Из несобранного

ДВА СЛОВА ОБ АМЕРИКЕ Из писем с дороги

18 июня. El Paso

Последний привет с границы Мексики. Вчера вечером приехал в этот первый американский город, бывший когда-то испанским. Первое впечатление от Америки — самое живительное. Мне кажется, что я погрузился в веселящие воды нарзана. Бодрые, веселые лица кругом, ощущение свободы, звуки музыки, свист паровозов, кипение жизни — все что угодно, вплоть до маскарада Армии Спасения. Некоторые улицы Эль-Пасо напоминают набережную Ялты, другие шумные улицы большого европейского города, третьи — совершенно деревенские. Мелькают лица негров, метисов, китайцев. За сутки здесь я слышал больше музыки, чем за полгода в Мексике…

27 июня. San Francisco

Я, наконец, в царстве колибри — в парке Золотых Ворот, находящемся в окрестностях Сан-Франциско, я видел их целое множество. Здесь торжество птиц и растений перед громадою Тихого океана. Приехав сюда из Мексики, я сделал одно из самых красивых путешествий. Я проехал часть Техаса, Новой Мексики, Аризоны. Горы Аризоны — одна из самых загадочных и прекрасных сказок…

21 июля. Атлантический океан

Вот уже около недели, как я опять плыву по голубой Атлантике, но теперь с каждым новым часом я приближаюсь к родным местам, к близким людям…

Через три дня я буду в Charing Crocc'ioaea, и в National Gallery, и на Regent Street, и в Hyde Park'е. Невероятно — и так хорошо. Как я люблю Англию и англичан! Это — моя душа. Я потому и возмущаюсь на американцев, что они представляют из себя карикатуру англичан. Американцы — это противная смесь британца, немца, бельгийца, швейцарца и еще черт знает чего…

Мне хотелось бы написать подробно о моих впечатлениях от Америки и американцев, но, кажется, я не в состоянии. Слишком не полны и беглы были впечатления, и я не могу на них с точностью полагаться. Могу сказать только, что наши книжные, с детства составленные представления об этой стране и людях вполне верные, с одним только исключением: в Америке до мучительности мало личной свободы, и в Америке вовсе нет тех кошмарных подавляющих городов, которые мы себе рисуем. Кто видел Лондон и Барселону, того не удивишь Нью-Йорком. Кто видел хотя бы Берлин и Антверпен, в том Чикаго может лишь вызвать презрение. Американцы — хорошие работники, они добродушны, они честны и в денежных счетах не мелочны. Но они грубы, безвкусны, безграмотны, они воплощение материальности, они каждую минуту делают дела, они торопливые марионетки, занятые однообразным изготовлением долларов. Образец их отношения к литературе и искусству может быть иллюстрирован двумя-тремя маленькими примерами. В Чикаго музей изящных искусств состоит почти сплошь из больших слепков с тех скульптурных оригиналов, которые мы знаем в Британском музее, в Лувре и других европейских или неевропейских музеях. Эти копии перемешаны с оригиналами. О, гнусная смесь педагогии и низости! Это как если бы на всех базарах продавали восковые куклы Кальдерона и Шелли и глиняные изображения гималайских высот. В Сан-Франциско после долгих исканий я нашел лишь два книжные магазина. В одном вместе с новыми книгами продавались подержанные, все умеренного достоинства. Другой назывался теософским, но в действительности был спиритическим, или «спиритуалистическим», как конфузливо сообщил мне хозяин в ответ на мое сдержанное негодование, что у него ничего нет по теософии. В этом спиритическом, или спиритуалистическом, магазине я мог купить лишь одну интересную книгу и несколько брошюрок, зато купил хороший клей, чернила, мог бы, кажется, еще приобрести ремни для чемодана. В Нью-Йорке я не нашел ни одного книжного магазина, изъездив и избегав этот огромный город из конца в конец много раз. Конечно, в нем есть книжные магазины, но, я говорю, они теряются. Сапожных лавок я помню множество, также фруктовых магазинов и дрянных ресторанов. Что касается книг, они боязливо укрываются где-то.

