Ниндзя-2. Имя тени

Глава 9

Тишина длилась ровно десять дней. Десять дней нервного ожидания, когда Дзюнъэй вздрагивал от каждого шороха, а каждую новую записку из канцелярии принимал за смертный приговор. Но ничего не происходило. Никаких костей, никаких сломанных стрел. Он начал позволять себе надеяться. Может, его никчёмный отчёт и дурацкие отговорки сработали? Может, клан решил, что он окончательно испортился как инструмент, и махнул на него рукой?

Эта надежда была такой же хрупкой и сладкой, как ледяной узор на зимнем окне. И, как узор, она растаяла в одно мгновение.

Его послали на рынок за новой партией бумаги и тушью. Рутинное, почти медитативное задание. Он наслаждался простотой: потрогать грубую бумагу, понюхать тушь, выбрать кисти. Обычная жизнь обычного человека.

Он как раз торговался с полуслепой старухой-продавщицей за пачку бумаги «всего-то с небольшим браком», когда его слуха достигло нечто, вклинившееся в общий гомон рынка. Настойчивое, монотонное, как заклинание.

— Свежая рыба! Сёмга, пойманная на рассвете! Угри, жирные, как сёгун! Кто купит последнюю рыбу? Свежая рыба!

Голос был плоским, лишённым всякой зазывной радости хорошего торговца. Он звучал как объявление о казни.

Дзюнъэй обернулся. И увидел Его.

Торговец стоял за своим прилавком, уставленным сверкающей на солнце рыбой. Мужчина лет сорока, с лицом, которое забывалось мгновенно, стоило отвести взгляд. Обычные черты, обычная причёска, обычная одежда. Но глаза… Глаза были двумя щелями с кусками льда. Они были абсолютно пустыми, лишёнными всякой мысли или эмоции. В них не отражалось ни утреннее солнце, ни суета рынка. Они просто фиксировали реальность, как два заброшенных озера.

И эти глаза были прикованы к Дзюнъэю.

Холок пробежал по его спине. Инстинкты шиноби объявили тревогу. Враг. Опасность. Контролёр.

Он резко отвернулся, судорожно сжав в руках купленную бумагу, и сделал вид, что заинтересовался соседним лотком с глиняной посудой. Он слышал, как чёткие, размеренные шаги приближаются к нему сзади. Запах соли, моря и… чего-то металлического, химического ударил ему в ноздри.

— Почтенный господин, — раздался тот же плоский голос прямо у его уха. — Вы выглядите как человек тонкого вкуса. Не желаете ли приобрести последнего угря? Прямо из воды. Очень свежий.

Дзюнъэй медленно обернулся, надев на лицо маску вежливой растерянности Дзюна. Он покачал головой и жестом показал: «Нет денег». «Не нужно».

Ледяные глаза сузились на миллиметр.

— Это большая редкость. Угорь сам просится на ваш стол. Практически даром. В честь вашей… скромности.

Рука торговца протянула ему огромного, скользкого угря, подвешенного за жабры на соломенном шнурке. Рыбина блестела на солнце мёртвым, стеклянным взглядом. Дзюнъэй почувствовал, как его собственные пальцы немеют. Он знал, что должен взять. Отказ был бы равен признанию.

Он медленно протянул руку. В момент, когда его пальцы должны были коснуться холодной чешуи, торговец чуть изменил угол, и грузная тушка угря с неприятным шлёпком упала прямо ему в руки, обдав его брызгами слизи.

— О, какая неуклюжесть, — без тени сожаления произнёс мужчина. — Весь перепачкались. Возьмите его, в качестве извинений. Всего за одну медную монету.

Дзюнъэй стоял, сжимая в одной руке бумагу, а в другой — осклизлого, пахнущего тиной угря. Он чувствовал себя абсолютным идиотом. Вокруг уже начали посмеиваться. Какой-то мальчишка указал на него пальцем.

«Мастер маскировки. Убийца из тени. Победитель Акари. А сейчас я держу в руках мёртвую рыбу и являюсь посмешищем для всей округи», — пронеслось у него в голове с горькой истерикой.

Он судорожно порылся в поясном мешочке и швырнул торговцу монету. Тот поймал её на лету, не глядя, и его пальцы на мгновение сложились в странный, сложный жест — знак клана, означавший «жди инструкций».

— Наслаждайтесь трапезой, почтенный господин, — произнёс он и повернулся к следующему потенциальному покупателю, словно Дзюнъэй перестал для него существовать.

Сжимая свои приобретения, Дзюнъэй поспешил прочь с рынка, по спине его ползли десятки невидимых глаз. Угорь мерзко хлопал его по ноге, оставляя на кимоно влажные пятна.

