Игра Герцога

Глава 24 Здравствуй, Есия!

Пётр склонился над любимым конём. И, прежде чем его объяла тьма, вспомнились ему слова, сказанные странным охотником, произнесённые у храма в Лихоозёске:

«Какой всё же славный конь! Как по сугробам идёт, словно зверь какой! Я уж думал, перевелись такие, только ж встарь и были. Береги его, а пуще того сам берегись! Если кто такой же с виду странноватый, вроде меня, да при деньгах появится тут и предложит что, откажись наотрез, мой тебе совет!.. А то не сносить тебе головы!»

Конь открыл пасть, но вместо белых зубов увидел Пётр в последний миг бездонную пучину. Так и не понял, что же произошло. А когда Гвилум накинул на него чёрный длинный плащ, безголовый возница обошёл коня и занял место своё.

— Да, именно такой и нужен был нам! — Гвилум смерил взглядом коня, который, откусив голову бывшему хозяину, покорно ждал, когда ворон последним займёт место.

И, когда закрылась дверь, экипаж тронулся в сторону от города — к Серебряным Ключам.

Есия поглаживала волосы матери, когда та внезапно открыла глаза, посмотрела и улыбнулась так, что тёмную избу наполнил свет:

— Всё хорошо, доченька! — Ульяна поднялась на локтях. — Как морок какой на меня напал!

— Маменька! Сестрички! Маменьке нашей полегчало!

Фёкла и Дуняша подошли к ложу. Старшая отвлеклась от наряда, который только и занимал все её мысли, а средняя всё также посасывала леденец — за время, пока Есия билась, мысленно отгоняя косматую смерть, та «уговорила» почти весь привезённый отцом гостинец:

— А что я говорила? — причмокивая, равнодушно сказала Дуняша, и Фёкла кивнула той, смерив младшую надменно-презрительным взглядом. — Просто утомилась маманя наша, испереживалась дюже. Вот сон её и сморил.

— А ты и поспать ей толком не дала! — наседала старшая. — И чего ныла, чего ревела-то, дура!

— Как есть дура! — поддакнула Фёкла, и сёстры разошлись по своим углам.

— Я воды сейчас свеженькой принесу, маменька! — Есия, казалось, и не обратила внимания на язвительные насмешки. — Сейчас травок тебе заварю, на поправку пойдёшь!

— Да зачем, милая, мне и так хорошо! Очень хорошо мне, не волнуйся, доченька. Только где отец?

Девочка опустила глаза, ничего не ответив. Схватив ведро, она выбежала во двор. И сердце ёкнуло. Что-то потянуло выйти за калитку. Открыв её, она увидела, что в молочной рассветной дымке перед их домом стоит, поблёскивая, страшная чёрная повозка. И коня, запряжённого в ней, признала она, да только лучше бы и не смотреть на него вовсе — чужим замогильным холодом тянуло от Уголька…

Дверь экипажа распахнулась, и, медленно ступая по примятой в снегу тропе, к Есии направился высокий чёрный господин.

— Здравствуй, Есия! Я ждал этой встречи!

Та не ответила, глядя на незнакомца снизу вверх.

Чёрный герцог сунул ладонь за пазуху, и протянул увесистый похрустывающий мешочек:

— Это тебе, и родным твоим! Здесь — золотые монеты царские! Я обещал отцу твоему, что всё у вас отныне пойдёт ладно. А матери твоей, как я и знал заранее, уже помогли и без меня…

Но девочка только отстранила белокурую голову и отвела глаза.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива. Возьми же! — настаивал герцог.

Но она лишь отступила ещё на шаг к калитке, у которой показались дрожащие ушки Вазилы. Тот робко взглянул на повозку, увидел Уголька, и сам потемнел, сделавшись пепельно-чёрным от тоски.

— Проси меня, о чём только захочешь, Есия!

— Вы знаете моё имя?

— Мне всё известно, милая девочка. И всё подвластно.

— Тогда! Тогда! — она робко посмотрела в сторону экипажа, и будто что-то поняла. Безголовый всадник сидел безучастно, держа поводья приспущенными. — Тогда верните мне моего тятьку!

