиного меха, какой не сыскать во всей нашей губернии! — и он пожал руку гостю. — Буду рад видеть вас с Марией Филипповной сегодня вечером в гостях. Пригласительный адрес, верно, уже доставлен вам…

— Непременно будем! — и Голенищев откланялся.

— Да, непременно… и буду рад, если прибудете уже с какими-нибудь добрыми новостями.

«Поднимай своих ищеек, пьянчуга!» — подумал Еремей Силуанович, провожая гостя.

— Папа, ты обещал поиграть со мной в паровозик, я давно жду! Мне уже скоро спать! — из детской выбежала, шурша атласным платьицем, дочка.

— Иду, иду, моя куколка! Я не забыл, Аришечка!

И Еремей Силуанович устало вздохнул. Что за день — вот опять всё никак не получается отдохнуть, спустить в пыточную камеру и хоть немного набраться хорошего настроения…

Ещё в детстве с ним случались такие моменты — вроде бы находишься здесь и сейчас, а на миг выпадаешь. Тебе и говорят что-то, а не слышишь, не понимаешь. Вот и теперь слова будто пролетели мимо:

— Так это вы-с, отец диакон? И как вы здесь, почему не спится, как всем порядочным гражданам?

Евтихий с трудом собрал мысли, будто вытолкнул себя из холодной пучины. Перед ним стояли полицейские, но путник в лисьей шапке исчез! В ушах пронеслась его последняя фраза: «Как умеешь, но отвертись от них!» Легко сказать, если сердце в пятки ушло, а испуг, видимо, читался на лице, и потому смущал стражей закона:

— Ваше благородие, господин, — он запинался. — Да вот, значит, давеча было уговорено, и я…

Евтихий, конечно, умел врать и изворачиваться, но теперь этот дар, которым он пользовался не раз, почему-то оставил его. И, не находя ничего другого, решил сказать, как есть:

— Иду в сторону господина аптекаря Залмана, нездоровиться мне, знобит.

— А что, говорите, давеча было уговорено?

— Не понимаю, — Евтихий запутался.

— Это заметно, ваше преподобие.

— Что?

— А то, что нездоровиться. Это ж какими околотками вы пробирались до аптеки? — продолжал интересоваться унтер-офицер. Он смотрел на полы одежды дьяка, покрытые белыми пылинками снега с примёршими льдинками.

— Заходил к прихожанину одному, и имел там неосторожность провалиться в сугроб.

— Что ж, бывает… ничего, а точнее, никого странного по пути не встретили-с? — спросил помощник исправника.

— Нет, а что, должен был?

— Да как сказать. Если увидите кого в чудном облачении, вроде как охотника, сошедшего с картинки, извольте немедленно сообщить.

— Какого такого охотника?

— Это только видимость, а на деле речь об очень опасном преступнике, каких свет не видывал! Директива имеется!

Они постояли молча.

— Так что же, идите, ваше преподобие, мы вас не держим-с.

— Куда?

— Вы же направлялись до аптеки…

И они втроём посмотрели в сторону заведения. На пороге сидел мохнатый рыжий пёс:

— Ишь какой, ничего себе! Неужто этот Залман себе такого красавца завёл? — сказал унтер-офицер.

— Зачем это, он же не охотник?

— Да кто ж его поймёт-с. Поди ж хорошую деньгу на своих мазях и порошках заколачивает, да на сале со скипидаром, что там у него продаётся-то ещё-с… вот и бесится…

— Ну да, с жиру.

Помощник исправника неумело посвистел, затем присел, подобрав полы шинели из синего сукна, и поманил пса. Но тот смотрел умными глазами, высунув длинный язык:

— Вот это зверь! Смотри, язык какой! Будто дразнится! Мне бы такого! — не успел договорить унтер-офицер, как послышался крик с дальнего конца улицы:

— Горим, горим! Пожар! На помощь!

— Быстро! — рявкнул старший полицейский, и с подозрением посмотрел сначала на Евтихия, а потом на пса. — Явно рук дело этого пришлого бандита!

