Из зарубежной пушкинианы

Мастер и Маргарита

После Сульца я часто думал о потомках Дантеса, живущих в Париже. Посещение дома в Сульце уже не казалось мне счастливой случайностью. Удача ободряла. Весною 1982 года я в очередной раз собирался в командировку в Париж, в университет Пьера и Марии Кюри. «А не попытаться ли встретиться в Париже с потомками Жоржа Дантеса, — думал я, — и, кто знает, может быть, удастся поработать в их архиве?»

Барон Марк Геккерн-Дантес умер в 1979 году. В живых к этому времени остался его брат барон Клод, правнук Жоржа Дантеса. От ленинградского писателя Семена Ласкина, переписывавшегося с Клодом Геккерном-Дантесом, я узнал о нем некоторые подробности. Барон Клод живет в Париже в собственном доме, у него двое детей, сын Аксель и дочь Натали. У Клода Геккерна-Дантеса — большой семейный архив, хотя часть бумаг находится у жены его покойного брата. Барон Клод интересуется историей, время от времени публикует во французских журналах статьи о дуэльной истории. Одну из них он прислал Ласкину. В этой статье «Белый человек, или Кто убил Пушкина?» рассказывалось об известном гадании цыганки и ее предсказании, что Пушкин погибнет от руки «белого человека». Автор рассуждал примерно так: если гибель Пушкина была предопределена, то его прадед — тоже невольная жертва рока. Другую статью барона Клода я читал в гостях у Георгия Михайловича Воронцова-Вельяминова. Автор доказывал абсурдность предположения (одно время появившегося в печати) о том, что Жорж Дантес дрался на дуэли в спрятанном под мундиром металлическом жилете.

О существовании большого семейного архива у потомков Жоржа Дантеса известно давно. Еще в начале XX века П. Е. Щеголеву, работавшему над книгой о дуэли и смерти Пушкина, удалось получить от Луи Метмана, внука Жоржа Дантеса, ряд интересных документов. Помимо исторической справки о роде Дантесов Метман прислал Щеголеву письмо Жоржа Дантеса к Пушкину и его заметки, датируемые серединой ноября. Жениться на Екатерине Гончаровой или драться — вот дилемма, над которой размышлял Дантес. Его письмо и его записка оказались важными документами для выяснения мотивов действия врагов Пушкина в период после первого вызова Пушкина и перед вынужденной свадьбой Дантеса. П. Е. Щеголев получил также от Луи Метмана письмо Луи Геккерна Жуковскому от 9 ноября 1836 года, оригинал объяснений Дантеса на суде, условия дуэли, выработанные секундантами д’Аршиаком и Данзасом. В архиве Дантесов сохранялись и другие важные документы, например: подлинное письмо Пушкина д’Аршиаку от 17 ноября 1836 года, копия с письма Луи Геккерна от 26 января 1837 года, копия с письма Пушкина секунданту Дантеса д’Аршиаку, написанного в 10 часов утра 27 января 1837 года.

Уже после переписки П. Е. Щеголева с Луи Метманом, в сороковых годах, французскому писателю Анри Труайя, работавшему над биографией Пушкина, удалось получить от барона Жоржа Геккерна-Дантеса, внука Дантеса по мужской линии (отца барона Клода), два письма Жоржа Дантеса, посланные из Петербурга в январе и феврале 1836 года его приемному отцу Луи Геккерну, который до середины 1836 года находился в Париже. Сейчас оба этих письма широко используются исследователями последнего года жизни Пушкина. В архиве потомков Дантеса должно быть много и других интересных документов. Так, М. А. Цявловский опубликовал в девятом томе «Звеньев» фрагменты писем Идалии Полетики к Екатерине Гончаровой и Дантесу, а недавно их полный текст был опубликован С. Ласкиным, получившим копии этих писем и фотографию портрета Идалии Полетики от барона Клода. Эти письма дополняют портрет одного из злейших врагов Пушкина и наводят на размышления о коварной роли Идалии Полетики в преддуэльных событиях.