— Всё подвластно мне, но не это! Твой отец сам сделал выбор, он подписал договор, и отныне он — в моей свите. Поверь, твоему отцу будет хорошо со мной!

— Но он нужен… нам! Нужен… мне!

— Понимаю! Но — нет.

— И он… уже никогда к нам не вернётся?

— Увы, прекрасная девочка.

— Если так, то уезжайте! Сейчас же! И я… ничего не приму от вас!

Герцог блеснул оранжевыми зрачками:

— Ты хорошо подумала?

— Ничего! Уезжайте отсюда! Я… не хочу вас больше видеть! — и она заплакала.

— Я уеду, но что-то подсказывает, что нам ещё уготовано будет встретиться с тобой, Есия!

— Тогда выполните моё желание — пусть этого никогда не произойдёт!

Герцог не ответил. Он выронил из протянутой ладони плотно наполненный мешочек. Тот, упав на снег, зашипел и, оставив грязный обугленный круг, ушёл глубоко под землю.

— И этого не могу обещать я тебе. Так что до встречи в будущем, Есия!

Герцог развернулся, и ушёл к экипажу. Вазила нерешительно вышел из калитки, обхватил пальчик Есии. Они проводили взглядом уезжающий экипаж и, когда тот скрылся, испарился, плача, и добрый лошадиный дух-покровитель…

Есия забыла, зачем выбегала на улицу. Ведёрко так и осталось стоять у калитки.

Подойдя к двери, она увидела куколку. Бережно вытащив её из ручки, прижала к лицу, и слезинки падали на красных коников, вышитых мудрой и доброй Апой-травницей.

— Уходите, я задержу их!

Это были последние слова, которые прорвались сквозь туманный сумрак в тухнущее, подобно усталому костру, сознание Антона Силуановича.

Рыжая девушка спустилась ниже на несколько ступенек, и протянула ладони вперёд. В этот момент Еремей Силуанич наконец выбил плечом дверь, и младший брат, свисая со спины его, протянул отчаянно руки, словно мог защитить девушку.

Он увидел в последний миг, как Алисафья, расставив ноги, сомкнула пальцы ладоней, и вокруг них задрожал, наливаясь и становясь всё шире, огромный шар. Она выкрикнула что-то, и шар устремился, объяв испепеляющим светом наседающую лавину мёртвых воинов.

Дверь захлопнулась, и Алисафья осталась по другую сторону её.

— Прошу тебя, впусти её! — взмолился молодой барин.

Еремей Силуанович колебался.

— Сделай, как я прошу! Поверь!

— Мы погибнем!

— Нет, без неё! Без неё я не смогу!

— Хорошо, будь по-твоему!

Лихоозёрский барин положил ладонь на массивную ручку, и дёрнул. Та не поддавалась. Он пробовал ещё и ещё.

— Не получается, она как заколдованная!

— Поверни меня! — и Антон Силуанович, по-прежнему свисая с плеча, ухватился обеими руками. Боль отдалась жгучими волнами, но тот будто не чувствовал её!

— Алисафья!..

Издав последний отчаянный стон, он потерял сознание.

Еремей Силуанович огляделся. Да это же был!.. Их родовой особняк в Серебряных Ключах! Жалкое пристанище его младшего брата! Оказывается, отсюда и вёл ход прямо из чрева шахты.

Он прислонил брата к стене, осторожно похлопал по щекам. Тот едва дышал:

— Мы спаслись! Слышишь! Давай! Нам надо спешить! Мы должны спасти мою дочечку! Ариша в беде!

Поняв, что так и не получит ответа, он снова поднял брата и направился с ним по коридору. Их предки безучастно наблюдали с портретов, а в покрытые плотным слоем пыли высокие окна едва брезжил рассвет. Старший брат протёр маленький кругляш и посмотрел.

Впервые Еремей Силуанович Солнцев-Засекин улыбнулся так, как улыбаются добрые люди. Ему самому казалось, что от него сейчас идёт свет. Где-то там, в недрах шахты, он навеки оставил всё. Даже страшные грехи свои, которые искупил сполна.

