Ниндзя-2. Имя тени

Глава 10

Тишина, последовавшая за передачей информации Дзину, была зловещей. Дзюнъэй ловил себя на том, что прислушивается к каждому шороху, ожидая разоблачения. Каждый взгляд стражи казался ему подозрительным, каждый шёпот в канцелярии — обсуждением его измены. Но дни шли, и ничего не происходило. Никто не врывался убивать его за предоставлении ложных данных. Ни Мабучи, ни Кэнта не выглядели озабоченными. Значит, Дзин пока ничего не проверил. Или проверка ничего не выявила.

Эта передышка была обманчивой. Дзюнъэй знал, что клан не отступится. И он оказался прав.

Очередное поручение на рынок. Покупка туши и новой бумаги. Он уже заранее чувствовал тошнотворный запах рыбы и видел перед собой ледяные глаза Дзина. Но на этот раз всё было иначе.

К его лотку подошла незнакомая женщина — рыночная торговка овощами с беззубой улыбкой и живыми, бегающими глазками.

— О, почтенный господин писец! — заголосила она. — Слышала, вы у нас знаток качественной бумаги! У меня тут мужик один бумагу хорошую продаёт, дёшево, говорит, с хозяйского двора! Пойдёмте, познакомлю!

Она схватила его за рукав и потащила за собой, не дав возможности отказаться. Дзюнъэй, сжимая в руках свёрток с уже купленными принадлежностями, позволил увлечь себя вглубь торговых рядов. Он понимал, что это и есть контакт.

Женщина привела его к захудалому лотку, где какой-то подслеповатый старик торговал какими-то жалкими огрызками карандашей и стопкой пожелтевшей, мятой бумаги.

— Вот, присмотрите! — сказала она и тут же исчезла, растворившись в толпе.

Старик, не глядя на Дзюнъэя, сунул ему в руки всю стопку бумаги.

— Бери, бери, всё за полцены. И вот это в придачу, — он швырнул ему на руки небольшой, туго свёрнутый холщовый мешочек, тяжеленный для своего размера.

Дзюнъэй, не глядя, сунул мешочек в складки одежды, бросил старику несколько монет и поспешил прочь. Он шёл, не оглядываясь, чувствуя, как что-то холодное в мешочке отдаёт ледяным холодом прямо через ткань.

Вернувшись в свою каморку, он запер дверь и с дрожащими руками развязал верёвочку. Содержимое вывалилось ему на ладонь.

Это была небольшая, но увесистая печать из тёмного, полированного камня. На её основании был вырезан изящный, сложный узор — фамильный знак (мон) генерала Мабучи. Рядом лежал крошечный свёрток с инструкцией.

Сердце Дзюнъэя упало. Он понял всё. Клан не хотел ждать компромата, либо понимал, что не дождётся. Они хотели инсценировать его. Они предоставили ему всё необходимое.

Он развернул записку. Почерк был тем же, что и в бане — чётким, безжалостным.

«Печать — полная копия настоящей. Воспользуйся ею. Подделай письмо от имени Мабучи к торговцу оружием из провинции Каи. В тексте укажи требование крупного отката за контракт на поставку новых партий мечей. Подбрось письмо в его кабинете так, чтобы его обнаружил ревизор. Срок — трое суток. Не выполнишь — найдём другой способ. Начнём с твоего друга-самурая».

Угроза жизни Кэнты прозвучала как скрип натянутой тетивы. Все его сомнения, все попытки саботировать задание, все робкие надежды — всё это было раздавлено этим одним предложением.

Трое суток. Семьдесят два часа на то, чтобы уничтожить жизнь честного человека и его сына.

Его руки сами потянулись к украденным им на время бумагам Мабучи. Он нашёл несколько расписок, написанных его рукой. Он разложил их на столе, рядом с печатью и чистым листом бумаги.

Его профессиональное чутьё шиноби взяло верх над смятением. Он анализировал почерк: нажим, наклон, особенности написания отдельных иероглифов. Его пальцы сами сжимались, повторяя движения генерала. Он был мастером подделки. Его учили этому лучшие специалисты клана. Это была его работа.

Он приготовил тушь, подобрал кисть. Всё было готово. Он обмакнул кисть…

И не смог.

