Иммануил Великовский

35. ВСЕОБЪЕМЛЕМОСТЬ

Немало позорных историй знала философия XX века. Советские философы назвали работу Менделя, исследовавшего статистические законы генетики, «гороховыми законами». Советские философы объявили Эйнштейна и Бора вне закона. Советские философы назвали кибернетику буржуазной лженаукой. Если неуч хотел в Советском Союзе сделать научную карьеру, достаточно было проявить свою верность так называемой партийной идеологии, то есть — лидеру, и назваться философом, специалистом по истории коммунистической партии, атеизму, научному коммунизму или чему-нибудь подобному. Ну что же, — скажет снисходительный читатель, — такова система.

Но лучше ли обстоит дело в свободном мире? Возможно, несколько лучше, потому что так называемый западный философ, занимающийся «научным коммунизмом», не выполняет социального заказа очередного вождя. Но, оказывается, профеccopoм философии в американском университете может работать человек, не знакомый даже с элементарными основами одной из естественных наук, которую он сам определил как сферу изучения. …В ноябре 1951 года в «Scientific Monthly» была опубликована большая статья доктора Лоуренса Лефлера — адьюнкт-профессора философии университета штата Флорида. Наукообразно описав семь критериев, по которым можно отличить революционную теорию от словесных вывертов, от чепухи и заявив, что небесная механика — это область, которую он лучше всего знает и где ему легче всего доказать, что теория Великовского — именно чепуха, американский философ продемонстрировал вопиющее невежество в небесной механике. Его статья — пример такой же «критики» Великовского, как статьи советских философов — критики Менделя, Эйнштейна и Бора.

Как могла редколлегия поместить подобную статью?

Неужели они были настолько ослеплены ненавистью к Великовскому и к его теории, что не «разглядели» Лефлера? Ну, а как научный мир Америки отреагировал на кричащую безграмотность флоридского философа? Единственной реакцией оказалось письмо-фельетон Алана Келли, опубликованное в «Scientific Monthly» в феврале 1952 года. Из письма ясно, что сквозь псевдонаучную демагогию Лефлера проглядывает истинное лицо невежды. Но ведь это только одно письмо…

Конечно, многие ученые возмущались кампанией против Великовского. Но, так же как профессор Кален, они считали, что только время может излечить американскую науку от приступа истерии и бешенства. Именно Гораций Кален, призывавший Великовского к десятилетнему терпению, взорвался и посоветовал возбудить против преследователей уголовное дело, обвинив их в клевете.

Все это претило Великовскому. Он попросту хотел опубликовать ответ на статью Лефлера в «Scientific Monthly». Он обратился по этому поводу к профессору Виверу, одному из руководителей ААПН, несогласному с ее политикой. Ответа не последовало.

Журнал ААПН, как и другие, закрыл перед ним свои двери. Никогда он даже не помышлял о сутяжничестве. Но обида и боль были так велики, что он не выдержал и обратился к видному адвокату.

Совет адвоката был неожиданным. Поведи себя подобным образом соседи или прохожий на улице, их, безусловно, можно было бы привлечь к суду и обвинить в клевете. Но, чем выше позиция человека, тем меньше возможностей у него стать истцом по такому делу. Артист, ученый, политический деятель почти беззащитны, когда на них выливают ушаты грязи. У них есть только одно оружие против клеветы и навета — написать книгу, документирующую происходящее.

Вернувшись домой, Великовский рассказал Элишеве о совете адвоката.

— Знаешь, Шевик, может получиться книга, обличающая моих гонителей. Сухие факты.

Письма и документы. Почти без комментариев. Если я не могу привлечь к суду клеветников и преследователей, пусть нас рассудит американский народ.

— Действительно, может получиться интересная книга, — задумчиво произнесла Элишева.

— Меня не волнуют ее художественные качества. Просто документ. Впрочем, ее можно несколько расширить. Рассказать, как родилась идея «Миров в столкновениях».

Короче, история описания, публикации и приема книги «Миры в столкновениях».