Все, что перечислено выше, — это уже полученные из архива известные документы. А ведь в этом архиве хранится много еще неизвестных писем. Вспомним хотя бы переписку между Сульцем и Полотняным Заводом. Ведь в книге И. Ободовской и М. Дементьева рассказано только о письмах из-за границы в Россию, но письма шли и в обратном направлении.

Вот почему, приехав в Париж весной 1982 года, я решил попытать счастья и встретиться с Клодом Геккерном-Дантесом. Жил я на квартире своих друзей Грийо. Маргарита и Эдмон Грийо, физики, профессора университета Пьера и Марии Кюри, пригласили меня поработать в их лаборатории. Здесь нельзя не рассказать о них, хотя бы коротко. Коммунисты, большие друзья нашей страны, они были живыми свидетелями истории французской физики. Эдмон Грийо — ученик Поля Ланжевена, Маргарита долгие годы работала вместе с Фредериком Жолио-Кюри, Полем Паскалем, Морисом Кюри. Супруги были неразлучны: работали, отдыхали, путешествовали всегда вместе. Маргарита выращивала сверхчистые кристаллы, Эдмон их исследовал. Она писала статью, он — редактировал. С годами у них выработались общие вкусы и привычки. Но характер был разный: Маргарита — темпераментна, Эдмон — спокоен и рассудителен.

Помню свой первый приезд и знакомство с ними. Я старался побольше увидеть и с энтузиазмом делился своими впечатлениями. «Представляете, за углом на улице кардинала Лемуана я разыскал дом, в котором жил молодой Хемингуэй. Там он и написал свою знаменитую фразу „Париж — это праздник, который всегда с тобой“. Я обошел дом со всех сторон, заглянул во двор — мемориальной доски нигде нет». Эдмон усмехнулся: «В Париже жило так много знаменитых людей, что стен не хватит для мемориальных досок. Придется заколотить ими и окна». В другой раз я радостно объявил: «Сегодня прошел по улице Вожирар, самой длинной в Париже. Подумать только, что на этой улице жила госпожа Бонасье, возлюбленная д’Артаньяна!» Маргарита обрушилась на меня: «Ты бы лучше подумал о том, что в этом городе живут миллионеры и нищие, что клошары спят прямо на улице, на набережной Сены…» Ее прервал Эдмон: «Оставь его в покое. Про классовую борьбу он знает не хуже нас. Все русские полюбили Париж с детства, они читали о нем на уроках истории и литературы…»

Грийо жили в Латинском квартале, радом с университетом, на углу улиц Монж и Роллен. Они занимали тесную двухкомнатную квартиру на третьем этаже очень старого дома с толстыми каменными стенами. В этом доме жил еще Ампер, и с тех времен дом не перестраивался.

В лаборатории Эдмон все делал своими руками, был мастером эксперимента. Он и погиб, как экспериментатор. Его убило током незадолго до моего приезда. Маргарита осталась без своего мастера…

Весной 1982 года их маленькая квартира показалась мне просторной и запущенной. Маргарита болела. Днем она подолгу лежала в кровати у открытого окна, выходившего во внутренний двор. Над книжными полками радом с портретом Поля Ланжевена работы Пикассо она повесила портрет Эдмона. Его нарисовал Делькамбр, ученик Пикассо. Я разместился в кабинете Эдмона, маленькой комнате с отдельным выходом на лестницу.

Как-то утром я разыскал в телефонной книге на имя Геккерн-Дантес два номера. Позвонил по первому. Ответил женский голос. Я спросил месье Клода. Оказалось, что это телефон его свояченицы и нужно звонить по второму номеру. На второй звонок ответил мужской хрипловатый голос. Это был барон Клод. Я представился, сказал, что хотел бы поговорить об архиве. На другом конце провода наступило молчание. Наконец:

— Семейные бумаги сейчас не у меня. А где бы мы могли встретиться?