Он добрался до своей каморки, запираясь изнутри. Сердце бешено колотилось. Он отшвырнул бумагу в угол и уставился на рыбу, лежавшую на полу, как некое зловещее послание.

С отвращением, смешанным со страхом, он взял нож — тот самый, подаренный Кэнтой, — и вспорол угрю брюхо.

Внутри, среди внутренностей, сверкало нечто инородное. Небольшой, туго свёрнутый цилиндрик, обёрнутый в промасленный шёлк и залитый воском. Он вытащил его, вытер окровавленные пальцы и, содрогаясь, разломил послание.

Внутри был не просто свиток. Это был ультиматум, выведенный тонким, безжалостным почерком.

Внизу, вместо подписи, был изображён такой же ледяной глаз, что и у торговца.

Дзюнъэй уронил записку, как раскалённый уголь. Его бросило в жар. Они ничего не забыли. Они просто дали ему ложное чувство безопасности, чтобы ударить больнее. Эти требования… это уже не общая информация. Это прямой шпионаж. Это ключи к сердцу замка.

Он поднял взгляд на дохлого угря, лежащего на полу. И вдруг его взгляд упал на вторую, более мелкую приписку, сделанную на полях тем же почерком:

Дзин. «Гуманность». Новая, леденящая душу издевка клана. У этого человека теперь было имя.

Дзюнъэй схватил ведро и тряпку, чтобы отмыть пол, двигаясь как автомат. Мысли путались. Десять дней. Расписание караулов. Имена. Схемы. Предать Такэду. Предать Кэнту, который хвастался, как лично проверяет ночные посты. Предать Хикари. Предать Соко.

Он вышел из замка, чтобы избавиться от остатков рыбы, чувствуя, как на него косится стража — все уже знали про немого писца и его злополучную покупку. Он шёл по узкой улочке, ведущей к выгребной яме на окраине, погружённый в свои мрачные мысли, как вдруг из-за поворота вышли двое.

Это были не простые горожане. Двое крепких парней в поношенной, но практичной одежде, с грубыми лицами и пустыми, жадными глазами. Они шли прямо на него, не собираясь уступать дорогу.

— Эй, молчун, — просипел один из них, оскаливая кривые зубы. — Слышал, ты рыбку прикупил. А монетка на выпивку у тебя для старых друзей осталась?

Это была проверка. Грубая, примитивная, но эффективная. Дзин проверял его реакцию. Сломается ли он? Покажет ли себя?

Инстинкты требовали действия. Рука сама потянулась к пустому поясу, где должен был быть сюрикен. Нога уже готовилась нанести сокрушительный удар в колено. Мозг просчитывал траектории: бросить ведро с отходами в лицо первому, вторым движением вывести из строя второго, исчезнуть в переулке…

Но он увидел себя со стороны. Немой, жалкий писец. Дзюн. Он не мог этого сделать.

Вместо этого он съёжился, прижал ведро к груди, как щит, и попытался их обойти, опустив голову.

Один из громил грубо толкнул его плечом.

— Куда это ты? Не слышишь, с тобой люди разговаривают!

Ведро выскользнуло из его рук и с грохотом покатилось по мостовой, разбрызгивая вонючее содержимое. Дзюнъэй отшатнулся, поскользнулся на мокром камне и тяжело рухнул в грязь, под дружный хохот нападавших.

— Ой, смотри-ка, поскользнулся! — издевательски сказал второй. — Неуклюжий ты какой-то, молчун.

Они подошли к нему, стоявшему на коленях в луже. Один из них наклонился, якобы чтобы помочь ему подняться, и с силой ткнул его плечо.

— Смотри под ноги в следующий раз. Ясно?

Дзюнъэй лишь кивал, делая испуганное лицо, внутри закипая от бессильной ярости. Он позволял им это. Он, кто мог убить их обоих за три секунды, сидел в грязи и терпел от них унижения.

Они, посмеявшись ещё немного, плюнули рядом с ним и ушли, довольно похлопывая друг друга по спинам.

Дзюнъэй медленно поднялся. Вся его спина, бока были перемазаны вонючей жижей. Рука болела от удара. Он отряхнулся, подобрал пустое ведро и побрёл обратно к замку, чувствуя себя абсолютно разбитым.

Стража у ворот смотрела на него с брезгливой жалостью.

— Опять тебя твои еноты донимают, Дзюн? — пошутил один из них, но в голосе его слышалась искренняя доля сочувствия.

Дзюнъэй лишь бессильно махнул рукой и поплёлся внутрь, оставляя за собой грязный след и шлейф дурного запаха.

Он прошёл прямо в баню, не глядя ни на кого. Он отскребал с себя грязь и позор, и с каждой минутой его решимость крепла. Они думают, что сломали его? Что он всего лишь жалкая, неуклюжая тень?