Но Нью-Йорк все же прекрасен. Broad Way, которую любил и Уитмен, и Эдгар По, полна жизни. Я существовал как раз на ней, в хорошем отеле New Сadillac, в комнатенке, окно которой выходило на какую-то вновь воздвигающуюся гигантскую постройку. Главный парк Нью-Йорка очарователен. Он далеко не так велик и роскошен, как парк Золотых Ворот в Сан-Франциско, составленный из самых царственных, экзотических растений, возлюбивших почву и воздух Калифорнии. Но зато он уютнее, интимнее, в нем нет помпы и блеска хвалебной оды, но есть светлая лирика, есть нежность элегии. К нему примыкает великолепный музей, в котором я наслаждался прекрасными созданиями египетской и эллинской фантазии и был изумлен сходством Кипра и Мексики-Майи в области глиняных ваз и терракотовых фигурок. В нем есть также превосходная коллекция музыкальных инструментов всего мира, которой я был весьма импрессионирован. Особенно сильное впечатление произвели на меня индусский струнный инструмент — вина, грациозная и воздушная, как сон в апрельское утро, — перуанская скрипка, струны которой натянуты на человеческий череп, покрытый волосами, — голова мумии, — и свирели из человеческих костей. В музее Нью-Йорка я, к счастию, не нашел также достопримечательного шкафа раритетов, который, видимо, составляет гордость музея в Сан-Франциско: там, наряду с разными подлинными обломочками того-сего из Египта, есть кусочек дома, в котором родился Шекспир, кусочек стула, на котором сидел какой-то знаменитый француз, и (tres chic!) кусочек Храма царя Соломона. Я удивился, что там не было кусочка Ноева ковчега и белокурого локона вероломной, но пленительной Евы. Но, верно, еще будет. Американцы не любят препятствий. Стоит поискать — найдешь.

Что еще мне понравилось в Нью-Йорке, это множество красноцветных красивых домов в английском стиле, совсем как в Лондоне, и воздушная железная дорога, проходящая над улицами таким образом, что ты иногда мчишься над уровнем крыш или на высоком, высоком воздушном мосту — вольно, просторно, сердце радостно сжимается.

Я уж совсем ненавидел Америку, несмотря на ее сказочные области, вроде Аризоны, — а Нью-Йорк примирил меня с ней. Мне глубоко противны современные американцы, но я верю в великое будущее Америки. Где есть природная даровитость и страстность стремленья, там не может не быть достижения. Теперь американцы несносны и нелепы, как подростки, мнящие себя взрослыми. Голова напомажена, но руки не вымыты. Подростки преувеличивают частности, не достигая и не понимая гармонии целого. Но я не забываю, что среди американцев возник еще сто лет тому назад Эдгар По и почти в наши дни — Уолт Уитмен. Это два такие обещания, от которых можно ждать совершеннейшего. Я думаю еще о другом: я говорю слишком много о людях, я придаю им напрасно слишком много значения. «Природа стережет и утра ждет от нас». Такая природа, какую видишь между громадами Тихого и Атлантического океана, заставит людей быть великими и красивыми, как она их уже вынудила к этому не раз.

Я прикоснулся к этому великому Nuevo Mundo, я слишком живо чувствую, что современная плоскость в ее бездарной наготе не может царить здесь долго. Здесь живы еще, с одной стороны, майя, Перу и Мексика и, с другой стороны, живы, хотят и не могут не жить красиво и страстно такие сказочные страны, как призрачная Аризона, полная гор, похожих на пирамиды и минареты; беспредельный Техас, подобный травяному морю; жемчужно-изумрудная сказка Тихого океана — Калифорния, где растения роскошнее, чем в библейском Эдеме, и где под ласкающим Солнцем легкокрылые колибри целуют цветы, вбирая в себя легким прикосновением душистую сладкую пыль, которая пьянит воздух и может служить достойным яством для нарядных фей, живущих в воздухе между Небом и зеленью Земли, между нежным Небом с перламутровыми облаками и ласкающей зеленью неумирающей Земли.