Когда сани умчались, дьяк поднял глаза на противоположную сторону улицы. В тени аптечного навеса стоял Фока, скрестив руки на груди:

— И долго мне тебя ждать? — и он, зайдя за угол, достал спрятанный чехол с ружьём, а затем постучал в дверь. — Надеюсь, это, ммм… событие хоть ненадолго отвлечёт ищеек, — Зверолов втянул ноздрями запах дыма.

Однако никто не спешил открывать:

— А вдруг этого Залмана и нет вовсе?

— Он всегда на месте, постоянно, служба обязывает. Одно только может быть…

— Что? — Фока злился, и стучал сильнее.

— Опий.

— Какой ещё такой опий?

— Есть такое лекарство, дюже полезное. Но, правды дела говоря, употребив оное, можно забыться так, что даже пожар не разбудит, — и Евтихий прислушался к шуму голосов вдали.

В большом окне показался свет переносной лампы, дверь скрипнула и открылась. В нос ударил терпкий аптекарский запах — каких-то масел, валерианы и карболки.

— Кто здесь? — послышался тихий голос. Через миг на улицу выглянул аптекарь — точнее, показалась только одна лысая голова, блеснула оправа круглых очков. — Отец диакон, вы? И кто это, простите, с вами?

Фока протолкнул Евтихия в темноту аптеки, и, бегло оглянувшись по сторонам, закрыл дверь изнутри:

— Вот что, уважаемый господин аптекарь! Погасите пока вашу чудную лампаду! И если кто будет стучаться сейчас, и потом, после нашего ухода, не вздумайте открывать и говорить что-либо! Претворитесь кем угодно, пусть даже мёртвым! — Фока посмотрел серьёзно. — Вы же не хотите стать им на самом деле?

— Надо же, — спокойно ответил Залман. — Я до последней минуты, изволите знать, наивно полагал, что нахожусь здесь в роли хозяина. Но, извольте знать, я — инвалид войны! Видел много крови, и поэтому не терплю насилия. И смерть тоже видел не раз. Так что если вы пришли меня погубить или ограбить, поскорее приступайте к сему действу без лишних глаголов, — и он с особым вниманием посмотрел на диакона. Видимо, не мог понять, что же тот делает тут?

— Мы не хотим вас убивать, нам срочно нужна помощь! — сказал Фока, глядя через стекло большого окна, как по улице промчалась повозка с огромной бочкой воды. Возница вцепился в вожжи, а паренёк в лёгкой одежде, что сидел сзади, кричал о пожаре и, дёргая веревку, бил в небольшой колокол.

— Я так понимаю, что этот шум тоже неспроста? — поинтересовался аптекарь. Он зевнул, протирая очки, словно ничто на свете неспособно его удивить. Зверолову показалось, что Залман — горбун, но, приглядевшись, понял — нет, тот выглядит косым и сутулым из-за сильного ранения в плечо:

— Простите, что потревожили, — Евтихий не находил себе места, и решил сказать хоть что-то.

— Хм… Господа, господа, гости вы мои ночные, — аптекарь скривил улыбку. — Даже самый распоследний чернорабочий имеет хоть малые часы отдыха, а порой и праздники, а мне, несчастному аптекарю Залману, приходиться вечно обходиться без оных. Так чем же я могу вам служить?

Зверолов осмотрелся — они стояли в большом зале приёмной, который разделялся прилавком. За ним виднелся массивный стол с весами и набором гирек, стопкой фармацевтических книг, счётами. Едва можно было различить в потёмках силуэты бюро и шкафов с множеством выдвижных ящиков:

— Так что же вам будет угодно? — Залман, как ни в чём не бывало, повязал тёмный передник, одел нарукавники, словно принимал самых обычных посетителей. Даже Фока поразился его спокойствию и какой-то надменности. — Имеются гофманские капли, копайский бальзам, пилюли, пластыри, настои. Нигде за добрые три-четыре сотни вёрст вы не найдёте такого богатого выбора! Также есть мыло, помада, курительные свечи, кофей. Не желаете ли лучший кофей, с плантаций Нового света, такой пивают только в столицах, — и он посмотрел сквозь стёкла очков с иронией.

— Мне необходимо срочно отлить пулю… из серебра! — перебил Фока и достал из-за пазухи пригоршню монет. — Нужно переплавить вот из этого! А за работу плачу золотом.