Хорошо. Он будет для них тенью. Тенью, которая запомнит каждое оскорбление, каждую угрозу. Тенью, которая готовится к ответному удару.

Он знал, что Дзин наблюдал за этим спектаклем. Где-то там, из-за угла, эти ледяные глаза видели его падение. И, возможно, поверили в него.

«Ладно, Дзин, — подумал Дзюнъэй, выливая на себя ковш горячей воды. — Ты получишь своё расписание. Ты получишь свои имена. Ты получишь свою схему. Но будь осторожен в своих желаниях. Потому что то, что ты получишь, будет принадлежать тебе. И только тебе».

План уже начинал формироваться в его голове. Опасный, безумный план. План, в котором ему предстояло обмануть не только клан, но и своих новых друзей. Цена ошибки была смертельной. Но и цена бездействия — тоже.

Следующие несколько дней Дзюнъэй провёл в состоянии, которое можно было бы назвать «творческим помешательством на почве долга». Его каморка превратилась в штаб-квартиру самой абсурдной шпионской операции в истории ниндзюцу.

Он составил список всего, что ему было нужно. Не тот список, что требовал Дзин, а свой собственный, скрытый.

1. Узнать реальное расписание караулов. (Чтобы потом его аккуратно исказить);

2. Выяснить, кто и когда допущен к Такэде. (Чтобы вычеркнуть оттуда пару ключевых имён и добавить одно лишнее);

3. Вспомнить план подземелий. (Чтобы нарисовать его с такими «незначительными» ошибками, которые приведут непрошеных гостей прямиком в винный погреб или к резервуару с водой).

Работа кипела. Днём он был Дзюном, усердным писарем, который с таким рвением переписывал указы, что даже ворчливый старик-сосед по цеху фыркал:

— Эй, Молчун, ты что, на премию работаешь? Или тебя в управители прочат? Расслабься, а то чернила от усердия закипят!

А ночью… Ночью он становился тенью. Неуловимой, беззвучной, сливающейся с камнем. Его первой задачей было составить карту ночных караулов.

Он выбрал идеальную точку для наблюдения — вентиляционную нишу под самым потолком в одном из центральных коридоров. Добраться до неё было непросто. Это потребовало всей его ловкости: бесшумное движение по карнизам, использование малейших выступов в кладке, умение втянуться в узкое пространство, не издав ни звука.

Он сидел там, скрючившись, часами. Спина затекала, ноги немели. В нос ударяла пыль веков, смешанная с запахом старого дерева и воска. Он был неподвижен, как ястреб перед броском, и так же сосредоточен. В руке он сжимал тонкий угольный стержень, а на внутренней стороне предплечья у него был прикреплен узкий, длинный обрезок плотной бумаги.

Он фиксировал всё. Время прохода каждого патруля. Их маршруты. Их бреши. Их привычки. Один из стражников всегда чуть прихрамывал на левую ногу. Другой — зевал ровно через каждые двадцать минут. Третий — постоянно поправлял шлем, который был ему явно мал.

«Идиоты, — мысленно ворчал он, зачёркивая на своей схеме неверный интервал и ставя правильный. — Если бы я был здесь, чтобы убить вашего господина, он уже был бы мёртв. Я знаю, что ты в 2:47 почешешь затылок, а твой напарник в 3:00 споткнётся о тот же самый камень. Вы предсказуемы, как смена времён года».

И в этот момент его собственная предсказуемость чуть не стала его проклятием.

Он услышал шаги. Не тяжёлые, мерные шаги стражи, а лёгкие, почти бесшумные. Знакомые. Шаги мастера.

Из полумрака коридора возникла фигура Соко. Старый самурай не нёс ночной дозор. Он просто… гулял. Его руки были за спиной, взгляд задумчиво устремлён в пол.

Дзюнъэй замер, перестав дышать. Он был уверен, что идеально скрыт. Но Соко видел не только глазами.

Старый мастер остановился ровно под его нишей. Он не поднял головы. Он просто стоял и слушал тишину. Дзюнъэй чувствовал, как каждый его мускул кричит от напряжения. Одна пылинка, один неверный вздох — и всё.

И тогда Соко что-то произнёс. Громко, словно обращаясь к призракам замка.

— Ох, и сквозняки в этих старых стенах… И шорохи. То тут скрипнет, то там. Прямо как будто кто-то большой и неповоротливый ползает по потолку. Мышей слушаешь, старик? Или своё одиночество?

Он покачал головой, повернулся и так же неспешно пошёл прочь, насвистывая себе под нос какую-то старую солдатскую песенку.

Дзюнъэй выдохнул только тогда, когда шаги окончательно затихли. Его руки дрожали. Это не было случайностью. Соко знал. Чувствовал. И… предупредил. Или просто пошутил? Со старым мастером было невозможно понять.