Итак, в гости меня не приглашают.

— Право, не знаю… Я остаюсь в Париже еще несколько дней. Живу я на квартире у моего коллеги профессора Грийо…

— Так, может быть, я заеду к вам? Завтра в десять утра удобно?

Итак, Геккерн-Дантес предлагает приехать к нам. Я вспомнил, что завтра утром обещал быть на семинаре и что Маргарита еще ничего не знает о госте. Но неожиданно для самого себя ответил:

— Хорошо. Жду вас завтра утром. Вот мой адрес.

Я прошел в комнату Маргариты.

— Прости меня, я, не предупредив тебя, пригласил к себе завтра утром гостя.

— Пожалуйста. А кто он?

— Я с ним лично незнаком, только знаю его имя. Это барон Клод Дантес-Геккерн.

— Барон в моем доме? Ты сошел с ума!

— Видишь ли, Маргарита, он не совсем обычный барон. С ним интересно поговорить. Его прадед убил на дуэли нашего Пушкина…

— Убил Пушкина? Тем более! Чтобы ноги его в моем доме не было!

Мне пришлось прочесть небольшую лекцию, на этот раз по русской истории и литературоведению. Маргарита знала и любила Пушкина. Известно ей было и о моих литературных интересах. Но она никак не подозревала, что на улице Буати в районе Елисейских Полей есть дом, где хранится подлинное письмо поэта и архив его семьи. А то, что с Дантесами знаком хорошо ей известный писатель Анри Труайя, ее убедило.

Через свою комнату она протянула занавес. Получилась небольшая гостиная: кресла, стол, ваза с фруктами, кофейные чашки.

— На мою половину его не води, я буду спать, — сказала Маргарита.

На следующее утро ровно в десять в квартире раздался звонок. Это мой гость звонил с улицы. Я быстро спустился по лестнице и отворил парадную дверь. Передо мной стоял мужчина выше среднего роста в плаще, с седыми гладко зачесанными назад волосами, крупным тонким резко очерченным носом. Выражение серо-голубых глаз спокойное, холодное и немного усталое. Это и был барон Клод Дантес-Геккерн, правнук Жоржа Дантеса. Барон выглядел старше своих лет, на вид ему было лет семьдесят. В руках он держал какой-то пакет. Мы поднялись на третий этаж и прошли через мою комнату в гостиную. Я принял у гостя плащ, и мы разместились в креслах. Маргарита притаилась за занавесом; я знал, что она не спит. Я еще раз представился и объяснил, что, будучи физиком, интересуюсь историей семьи как пушкинист. Мне известно из литературы, что у семьи сохраняется большой архив, в котором есть подлинное письмо Пушкина, письма к Екатерине Николаевне Гончаровой и, возможно, другие интересные документы. Не мог ли месье Клод хотя бы рассказать о них?

— К сожалению, должен вас огорчить. Никаких бумаг у меня не осталось. Жена моего покойного брата Марка выбросила целый ящик со старыми письмами и документами, и их больше не существует.

— Как, ни письма Пушкина, ни писем из России, ни, наконец, семейных портретов и фотографий, ничего этого не осталось?!

Я оторопело смотрел на гостя, а он спокойно и как-то отчужденно разглядывал обстановку комнаты, книжные полки и портреты Поля Ланжевена и Эдмона Грийо.

— А какие письма вас интересуют? Может быть, я смогу ответить на Ваши вопросы?

От удивления на какой-то момент я потерял дар речи. Наконец, собравшись, я перешел в решительное наступление.

