Иммануил Великовский

16. «ФРЕЙД И ЕГО ГЕРОИ» ВЫТЕСНЕНЫ НОВОЙ ИДЕЕЙ

Прошло восемь прежде намеченных месяцев. Больше в Нью-Йорке делать было нечего.

Великовский очень соскучился по дому. Но еще сильнее это чувство проявлялось у девочек. Они буквально рвались в Эрец-Исраэль.

Еще одно предприятие, о котором Великовский не переставал мечтать, не удалось осуществить за эти восемь месяцев, проведенные в Америке.

В тридцатых годах в Эрец-Исраэль вышли два тома «Scripta academia». Один из них был полностью «химическим» — посвященным работам Хаима Вейцмана. Сейчас, в Нью-Йорке, Великовский хотел вернуться к своей старой идее о создании Академии наук в Иерусалиме. Здесь эту идею будет легче воплотить в жизнь, потому что большинство выдающихся ученых-евреев эмигрировали из Европы в Америку. Вместе с профессором Францем Боазом Великовский разослал письма многим ученым. От многих получил положительный ответ. Приятно было, к примеру, прочитать письмо от Эйнштейна. Он помнил совместную работу с Великовским над выпуском «Scripta». и ныне готов принять участие в создании Академии.

Великовский понимал, что в течение короткого времени, в основном, занимаясь книгой, ради которой он сюда и приехал, нельзя завершить такую большую организационную работу. Конечно, жаль. Но ведь можно продолжить ее, находясь в Тель-Авиве.

Утром 6 апреля 1940 года Шуламит и Рут пошли в школу попрощаться со своими одноклассниками. Завтра на итальянском лайнере семья Великовского отправится в Неаполь, оттуда — в Рим, а из Рима — самолетом в родной Тель-Авив. Завтра — суббота. В этот день в семье по традиции не начинают никаких дел. Поэтому на лайнер они погрузятся еще сегодня, до заката солнца. Мама заканчивала упаковывать чемоданы, а отец пошел в город утрясти кое-какие дела.

Прежде всего, предстояло получить билеты. Великовский не смог скрыть своего раздражения, не застав агента бюро путешествий в условленное время. К счастью, всего в нескольких десятках метров отсюда находилась контора издателя, которому профессор Кален передал рукопись книги «Фрейд и его герои».

Чтобы не тратить время на бессмысленное ожидание агента, Великовский зашел в контору издателя забрать свою рукопись, которая, как он полагал, еще не могла быть прочитана. Поэтому приятным сюрпризом для него оказались слова жены издателя, единственного человека в конторе, о том, что они в восторге от рукописи, и, если уважаемый доктор подпишет с ними договор, они будут счастливы издать книгу.

Несколько экзальтированная дама была ужасно огорчена, узнав, что доктор Великовский сегодня покидает Соединенные Штаты. Ее настроение улучшилось, когда доктор согласился с предложением о том, что договор от его имени может быть подписан профессором Каленом.

В приподнятом состоянии духа, воодушевленный неожиданным успехом, Великовский позвонил домой и сообщил Элишеве радостную новость. На вопрос Элишевы, не отменяется ли отъезд, ответил, что планы остаются неизменными, и сегодня до захода солнца они погрузятся на лайнер. А договор с издателем подпишет Гораций.

День выдался чрезвычайно жаркий для этой поры года. Великовский уже порядком вымотался в бегах по раскаленным нью-йоркским улицам. В Радио-Сити он получил итальянскую визу и снова позвонил Элишеве. Она сказала, что только что по телефону его разыскивал издатель. До этого он уже говорил с Каленом. Гораций считает, что после стольких усилий покидать Нью-Йорк за пять минут до успеха — не самое мудрое решение. Кален считает, что Великовский должен остаться на несколько недель и завершить дела с изданием книги.

Элишева говорила спокойным тоном, не придавая голосу какой-либо эмоциональной окраски. Она не подсказывала никакого решения. Но Великовский почувствовал, что жена согласна с мнением Горация. Взвесив все «за» и «против», он снова позвонил домой и сказал Элишеве, что решил отложить отъезд на две-три недели.

В среду, 10 апреля, Великовский пришел в контору издателя подписать договор.

Вместо подписания договора первая (и последняя) встреча с этим издателем вылилась в весьма неприятную беседу. Издатель сказал, что, только получив рукопись в полностью завершенном виде, он сможет решить вопрос о подписании договора.