Он больше не чувствовал себя в безопасности. Спустя ещё час, закончив отмечать последний патруль, он бесшумно выскользнул из своего укрытия и растворился в темноте.

Утром он выглядел как человек, которого переехало стадо диких лошадей. Глаза покраснели от недосыпа, движения были замедленными. Когда он зевнул за своим столом, пролив при этом каплю туши на важный свиток, старый писец только вздохнул.

— Я же говорил, не перенапрягайся! Видишь, до чего доводит рвение не по разуму? Теперь переписывай всё заново. И чернила не жалей, всё равно уже испортил!

Кэнта, заскочивший в канцелярию, тут же пришёл в ужас.

— Дзюн! Да ты ужасно выглядишь! Опять эти чёртовы еноты не дают спать? Или призраки? Говорят, в западном крыле один бродит — плачет по ночам о потерянной любви…

Дзюнъэй, уставший и злой, лишь бессильно махнул рукой. Но Кэнта не унимался.

— Ладно, не хочешь говорить — не надо. Но я тебя сегодня же вечером вытащу в общую столовую. Хватит тебе тут киснуть одному! Мы тебя подкормим, подпоим, и все твои бесы разбегутся!

Мысль о шумной, полной людей столовой вызывала у Дзюнъэя приступ клаустрофобии. Но он не мог отказаться, не вызвав ещё больше подозрений.

Вечером, сидя среди гомона и чавканья, он чувствовал себя как на иголках. Он пытался изображать благодарность, кивая на подкладываемые ему в миску вкусности, но его мозг был занят другим. Он анализировал фрагменты разговоров, выхватывая имена, должности, распорядки.

И тут его осенило. Зачем ползать по потолкам, рискуя быть обнаруженным Соко, если можно получить всё нужное здесь, за миской супа?

Он посмотрел на Кэнту, который с жаром рассказывал очередную небылицу о своём тренировочном поединке, и в его голове родился план. Гениальный, простой и чертовски рискованный.

Когда Кэнта сделал паузу, чтобы хлебнуть чаю, Дзюнъэй осторожно тронул его за рукав. Он взял свою кисть и на чистом уголке бумаги нарисовал несколько простых, почти детских картинок.

Сначала он изобразил самого себя, спящего в своей каморке, а над ним — злобного, усатого ёжика (за неимением навыков рисования енота), который швыряется в него какими-то шариками.

Потом он нарисовал себя уже бодрствующим, с большим знаком вопроса над головой.

И затем — схематичное изображение коридора с человечками-стражами и большими вопросительными знаками вокруг них.

Кэнта смотрел на эти художества с глубокомысленным видом эксперта по криптограммам.

— Понятно… — протянул он. — То есть, эти… ёжики-оборванцы мешают тебе спать по ночам своими… шариками? И ты… хочешь узнать, когда стража ходит по твоему коридору, чтобы… пожаловаться им? Или подкараулить ёжиков, когда их никто не видит?

Дзюнъэй с облегчением закивал. Гениальная догадка! Он даже сам до этого не додумался.

— Ха! Да без проблем! — Кэнта хлопнул его по плечу. — Я же тебе говорил, я сам в этом месяце в ночной дозор заступаю! Расписание у меня в голове! Сейчас всё расскажу!

И он, не видя подвоха, с гордостью профессионала начать выкладывать всю систему ночного охранения замка. Со всеми интервалами, маршрутами, даже именами сменных командиров и их привычками.

— …а вот старина Гэнго, тот вообще спит на ходу, но ты его не буди, а то он с перепугу мечом махнёт… А в четверг у них смена короче, потому что потом банный день… А у восточных ворот…

Дзюнъэй слушал, не подавая вида, а его память, вышколенная годами тренировок, запоминала каждую деталь. Это было в сто раз лучше, чем любые ночные наблюдения. Он получил информацию из первых рук. От человека, который доверял ему.

И пока Кэнта разглагольствовал, Дзюнъэй чувствовал, как в его груди разливается тяжёлое, токсичное чувство вины. Он не слушал друга. Он допрашивал источник. Он использовал его. Он вёл карту предательства, и самым ужасным было то, что его главный информатор добровольно и с радостью вносил в неё свои данные.

Когда Кэнта закончил, он выглядел очень довольным собой.

— Вот видишь! Теперь ты всё знаешь. Можешь хоть график дежурств у себя на стене рисовать. Только смотри, никому не показывай, а то меня начальство за разглашение военной тайны вздёрнет на этом самом месте! — он засмеялся, словно сказал невероятно остроумную шутку.

Дзюнъэй заставил себя улыбнуться и кивнуть. Он взял кисть и вывел на бумаге два иероглифа: «Благодарность» и «Друг».

Кэнта смущённо потупился.

— Да ладно тебе… Пустяки. Главное — ёжиков этих поганых изведи. Надоели они уже всем.