— Вот как, прелюбопытно! Какая древность, — аптекарь нащупал на столе лупу и, подойдя к окну, с вниманием и даже уважением рассмотрел, провёл несколько раз шершавым пальцем по чёрному аверсу. — Какая старина! Да это же кощунство — пускать такие монеты на столь сомнительное дело! К тому же, извольте спросить, какого волкодлака или иного оборотня вы собираетесь сразить столь странной пулей?

— У нас нет времени на подобные разговоры, — Зверелов смотрел серьёзно. — Вы поможете?

— Как могу — я же аптекарь! Боюсь вас расстроить, но вы пришли не по адресу. Сиропы, порошки, мази, бальзамы…

Фока схватил Залмана за передник, и сорвал лямку с косого плеча:

— Только давайте обойдёмся без грубостей! — аптекарь убрал руки Зверолова, причём сильным и уверенным движением. Посмотрел на Евтихия:

— Я знал, что вам, господин дьякон, нельзя доверять не малейших секретов, тем более таких!

Залман никогда бы и не открыл этому хитроватому и трусливому служителю культа то, что в подвале его аптеки хранится небольшой арсенал оружия, а также имеется и своя пулелитейная мастерская. Это вскрылось случайно. Аптека служила не только источником дохода, но и домом для Залмана. Сам он, хотя и был крещёным, в душе никакой веры не придерживался. Тем более война ясно показала ему, что бог, создавший мир во имя любви — нелепая и даже кощунственная выдумка. Но когда от лихорадки умер его ученик — пригретый и обласканный им трудолюбивый мальчик-сирота, то он вынужден был допустить служителя церкви для отпевания. И вот в ту ночь, когда Евтихий — в то время служивший церковным причётчиком, читал над покойным Псалтырь, из подвала послыгались странные звуки. Оставив скучное занятие — всё равно покойный ничего не слышит и никуда не денется, он спустился вниз… и так открылась тайна Залмана. Застал аптекаря, склонившего лысую голову над пулелейкой с множеством гнёзд. Евтихий тогда обещал никому не рассказывать, но разве теперь, при встрече с этим настойчивым и опасным человеком в лисьей шапке, у него оставался выбор?

Залман отошёл ненадолго, и вернулся со скляночкой. Накапав в ложечку и приняв несколько капель, сказал:

— Раз вам ведомы мои секреты, из-за которых я, видимо, не сегодня-завтра окажусь в темнице, а того хуже — на виселице, не угодно ли вам будет просто получить от меня любой, притом отличнейший боезаряд? Имеются в наличии сферические пули к ударным и кремниевым ружьям, пули Нейсслера, бельгийские пули Петерса, нарезные пули Минье, а также патроны для револьверов систем Адамса, Лефоше…

— Нет, всё не то! — перебил Фока.

— Простите, но как вообще можно удумать такое — пользоваться сильвер-патронами? Оставьте глупости! Ну что же, обойдёмся?

— Нет, — ещё раз, уже с агрессией ответил Фока. Аптекарь уже понял, что человек, одетый столь странно, давно потерял рассудок. Он только не знал, как лучше поступить — невзначай подойти к бюро, достать револьвер, и снести голову этому настойчивому гостю вместе с его чудесной шапкой, то ли выполнить его просьбу? Последнее выглядело разумнее. К чему дальнейшие разбирательства, которые не сулят ничего хорошего? Тем более, раз у странного господина имеются такие чудесные серебряные монеты, кто знает, может, он и на самом деле готов расплатиться золотыми?

— Что ж, не будем терять времени, идёмте, господа! — сказал Залман, и нажал на кнопку. Мгновение — и стёкла большого окна на входе закрылись плотными шторами. — Так и быть, я выполню все ваши просьбы. В том числе и насчёт того, что никому не открою аптеку ни сегодня, ни завтра. А там, кто знает, может быть, и никогда. Теперь можно!

Залман вновь зажёг лампу, и, прежде чем вести гостей в подвал, принял ещё несколько капель из скляночки. Евтихий в свете огонька успел прочесть на этикетке: «Laudatum opium».