Сам не зная зачем, одними губами он произнёс имя того, кто назвался ему. Зачем он это сделал, не знал и сам… И вдруг треснуло стекло, пошатнулись своды старого особняка. Всё пришло в движение!

Еремей Силуанович оглянулся — по коридору, наседая тушками друг на друга, мчались к ним какие-то мерзкие, похожие на крыс существа. Он схватил первую, что подбежала и попыталась вцепиться зубами в сапог. Тут же раздавил мощной ладонью, и из пасти ему на грудь брызнули зелёные внутренности. Выбросив, словно влажную тряпку, пустую серую шкурку, он устремился вверх по лестнице. Вскоре вбежал в библиотеку. Справа были пустые полки — книги лежали разбросанными внизу, слева зияла пустым местом стена, на которой когда-то висела картина с изображением золотого землишника. На полу лежала полицейская сабля-селёдка и груда чьих-то до блеска обгрызенных костей. Окно впереди оказалось выбито.

Еремей Силуанович обернулся — существа, судя по волнению особняка, уже наполнили весь первый этаж, и теперь подбирались по лестнице к второму этажу, шипя и поблёскивая сотнями жадных глаз.

Он вновь устремил взор к спасительному окну, где ветер колыхал покрытые осколками занавески. Перекинув брата с плеча на руки, подошёл. Посмотрел и убедился, что внизу — мягкий сугроб. Последнее, успел сделать лихоозёрский барин Еремей Силуанович Солнцев-Засекин, прежде чем твари навалились на спину волной — ослабил руки и увидел, как брат, словно свернувшееся дитя, медленно летит вниз на мягкий снег.

— Ариша-а-а-а! — огласил холодное утро последний отчаянный выкрик.

Экипаж, выехав из Серебряных Ключей, устремился в небо, на миг заслонив, словно туча, блекнущую в долгом зимнем рассвете луну.

— Не могу смириться с тем, что мы потеряли Пантелея! — вздохнул Гвилум.

Джофранка сидела у окна, мальчик, сжав в пучок паучьи лапки, занял полагающееся ему скромное местечко в самом углу.

— Каждый из вас знает…

— Да, мы знаем, и всегда готовы принять гибель за вас!

Чёрный герцог посмотрел на своего слугу:

— Мой верный дорогой Гвилум! Первый среди Вестовых Хаоса! Если бы ты знал, что ты всегда особенно был дорог мне!

Ворон, дрожа и всхлипывая, расправил крылья и обнял хозяина. И в этот миг стекло повозки прожгло что-то. Джорфанка как раз отстранилась, и не успела даже вздрогнуть, но будто сумела замедлить сей короткий миг и увидеть, как острая серебряная пуля, вращаясь, оставила за собой небольшую дыру и с глухим плюхающим стоном вонзилась в спину обнимающего герцога Гвилума.

А тот, продолжая умиротворённо улыбаться лишь вздрогнул на миг, и произнёс на выдохе:

— Я преданно люблю вас, великий герцог! — и обмяк, повесив длинный вороний клюв на плечо хозяина. Тот плавно опустил ладонь на круглые вздрагивающие плечи, задумчиво и грустно погладив. Джофранка, замерев, смотрела, как поблескивает в полумраке салона экипажа малахитовым огнём камень на перстне чёрного герцога.

Зверолов и Евтихий замерли на перекрёстке. Мгновение назад прозвучал выстрел — единственная пуля, заговорённая сестрицей Алисафьей, вылетела из ствола. Фока отчаянно стрелял в улетающий экипаж.

— Попал! А ведь ты, кажется, попал, брат! — возликовал Евтихий, но Зверолов, отведя щёку от приклада, отчего-то не разделял его радости.

В небе экипаж распахнул дверь, и круглое безвольное тело большого ворона, совершив в воздухе несколько оборотов, упало, пробив крышу пустого трактира. Там ещё горели огни, но как только раздался удар, всё погасло.

— Нет, брат Евтиха. Видимо, Судьба и Удача с самого начала и правда были не со мной.