Рука отказалась повиноваться. Она дрожала, как в лихорадке. Перед глазами встало лицо Кэнты, его беззаботная улыбка. Лицо Мабучи, его строгий, но справедливый взгляд. Он слышал слова: «Делать маленькое дело с большим старанием».

Он отшвырнул кисть. Она покатилась по полу, оставляя за собой чёрную прерывистую линию. Он схватился за голову. Он не мог. Он просто не мог этого сделать.

Тогда он попробовал пойти от противного. Он решил сделать подделку нарочито плохой, такой, чтобы её сразу раскрыли. Он взял кисть левой рукой и вывел первые несколько иероглифов — кривых, неуверенных, с кляксами.

Это выглядело ужасно. Так не писал бы даже пьяный Мабучи. Это была карикатура.

И это его не устроило. Его профессиональная гордость, его перфекционизм, вбитые в него годами тренировок, восстали против такого безобразия. Это был не саботаж — это было издевательство над собственным мастерством.

С рычанием ярости, направленной на самого себя, он схватил кисть правой рукой и с яростной, сконцентрированной энергией начал писать. Идеально. Безупречно. Каждый штрих, каждый изгиб — точная копия почерка генерала. Он писал текст, полный подлых намёков и циничных требований взятки. Его тошнило от каждого слова, но его рука была твёрдой как скала.

Через час работа была закончена. Он откинулся назад, залитый холодным потом. Перед ним лежало безупречное, абсолютно убедительное доказательство измены. Шедевр подлога.

Он взял печать, обмакнул её в красную краску и с лёгким щелчком поставил оттиск внизу документа. Алый знак клана Мабучи, символ его чести, теперь украшал грязную ложь.

Дзюнъэй смотрел на готовое письмо, и его охватило странное, почти истерическое желание засмеяться. Он сделал это. Он создал орудие для убийства репутации человека, которого уважал. И сделал это блестяще.

Он спрятал письмо и печать в потайную щель в полу. Трое суток. Завтра ему предстояло проникнуть в кабинет Мабучи и подбросить этот смертный приговор.

Он не знал, как он это сделает. Он не знал, сможет ли он вообще это сделать.

В этот момент в дверь постучали. Он вздрогнул, как преступник, и диким взглядом посмотрел на вход.

— Дзюн? Ты тут? — это был голос Кэнты. — Открывай! Я с гостинцем!

Дзюнъэй, с трясущимися руками, кое-как привёл себя в порядок и открыл дверь.

Кэнта стоял на пороге с подносом, на котором дымились две миски с лапшей.

— Видел, что ты с рынка вернулся, и ничего не ел! Небось, опять деньги на свою коллекцию перьев потратил! Так и быть, поделюсь ужином! От отца передача — он тут же догадался о твоём участии и тебя за помощь с отчётами благодарит! Говорит, ты «образец служаки»! Ну что, я же говорил, что он тебя оценит!

Он ввалился в комнату, поставил поднос на стол и уселся на циновку, с аппетитом хлебая лапшу.

Дзюнъэй сидел напротив, смотря на него. Он смотрел на его живое, улыбающееся лицо, на его доверчивые глаза. Он слышал слова благодарности от отца, того самого человека, чьё унижение он только что подписал своей собственной рукой.

Он взял свою миску. Лапша была вкусной, горячей, пахла специями и чем-то домашним. Но для него она была горче полыни. Каждый глоток отдавался в его горле комом стыда и ненависти к себе.

Кэнта что-то рассказывал, смеялся, а Дзюнъэй сидел и молча кивал.

Печать раздора была брошена. И она уже начала раскалывать его собственную душу пополам.

Следующие два дня Дзюнъэй прожил в состоянии, которое можно было бы назвать «ходячей катастрофой». Он функционировал на чистом автомате, выполняя рутинные обязанности писца, но внутри него бушевала тихая, бесконечно отчаянная буря. Готовое, идеальное фальшивое письмо лежало в тайнике под половицей и жгло его сознание, как раскалённый уголь.