— Судя по переписке супругов Дантесов с Полотняным Заводом, в архиве должны быть письма Дмитрия Николаевича Гончарова и Натальи Ивановны, матери Екатерины Николаевны Гончаровой. Позже племянникам в Сульц могли писать супруги Фризенгоф (Александра Николаевна Гончарова и ее муж). Кроме Александры Николаевны с ними могла переписываться и Наталья Николаевна Пушкина-Ланская. Хотя советские пушкинисты полагают, что Наталья Николаевна не писала в Сульц своей сестре Екатерине и вообще не поддерживала с ней связей.

— Я хорошо помню письма Натали Пушкиной моей прабабушке Екатерине в Сульц. Одно из писем было адресовано ей в Баден, кажется, в 1841 году. Натали писала своей сестре только по-русски. А брат Дмитрий писал ей по-французски. И вообще моя прабабушка переписывалась со всей своей родней.

— Как жаль, что нельзя взглянуть на эти письма. — Я умоляюще посмотрел на собеседника.

Он только пожал плечами.

— С тех пор как мой брат Марк умер, всем распоряжается его жена. Сейчас она продает дом в Сульце.

— А осталось ли что-нибудь в Сульце, например, мебель, картины, книги? — От волнения я затаил дыхание.

Месье Клод медлил с ответом. И наконец:

— Нет, там ничего не осталось, голые стены.

Я подумал про себя: «А как же портрет Гончаровой, другие портреты, книги?» — а вслух спросил:

— Писатель Ласкин, ваш корреспондент, писал, что часть архива сохранялась у вас. Из своего собрания вы прислали ему копии пяти писем Идалии Полетики к супругам Дантес и фотографию ее портрета работы известного русского художника Петра Соколова.

— Да, это была красивая женщина. — Месье Клод явно уходил от ответа. Потом, допив кофе, он добавил: — Оставьте мне свою визитную карточку. Если найду что-нибудь интересное, я пришлю вам.

— Как вы относитесь к Пушкину? — спросил я месье Клода, чтобы хоть что-нибудь спросить.

— Я преклоняюсь перед гением Пушкина, хотя читал его только во французском переводе. В нашей семье всегда существовал культ Пушкина, так же как и культ Натали Пушкиной. Ведь мою дочь я назвал в ее честь. Но это не мешает мне гордиться моими предками Жоржем Дантесом, Екатериной Гончаровой и Луи Геккерном — крупнейшим дипломатом эпохи Меттерниха. Эти чувства воспитал во мне отец, Жорж Дантес-Геккерн, который свято оберегал семейные традиции, а их он воспринял от своего отца, Жоржа Шарля, храброго солдата, единственного сына Екатерины Гончаровой.

Я думал об архиве и слушал вполуха. Месье Клод продолжал рассказывать о семье. Его отец Жорж Дантес Геккерн родился в 1884 году и прожил 81 год. У отца было трое сыновей. Месье Клод — младший, ему сейчас 62 года. Какое-то время он жил в Штатах, занимался бизнесом, переводами…

— Да, совсем забыл, у меня для вас небольшой подарок, — сказал месье Клод и вынул из своего свертка книгу. Это была монография известного американского пушкиниста Уолтера Викери «Пушкин. Смерть поэта», изданная на английском языке в США в 1968 году. Я попросил месье Клода подписать мне книгу на память. Получил в руки книгу с примечательной надписью: «Профессору Владимиру Фридкину — книгу, которая мне очень понравилась и которая, я полагаю, очень близка к истине. Клод Дантес». Книгу он надписал почему-то по-английски. Я вспомнил, что приготовил свои подарки: сказки Пушкина в переводе на французский и янтарную брошь для Натали. Месье Клод внимательно разглядывал брошь. Глаза его потеплели.

— Если я найду что-нибудь интересное, то обязательно пришлю вам. Не знаю, сохранились ли письма Натали Пушкиной и ее сестры и братьев, но припоминаю, что не так давно я держал в руках письма князя Трубецкого к моему прадеду, того самого Трубецкого, который дружил с Идалией Полетикой. Я твердо убежден, — продолжал месье Клод, — что анонимный пасквиль был делом его рук.