— Должен ли я напомнить вам, что я отложил отъезд из-за вашего телефонного звонка?

— Да, — ответил издатель, — мы действительно заинтересованы в издании этой книги.

Но, если доктор считает, что возникло недоразумение, он может забрать свою рукопись.

Супруга издателя, которая пять дней назад в этой же комнате млела от избытка переполнявших ее чувств, на сей раз молча сидела и тупо жевала резинку, безучастная ко всему происходившему.

Едва сдерживая ярость, но внешне оставаясь корректным, Великовский оставил издателя, решив, что в любом случае книга не может быть опубликована раньше, чем он завершит рукопись.

В пятницу, ровно через неделю после того, как Великовские должны были выехать в Эрец-Исраэль, к ним пришел гость — видный ученый в области иудаики — передать Великовским привет от их общего друга. Теплые апрельские сумерки над Гудзоном смягчили сумасшедшую круговерть нью-йоркского дня. Плавная неторопливая беседа на библейскую тему. Субботние свечи, зажженные Элишевой. Мгновенная взаимная симпатия между собеседниками, взаимное уважение к глубине знаний предмета, о котором шла речь.

Во время беседы заговорили о географии и геологии района Мертвого моря.

Интересно, что в первой книге Библии — «Бытие», где говорится о приходе Авраама в эти места, даже не упоминается о существовании Мертвого моря. Ни слова о нем при описании Содома и Гоморры — городов, находившихся именно в этом месте.

Впервые Мертвое море упоминается в Библии в связи с приходом к его берегам евреев под предводительством Моисея, в связи с переходом через Иордан сынов Израиля, ведомых Иошуа Бин-Нуном.

Какая-то неуловимая мысль медленно выплывала из подсознания. Великовский внезапно вспомнил более чем легкомысленное пешее путешествие с Элишевой десять с половиной лет тому назад. Мертвое море, Иордан, горы Моава, горы Иудеи…

Вздыбленные холмы застывшей лавы. Следы гигантских геологических катаклизмов.

Когда они произошли?

Если во времена Авраама еще не было Мертвого моря, то не возникло ли оно во времена исхода евреев из Египта, во времена их скитаний по Синаю, когда плавились горы и странный Огненный столб служил ориентиром для кочующих сынов Израиля? Но в таком случае эти события должны быть также описаны в египетской истории. Каков возраст Мертвого моря? Как геологи определили его?

К сорокалетию со дня рождения отец подарил ему книгу Бар-Дрома о Негеве, изданную на иврите. В ту пору он перелистал, бегло просмотрел книгу, занятый своей текущей работой. Какая жалость, что он не проштудировал ее! Возможно, сейчас, с опозданием, у него появится материал для главы о Моисее?

Иммануил едва дождался открытия библиотеки. В «Географическом журнале» он нашел статью, в которой говорилось, что, если определять возраст Мертвого моря по наносам из единственного источника, Иордана, он не более 6000 или даже 5000 лет.

А есть ли сведения о катастрофах в египетских источниках?

Первые поиски в книгах по египетской истории не дали никаких результатов. Ни одного упоминания о катастрофических явлениях в природе. Но однажды Великовский наткнулся на сноску, в которой было написано, что мудрец Ипувер скорбел о превращении вод Нила в кровь. Стоп! Ведь в Библии тоже говорится об этом.

Превращение вод Нила в кровь — одна из десяти казней, обрушившихся на Египет.

Кто такой Ипувер? Откуда эта цитата? Настойчивые поиски источника привели Великовского к переводу текста папируса из Лейденского музея в Голландии.

Текст папируса потряс Великовского. Речь шла не просто о катастрофах, а буквально о тех самых бедствиях, обрушившихся на Египет, которые описаны в Библии. Все десять бедствий.

Великовский не мог понять, как могло остаться для исследователей незамеченным не только такое совпадение событий, но и почти одинаковые выражения во фразах, повествующих о них.

Создание папируса относилось к концу Среднего царства, что, по представлениям историков, на несколько сот лет предваряло возможное время исхода евреев из Египта. «Одно из двух, — решил Великовский, — либо ошибочна хронология египетской истории, либо неправильна хронология Библии».

Одна очень важная деталь в тексте папируса привлекла внимание ученого. Кроме десяти бедствий, описанных в обоих источниках, в папирусе говорилось еще об одном — о вторжении в Египет аму, или гиксосов, пришедших из Азии. Если папирус и Библия описывают одно и то же событие, то евреи, уходившие на восток, должны были встретить на своем пути аму — гиксосов.

