Канава

Глава 607

- Брысь.

Прислуга выскочила, сел напротив, сижу-разглядываю. Эта - коленки подобрала, ручонками вцепилась, личиком в них и воет тихонько.

Факеншит! Я же помню сестру её родную. Руками, телом, пальцами помню. Помню как она на меня со стилетом кидалась. Как, пританцовывая, спускалась ко мне в оружейную, "на ложе любви". Как сама рвалась мне навстречу, ближе, ещё. Как ничего, кроме пожара и мышей, не боялась. Как швырком, без сожалений, выворачивала ларцы с собственными украшениями на платок: "Могу же я наградить своего первого мужчину!".

- Ты знаешь - кто я?

- Ы-ы-ы. Да. Господин.

- Кто?

- З-з-з... о-ох... З-зверь. Л-лютый.

- Ты исполнишь моё любое желание?

- Ы-ы-ы. Д-да. Г-господи-и-ин.

Рановато она меня так титуловать начала. Служанки просветили?

- Ты знаешь, что это такое?

- О-о-о... ошейник. Рабыни.

Чем хороши служанки? - Абсолютно добровольно и доброжелательно введут в курс дела, зададут стартовую точку и сформируют ожидания. От души, из желания поговорить. Но с прислугой надо работать, чтобы говорила нужное.

Э-эх, а вот у меня во Всеволжске... Цыба так мозги промывает... А здесь... сырьё неопределённого качества. Но польза уже есть: вводную часть можно пропустить.

Кладу железку на край стола. Хотя этот экземпляр - не железка. Бронза. Жёлтенькая, надраена до блеска, тавро моё - листок рябиновый - аж сверкает. Со стороны глядючи - прямо дорогое украшение. Рабский ошейник - тоже кому-то прикраса.

- Надень.

Ноет всё громче. Пытается в "комочном" состоянии слезть с лавки, чтобы добраться до стола. Ножка подгибается, заваливается. Лежит на полу, свернувшись в клубочек. И хнычет.

Может, кого-то в помощники позвать? Чтобы её за ручку водили, как тот евнух на аукционе.

Кинул ей ошейник под нос. Подвывая, взяла. Раза с четвёртого попала и защёлкнула.

Пошла стандартная ритуальная проповедь. С уместным порыкиванием, с отработанными уже до автоматизма интонациями, откатом в басы, понижением и повышением тона... О видимости и невидимости ошейника в мире дольнем и в мире горнем, здесь и везде, отныне и навеки... Кивает, соглашается, хнычет всё громче. После слов моих: "и даже в Царство божие ты сможешь войти лишь с моего согласия" - просто заревела в голос.

В дверь немедленно всовываются служанки. Девки, вроде, ничего - Гапа дур не держит. Но навыки прислуги явно выражены: подслушивают и подглядывают. Типа: а вдруг господину что потребуется?

Подняли реву, вытерли сопли, утишили, утешили, отвели в помоечную, сполоснули личико холодной водой. Груня то у одной на груди порыдает, то у другой. Девка совершенно сломлена. Какого-то своеволия, капризов, неподчинения можно не ожидать. И исполнения каких-либо приказов... вряд ли. Она стоять не может! Коленки подгибаются, глаза закатываются, головокружение.

Ну, давление-то мы ей поднимем. Но интересно - чем её так?

Отплакалась. Ещё раз умыли, передо мной посадили. Как примерная школьница. Спинка прямая, глазки опущены, ручки на коленках, коленки сжаты.

- Говорить можешь?

- Д-да. Господин.

Уже лучше. Остаточные всхлипы не считаются.

- Я видел тебя вчера. В детинце, когда ты с Любавой Дмитриевной приехала. Что с тобой случилось потом?

Опять. Лицо в колени, из глаз слёзы. Снова - в помойку, потом на лавку. Служанок снова выгнал. Ещё и пригрозил. Она за ними тянется как за матушкой родной. Опять ныть начинает. Шикнул.

- Рассказывай.

Выясняется, что она не помнит.

Помнит Вышгород. Какие-то куски сборов. Большую лохматую собаку, которая бежала за ними по дороге. Потом - провалы. Возчик? - Был. С бородой. Санки? - Да, подушки кожаные.

- Ещё.

- Ы-ы-ы... Подземелье. Темно. Воняет. Страшный человек. С бельмом. С чёрной бородой. Страшно шипит мне в лицо. Потом... я стою. Голая. Холодно. Руки связаны над головой. Впереди жерди. Редкие, стоячие. Страшный человек прижимается ко мне сзади, щупает, лапает, лезет в... во всюда. Шепчет на ухо: "Нравится? Хочешь ещё? Скажи: хочу". Борода колется, от него несёт пивом и луком. Я кричу: "нет!". Он хохочет в ухо: "тогда смотри".

