История жизни Лестера Самралла

1. Битва за мое сердце

Еще до моего рождения мать решила, что я буду проповедником. Она страстно молилась за меня, когда носила меня в своем чреве, а я ничего не мог с этим поделать, разве что немножко попинаться!

Мама обрела спасение в подростковом возрасте во время палаточного пробуждения, а позже была крещена Святым Духом. Она твердо решила стать миссионеркой, но обстоятельства изменились, когда ее сестра умерла, оставив на руках овдовевшего мужа трех малышей. Понимая, что за племянницей и племянниками нужен уход, моя мама жертвенно согласилась переехать к ним в дом.

Однако ее овдовевший зять тут же настроился жениться на ней, на сестре своей покойной жены. Он сделал вид, что уверовал во Христа. Мая мать, поверив, что он любит ее и Иисуса Христа, вышла за него замуж, отказавшись от давнишней своей мечты стать миссионеркой.

Вскоре назрел конфликт. Моя мама много времени уделяла изучению Библии и служению в женской молитвенной группе. Мой отец, однако, постоянно попрекал ее за тихую преданность Господу

Он, конечно же, ходил в церковь. Семьдесят пять лет назад все ходили в церковь. Но за воскресным обедом он выражал свое недовольство и критиковал пастора и его проповеди. Несмотря на то, что из недели в неделю он слышал а мучениях грешников и адском озере из пламени и серы, он продолжал курить, пить, жевать табак и вести грешную жизнь.

Я родился дома и был шестым, абсолютно внеплановым ребенком. Мой отец, решив остановиться на пятерых, всегда считал мое появление на свет нелепым недоразумением. Однажды он резко сказал мне следующее: «Тебя вообще не должно было быть».

Мои братья по отцу Хьюстон и Керни и сестра по отцу Анна, родные брат и сестра Эрнст и Луиза были намного старше меня. Сестра Леона, седьмой по счету ребенок, родилась через несколько лет после того, как мы переехали обратно в Лорел, штат Миссисипи. Там отец нашел работу в паровозном депо.

Целыми днями он работал с пышущей жаром сталью, бил молотом па раскаленному металлу на железной наковальне в пышущей жаром кузнице. Для человека, занимавшегося физическим трудом, он зарабатывал хорошие деньги, и, насколько я помню, у нас всегда была машина. Более того, много лет мы были единственной семьей в нашем квартале, у кого была своя машина.

У отца были мощные мускулы и командный голос, и в моих глазах он был великаном. В драке ему хватало одного удара, чтобы сбить соперника с ног. Как-то раз я видел, как он поднял одной рукой взрослого человека вместе со стулом, на котором тот сидел.

Когда он впервые повел меня стричься, парикмахер усадил меня на маленький стульчики обернул простыней. затем он спросил меня: «Ну, сынок, как тебя подстричь»?

Я посмотрел на него и сказал гордым и уверенным голосом: «Как папу». Мужчины в парикмахерской расхохотались.

Я смутился, но что мне было делать? Я очень хотел быть похожим на отца.

Когда папа шлепал меня, из глаз моих искры сыпались, но это случилось всего раза два или три. Чаще он кричал на меня. В общем, он не обижал меня, просто казался холодным, требовательным и даже иногда придирчивым.

В играх я был маленькой копией своего отца. Я передрался дрался с каждым мальчиком в своей округе и даже, хотя и с некоторыми потерями, с ребятами на четыре дюйма выше меня. Нанося быстрые и сильные удары, я вышибал из них дух, и мы дрались до тех пор, пока они не заливались кровью.

Точно так же я боролся с Богом, понимая, может быть, что мне придется сделать выбор.

Моя мама была нежной, доброй и благочестивой женщиной. Я любил ее и не хотел огорчать, но быть похожим на нее мне совсем не хотелось, потому что это требовало бы от меня хорошего и благочестивого поведения.

С другой стороны, если бы я пошел по стопам отца, то мог бы быть независимым и делать то, что мне нравится.

Пока у меня внутри шла эта битва, я изо всех сил старался походить на отца.

Я обожал его издали, принимая как должное его равнодушное ко мне отношение и формируя себя по его образу и подобию. Мои чувства к нему были смешанными и даже иногда противоречивыми. Не помню, чтобы когда-нибудь он подкинул меня вверх или крепко к себе прижал. Не помню, чтобы он обнимал меня или говорил, что любит меня.

Но мама меня любила и каждый день проявляла эту любовь. Только она утирала мои слезы и лечила раны. Когда я, возбужденный, приходил домой и рассказывал все те истории, которые любят рассказывать мальчишки, только она готова была выслушать меня. Должно быть, те проблемы, с которыми я сталкивался, тоже волновали ее.

Если я не дрался, то играл в шарики, и уж тогда никто не мог обыграть меня. Я мог попасть в шарик с расстояния В десять футов. Мое мастерство вскоре стало Весьма прибыльным, потому что я выигрывал шарики у других детей, а затем возвращал их обратно за деньги.

Однажды утром я вышел из дому с коробкой шариков. После победоносной игры меня остановил один мальчик и смазал:

— Давай поменяемся, за твои шарики я дам тебе ножик.

Я поменялся.

Другой увидел ножик и сказал:

— Давай поменяемся.

У него я выменял что-то еще.

К трем часам дня я вернулся домой с козлам и отличной маленькой тележкой.

— Где ты это взял? — спросил меня отец.

Я сказал:

— Я уже забыл адрес, на все я это выменял.

И тогда впервые в жизни папа одобрительно кивнул. На какой-то краткий миг я почувствовал, что он гордится мной.

