Из зарубежной пушкинианы

Жена английского посла

И вот прошло десять лет. Разглядывая еще не успевшие пожелтеть фотографии, я часто вспоминал этот день, эти несколько счастливых часов, которые я провел на вилле Волконской в Риме. Я снова видел старый дом, в котором гостили Гоголь и Жуковский, рисовали Иванов, Брюллов и Кипренский, играл Глинка, импровизировал Мицкевич. Я вспомнил древний римский акведук, тенистый грот, в котором Гоголь отдыхал в жаркие полуденные часы, «Аллею воспоминаний», памятники. И, конечно, не мог не думать о стеле в честь Пушкина, которую Зинаида Александровна поставила в аллее вскоре после роковой дуэли. Русские путешественники, посещавшие виллу и в XIX, и в XX веке, писали об этом первом по времени памятнике Пушкину. А в тот день я нашел его лежащим на земле с отбитым основанием. Я и мои итальянские друзья подняли стелу и прислонили к каменной ограде. Такой она и осталась на моей фотографии. Все эти годы я был просто уверен, что пушкинская стела пропадет. Ведь уже в наше время из аллеи исчезли памятники Байрону, Гёте, Веневитинову.

Глядя на фотографии, я думал об удивительной спирали русской истории. Сейчас много пишут о русской культуре зарубежья. А ведь Зинаида Волконская была среди первых ее деятелей. Не принимая политический климат России, она добровольно покинула страну в 1829 году и прожила всю жизнь в Риме. Конечно, в Италии она оставалась русским художником, писателем и музыкантом, и ее переход в католичество дела не менял. В Москве за ней следили, писали на нее доносы, о чем она знала или догадывалась. Но ей, разумеется, не грозили ни ссылка в Сибирь (вслед за ее родными), ни высылка за границу. Это все пришло в Россию век спустя.

Почему же она уехала? Быть может, она боялась, что «двойной венок», которым ее увенчал Пушкин, засохнет в доме на Тверской. Когда-то приглашая Пушкина в Москву, она писала ему, что «московский воздух легче». Для нее легче оказался воздух Рима. Здесь она написала очерки по истории России, поставила оперы, в которых пела. Ее вилла стала центром русской культурной жизни в Европе. В наши дни этой же дорогой прошли многие таланты России. И кто знает, проживи Нуриев дольше, и на приобретенном им итальянском острове вблизи Амальфи возникла бы такая же аллея воспоминаний. Воздух воздухом, а ностальгия ностальгией. И потому мои фотографии не казались мне такими уж старыми. Да и что такое десять лет для нашей истории?

И вот десять лет спустя я снова побывал на этой вилле. Ранней весной девяносто второго года мы с женой отправлялись в Италию. Мне предстояло год читать лекции и работать в университете Тренто. Неожиданно накануне отъезда позвонила режиссер Российского телевидения Галина Александровна Самойлова. Она прочла мою книгу «Пропавший дневник Пушкина» и предложила выступить с рассказами по телевидению. Я сказал, что уезжаю на год в Италию. И тогда Галина Александровна спросила:

— Так может быть, нашей съемочной группе приехать в Рим и снять фильм на вилле Волконской? И вы бы приняли в нем участие.

От удивления я потерял дар речи. Опомнившись, я начал издалека:

— Но ведь это потребует больших валютных затрат…

— Достанем… найдем спонсоров.

Я вспомнил, как десять лет тому назад лаборатория Фраскати в Риме, гостем которой я тогда был, вела долгие переговоры с английским посольством. Для того чтобы сделать несколько снимков на территории виллы, потребовалось специальное разрешение. А тут целый фильм…

— А вы уверены, что английское посольство даст разрешение снимать фильм? Ведь вилла Волконской — резиденция английского посла в Риме.

— Ну а это уже ваша забота. Я надеюсь, что вы справитесь.