Дзюнъэй смотрел, как его друг уходит, и его пальцы уже хотели чувствовать угольный стержень. Ночью, когда всё стихнет, он перенесёт всё услышанное на свою тайную карту. Точную, детальную, безупречную.

И только он один будет знать, какие «исправления» и «дополнения» появятся на той копии, что он отдаст Дзину. Это будет его маленькая месть. Его саботаж.

Но почему же тогда его рука дрожала? И почему образ доверчивого лица Кэнты стоял перед ним, как упрёк? Он вёл карту предательства, и самой страшной точкой на ней был он сам.

Десять дней истекли. В воздухе висела та напряжённая тишина, что бывает перед грозой. Дзюнъэй провёл их в лихорадочной работе. Его тайная карта ночных караулов была готова. Она была точна до мелочей, но с тремя критичными ошибками: время смены у покоев Такэды было сдвинуто на полчаса, один из постов был перенесён на десять шагов влево (прямо перед глухой стеной), а в маршрут патруля в восточном крыле он вписал несуществующую лестницу, ведущую в канализационный сток.

Он также составил список имён допущенных к даймё. В него он включил пару давно умерших советников и вычеркнул имя личного врача Такэды, который являлся туда каждую ночь для проверки общего состояния.

Схему подземелий он изобразил с особым циничным изяществом. Он слегка сместил вход в потайной тоннель к покоям Такэды, так что на деле он вёл бы прямиком в винный погреб. А один из коридоров, который на самом деле был тупиком, он удлинил и снабдил пометкой «Запасной выход к реке».

Это была опасная игра. Если бы Дзин проверил информацию, подлог бы раскрылся. Но Дзюнъэй рассчитывал на два фактора: высокомерие контролёра и его нежелание лично лезть в логово врага.

Оставался вопрос встречи. Где передать свёрток? Рынок был исключён — слишком публично. Уединённые места вызывали подозрение. Нужно было найти нечто нейтральное, многолюдное, но где можно было бы говорить конфиденциально.

Идею подсказал сам Кэнта. На очередном шумном ужине он жаловался:

— Опять этот старый торгаш Уно в бане ко мне приставал! Вечно он парится до полуночи и всех заводит своими разговорами о политике. Я уже мыться хожу на рассвете, лишь бы его не видеть!

Баня. Идеально. Шум воды, пар, скрывающий лица, люди, занятые своими делами. И главное — там можно было говорить тихо, не вызывая подозрений.

Дзюнъэй оставил в «местном почтовом ящике» крошечный, свёрнутый в трубочку ответ: «Бани у реки. Завтра. Закат».

На следующий день, незадолго до заката, он отпросился под предлогом зубной боли — старый, проверенный способ вызвать сочувствие и получить пару часов свободы. Старый писец тут же вспомнил про своего кузена, который «сгнил заживо от больного зуба», и чуть ли не силой вытолкал Дзюнъэя за ворота, сунув ему в руку монетку: «Сходи к цирюльнику, пусть рвет! Не экономь на здоровье!»

Бани представляли собой неказистое деревянное строение на окраине города, у реки. Из трубы валил густой пар, смешиваясь с вечерним туманом. Внутри пахло влажным деревом, мылом и человеческими телами. Дзюнъэй оплатил вход и прошёл в общее помещение, где в большом бассейне стояли фигуры, расплывающиеся в густом пару.

Он сразу увидел Дзина. Тот сидел вдалеке, по шею погрузившись в горячую воду, с закрытыми глазами. Он выглядел как самый обычный уставший торговец. Ничто, кроме ледяного, мгновенно открывшегося и тут же прикрытого глаза, не выдавало в нём убийцу.

Дзюнъэй, сделав вид, что никого не замечает, погрузился в воду с противоположной стороны. Горячая вода обожгла кожу, смывая нервное напряжение последних дней. Он закрыл глаза, стараясь успокоить дыхание. Нужно было вести себя естественно.

Минут через десять Дзин неспешно поднялся и направился в сторону парной. Дзюнъэй, выдержав паузу, последовал за ним.

Парная была маленькой, душной и, к его облегчению, пустой. Дзин сидел на верхней полке, закутавшись в полотенце. Его лицо было скрыто в тени.

Дзюнъэй сел внизу, спиной к нему. Между ними повисло напряжённое молчание, нарушаемое лишь шипением камней и их учащённым дыханием.

— Ну? — раздался наконец скупой, безэмоциональный голос Дзина.

Дзюнъэй, не оборачиваясь, просунул руку между досками полки. В пальцах он сжимал маленький, запечатанный воском свёрток — копию карты и списков.

Пальцы Дзина, быстрые и цепкие, как у геккона, выхватили свёрток. Послышался тихий шелест разворачиваемой бумаги.