Деньги доставались мне легко и без особого напряжения. По дороге домой из школы я покупал стофунтовый мешок с арахисом, жарил двадцать или тридцать фунтов, часто потряхивая, чтобы они получились хорошо и ровно обжаренными. Затем я заполнял жареными орехами небольшие мешки и шел на ближайшую мельницу, где продавал их по пять центов за мешок. Часто я приходил дамок с долларом или двумя, а в то время не каждый мужчина мог заработать такие деньги.

Очень скоро у меня стало больше денег, чем у кого бы то ни была в нашем доме. Мои братья и сестры всегда приходили ко мне, если нуждались в деньгах. Я стал младшим банкиром в семье, но со всех и всегда я брал проценты.

Когда наступило лето, я перестал продавать арахис, а придумал новый способ добывания денег. Соорудив небольшую тележку, я купил сто фунтов льда и некоторое количество густого сиропа — виноградного, ванильного и с другими вкусовыми добавками. Затем за пятьдесят центов в день я нанял маленького мальчика, который катил тележку, а я шел позади нее, звонил в колокольчик и кричал: «Прохладительные напитки!» К концу дня я возвращался домой с тремя-четырьмя долларами в кармане.

Еще подростком я понял, что если хочешь тратить деньги, сначала нужна заработать их. Мой отец ни разу в жизни не дал мне ни одного доллара, поэтому я понял, что если я хочу иметь деньги, мне придется их заработать самому. Кроме того, я чувствовал молчаливое одобрение отца по отношению к моему предпринимательству. Я не ждал, что он открыто начнет хвалить меня. Эта было не в его характере.

На самом деле мы редко догадывались, о чем думает отец. Он стал открыто высказываться только тогда, когда в нашей церкви наступило пробуждение.

Однажды к нам пришел мамин пастор и сказал: «Сестра Самралл, нам негде устроить проповедника, который приезжает к нам в церковь. Вы не позволите этому евангелисту остановиться у вас? Ему нужна всего лишь одна комната, он приедет с женой и детишками. Дети могут спать на полу».

Я думаю, все считали, что наш дом — наилучшее место для приезжих проповедников, потому что отец зарабатывал хорошие деньги и имел машину. Конечно, мама тоже хотела, чтобы гости останавливались у нас. Ей нравилось, когда к нам приезжали проповедники со своими семьями.

Иногда эти евангелисты с женами и тремя или четырьмя детьми жили в нашем доме по три месяца. Каждый вечер они проводили собрания, и люди стекались отовсюду, чтобы послушать их. Сотни людей принимали Христа своим Спасителем, в результате чего менялись целые общины. То было время пробуждения!

Папа сердился. «Эти проповедники всего лишь жулики и шарлатаны» — бушевал он, и, когда мама не видела, я кивал в знак согласия. Отец считал, что если ты не потеешь, не куешь сталь или не пашешь поле, значит ты не работаешь.

В те дни евангелисты были очень бедными и не могли позволить себе остановиться в гостинице. Вот почему им приходилось жить в домах прихожан. Тогда я не мог понять, что эти проповедники действительно не могли разбогатеть. На я верил всему, что говорил отец.

Очень часто папа возвращался домой и, обнаружив людей, сидевших в гостиной, взрывался:

— Кто это?

— Это евангелист. Он хочет благословить наш. дом, — отвечала мама.

Отец начинал ругаться:

— Это же просто попрошайки, им лень работать, и поэтому они разъезжают, славно короли! Они могут только ходить с протянутой рукой и мешать жить другим людям.

Мне очень нравились такие сцены! Папины слова звучали вполне разумно, и я разглагольствовал подобным же образом, выражая, как и отец, недовольство тем, что мама приводила домой проповедников. На иногда мне действительно была на что пожаловаться.

Наш обеденный стол был не настолько большим, чтобы собрать за ним одновременно гостей и нас, а потому мама сначала кормила евангелиста с его семьей. И после этой оравы чаще всего мне приходилось довольствоваться остатками. Конечно, все это мне очень не нравилось.

Они всегда занимали мою комнату, а меня укладывали на полу. Если евангелист вешал свои брюки на спинку кровати, я крал у него из кармана деньги, а потом шел и тратил их.

Однажды мы с другом позволили сыну пастора пойти вместе с нами купаться. Из — за зимних дождей наш ручей вышел из берегов, и половодье действительно было довольно сильным, но мы все равно ныряли в мутный поток, демонстрируя друг перед другом свою смелость.

Я доплыл почти до середины потока, как вдруг сильное течение потащило меня под воду. Я боролся изо всех сил, но вода была холодной, а течение слишком сильным.

Помню, что я пытался удержать голову над водой, а пасторский сынок запаниковал: «Пошли домой! Ну мы и влипли? Он утонул!» И убежал, оставив моего друга одного искать меня в мутной и холодной воде. В конце концов ему удалось вытащить меня на берег.

Мой друг был в отчаянии. Я совсем не дышал, потому что легкие были заполнены водой. Каким — то образом он ухитрился ударами по спине выбить из моих легких грязь и воду. С хрипом и кашлем я снова вернулся в этот мир.

Пасторского сынка выпороли за то, что он ходил с нами купаться, а я поклялся никогда больше не дружить с этими неженками. С тех пор каждому ребенку проповедника, которому «посчастливилось» остановиться у нас, я создавал достаточно причин возненавидеть служение своего отца.

Конечно, бедным детям приходилось туго, поскольку они таки скитались, на несколько месяцев останавливаясь то в одной семье, то в другой. Тем не менее мне их совсем не было жаль.

Проповедникам и их семьям жилось и нашем доме несладко. Но вместо того, чтобы отвечать ненавистью на ненависть, они возводили глаза к небесам и молились: «Боже, помоги Лестеру. Боже, спаси Лестера».

Я же только хмыкал себе под нос: «Вы только уйдите из моего дома, а уж с Богом я как-нибудь полажу».