Первые дни в Италии я часто повторял про себя этот разговор и каждый раз очень веселился. Работа в университете поглотила меня, и я все реже вспоминал о вилле Волконской и фантастических планах Российского телевидения, а потом и вовсе о них забыл. Жизнь в нашей альпийской деревне среди белоснежных радостных гор протекала медленно и незаметно. Незаметно подкралась осень. Горы порыжели, а на их склонах, покрытых убранными и уже пожухлыми виноградниками, резче выделялись белые пятна вилл. В один из октябрьских вечеров в квартире раздался телефонный звонок. Звонили из Москвы. Голос показался мне отдаленно знакомым.

— У нас все в порядке. Спонсоры дали деньги. Съемочная группа прилетает в Рим в середине ноября. А что сказали в посольстве Великобритании?

Что я мог ответить? Не мог же я сказать, что обо всем забыл, просто выбросил из головы.

Друзья в Риме обещали помочь. Кто сказал, что чудес не бывает? Уже через несколько дней Паоло Веккиа сообщил по телефону невероятную новость. Жена английского посла в Риме леди Фэйрвезер (Fairweather, т. е. Прекраснопогодова) — русская. Ее зовут Мария, она читала мою книгу, знает мое имя и просит меня позвонить. Звоню ей в Рим и впервые за много месяцев говорю в Италии по-русски. Нас приглашают на виллу Волконской к обеду. Нам готовы показать все, что мы пожелаем. Нам разрешат снять фильм.

…На via Piatti охрана открыла нам ворота, и мы въехали на территорию виллы. В парке я узнал оба здания. Одно из них — старая вилла Зинаиды Волконской. Напротив — особняк, построенный внучкой Волконской маркизой Кампанари незадолго до Первой мировой войны. Здесь и живет английский посол. В холле нас уже поджидала его жена, высокая стройная брюнетка с яркими живыми глазами. В ее лице было что-то восточное. Она протянула руку, попросила называть ее по имени и повела себя так, как будто мы были давно знакомы. Мария предложила до обеда прогуляться, и мы вышли на аллею, протянувшуюся вдоль каменной стены старого акведука и обсаженную пальмами, пиниями и апельсиновыми деревьями. Стоял теплый солнечный ноябрьский день. На обочине среди древнеримских статуй и обломков валялись сосновые шишки и апельсины. На верхушки пиний, похожих на шляпки огромных фантастических грибов, было больно смотреть из-за яркого золотисто-синего неба. Мы присели на каменную скамью у грота Гоголя. Мария говорила по-русски чисто и правильно, но в мелодике ее речи чувствовалось, что выросла она не в России.

Она родилась в Иране. Родители покинули Россию после революции. Отец был русский грек, а мать, урожденная Дементьева, выросла в имении под Харьковом. Детство ее прошло в Англии. Там в лондонском колледже она познакомилась со своим будущим мужем. Его звали Патрик Фэйрвезер; он происходил из старинной дворянской семьи. Прежде чем поселиться в Риме, Мария прожила пятнадцать лет в Африке, в Дакаре, где муж возглавлял английское посольство. Я спросил Марию, как живется ей здесь, среди русских памятников. Ведь после Надежды Кампанари, урожденной Ильиной, она по счету третья русская хозяйка этой виллы. «Может быть, Вам покажется странным то, что я скажу, — ответила она. — Я никогда не жила в России, но чувствую себя здесь как в русском доме. С мужем я была дважды в России в советское время, но это была какая-то незнакомая мне страна. Может быть, по рассказам матери я представляла себе Россию совсем другой. А здесь мне все ближе. Здесь как будто остановилось время».