— Интервал у восточного крыла… сомнителен, — через минуту произнёс Дзин. — По нашим данным, патруль проходит чаще.

Вот чёрт. У клана были свои источники. Дзюнъэй почувствовал, как по спине пробежал холодный пот. Он сделал вид, что закашлялся от пара, и жестом, который Дзин должен был увидеть краем глаза, показал: «Это на короткое время».

Наверху хмыкнули.

— Список… Не хватает имени врача. Кадзуюки.

Сердце Дзюнъэя упало. Он знал. Дзин проверял информацию.

— Не допускается с прошлой луны, — отмахнулся он. — Говорят, лечит проказу где-то на окраине. Это была наглая ложь.

Последовала пауза. Дзюнъэй готовился к тому, что следующее, что он почувствует, будет лезвие между рёбер.

— Подземный ход… здесь, — Дзин постучал пальцем по бумаге. — Ты уверен?

А вот и мой шанс. Дзюнъэй обернулся и посмотрел на Дзина снизу вверх. Его лицо в пару было искренне-недоуменным:

— Да. Сам видел. Но старый, заброшенный. В прошлый раз, когда проверяли, обвалился. Теперь только крысы бегают.

Он вложил в голос всю убедительность, на которую был способен. Он не отрицал существование хода — он обесценивал его. Делал бесполезным.

Дзин внимательно смотрел на него своими холодными глазами, пытаясь уловить малейший признак лжи. Дзюнъэй выдержал его взгляд, изображая лёгкое раздражение профессионала, чьи данные ставят под сомнение.

Наконец Дзин медленно кивнул и спрятал свёрток в складках полотенца.

— Хорошо. Информация будет проверена.

Он произнёс это так, что у Дзюнъэя снова похолодело внутри. Проверена. Как? Кем?

— Теперь следующее задание, — голос Дзина снова приобрёл металлические нотки. — Генерал Мабучи. Правая рука Такэды. Наш… заказчик хочет его сместить. Тебе нужно получить доступ к его личной переписке. Найти что-то компрометирующее. Счета, письма, что угодно.

Дзюнъэй почувствовал, как у него подкашиваются ноги. Мабучи. Отец Кэнты. Честный, суровый, неподкупный воин, который относился к нему с редкой для его положения справедливостью. Это был уже не просто шпионаж. Это было личное предательство.

— Его сын, — продолжал Дзин, и в его голосе прозвучала тонкая, ядовитая нотка, — твой… друг. Используй это. Срок — две недели.

В этот момент дверь в парную с скрипом открылась, впуская клубы пара. В проёме возникла массивная фигура того самого старого торговца Уно, о котором говорил Кэнта. Он был красен как рак и с наслаждением расчёсывал мохнатую грудь.

— А-а-а, жарко же! — проревел он, плюхаясь на лавку рядом с Дзюнъэем. — Красота! То, что надо после трудного дня! А вы что, молодые, о чём это тут шепчетесь? О делах? О бабах? Ха-ха-ха!

Он без церемоний улёгся, развалившись, и через секунду его тело сотряс мощный, дребезжащий храп. Он заснул мгновенно, словно его выключили.

Дзюнъэй и Дзин замерли. Весь пафос и угрозы момента были мгновенно уничтожены этим комичным вторжением. Дзин, который секунду назад отдавал ужасные приказы, теперь смотрел на храпящее тело с таким ледяным, беспомощным презрением, что Дзюнъэй едва сдержал улыбку.

Он ловил себя на мысли, что этот старик, сам того не ведая, стал его лучшим союзником.

Дзин, поморщившись, резко поднялся.

— Две недели, — бросил он ему вполголоса, едва слышно сквозь храп. — Не подведи.

И вышел, не оглядываясь, оставив Дзюнъэя наедине с храпящим торговцем и новым, ещё более невыполнимым приказом.

Дзюнъэй сидел ещё несколько минут, слушая, как Уно во сне что-то бормочет о ценах на рис. Абсурдность ситуации была оглушительной. Здесь, в этой душной парной, под аккомпанемент храпа, ему только что приказали уничтожить жизнь человека, который был ему почти как отец.

Он медленно вышел, окунулся в прохладный бассейн, смывая с себя пар и чувство надвигающейся беды. Игра в кошки-мышки продолжалась. Но он всё больше понимал, что он — не мышка. Он был другой кошкой, которая только притворяется мышкой, чтобы укусить побольнее.

Он вышел из бани на вечерний воздух. Было прохладно. Где-то там, в темноте, Дзин уже растворялся в городе, неся с собой тщательно упакованную дезинформацию.