Прочитав на моем лице немой вопрос, месье Клод сказал:

— Это убеждение я вынес из чтения писем Трубецкого. Впрочем, это только мое предположение.

Мой гость уже давно стоял и держал в руках тот самый пакет, с которым пришел. В пакете он уносил мои подарки. Я подал ему плащ и задал последний вопрос:

— Ваши слова о семейном культе Пушкина напомнили мне Леони. Ведь она читала Пушкина по-русски. В свое время ее судьбой интересовался А. Ф. Онегин, который спрашивал о ней у вашего прадеда. А теперь я хочу спросить вас, не остались ли в семье ее фотографии, книги?

— Нет, ничего не осталось. — Глаза месье Клода снова приняли холодное, безразличное выражение. — Она сошла с ума и рано умерла.

Я проводил гостя до улицы и вернулся в комнату Маргариты. Она уже сидела в кресле у стола с неубранными чашками, смотрела на меня и смеялась:

— Кого здесь обманывают? Французы говорят «mentir à la journée»^[2]. Так вот, он даже врать не умеет. Впрочем, он держит тебя за наивного иностранца, не знающего ни местных нравов, ни обычаев, а может быть, и за этакого ученого-теоретика не от мира сего.

Ну конечно, Маргарита не спала и все слышала. Интересно, что она обо всем этом думает? Я не рассказывал Маргарите о том, что видел в Сульце, о письмах Полетики из архива месье Клода. И вообще, как говорится, она слабо разбиралась в материале. И именно поэтому ее мнение было интересно.

— А в чем ты видишь обман?

— Да во всем, решительно во всем. Ни одного слова правды! Ну кто же поверит тому, что Дантесы уничтожили свой семейный архив, что свояченица просто-напросто выбросила его на помойку. Да знаешь ли ты, как старые аристократические семьи во Франции дорожат семейными бумагами, иконографией, всеми ветвями своего генеалогического древа! Большинство из них разорено, и это единственное, что у них осталось. Они уже давно научились считать деньги, которых у них нет. Ты думаешь, твой барон Клод не знает, сколько американские коллекционеры заплатят ему за автограф Пушкина? Тем более он эльзасец, а эльзасцы невероятно скупы. Американцы охотятся за архивами, антиквариатом, во Франции они скупают целые замки, распиливают их на части и перевозят к себе за океан.

Маргарита была права. Я вспомнил о продаже Дантесами своих семейных фотографий по 60 франков за штуку, но промолчал.

— И потом, ты мне говорил, что этот Клод Дантес сам пишет статьи об истории семьи и о дуэли его прадеда с Пушкиным. Я бы еще поверила, что он ревниво оберегает свое сокровище от посторонних глаз, совсем как скупой рыцарь у Пушкина. А к русским он питает наверняка еще и семейную, и классовую неприязнь.

— Но позволь, а семейный культ Пушкина? Он говорил об этом искренне. А имя дочери…

— Я тебе расскажу один эпизод из жизни моего Эдмона, — ответила Маргарита. — У него был друг-физик, с которым они вместе работали у Поля Ланжевена. Когда пришли немцы, Эдмон ушел в Сопротивление, как и все из «партии расстрелянных». А его друг приспособился, сотрудничал с немцами. О Ланжевене в эти годы он и не вспоминал, это было опасно. Зато после войны в своей лаборатории он создал настоящий культ Ланжевена, написал о нем воспоминания. По поводу и без повода любил называть себя его учеником. Крупным физиком он так и не стал. Его имя ничего тебе не скажет. Да… Так ты говоришь о культе Пушкина у Дантесов? А кому были бы известны эти Дантесы, если бы их предок не убил величайшего русского гения? Полагаю, ни ты, ни другие не стали бы тратить свое время на розыск их архива. У потомков Сальери мог быть культ Моцарта. У Дантесов — культ Пушкина и Натали Гончаровой. Ты мне рассказывал о столкновении Виктора Гюго с Жоржем Дантесом в Национальном собрании, и что этого же Дантеса разоблачал Маркс. Думаю, что Клод Дантес и этим гордится.