— Скажи, а ты называешь меня братом…

— Потому что мы из одного рода, Евтихий, сын Никиты, потомок Геласия!

— Я так и понял это… Что же ты теперь будешь делать?

— То, что и положено Охотнику — начну сызнова брать след Зверя. Обратного пути мне нет. И я знаю, что рано или поздно набреду на след! И след этот, — он осмотрелся, втянув воздух. — След этот, чувствую, я возьму где-то здесь. Но не сейчас…

Они помолчали.

— Что же будешь делать ты, брат Евтиха? Не хочешь ли отправиться со мной?

— Не могу.

— Почему?

— Потому что у меня есть свой Путь!

— Что же, неужели думаешь вернуться к служению в храм? Кто знает, может быть, в такой суматохе все, кто что-то видел и знал, и думать забудут о твоих лихих похождениях.

— Не об этом речь. Мой путь — в ином.

— Тогда и не говори…

— Мой путь начнётся оттуда!

— Ты про что?

— Я должен вернуться к той старой шахте и идти.

— Тогда и подбрось меня…

— Думаешь отыскать сестру?

Фока вспомнил лицо Алисафьи, её рыжие волосы, встревоженное, заплаканное лицо…

— Нет, и её мне теперь не найти. Я потерял сестру… Всё, что я смогу забрать там, — и он посмотрел на ружьё. — Это чехол от оружия предков.

Когда он открыл глаза, совсем рассвело. Чуть поднявшись, Залман подслеповатыми глазами едва различил контуры саней, запряжённые не то ангелом, не то красивым белым конём. Не слышал, как меньше четверти назад на этом месте, даже и не глядя на него, распрощались братья, и ушли в разные стороны. Фока Зверолов, бережно смахнув снег с чехла снег и упаковав ружьё, двинулся в сторону железной дороги, а Евтихий, достав из саней котомку, направился вглубь леса. Они обнялись на прощание, и заверили друг друга, что будут несказанно рады, если Судьба ещё сведёт их Пути.

Залман долго кряхтел — где-то потерялись очки. Он не мог вспомнить и малейшей детали после того, как к нему в аптеку заглянули какие странные люди. Кто же именно? Всё на этот счёт в памяти было окутано плотной пеленой сумрака. Возможно, они спустились в его тайник, и он изготовил какую-то небывалую пулю, но может быть, всего этого и не было…

В любом случае, он оказался теперь в каком-то загадочном и нехорошем месте, ничего не разобрать, тем более без очков. Но, выбравшись из колючих веток, аптекарь с радостью увидел, как поблёскивают на краю алой дорожки с прожилками трещин кругляши.

Возник странный образ — вроде стоит на красной дорожке некий господин в старомодном одеянии и говорит:

— Выбора нет только по ту сторону черты! У тебя есть выбор!

Но, помотав головой, наваждение исчезло. Вновь посмотрев в сторону, где стояли сани — да, большие, красивые, и справный белый конь будто ожидает именно его.

— Кто-нибудь есть здесь? — произнёс Залман нерешительно, а потом позвал ещё несколько раз, всё громче и громче, но никто не откликался.

Аптекарь осмотрел себя, и удивился, что был одет в какую-то дорогую, но до дыр изорванную шубу. Вновь стали приходить туманные образы, будто бы он, Залман, впихивает в рот дуло револьвера какому-то толстяку, и спускает курок.

— Нет, мне срочно нужно домой! — сказал он себе.

Может быть, и не совсем правильно брать чужое, но в этой ситуации просто нет иного выхода! Он доберётся до города на этих санях, и тут же сообщит в полицию, что попал в неведомую передрягу, и был вынужден воспользоваться брошенными кем-то санями. В конце концов, в Лихоозёрске его знали все, от мала до велика, и уважали. Не посчитают же его за конокрада!

«Никак нет, абый Залман! И не подумает начальник плохо о тебе!» — то ли в помутнении, то ли наяву услышал он голос доброго соседа-татарина Ильнара Санаева, что содержал лавку восточных сладостей напротив его аптеки. Да, надо будет повидаться с ним. Залман вспомнил, что не раз приходил на помощь соседу, даже выходил его малолетнего внука, и при этом не взял тогда ничего за свои услуги.