«Проверяй, Дзин, — мысленно сказал ему вдогонку Дзюнъэй. — Проверяй всё. Найди несуществующую лестницу. Попробуй пролезть в заваленный тоннель. И когда ты упрёшься лбом в каменную стену, может быть тогда ты поймёшь, что имеешь дело не с жалким предателем, а с мастером, который тебя переиграл».

Но несмотря на эту мысль, тяжесть нового приказа легла на его плечи неподъёмным грузом. Мабучи. Теперь ему предстояло играть в кошки-мышки не только с Дзином, но и с Кэнтой. И это была самая отвратительная часть плана.

Вернувшись из бани, Дзюнъэй не чувствовал облегчения. Вместо пара его теперь окутывал невидимый, липкий смрад предстоящего предательства. Имя «Мабучи» звенело в его ушах навязчивым, зловещим набатом.

Генерал Мабучи. Командующий логистикой клана Такэда. Человек, чья воля и организаторский талант кормили, поил и вооружали всю армию. Суровый, аскетичный воин с лицом, как будто высеченным из гранита, и репутацией кристальной честности. Для своих солдат он был божеством порядка и справедливости. Для Кэнты — недосягаемым идеалом и строгим, но любящим отцом.

И именно он, Дзюнъэй, должен был его уничтожить.

Он сидел в своей каморке, и перед его глазами вставали воспоминания. Первый день в замке. Именно Мабучи велел Окубо позаботиться, чтобы его взяли в канцелярию: «У него должен быть хороший почерк. И глаза умные. Армия держится не только на мечах, но и на грамотеях. Возьмём. Пусть только начального опыта наберется».

Он никогда не относился к Дзюну с пренебрежением. Наоборот, с недавнего времени поручал ему важные, хоть и скучные документы, всегда кивал одобрительно, видя аккуратные столбцы иероглифов. Однажды даже сказал Кэнте: «Учись у него, сын. Видишь, как можно делать маленькое дело с большим старанием? Это и есть путь воина».

И теперь этот самый путь воина вёл прямиком к его гильотине. Дзин был прав — лучший способ подобраться к Мабучи был через его сына. Через доверчивого, простодушного Кэнту, который видел в «немом Дзюне» лучшего друга и доверял ему свои самые сокровенные тайны.

Дзюнъэй почувствовал приступ тошноты. Он подошёл к узкому окошку и высунулся наружу, глотая холодный ночной воздух. «Используй это», — сказал Дзин. Холодные, скользкие слова, как змеиные яйца, уже начали прорастать в его мозгу отравленными ростками плана.

Он начал анализировать, и это было похоже на вскрытие ещё живого тела. Как Кэнта может дать ему доступ к бумагам отца? Варианты, один мерзостнее другого, возникали в его голове, вышколенной для диверсий и подстав:

1. Просьба о помощи. Кэнта вечно путался в бумагах отца. Можно предложить ему свою помощь в составлении отчётов, в организации архива. Под предлогом «изучения каллиграфии стиля генерала» попросить образцы его писем;

2. Кража. Кэнта иногда брал документы отца в свою комнату для работы. Можно подстроить кражу — отвлечь его, пока он работает, и незаметно вытащить несколько листов. Или, что ещё лучше, предложить свою помощь в переноске бумаг и по дороге «случайно» уронить пачку, чтобы потом незаметно подобрать пару листов;

3. Подлог. Самое опасное. Создать компрометирующее письмо самому и подбросить его в кабинет Мабучи так, чтобы его «нашёл» кто-то другой. Но для этого нужен был не только доступ, но и идеальный образец почерка и печати.

Каждый вариант заставлял его чувствовать себя ублюдком. Он использовал дружбу. Он собирался превратить искренность Кэнты в оружие против его же семьи.

На следующее утро, когда Кэнта ворвался в канцелярию, как обычно, полный энергии и каких-то невероятных планов, Дзюнъэй с трудом заставил себя поднять на него глаза.

— Дзюн! Ты не представляешь! Отец поручил мне составить отчёт о поставках зерна за последний год! Это же горы бумаг! Я там вообще ничего не понимаю! Он сказал, что это проверка моей ответственности! Я провалюсь! Он меня проклянёт и отправит чистить отхожие места до конца моих дней!

Он размахивал руками, его лицо было искажено комичным ужасом. Идеальный момент. Ловушка сама захлопывалась перед ним.

Дзюнъэй сделал самое простое — он поднял бровь и указательным пальцем ткнул себя в грудь.

Кэнта замер с открытым ртом.

— Ты?.. Ты хочешь помочь? Правда? Но это же скучища смертная! Ты же с ума сойдёшь!

Дзюнъэй лишь терпеливо кивнул и жестом показал: «Мне нечего делать» / «Я люблю порядок в бумагах».

— Ты… ты настоящий друг! — Кэнта чуть не расплакался от облегчения. — Я тебе вечно обязан! Ладно, сиди тут, я сейчас принесу эти проклятые бумаги! Только никому не говори, а то отец меня за несамостоятельность прибьёт!