— Да, «Звездочеты и гробокопатели».

— Что ты сказала?

— «Звездочеты и гробокопатели». Так бы я назвала эту книгу.

— «Звездочеты и гробокопатели»? Изумительно! Шевик, в тебе дремлет писатель. «Звездочеты и гробокопатели». Значит, ты одобряешь?

— Нет, Мончик. Твое дело — научные книги.

— Конечно. Эту книгу я буду писать между делом: постепенно, не спеша. Для отдыха…

— Мне бы не хотелось, чтобы ты выплескивал наружу всю эту грязь. Помнишь, ты сам говорил о добром имени науки.

— Да. Я надеялся, что страсти утихнут. А они только разгораются.

— Гораций и О'Нейл посоветовали подождать минимум десять лет.

— Но именно Гораций и О'Нейл посоветовали мне обратиться к адвокату. А он посоветовал опубликовать документы. «Звездочеты и гробокопатели»! Ради одного заглавия стоит написать такую книгу.

— Конечно, это твое дело, но я не стала бы этого делать.

Несколько недель они не возобновляли разговора о книге документов, тем более, что в жизни появилась новая тема. В апреле 1951 года из Израиля пришла радостная телеграмма: в семье Шуламит и Авраама Когана родился сын Меир. Следующее поколение Великовских рождалось на Земле Израиля. Элишева и Иммануил стали бабушкой и дедушкой. Им очень хотелось увидеть внука. Именно в эти дни они получили письмо, в котором Шуламит сообщала, что семья Коганов в полном составе собирается на время поселиться в Принстоне.

Атмосфера преследования, обструкции нарушала привычный ритм жизни. «Даблдей и K°» готовила к изданию «Века в хаосе». Надо было снова и снова вычитывать корректуру, проверять и дополнять сноски и ссылки на литературу. Попрежнему надо было трижды в день посещать библиотеки. Надо было тратить время на чтение статей «критиков» и писать свои статьи-ответы, хотя ни один научный журнал не соглашался публиковать их.

Почта Великовского была огромна. Она напоминала ему берлинский период, когда он работал над «Scripta». Письма читателей — американцев и зарубежных. Письма ученых. Даже письмо лютеранского священника, сопровождающее обстоятельное письмо арестанта по поводу возникшего в тюрьме спора — верит ли Великовский в Бога?

Каждое письмо требовало ответа. Уйма времени тратилась на переписку. Можно было отменить визит в библиотеку, хоть это причиняло почти физическую боль, но нельзя было позволить себе оставить письмо без ответа.

Особенно ценными были для него ободряющие письма ученых. Он понимал, какому риску они подвергают себя, посылая ему благодарственные письма. В обстановке истерии, царящей в университетских кругах, их могла постичь участь Этвотера и Путнэма. Студентам приходилось читать книгу тайком, чтобы не рисковать и не провалиться на экзамене.

Пять раз Великовский вычитывал корректуру. Работа над первым томом «Веков в хаосе» была завершена — книга пошла в печать. Можно было отдохнуть и впервые за тринадцать лет осмотреть Америку. …Великовские поездом поехали в Аризону. Восторгаясь красотами Большого каньона, осматривая пустыню или знаменитый аризонский кратер, Великовский не переставал думать о космической катастрофе. Он находил ее «автографы» на протяжении всего пути от Атлантического до Тихого океана. «Века в хаосе» еще находились в печати, а следующая книга — о геологических свидетельствах миров в столкновениях уже представлялась Великовскому в общих чертах.

Они приехали в Калифорнию в разгар весны, почти такой же красивой, как в Израиле.

Рут тоже готовилась сделать Элишеву и Иммануила бабушкой и дедушкой. Холмы и пляжи Лос-Анжелеса купались в солнце. Постепенно спадало напряжение последних двух лет. Можно было не думать о «Звездочетах и гробокопателях», о книге, на которую Элишева наложила молчаливое «вето».