— Ты права, нечто похожее писала Анна Ахматова. Но не надо упрощать. Со времени убийства Пушкина прошло почти сто пятьдесят лет, и правнук его убийцы может искренне любить поэзию Пушкина. И потом, представь себе, он может чувствовать какую-то связь с Россией, ведь его прабабушка была русской. — Сказав это, я вспомнил Сульц, одинокий, как будто забытый портрет Екатерины Гончаровой в темной комнате со ставнями, и мне захотелось спросить Маргариту совсем о другом.

— Я рассказывал тебе о свадьбе Жоржа Дантеса. Считают, что он женился на Екатерине Гончаровой не по любви, что брак этот был вынужденным. Зато Екатерина Николаевна была без памяти влюблена в Дантеса и страстно любила мужа всю свою короткую жизнь. И представь себе, сохранились письма, воспоминания современников, жителей Сульца, о том, что Жорж Дантес тоже любил жену, был ей предан. Оставшись вдовцом в тридцать один год, он так и не женился во второй раз. Допускаешь ли ты, что их любовь была взаимной?

— Ты говоришь о любви. А я тебе скажу о другом. Надо знать жизнь людей из французской провинции, особенно из Эльзаса. Дом в провинции — это не только стены и черепичная крыша. Это — семейный клан, мир, скрытый от посторонних глаз. Для этих людей дом, семья, дети — такой же капитал, как земельный надел, как деньги в банке. Дантес до женитьбы и после — это два разных человека. Конечно, у него были женщины и до Екатерины и после нее. Но Екатерина была хозяйкой его дома, матерью четырех его детей, наследников его имени и состояния… — Маргарита задумалась. — Ты говоришь о любви. Ты знаешь, у нас с Эдмоном, к несчастью, не было детей. Не было у нас ни капитала, ни состояния. У нас была работа. И мы любили друг друга. Мечтали умереть вместе. Но жизнь распорядилась иначе. Я вот живу…

Я отвернулся и подошел к окну. Покатые черепичные крыши и белые ставни блестели на солнце. Внизу во дворе стояли кадки с пальмами. Оттуда снизу доносился пряный запах зелени и нагретой земли. В Париже стояла ранняя теплая весна.

Вскоре я прочитал книгу Викери, подаренную мне Клодом Дантесом, которая, по его мнению, «очень близка к истине». Я искал в книге новые документы, например, из архива Дантесов, но их не было. Автор добросовестно излагал факты и цитировал известную литературу. Новой, вернее необычной, была точка зрения автора. Викери отдавал должное величию Пушкина как национального поэта. И вместе с тем ставил Пушкина и Дантеса как бы на одну доску. «Виной» Дантеса была его «роковая» любовь к Наталье Николаевне. В остальном он был человеком чести. Автор оправдывал и Луи Геккерна. Ни анонимный пасквиль, ни сводничество, ни преследование Пушкина в свете не имело к нему никакого отношения. Он просто любил «сына», дорожил своей карьерой и всячески хотел избежать дуэли. Пушкину автор ставил в вину чрезмерную ревность и темперамент. Автор полагал, что после умиротворения в ноябре Пушкину не следовало распространять в свете мнение о том, что Дантес избежал дуэли ценой своей женитьбы на Екатерине Гончаровой. Гибель Пушкина — предначертание судьбы. Я вспомнил статью самого Клода Дантеса, и его надпись на форзаце книги Викери стала мне понятной.

Коллекционеры — странный народ. Многие из них завидуют тому, что в моей библиотеке есть книга о дуэли Пушкина с автографом правнука Жоржа Дантеса.