За забором открытая часть двора. Жерди по кругу. Сбоку выталкивают женщину. Голую. Растрёпанную. Локти связаны. Сбивают с ног. Окатывают из ведра. Кровью. Оставляют на снегу. С другой стороны открывают загородку. Оттуда выскакивают два хряка. Здоровые. Злые. Голодные. Принюхиваются. Пятачки шевелятся. Присматриваются. Маленькие глазки. Смотрят злобно. Подходят к женщине. Она плачет, пытается отползти. В мою сторону. Отпихивается ногами. Свиньи подходят ближе. Один тычет в её ляжку рылом. Она визжит, отдёргивает ногу. Хряк кусает. Вырывает кусок мяса. Прямо из... из неё. У него из пасти висит лоскут кожи, с клыков капает кровь. Он жуёт. И смотрит. На меня. Она рвётся, прижимается лицом к жердям. Прямо передо мной. Не дальше руки. А они запрыгивают на неё. Один забирается передними копытцами прямо ей на голову. И смотрит. В лицо. Мне. В глаза. Потом съезжает по спине и вырывает кусок из её плеча. Жуёт. И смотрит. Мне в глаза. Неотрывно.

А бельмастый шепчет на ухо: "Хочешь? Ко мне или к нему? Будешь следующей? Там, с той стороны?".

- И тогда ты сказала: хочу. К тебе.

- Ы-ы-ы...

- Потом?

- Не помню... звенит в голове... не...

И она свалилась в обморок.

Пришлось снова звать служанок и лекаря.

Я, честно говоря, продумывая беседу с этой княжной, прикидывал разные варианты доминирования, подавления психики, формирования в её сознания образа господина. Довольно, знаете ли, изощрённые подходы и наезды. А тут... уже. Тут - до меня.

Куда мне до местных?! С моим слабеньким злокозненным умишком эпохи гумнонизма, дерьмократизма и толерастии?! Мне ещё поднапрячься нужно, вообразить, продумать, проверить на непротиворечивость... А они в этом живут. У них не выдумки умозрительные, а повседневный опыт. Здешние свиньи постоянно едят детей. В русских деревнях - всё средневековье и Новое Время. Не только детей, не только в деревнях, не только на Руси.

Её воля растоптана, размазана в слизь. Наблюдением за свинокормлением.

Теперь достаточно просто сказать:

- Ничего не бойся. Ты - у меня. В лапах "Зверя Лютого". С тобой ничего не может случится мимо моей воли. Просто исполняй мои просьбы. И я буду благосклонен к тебе. Я дам тебе защиту. От людей. И от свиней.

Она снова плачет. От счастья. От избавления от страха, от надежды на мою милость, мою благосклонность к ней, к моей рабыне. Клянётся всегда-всегда, во всём, не щадя живота, не имея даже и мысли в сторону... пытается подползти, чтобы поцеловать мои сапоги... и заваливается набок.

- Снотворное. Завтра она мне нужна стоячая. Исполняйте.

Девку увели, прибежал Николай.

- Вот, Иване, грамотка.

- Это хорошо. Красивая. Ты мне лучше расскажи...

Николай, помявшись и приняв на пару со мной по граммулечке, сообщает подробности вчерашнего похищения Груни.

Двое кипчаков по приказу Николая отвезли девку на двор одного его здешнего знакомца.

Зовётся Велиарием. Сам из славян. Не то болгарин, не то серб. Короче: византиец, православный. Мужичок битый, где-то на жизненном пути подхватил бельмо на глаз и множество необщих умений на душу. В Киеве известен тем, что приводит к послушанию дорогих рабов и рабынь, не испортив шкурки.

Как я говорил, торговля людьми - одна из важнейших отраслей мирового хозяйства. В которой вырастают и востребованные мастера специфических талантов. Как в торговле воском есть знатоки, которые сырой лесной воск очищают и отбеливают, иногда довольно своеобразными способами, как довольно неочевидно повышают прочность ткацких берёзовых челноков мужской мочой, так и в работорговле продукт подвергается предпродажной очистке и подготовке.

Испортить юного раба или рабыню легко, для элитных экземпляров - это просто катастрофические убытки. За века преемственного развития древних культур сформировались несколько школ воздействия на психику здешних особей. Нужно не только не допустить мятежа - этого просто не бывает, но и побега, суицида и свар с другими экземплярами.

