Иммануил Великовский

21. КОМПАНИЯ МАКМИЛЛАНА ПРИНЯЛА КНИГУ

Великовский очень скучал по Эрец-Исраэль. Но научную работу, которая полностью подчинила себе все его интересы, можно было осуществить только здесь, в США, вблизи больших библиотек, каких, увы, еще нет на его родной земле. Приходилось оставаться в Нью-Йорке, отсюда с болью и надеждой наблюдать за освободительным движением евреев, возмущаться преступной по отношению к ним политикой Великобритании.

Элишева полностью разделяла симпатии и антипатии мужа и так же, как он, понимала, что гигантский труд, осуществляемый Иммануилом, требует их пребывания в Америке.

Великовский с грустью цитировал замечательного еврейского поэта Иегуда Алеви: «Сердце мое на Востоке, а сам на Западе я».

Другое дело Шуламит. Увезенная из Эрец-Исраэль четырнадцатилетним ребенком, она все время рвалась на родину. И сейчас, в 1946 году, когда уже можно было безопасно пересечь Атлантический океан, она, закончив колледж, уехала в Хайфу.

Младшая дочь, Рут, осталась с родителями в Нью-Йорке.

Отъезд Шуламит супруги Великовские восприняли как нормальное течение событий.

Естественную грусть расставания с дочерью, отец попытался замаскировать шуткой, которую потом, в будущем, будет часто повторять: «Со мной остаются мои сыновья — мои книги».

В этом же году в «Scripta Academia» Великовский опубликовал тезисы книги «Века в хаосе». Внимательный читатель мог понять, что речь идет о реконструкции древней истории и ее хронологии.

Профессор Пфейфер был доволен этой публикацией. Конечно, лучше, если бы вышла из печати вся книга, но и это — серьезная заявка. Мало вероятно, что кто-нибудь в мире мог опубликовать подобную работу раньше Великовского. Просто было желательно, чтобы научный мир побыстрее узнал о новой революционной теории.

В воскресенье, 11 августа 1946 года, в «Геральд трибюн» появилось большое обозрение О'Нейла, в котором теория Иммануила Великовского, впервые провозглашенная миру, занимала основное место. Автор обозрения писал, что Земля — не такая спокойная и безопасная планета, как мы привыкли считать. «Наша заблуждающаяся философия — результат относительно спокойного периода космической активности». О'Нейл подчеркивал, что эта философия была создана людьми, считавшими, что жизнь, мир и Вселенная существуют на основании строгого порядка.

Все большие научные открытия последних пятидесяти лет указывают на то, что такая точка зрения абсолютно безосновательна. Планеты могут не занимать постоянной позиции в системе, и смена позиций могла совершаться неоднократно в течение длительного отрезка времени.

«Вероятность, что события такого масштаба имели место в историческое время, представлена в ныне завершенных исследованиях д-ра Иммануила Великовского… Он собрал в монументальный труд доказательства из летописей всех древних цивилизаций о том, что в первом и во втором тысячелетии до рождества Христова на Земле имели место ужасные катастрофы…»

О'Нейл назвал труд доктора Великовского великолепным. Упоминая, какую работу провел ученый, он нигде не излагал содержания рукописи.

«„Потрясающие мир события“ — это не просто литературный образ в труде д-ра Великовского». В двух словах О'Нейл говорит об изменениях в календаре, в наклоне земной оси и о связанном с этим изменении климата. «Несомненно, астрономы и физики дадут несколько другую интерпретацию причинам и эффектам, чем та, которая на их основании была написана и заключена ранее. Работа д-ра Великовского, хотя она еще не опубликована, представляет изумительную панораму земной и человеческой истории, которая станет призывом для ученых создать реалистическую картину космоса».

Великовский дважды перечитал статью. Как толково она написана! Вряд ли кто-нибудь другой мог написать лучше О'Нейла! Этот умный, тактичный человек нигде не перешел границ дозволенного, не разгласил вещей, о которых не следует говорить до выхода книги в свет, не допустил в статье элементов сенсационности или рекламы. Он значительно облегчил ему предстоявшие переговоры по поводу опубликования книги.

Вооружившись статьей из «Геральд трибюн», Великовский с большей уверенностью стал обращаться в издательства. Но рукопись обычно возвращалась через несколько дней после отсылки. Было совершенно очевидно: ее даже не показывали внешнему рецензенту, в лучшем случае манускрипт просматривал кто-нибудь из редакторов издательства. Ясно, что они не хотят публиковать сугубо научную книгу с колоссальным количеством сносок, с обширным списком литературы в конце каждой главы, с научным аппаратом, который не может быть интересен рядовому читателю. В издательствах, видимо, считали, что у этой книги не может быть коммерческого успеха. Зачем же ее издавать?