Его поведение изменилось. Резко. Он стал замкнутым, раздражительным, чего за ним никогда не водилось. Обычно невероятно аккуратный, он то и дело ронял свитки, проливал тушь, путал документы. Однажды он чуть не подписал отчёт о поставках зерна именем «Кэнта», что вызвало бы настоящий переполох.

— Эй, Молчун, ты в порядке? — ворчал старый писец, наблюдая, как Дзюнъэй в пятый раз за утро пытается стереть с бумаги огромную кляксу. — На тебе лица нет. То ли заболел, то ли в тебя злой дух вселился. Может, сходишь к монахам? Пусть тебя окурят, а то ты всю канцелярию испортишь!

Но Дзюнъэй лишь отмахивался, делая вид, что не понимает. Он не мог ни к кому обратиться. Его боль была немой, как и он сам.

Хуже всего были встречи с Кэнтой и Хикари. Каждый их взгляд, каждая улыбка, каждое проявление заботы были для него пыткой.

Кэнта, видя его мрачное настроение, пытался его «взбодрить» классическими методами самурайской братвы.

— Слушай, Дзюн, я тут новую технику придумал! — кричал он, врываясь в канцелярию. — «Удар спящего дракона»! Смотри!

Он с разбегу пытался сделать сальто, зацепился за край стола и рухнул на пол вместе с кипой бумаг.

— Видишь? Неожиданно же! Противник в шоке! — поднимаясь и отряхиваясь, говорил он, сияя от восторга. — Давай, улыбнись хоть раз! А то как на похоронах!

Дзюнъэй пытался изобразить нечто похожее на улыбку, но получалась жутковатая гримаса, от которой Кэнта лишь хмурился.

— Ладно, не надо. Страшно как-то. Может, тебе правда к врачу?

Но самый тяжёлый удар ждал его со стороны Хикари. Она чувствовала его состояние тоньше всех. Вечером она зашла к нему в каморку без приглашения. Он сидел на циновке, уставившись в стену, и даже не услышал, как она вошла.

Она тихо подошла и села напротив. Не говоря ни слова, она протянула руки и мягко взяла его за ладони. Он вздрогнул и попытался отдернуть руки, но она удержала их.

Её пальцы сложили вопрос, медленный и ясный: «Твоя тень стала чёрной и колючей. Я боюсь за тебя».

Это было пронзительно точно. Он чувствовал себя именно так — как колючая, ядовитая тень, которая может ужалить любого, кто приблизится.

Он не смог ответить. Не смог ничего объяснить. Он мог лишь опустить голову, чувствуя, как по его щекам катятся предательские, горячие слёзы. Он, элитный ниндзя, плакал как ребёнок перед девушкой, которую обрекал на позор вместе с семьёй её друга.

Он жестами, сбивчивыми и обрывистыми, попытался солгать: «Устал. Работа. Ничего страшного».

Но она смотрела на него с такой глубокой, всепонимающей печалью, что ему захотелось кричать. Кричать обо всём: о долге, о страхе, о готовом письме, о печати, о том, что он заложник и предатель одновременно. Но из его горла не вырывалось ни звука. Только беззвучный, душащий спазм.

Это был его немой крик. Крик, который никто, кроме него, не мог услышать.

Хикари не стала настаивать. Она просто сидела с ним, держа его руки, пока его плечи не перестали дрожать. Потом она встала и ушла, оставив на столе маленькую коробочку с успокаивающими травами.

После её ухода его отчаяние достигло такого накала, что перешло в истерическую, чёрную как смоль ярость. Он начал метаться по крошечной комнате, как дикий зверь в клетке. Он рвал старые черновики, бил кулаком по стене (тихо, чтобы никто не услышал), его тело содрогалось от немых проклятий.

Он ненавидел Дзина. Ненавидел Мудзюна. Ненавидел клан. Но больше всего он ненавидел себя за свою слабость, за свою нерешительность.

Именно в этот момент в дверь снова постучали. На этот раз более настойчиво.

— Открывай, Дзюн! Это я, Кэнта! Я нашёл решение твоей проблемы!

Дзюнъэй, едва взяв себя в руки, открыл дверь. На пороге стоял Кэнта, а за его спиной — какой-то тощий, испуганного вида монашек в потрёпанных одеждах, с дымящейся жаровней в руках.