В силу географической специфики просто задавить психотропами до постоянно полусонного состояния нельзя. Лодия - не усиер. Грести таких невольниц не сажают, конечно, но тащить их на плечах вокруг Несыти никто не будет. Лодейный поход требует значительно большего участия пассажиров, чем морской корабль. Поэтому нужно добиться не апатии, изнурительной постоянной слабости, а покорности. Лучше - заинтересованности.

Мусульмане, например, часто рассказывают об истинной вере, о прелестях жизни по шариату. Правда, не говорят, что невольникам это не грозит. Иначе их невозможно продать: правоверный не может владеть правоверным. Правоверная наложница - предмет для побивания камнями за разврат.

Греки больше завлекают рассказами о Царьграде, о Святой Софии, о дворцах, ипподромах, красотах, сытой еде, богатой одежде. Про то, что многих годами, пока персонаж не утратит своих товарных свойств, не будут выпускать со двора... Да и потом - приставят к делу типа уборки коровников, стирки или готовки.

Это - "пряник". У хорошего торговца все "элитные" идут на экспорт добровольно. В надежде на светлое будущее, на счастливую жизнь.

Есть и "кнут". Для особо упёртых, для тех кто слишком сильно любит "родину и свободу" или слишком боится перемен, новых мест, новых людей. Но просто побить нельзя - цена падает.

Тогда ведут к Велиарию. Очень талантливый работник: обычно сразу, с первого взгляда определяет личные страхи конкретного экземпляра и устраивает "комнату 101" Министерства любви по Оруэллу.

" - Вы однажды спросили, - сказал О'Брайен, - что делают в комнате сто один... В комнате сто один - то, что хуже всего на свете...

Надзиратель внес что-то проволочное, то ли корзинку, то ли клетку. Он поставил эту вещь на дальний столик.

- То, что хуже всего на свете, - сказал О'Брайен, - разное для разных людей. Это может быть погребение заживо, смерть на костре, или в воде, или на колу - да сто каких угодно смертей. А иногда это какая-то вполне ничтожная вещь, даже не смертельная.

Он отошел в сторону, и Уинстон разглядел, что стоит на столике. Это была продолговатая клетка с ручкой наверху для переноски. К торцу было приделано что-то вроде фехтовальной маски, вогнутой стороной наружу... Уинстон увидел, что клетка разделена продольной перегородкой и в обоих отделениях - какие-то животные. Это были крысы.

- Для вас, - сказал О'Брайен, - хуже всего на свете - крысы.

- Боли самой по себе, - начал он, - иногда недостаточно. Бывают случаи, когда индивид сопротивляется боли до смертного мига. Но для каждого человека есть что-то непереносимое, немыслимое. Смелость и трусость здесь ни при чем. Если падаешь с высоты, схватиться за веревку - не трусость. Если вынырнул из глубины, вдохнуть воздух - не трусость. Это просто инстинкт, и его нельзя ослушаться. То же самое - с крысами. Для вас они непереносимы. Это та форма давления, которой вы не можете противостоять, даже если бы захотели. Вы сделайте то, что от вас требуют.

Маска охватит вам лицо, не оставив выхода. Когда я нажму другую ручку, дверца в клетке поднимется. Голодные звери вылетят оттуда пулями. Вы видели, как прыгают крысы? Они прыгнут вам на лицо и начнут вгрызаться. Иногда они первым делом набрасываются на глаза. Иногда прогрызают щеки и пожирают язык".

Уинстон не перенёс "непереносимого", сдал свою возлюбленную. И его отпустили. Дали хорошо оплачиваемую синекуру, возможность вести спокойную жизнь, трудится на благо общества. И он возрадовался. Не своему физическому спасению, а возникшему у него чувству единению, сопричастности. Со всем государством, со всем народом. Своим, родным и любимым.

"Вслед за фанфарами обрушился неслыханной силы шум... Сквозь гам прорывались обрывки фраз: "Колоссальный стратегический маневр... безупречное взаимодействие... беспорядочное бегство... полмиллиона пленных... полностью деморализован... полностью овладели Африкой... завершение войны стало делом обозримого будущего... величайшая победа в человеческой истории... победа, победа, победа!".

Ноги Уинстона судорожно двигались под столом. Он не встал с места, но мысленно уже бежал, бежал быстро, он был с толпой на улице и глох от собственного крика. Он опять посмотрел на портрет Старшего Брата. Колосс, вставший над земным шаром! Скала, о которую разбиваются азийские орды!... Нет, не только евразийская армия канула в небытие! Многое изменилось в нем с того первого дня в министерстве любви, но окончательное, необходимое исцеление совершилось лишь сейчас...