По дороге в «Аллею воспоминаний» мы зашли в старый дом. Он перестраивался на наших глазах. Звенели электрические пилы. Рабочие шпаклевали новые внутренние стены. Я не узнал гостиную нижнего этажа. Осколки древнего травертине, которыми Зинаида Волконская украсила здесь стены, сняли. Мария рассказала, что стены обветшали и осыпались. Куски античной скульптуры со стен сняли и временно сложили в подвале. Потом ими украсят одну из гостиных в доме Кампанари. Новые перегородки разделили гостиную на несколько небольших комнат. Когда-то в этой гостиной рисовали Бруни, Матвеев, Брюллов, читал «Ревизора» Гоголь. Парк по другую сторону акведука тоже сильно изменился. Его расчистили и в центре сделали теннисный корт. Я узнал старый колодец. В его мрачной прохладной глубине виден отрезок древнеримской улицы. По ней когда-то прогуливались современники императора Клавдия. От колодца по направлению к каменной ограде виллы проложена «Аллея воспоминаний». По ней мы отправились разыскивать пушкинскую стелу. Как известно, она стояла (а десять лет тому назад лежала) в конце аллеи, у самой ограды. Там мы ее и нашли. Но это была уже не стела. Барельеф с изображением орла от нее откололи. Стела превратилась в небольшую (длиною около сорока сантиметров) каменную доску, которую вмазали в каменную ограду. Ограда здесь выходит на проезжую шумную via Statilia. Надо надеяться, что на этом метаморфозы завершились, и первый памятник Пушкину обрел, наконец, покой. И хотя сейчас это и не памятник вовсе, а памятная доска, сам Пушкин мог бы сказать: «Есть память обо мне». И это главное. Мария сказала, что превращение стелы в памятную доску произошло до их приезда в Рим, когда послом был лорд Рамсей. Так что, к счастью, худшее из моих опасений не оправдалось.

Мария предложила посмотреть на виллу и ее окрестности с крыши особняка Кампанари. Для этого мы поднялись на верхний этаж, прошли через несколько жилых посольских комнат и по винтовой лестнице поднялись на смотровую площадку. Старый дом Зинаиды Волконской и парк были под нами. С той стороны, где небо розовело и садилось солнце за купол Сан Пьетро, на уровне наших глаз стояли скульптуры на крыше церкви Сан Джованни ин Латерано. На противоположной, восточной, стороне, за церковью Святого Креста в Иерусалиме, небо над спокойными Альбанскими холмами оставалось синим и постепенно темнело. Отсюда сверху хорошо был виден древнеримский акведук, пересекавший виллу с запада на восток. На него часто забирался Гоголь и часами любовался вечным городом. И я глазами старался отыскать площадку на каменной стене, где ему было удобно расположиться, угадать это место…

А потом был обед. В небольшой столовой посольской квартиры сэр Патрик интересно рассказывал о своей службе в Сенегале, и я вспомнил знаменитые озорные стихи Саши Городницкого «Жена французского посла». А когда слуга из-за моего плеча в очередной раз подлил мне вина, я осмелел и прочел их вслух.

Марии стихи очень понравились, но она не поняла двух выражений: «ни фига» и «не слабы». Когда я объяснил их значение, Мария поинтересовалась, знал ли их Пушкин. Я ответил, что выражение «поднести фигу» есть в толковом словаре Даля, а Пушкин знал и более крепкий синоним. Сэр Патрик, конечно, ничего не понял, и, не переводя стихов, я объяснил ему, что мой приятель, известный поэт и океанолог Александр Городницкий, будучи в экспедиции, как-то побывал в Дакаре, увидел где-то на приеме жену французского посла и написал эти шуточные стихи. Стихи приобрели широкую известность, и у поэта были большие неприятности с властями, которые шуток не понимали и сами шутить не любили. «Вы же понимаете, — сказал я, — что означала связь советского человека с женой иностранного дипломата в нашем тоталитарном государстве». А Мария очень кстати вспомнила, что и Пушкина власти преследовали за «Гавриилиаду». «Вот вам и связь времен, — сказал я. — Она у нас не распадалась».