До конца октября 1945 года книгу отвергли девять издательств.

Великовский вспомнил совет, данный ему в Эплтон Сенчури по поводу издательства «Макмиллан».

Вероятность того, что это издательство примет рукопись, была ничтожно малой. Но ничего иного делать не оставалось.

В дождливый ноябрьский день он позвонил в знаменитое издательство и изложил причину своего желания обратиться к ним. Ему назначили время для встречи с главным редактором Гарольдом Латамом. Но утром назначенного дня из издательства позвонили и сообщили, что мистер Латам должен срочно уехать и предлагает либо перенести свидание на другой день, либо обратиться к его помощнику Джеймсу Путнэму. Великовский предпочел второй вариант.

Трудно сказать, что он был в хорошем расположении духа, входя с залитой дождем Пятой авеню в фешенебельное здание издательства «Макмиллан».

Джеймс Путнэм был не просто сотрудником, а, образно говоря, частью издательства.

Он прослужил здесь более двадцати лет. За несколько лет до войны он стал помощником президента компании. Эту должность оставил по причине весьма уважительной: ушел на войну. Возвратился Путнэм в «Макмиллан» сразу после демобилизации на должность помощника главного редактора.

Буквально с первых минут общения Великовский и Путнэм почувствовали взаимную симпатию.

Путнэм дал рукопись постороннему не редакционному рецензенту. Великовский никогда не узнал, кто был этот человек, настоятельно рекомендовавший опубликовать книгу и давший в своем отзыве очень ценный совет автору.

Вторым рецензентом оказался О'Нейл: издательство получило от нero восторженный отзыв о книге.

Еще один отзыв написал Гордон Этвотер, директор астрономического отдела Музея естественной истории в Нью-Йорке и куратор Гайденского планетария. Рецензия была более, чем положительной. Она отмечала необычность работы Великовского и необходимость ее опубликования с тем, чтобы современная наука могла быть пересмотрена в соответствии с представленной теорией. Этвотер остановился не только на объекте рукописи, но также на философских проблемах, связанных с ней.

Он упрекнул Великовского в том, что категорически заключая каждый свой аргумент, он «хватает» науку в стальной капкан, не оставляя ей пути к отходу.

«Наука — это продукт честного исследования и искреннего личного усилия. Истинный ученый восприимчив к новым свойствам и будет тяжко работать, чтобы установить их прочность или слабость». Это то, считал он, что приведет к сотрудничеству с Великовским лучших представителей современной науки.

У Этвотера была, можно сказать, личная заинтересованность в том, чтобы «Миры в столкновениях» были опубликованы как можно быстрее. Куратор планетария хотел показать драматизированную программу, основанную на описанных в книге событиях, предвидя, какой успех может она иметь.

Спустя двадцать пять лет, 30 августа 1972 года, Великовский получит письмо от Джона Нешна, директора астрономического отдела музея истории и науки в Форт Уорт (штат Техас), содержавшее следующие строки:

«…программа „Миры в столкновениях: теории Иммануила Великовского“ имела самый лучший прием, который видело это заведение. Посещаемость превзошла все следующие программы. В воскресенье, после полудня, например, мы имели три полночасовых программы, а иногда и четыре, в сравнении с двумя в обычный день. Будние дни были также заполнены до предела. Реакция была очень благоприятной. Многие спрашивали, где можно достать книгу, другие просто выражали свое удовольствие…

Представление этой программы было особым наслаждением. Мне бы хотелось поблагодарить вас за то, что вы предоставили нам возможность сделать это».

Подобные программы демонстрировались и в других планетариях. Но Этвотер, первый, кто мечтал об этом, так и не осуществил своего замысла.

После появления статьи в «Геральд трибюн» к Великовскому и О'Нейлу обратились два редактора с предложением опубликовать «Миры в столкновениях» в их журналах.

Обращения были неоднократными и весьма настойчивыми. Великовский категорически отказывался от этих предложений. Уже после того, как в мае 1947 года был заключен необязательный договор об издании книги компанией «Макмиллан», Великовский дал «Миры в столкновениях», а затем «Века в хаосе» одному из редакторов — Клифтону Фадимэну, но только, чтобы узнать его профессиональное мнение о книгах. Как и О'Нейл, Фэдимэн не мог оторваться от рукописей, пока не дочитал их до конца. Он посоветовал Великовскому отточить язык книг. Все-таки чувствовалось, что английский — не родной язык автора.

Находкой оказалась для Великовского мисс Марион Кун. Филолог, закончившая Смитовский колледж, она тонко чувствовала язык и умело обращалась со словом. В детстве она перенесла полиомиелит, приковавший ее к креслу-коляске.