— Не благодари! — торжественно провозгласил Кэнта. — Это брат Мицо! Он специалист по изгнанию злых духов и дурного глаза! Я ему всё про тебя рассказал! Про твою хандру, про пролитые чернила, про енотов! Он сказал, что это явные признаки порчи! Но он тебя сейчас быстро почистит!

Дзюнъэй с ужасом смотрел на «брата Мицо», который несмело переступал с ноги на ногу. От него сильно пахло дешёвым ладаном и чем-то кислым.

— Э-э-э, да, — запинаясь, произнёс монашек. — Почтенный самурай прав. Аура у вас… тёмная. Очень тёмная. Надо срочно очистить биополе от скверны.

Не спрашивая разрешения, Кэнта втолкнул монаха в комнату. Тот сразу же начал размахивать жаровней, окуривая всё вокруг едким дымом, и выкрикивать заклинания заплетающимся языком, в котором смешались буддийские мантры и откровенная белиберда.

— Ом мани падме хум… убирайтесь, злые еноты… шарарам парам… во имя всех богов и богинь… и пусть рис всегда будет пушистым!

Дым заполнил тесное пространство, щекоча нос и заставляя Дзюнъэя закашливаться. Он сидел на своей циновке с каменным лицом, смотря, как этот шарлатан прыгает вокруг него, а Кэнта стоит в дверях с довольным видом спасителя.

«Вот оно, — думал Дзюнъэй, давясь едким дымом. — Апогей моей карьеры. Меня, мастера-ниндзя клана Кагэкава, экзорцирует пьяный монах, потому что я не могу решить, предать мне своих друзей или нет. Мои учителя были бы так горды».

Истерический смех, который он с трудом сдерживал, смешивался с удушьем от дыма. Это было настолько абсурдно, что даже его отчаяние на мгновение отступило, уступив место полнейшему недоумению.

Через десять минут ритуал был завершён. Монах, покрасневший от усилий, вытер пот со лба.

— Готово! Злые силы изгнаны! Дух енота больше не будет мучить почтенного писца! Всего сто медных монет!

Кэнта с готовностью отсчитал деньги и выпроводил «целителя», хлопая его по спине.

— Спасибо, брат! Вы настоящий волшебник!

Он повернулся к Дзюнъэю, который сидел в задымлённой комнате с покрасневшими глазами.

— Ну что? Чувствуешь себя лучше?

Дзюнъэй мог лишь кинуть на него убийственный взгляд. Комната провоняла ладаном на неделю вперёд, его голова раскалывалась, а письмо по-прежнему лежало под полом.

— Отлично! — совершенно неверно истолковав его взгляд, обрадовался Кэнта. — Видишь, а ты переживал! Всё решаемо! Ладно, отдыхай, завтра с утра за тобой зайду, поедем на соколиную охоту с отцом! Он тебя лично пригласил! Говорит, хочет поблагодарить!

Он выскочил из комнаты, оставив Дзюнъэя в одиночестве с вонью, горем и страшным осознанием: завтра он увидит Мабучи. Человека, которого он должен уничтожить. И этот человек будет благодарить его.

Он закрыл лицо руками. Немой крик снова подкатывал к его горлу, беззвучный, безнадёжный и бесконечно одинокий.

А потом, вдруг, буря в душе утихла. Как-то разом. И как-то сразу стало очевидно, что надо драться. Было непонятно только, кого бить.

Мысль о том, чтобы просто убить Дзина в тёмном переулке, была приятной, но детской фантазией. Убьёшь одного курьера — клан пришлёт другого. Нет, чтобы по-настоящему саботировать заговор, нужно было понять его суть. Кто этот «заказчик», желающий падения Мабучи? И главное — кому это выгодно? Клан никогда не действовал просто так.

Логика подсказывала: чтобы найти заказчика, нужно найти преемника. Того, кто встанет на место Мабучи и получит доступ к огромным ресурсам, контролируемым генералом.

Дзюнъэй начал с самого очевидного. Он стал осторожно собирать слухи в канцелярии, уже не в первый раз. Его «немота» и статус невидимки были идеальным прикрытием. Он сидел, склонившись над свитками, и впитывал всё: сплетни, жалобы на начальство, намёки на интриги.