В Библии описана встреча и бой с амалекитами еще до того, как евреи пришли к горе Синай. Изучение книги об амалекитах и переводов арабских авторов позволило Великовскому заключить, что аму-гиксосы, описанные в папирусе, и амалекиты, о которых повествует Библия, — это один и тот же народ, вышедший из Аравийского полуострова.

Следующим этапом было изучение текста надписи на раке из эль-Ариша, хранящейся в музее в Исмаилии. В нем описывалось, как фараон, преследовавший врагов, погиб в водовороте в Пи-Хароти. Место, где вода расступилась, чтобы пропустить евреев, а затем обрушилась и утопила всю египетскую армию во главе с фараоном, в Библии называется Пи ха-Хирот.

Пройдет более двенадцати лет и, вспоминая эти дни, Великовский запишет: «Несомненно, я нашел египетский вариант истории, который всегда считался несуществующим (никаких упоминаний о порабощении исраэлитов не найдено в египетских документах). Я также нашел связь между двумя историями…»

Эдип, Эхнатон, Фрейд и его сны, психоанализ и философия, рукопись и издательство — все было забыто, все было подавлено одной идеей. Великовский видел только ближайшие очертания ее. Он еще не представлял себе многочисленности ее ответвлений. Он еще не задумывался над тем, сколько лет, сколько сил ему предстоит затратить для оформления этой идеи в теорию. Он еще не представлял себе, что у него не останется времени для осуществления мечты об Академии, что дней его жизни окажется недостаточно для завершения новой работы, что он останется привязанным к большим библиотекам, что его идея сделает невозможным его возвращение в Израиль — единственное в мире место, где ему хотелось жить.

Но уже тогда он отчетливо понял, что стал рабом этой идеи.

Кален требовал закончить и опубликовать книгу «Фрейд и его герои», или хотя бы главы об Эдипе и Эхнатоне. Великовский отвечал, что ему сейчас не до этого, что до Эхнатона еще далеко.

— Как далеко? — спросил Кален.

— Несколько сот лет. Я сейчас современник первых Судей Израиля.

— Но ведь это на несколько сот лет позже Эхнатона!

— Ты заблуждаешься. Кален. Вы все заблуждаетесь.

И Великовский изложил изумленному Калену результаты своих находок.

Все реже он стал бывать в библиотеке на углу Пятой авеню и 42-й улицы. Все чаще местом его работы становилась библиотека Колумбийского университета. Через несколько недель Великовские сменили квартиру. Они переехали на 115-ю улицу — поближе к университету.

Великовский ни разу не позвонил и не написал издателю, с которым расстался через пять дней после предполагавшегося отъезда в Тель-Авив. Он забросил рукопись неоконченной книги «Фрейд и его герои». Незначительная часть ее была использована для статьи «Сны, которые снились Фрейду». Ее опубликовали в «Psychoanalytical review» в октябре 1941 года. Большая же часть рукописи будет использована для книги, которая увидит свет через двадцать лет…

Месяц за месяцем Великовский работал в библиотеках, выявляя синхронность в истории Египта, Израиля и Иудеи. Попутно, как детали мозаичной картины, отлично стыковались куски истории других стран восточного Средиземноморья и Ближнего Востока. Разгадывались загадки, все более очевидным становилось то, что заставляло многие поколения ученых недоуменно морщить лбы.

В тот день Элишева была с ним в библиотеке на 42-й улице. Она действительно приносит ему счастье: Великовский нашел достоверное доказательство, что царь Соломон и Хатшепсут, женщина-фараон Египта, — современники, что она действительно была в гостях у царя Святой страны, что она и есть знаменитая царица Савская. Какое изумительное подтверждение правильности его реконструкции давних событий!

Вместе с Элишевой они вышли на Пятую авеню и пошли в Центральный парк. Они не замечали толпы, запрудившей тротуары, потока торопящихся, обгоняющих друг друга автомобилей, не замечали обычного напряжения улицы в конце рабочего дня. Они были одни в огромном городе — Адам и Ева в раю.

Еще тогда, за обедом, впервые увидев Иммануила, Элишева открыла для себя, что он — личность необычная. Теперь она вновь убедилась в этом. Какое счастье, что Господь дал ей возможность помогать великому человеку!