Корректированию и перепечатыванию рукописи она могла посвятить значительно больше времени, чем ее коллеги. Очень удобным оказалось то, что она жила по соседству с Великовским.

Первые страницы «Веков в хаосе», вернувшиеся к автору после «правки языка», проведенной Кун, несколько смутили и разочаровали Великовского. Это действительно были его мысли, даже его фразы, но написаны они были рафинированным языком изысканного салона. Великовскому хотелось, чтобы в книге звучала его живая образная речь. Мисс Кун должна была понять это. Ей просто следовало очистить его английский от «кальки», от неточных слов и, разумеется, от ошибок.

Мисс Кун учла эти пожелания, став вскоре именно тем человеком, которого искал Великовский. В течение семи месяцев они работали над рукописью «Веков в хаосе».

Пока мисс Марион печатала, Великовский готовил сноски и выверял цитируемый материал. К рукописи «Миров в столкновениях» ему хотелось приступить, когда совместная работа приобретет автоматизм.

В октябре 1947 года Великовский взвалил на себя дополнительную работу. Как бы он ни был занят, как бы ни был загружен своими исследованиями, не оставлявшими, казалось, микроскопической щели, в которую могли проникнуть посторонние интересы, даже мимолетные мысли, — ощущение родины, своей земли, Сиона, оставалось таким же постоянным, как биение сердца. Сейчас, когда Организация Объединенных Наций занялась вопросом британского мандата в Палестине, ощущение это стало еще острее.

Великовскому безумно хотелось принять активное участие в судьбе своей страны.

Нет, он не воин. Даже не потому, что ему перевалило за пятьдесят два. Несмотря на то, что Бог не обделил его силой, с раннего детства в нем превалировала интеллектуальная сила. Сейчас она могла оказаться полезной его народу, его стране.

В то тяжелое для евреев Эрец-Исраэль время — сразу после принятия в ООН решения о разделе Палестины и создании государства Израиль и во время войны израильтян за независимость — в газете «Нью-Йорк пост» регулярно публиковались объективные статьи о положении на Ближнем Востоке. Подпись «Обозреватель» ничего не говорила читателю, черпающему информацию, которая вызывала симпатию к израильтянам даже у антисемитов. Большинство читателей газеты считали, что статьи написаны редактором. Истинный автор оставался анонимным. Да и потом, когда имя Великовского зазвучало не только в Америке, никто не связал более пятидесяти статей о Ближнем Востоке в «Нью-Йорк пост» с автором революционных теорий Ни один политический обозреватель не мог бы создать подобной серии статей. Кроме массы фактического материала, статьи были пронизаны глубоким подтекстом, имеющим два источника. Психоаналитик Великовский нашел в арабо-израильском конфликте подтверждение некоторым своим мыслям, изложенным в научной статье «Крейцерова соната Толстого и неосознанный гомосексуализм».

В течение столетий у арабов сложилось представление о евреях как о подавляемой и преследуемой нации. Себя они чувствовали «мужской» нацией. И вдруг «подавляемые» и «преследуемые» поднимают свой голос, ущемляющий «мужское начало» арабов.

Великовский отлично понимал, что никакие уступки никогда не успокоят арабов, что только проявление силы — чем более внушительное, тем лучше! — сможет заставить арабские страны — от Марокко до Ирака и Судана — уважать еврейское независимое государство, сможет, если не излечить, то хотя бы залечить неосознанную гомосексуальность.

Ученый, первым обнаруживший, что гиксосы — это амалекиты, Великовский как никто другой, знал, откуда проистекает взаимная ненависть амалекитов и евреев, не угасающая три с половиной тысячи лет. Потомки амалекитов не могут простить евреям убийства их царя Агога, их решающих поражений и уничтожения их влияния в Египте и на всем Ближнем Востоке. Злейшего своего врага в любом конце света евреи называли «амалеком». Что же говорить, когда речь идет действительно о потомках Амалека?

Современные события, описываемые Великовским, на газетной странице приобретали трехмерность, именно потому они читались с таким интересом. Для редактора «Нью-Йорк пост» сотрудничество Великовского с газетой оказалось «даром небес». Он понял: такие журналисты рождаются нечасто!

В свою очередь Великовский был рад знакомству с редактором Тедом Теккереем, человеком острым, несколько более левых взглядов, чем, возможно, следовало бы, но честности и порядочности необыкновенной. Сотрудничая в «Нью-Йорк пост», Великовский не подозревал, что спустя несколько лет Теккерей должен будет проявить свою честность и порядочность именно по отношению к нему, к тому же, в области, не имеющей ничего общего ни с газетой, ни с журналистикой вообще.