В Лос-Анжелесе Великовский навестил профессора Вальтера Адамса. Старик ушел на пенсию. Он снимал студию-кабинет вместе со своим другом, профессором Гарольдом Бэбкоком. Адамс был рад визиту Великовского. Конечно, это просто совпадение, но после выхода в свет «Миров в столкновениях» астрономические журналы полны новых данных, заставляющих, ну, если не сразу согласиться с теорией дорогого доктора, то хотя бы не отвергать ее. Адамс любил письма Великовского. Но оказалось, что они не идут ни в какое: равнение с удовольствием личного общения с этим чрезвычайно интересным человеком.

Они обсудили открытие, сделанное в Паломарской и Уилсоновской обсерваториях, которые еще недавно возглавлял Адамс. Действительно, коллизии не только между звездами, но даже между галактиками оказались новым классом явлений. На этом фоне теория дорогого доктора уже не кажется такой невероятной. Кто знает, кто знает… Нет, сейчас он не мог бы написать письмо в том же ключе, в каком написал его после первого прочтения «Миров в столкновениях». Он еще несколько раз прочитал книгу и… пришел к выводу, что свидетельствами древних вовсе не следует пренебрегать…

Бэбкок, редкими репликами участвовавший в беседе, активно вмешался в нее, когда речь зашла об электромагнитных явлениях в космосе. Его сын — Гораций недавно открыл звезду с очень напряженным магнитным полем. Но, что совершенно удивительно, это поле не постоянное, как должно было бы 5ыть по логике вещей, а переменное. Представляете себе: у звезды переменное магнитное поле!

Великовский задумался. Казалось, он хотел найти объяснение этого странного явления в листьях покачивающейся за окном пальмы. Вдруг он широко улыбнулся и сказал:

— Надо полагать, что, вращаясь, звезда подставляет наблюдателю попеременно свои полюса, что создает эффект переменного магнитного поля.

— Именно к такому заключению мы с Горацием сейчас пришли, — радостно ответил Бэбкок.

Визит затянулся. Великовский почувствовал себя неловко и несколько раз порывался уйти. Он боялся утомить пожилых людей. Но хозяева долго не отпускали его, явно наслаждаясь беседой.

Проводив Великовского, Адамс и Бэбкок вернулись в студию.

— Удивительный человек! — произнес Адамс.

— Действительно, он обволакивает своим обаянием.

— Я говорю не об этом. Мне трудно сформулировать мысль. Если я скажу, что он — энциклопедист, это ничего не объяснит, даже не потому, что он знает больше всех французских энциклопедистов вместе взятых. Речь идет не об этом. Какое-то есть качество в нем, которое я не могу сформулировать…

— Всеобъемлемость, — задумчиво произнес Бэбкок.

— Что ты сказал?

— Всеобъемлемость. Каким-то образом ему открывается взаимосвязь явлений и событий. Вселенная неделима. Именно так она открывается ему.

— Да, похоже…

— Ты заметил, как мгновенно он объяснил природу переменного магнитного поля звезды? Мы пришли к этому после тщательного анализа наблюдений и длительных раздумий. Мы, астрофизики… А ведь он — врач, не работавший в обсерватории ни единой минуты. Нет, Вальтер, простым понятием «гений» этого не объяснишь.

— Да, это ты хорошо придумал — Всеобъемлемость. Это более емко, чем универсальность. Не знаю, правильна ли его теория, но он начал новый этап в современной науке — универсальность знания, полученного на основе изучения всех дисциплин. За этим — будущее науки.

Возвращались Великовские через Сан-Франциско. Обиспо, Рино, Уиннемакка, Шайен, Норт-Платт… Великовские открывали Америку для себя. За широким окном туристского вагона субтропическая весна быстро исчезла в глубоких снегах, сопровождавших их почти до самого Орора.

В Чикаго Великовский вышел на перрон немного размяться. На раскладке газетного киоска он случайно заметил книгу «Века в хаосе». Он тут же купил ее и, войдя в вагон, с шутливой торжественностью преподнес Элишеве.