Имя всплыло быстро. Дзиро. Заместитель Мабучи по хозяйственной части. Человек недалёкий, но амбициозный, известный своим пристрастием к дорогому сакэ и умением приписывать себе чужие заслуги. Именно он, по общему мнению писцов, больше всех выиграет от падения начальника. Он уже вовсю критиковал «устаревшие методы» Мабучи и намекал, что при нём снабжение армии стало бы «более эффективным».

Это было слишком очевидно. Слишком грубо. Настоящие мастера интриг так не работают. Но провернуть надо было.

Дождавшись ночи, Дзюнъэй, используя все навыки скрытности, проник в рабочий кабинет Дзиро. Комната была такой же, как и её хозяин — показной, но безвкусной. Дорогая, аляповатая чернильница, коврик из меха какого-то зверя, на стене — не соответствующая интерьеру картина с тигром.

Обыск был методичным и быстрым. Ящики стола, потаённые ниши, дно циновки. Дзюнъэй искал что угодно: связующую записку с кланом, упоминание крупных сумм денег, черновые наброски клеветнических писем.

Он не нашёл ничего. Только счета из дорогих чайных домов, долговые расписки и несколько неприличных гравюр. Ни намёка на связь с ниндзя или на большой заговор. Дзиро был мелким хапугой и интриганом, но не более того. Он не был архитектором своего возвышения. Он был всего лишь пешкой, которую продвигали в надежде, что его глупость и жадность сделают его удобной марионеткой.

Разочарование сменилось холодной яростью. Значит, заказчик был умнее. Он оставался в тени, используя Дзиро как приманку и ширму.

И тогда Дзюнъэй принял рискованное решение. Он отправился в жилище Дзиро, расположенное в пределах замкового города, в квартале для чиновников его ранга.

Проникнуть туда оказалось проще простого — Дзиро не был человеком, опасающимся покушения. Дверь закрывалась на простой засов, который Дзюнъэй вскрыл за пару секунд с помощью заточенной пластины из своего набора.

Внутри пахло дешёвым парфюмом, жиром и старым вином. Дзюнъэй зажёг принесённую с собой маленькую лампу-переноску и начал поиск. И здесь, среди личных вещей, он нашел то, что искал.

В сундуке с одеждой, под стопкой нарядных кимоно, лежала изящная лакированная шкатулка. Замок на ней был хитрым, но не для пальцев Дзюнъэя. Внутри, на бархатном ложе, лежали не деньги и не драгоценности.

Там лежали письма.

Не компрометирующие Дзиро. Компрометирующие того, кто их написал.

Письма были от советника высокого ранга из лагеря Уэсуги. Автор, чьё имя заставляло кровь стынуть в жилах, в изысканных, завуалированных выражениях намекал Дзиро на «грядущие перемены» и на «благодарность» за предоставленную информацию о «неэффективных тратах» генерала Мабучи. В одном из писем была даже прямая фраза: «Ваша преданность общему делу не останется без вознаграждения, когда место упрямца освободится».

Дзюнъэй опустился на пол, сжимая в руках шелковистую бумагу. Вот он. Заказчик. Не мелкий интриган Дзиро, а могущественный советник союзного клана. Тот, кто хотел поставить своего человека у руля снабжения армии Такэда, чтобы ослабить её изнутри и нажиться на этом. И он использовал для этого клан Кагэкава, своих же ниндзя.

Это была не просто подлость. Это была государственная измена, прикрытая союзным договором.

Он услышал на улице шум приближающейся пьяной компании. Голос Дзиро был среди них громче всех.

Дзюнъэй мгновенно сложил письма обратно, закрыл шкатулку, вернул всё на место и бесшумно выскользнул в окно как раз в тот момент, когда в дверь неаккуратно вставляли ключ.

Он прижался к тенистой стене, слушая, как Дзиро и его гости с грохотом вваливаются в дом. Его ум лихорадочно работал. Теперь он знал правду. Но что он мог с ней сделать? Пойти к Мабучи? К Такэде? С его-то репутацией? Кто поверит немому писцу против советника Уэсуги?

Он держал в руках разгадку, но она была бесполезной. Хуже того — смертельно опасной.