Он выскочил из комнаты, а Дзюнъэй еле сдержал себя, чтобы не опустить голову на стол. Его тошнило. Он только что пошёл по пути предательства, и его за это ещё и поблагодарили.

Через пятнадцать минут Кэнта вернулся с огромной, неаккуратной стопкой свитков и бумаг. Она пахла пылью, стариной и суровой дисциплиной генерала Мабучи.

— Вот, — Кэнта с облегчением сгрузил всё это богатство на стол Дзюнъэя. — Разбирайся. Я пойду… пойду проверю, как там у конюхов с сеном. Дело важное!

И он сбежал, оставив Дзюнъэя наедине с доказательствами будущей измены.

Дзюнъэй медленно провёл рукой по грубой бумаге. Он чувствовал себя самым большим подлецом на свете. Он взял первый свиток и развернул его. Это был отчёт о поставках риса из южных провинций. Сухие колонки цифр, пометки на полях твёрдым, уверенным почерком Мабучи: «Проверить!», «Недостача!», «Мошенник! Найти и наказать!».

Это была не переписка предателя. Это была летопись честного служения. Генерал боролся с казнокрадством, наказывал виновных, требовал порядка. И он, Дзюнъэй, должен был найти здесь что-то, чтобы его уничтожить?

Он работал несколько часов, механически сортируя бумаги по датам и темам. Его глаза искали не смысл, а форму. Он изучал каждый завиток почерка Мабучи, каждую особенность его иероглифов. Он искал образцы для подделки.

И в процессе он узнал о генерале больше, чем хотел бы. Узнал, что он за свой счёт покупал лекарства для больных солдат. Что он отказывался от дорогих подарков от поставщиков. Что он лично инспектировал амбары, чтобы проверить качество зерна.

Это был человек долга. Человек чести. И клан, его собственный клан, хотел убрать его именно за это. Потому что честный человек был неподкупен. А неподкупный человек был опасен для тех, кто хотел делать тёмные дела под прикрытием союза.

Вечером вернулся Кэнта.

— Ну как? Не умер ещё от скуки?

Дзюнъэй показал ему аккуратно рассортированные стопки и свитки, аккуратно перевязанные шнурками. Он даже составил оглавление.

Кэнта смотрел на это с благоговейным ужасом.

— Да ты… да ты волшебник! Гений! Отец будет в восторге! Теперь мне осталось всего-то переписать это всё начисто! — его энтузиазм мгновенно угас.

Дзюнъэй тронул его за рукав и жестом предложил: «Я могу помочь переписать. Мне нужно практиковать почерк».

Кэнта уставился на него как на святого, сошедшего с небес.

— Дзюн… ты серьёзно? Ты спас мне жизнь! Я назову своего первого сына в твою честь! Дзюнта! Или… Кайдзюн! Как-то так!

Он схватил его в охапку, чуть не сломав рёбра, и помчался ужинать, рассказывая на ходу о своих грандиозных планах на ужин.

Дзюнъэй шёл рядом и чувствовал, как звенья цепи предательства смыкаются вокруг его шеи всё туже. Он получил доступ к бумагам. Он изучал почерк. Он завоевал безграничное доверие сына своей жертвы.

Всё шло по плану. По плану Дзина. По плану клана.

Он был идеальным орудием. И он ненавидел себя за это всё сильнее с каждой секундой.

Вернувшись в свою каморку, он зажёг свечу и достал чистый лист бумаги. Рука сама потянулась к кисти. Он обмакнул её в тушь и… остановился.

Он не стал тренироваться в подделке почерка Мабучи. Вместо этого он быстро, почти небрежно, нарисовал на бумаге карикатуру. Маленький, взъерошенный Кэнта прячется за горой бумаг, а из-за них выглядывает огромный, грозный Мабучи с метлой в руках. Рядом он изобразил себя, тощего и испуганного, с метлой поменьше, который пытается помочь разгрести бумажную лавину.

Это была шутка. Глупая, дружеская шутка, которую он завтра покажет Кэнте.

Он смотрел на этот рисунок, и его охватила странная, иррациональная надежда. Может, он сможет саботировать задание? Может, он сможет найти какой-то другой выход? Не предавать Мабучи, а… защитить его? Используя те же методы, что ему приказали?

Мысль была опасной, почти безумной. Но она родилась. Маленький, хрупкий росток сопротивления в душе, залитой ядом долга и страха.

Он спрятал рисунок, погасил свечу и лёг на циновку, уставившись в потолок.

Цепь предательства была тяжёлой. Но, возможно, её можно было разорвать. Или, на худой конец, попытаться надеть на шею Дзину.

Он ещё не знал как. Но он уже хотел попробовать.