Он вновь осмотрелся — нет, никого, и тем более добродушного соседа, рядом не было. Да, пора уезжать!

Но, сделав шаг в сторону саней, аптекарь остановился.

Тёмный вход в какую-то пещеру неудержимо поманил его!

'Где же я? — подумал вновь, и догадка пришла сразу же, ведь Залман не хуже других знал про байки относительно старой шахты. Сам он никогда и не думал отправляться в такие глухие места и не верил сказкам о сокровищах…

Но ничем иным, как входом в ту самую шахту, это место и быть не могло…

«А что… если? — он вновь посмотрел на белого коня. — Нет, ехать… Хотя… я только спущусь ненадолго, и посмотрю, что там, а потом уж! А вдруг там совершено преступление? Тогда я сообщу о нём нашему исправнику, как его, Голенищеву!»

И, ещё недолго поколебавшись, аптекарь засеменил к пасти входа…

— Запах какой-то странный, будто и правда труп тут! Давно, и не один! — сказал он себе, шагая вниз по покрытым грязной известью ступенькам. Когда они закончились, аптекарь увидел слабо горящий факел. Вырвав его, пошёл глубже, всё равно почти ничего не различая перед собой.

Узкое пространство вдруг сменилось широким.

— Ух! — издал звук, отозвавшийся эхом, который сменил шелест и писк встревоженных летучих мышей. Под ногами что-то звякнуло. Наклонившись и посветив факелом, он нащупал что-то круглое и поднёс к очкам.

Глаза вытаращились:

— Да это же! — и он повертел монетой, попробовал за зуб, довольно хмыкнул и убрал в карман.

Пройдя ещё пару неуверенных шагов, аптекарь нащупал носком уже несколько кругляшков, а когда посвятил, увидел, что они словно насыпаны длинной блестящей дорожкой. Залман, словно собака, упал и пополз на четвереньках, а дыхание становилось всё более частым и неровным.

Чуть приподняв глаза, он замер, и морщины испещрили его высокий лоб — перед ним возвышалась громадная туша, и чрево было наполнено монетами!

В этот миг почему-то вспомнилось всё, что было раньше… Он родился в бедной семье, с таким трудом сумел вырваться из нищего городского квартала и стать медиком. Служить военным хирургом пошёл добровольно, потому что это показалось тогда единственным выходом из бесславного и, в общем-то, голодного тупика. Затем, вернувшись с войны, отказывая себе в лишнем куске хлеба, и открыл аптеку, а при ней тайно организовал мастерскую по производству боеприпасов. И всё для того, чтобы забыть наконец-то проклятое время безденежья! Но прошлое, особенно пережитое на войне, врывалось к нему, словно ветер в замочную скважину, и, чтобы утихомирить эту бурю, он стал принимать опий, который, как известно, всегда был у аптекаря под рукой.

То же, что лежало перед ним, наверное, было подарком самой Судьбы! Это — справедливое и долгожданное вознаграждение за сложный путь. Руки судорожно тряслись, купаясь в золотых монетах. Он подносил их к лицу и будто умывался.

— Вот оно! Неужели! Теперь! Это мне за всё! Это — мой!

Он представил, как нагрузит сейчас сани монетами, аккуратно прикроет, и, дождавшись потёмок — что же, ради такого можно и потерпеть, доедет до аптеки. Работающий точно, как часы, ум, просчитывал, как надо незаметно перегрузить всё это богатство в подвал, где его тайная оружейная. А потом… успокоиться, принять наконец дорогой его сердцу «Laudatum opium»…

Лишь вспомнил о каплях, как нестерпимо захотелось… может быть, осталось хоть что-то!..

Но, как только он распрямился и стал ощупывать одежду под шубой, в затылок уткнулось что-то.

Команды «Руки вверх!» не последовало, но Залман машинально вздёрнул ладони. Может, резкое движение и предопределило исход, но выстрела Залман, который так внезапно обрёл и потерял неслыханное никому богатство, так и не услышал…