«Позвольте спросить вас, — вступил в разговор сэр Патрик. — Когда именно Ваш друг был в Дакаре?» Я ответил, что он приплыл туда на корабле вместе с моим школьным другом Игорем Белоусовым, тоже океанологом, и, судя по всему, это было году в семидесятом. «Тогда я знаю, о ком идет речь, — сказал сэр Патрик. — Это мадам Легран. Она приехала с мужем в Дакар за несколько лет до нас. Мы очень дружили». Мария изменилась в лице. «Как… это Женевьева Легран? Скажите… сколько лет было вашему другу поэту?» «Я думаю, меньше сорока». «А Женевьеве тогда, если не ошибаюсь, было за пятьдесят… Но, конечно, — спохватилась Мария, — в ней всегда был шарм». Я умоляюще взглянул на нее. «Поймите, это только шутка, плод поэтического воображения…»

На следующий день на вилле начались съемки фильма. Галина Александровна очень волновалась, успеем ли. Фильм сняли за два дня. Мария самоотверженно помогала, и мы ее зачислили в почетные члены съемочной группы. В интервью, которое она дала Российскому телевидению, она сказала, что счастлива хоть чем-то помочь российской культуре в это трудное для нашей страны время. Но на второй день съемок мы ее не увидели. Вышедший к нам сэр Патрик попросил ее извинить и сказал, что она очень устала после приема министра иностранных дел Дугласа Хэрда, который приезжал на виллу накануне вечером. В это время съемки шли в великолепных гостиных нижнего этажа. Съемкам мешали ковры, так как по замыслу режиссера свечи должны были отражаться в блестящих паркетах зала. А слуги, как на грех, куда-то подевались, и сэр Патрик дозваться их не мог. Тогда посол Великобритании, сняв пиджак, сам помог свернуть ковры.

Я и жена спешили на поезд. Пора было покидать Рим, виллу Волконской и возвращаться в Тренто, в университет. Нас подбросил на машине торгпредства шофер Петя, обслуживавший съемочную группу и проработавший в советском посольстве в Риме много лет. По дороге Петя сказал: «Вы знаете, я удивляюсь… Чтобы посол лично ковры с пола убирал… А она сама такая простая… вы сказали, что они дворяне с пятнадцатого века?» — «Нет, с четырнадцатого». — «Вот видите. Я ведь в нашем посольстве всего нагляделся. Конечно, сейчас другие времена, демократия. Но чтобы раньше наш посол ихних киношников в квартиру пустил, ковры снимал… Да на пушечный выстрел не подпустят, руки не подадут. А ведь себя называют товарищами, а этих господами».

И я вспомнил встречу с нашим послом в Японии в конце семидесятых. Им был тогда бывший член Политбюро ЦК КПСС Дмитрий Степанович Полянский. Я приехал на три месяца в Токийский университет, и мне нужно было явиться в посольство к атташе по науке. Во время нашего разговора в комнату заглянул посол, и атташе хотел представить меня ему. Посол, переходя сразу на «ты», спросил: «Ну как, узнал меня? Как я выгляжу?» Я ответил: «В точности как на портретах, которые вывешивали в Москве по праздникам». «Правильно, — сказал посол. — Отвечаешь как дипломат». Потом еще раз бегло взглянул на меня и добавил: «Только смотри у меня, с японочками ни-ни. Отсюда — в двадцать четыре часа! Смотри, какие бабы у нас в посольстве. Одна лучше другой!.. И чего им всем не хватает?» Последний вопрос он, видимо, адресовал атташе. Не знаю уж, чем я вызвал такие подозрения у посла. Только вот спросить, как меня зовут, забыл товарищ Полянский.

«Знаете, Петя, слово „товарищ“ стало у нас рудиментарным, потеряло значение. Недаром сейчас говорят „господа товарищи“».

Через несколько дней из Тренто я послал Марии снятые мной фотографии. На одной из них был запечатлен рабочий момент съемок в старом доме Зинаиды Волконской: окно, распахнутое настежь, и в его проеме жена английского посла.