Он уже не бежал и не кричал с толпой. Он снова был в министерстве любви, и все было прощено, и душа его была чиста, как родниковая вода. Он сидел на скамье подсудимых, во всем признавался, на всех давал показания. Он шагал по вымощенному кафелем коридору с ощущением, как будто на него светит солнце, а сзади следовал вооруженный охранник. Долгожданная пуля входила в его мозг.

Он остановил взгляд на громадном лице... О жестокая, ненужная размолвка! О упрямый, своенравный беглец, оторвавшийся от любящей груди! Две сдобренные джином слезы прокатились по крыльям носа. Но все хорошо, теперь все хорошо, борьба закончилась. Он одержал над собой победу. Он любил Старшего Брата".

Без тоталитаризма, без громоздких гос.структур типа "Министерства любви" подобные технологии находят применение и здесь. Верный раб готов принять топор палача на шею за совершённую им ошибку, за непослушание господину. До такого состояния и доводят элитных рабов. Будь то гулямы, которые ценой своих жизней защищают своих владельцев, или наложницы османских султанов, посылаемые соседям в подарок и убивающие себя по приказу султана, дабы доставить огорчение своим новым господам.

Киевским аналогом О'Брайена подрабатывал Велиарий. Правда, не на гос.службе, а в рамках "невидимой руки рынка". В части материальных ресурсов он был ограничен. С другой стороны, в конкретных нынешних условиях, когда женщина стоит дешевле мешка с отрубями для свиней, появляются дополнительные коммерческие возможности. Хотя с Николая Велиарий взял хорошо. И втрое - за срочность.

- Возьми десяток кипчаков. Поезжай к этому... мастеру на двор. Всех насельников убить. Всех. Посмотри записи. Двор сжечь. Начисто.

- Не... Иване... Я ж с ним договаривался. Я ж обещался заплатить. Вот, половину ещё отдать должен. Не... это ж не по чести. Слово купеческое. Я не могу.

Мда... Слово чести данное владельцу психо-свино-комплекса... священно и нерушимо.

- Понял. Позови Салмана.

Глухой ночью в зоне ответственности рязанцев полыхнуло. Когда прибежал ночной патруль, двор уже пылал как костёр поставленный. Всё сгорело. И люди, и строения, и животные. В свинарнике по полу каталась пара начисто обгрызенных человеческих черепов: свинскими клыками не ухватить предметы такой формы. Свиньи полыхали факелами: живое сало хорошо горит.

Так мы свининки и не поели. Пришлось и дальше говядину пережёвывать.

Я был расстроен смертью Велиария. Человек, способный точно и быстро выявить "непереносимое" для конкретного объекта есть, безусловно, немалая ценность в делах государственных. Однако, оценивая возможные риски от продолжения существования носителей связанной с Груней информации, пожертвовал этим талантливым мастером и его домочадцами. Отчасти успокаивало то, что Ноготок уже слышал от меня историю с крысами и набирал опыт по теме. Да и Саввушка имел в этой области интересные знания и умения.

Утром привели Груню. Стандартное у меня начало:

- Раздевайся.

Снова хныкать начинает.

- Ты вчера стала рабыней моей. Исполняй волю господина. И ничего не бойся. Ты уже в лапах "Зверя Лютого". Ничего страшнее с тобой случиться не может. Не бойся. Делай.

Сапожки тёплые на ножки, крестик золотой на длинной золотой цепочке поверх ошейника на шею, тёплый меховой плащ с капюшоном сверху.

- Ничего не бойся. Поехали.

И мы поехали на Большой совет, собранный Государем по поводу устроения "федедрального центра" и вообще.

Очень своевременно: только вошёл - тут и государь. Уже всё поживее идёт. И молебнов минимум, и общей возни чуток. Говорить-то кто будет?

Благочестник просит слова. И принимается негромко, очень убедительно, с отсылками с Святому Писанию и отцам церкви, к древним князьям и мировому культурному наследию, громить мою концепцию. Которая в его изложении выглядит особенно глупо, антинародно и богопротивно.

Причём делает это очень благожелательно, благочестиво и боголюбиво. Без оскорблений и ругательств.

И он-таки, прав! Переход от раннефеодальной империи к феодальной раздробленности есть, безусловно, огромный шаг по пути прогресса и процветания. Подготовляемый столетиями непрерывного развития производительных сил и производственных отношений. Вершина общественного развития, достигнутая тяжёлым трудом народных масс и национальных героев! Революционный скачок в светлое будущее!

Да вся демократия из феодальной раздробленности выросла! Сначала тысячи микрогосудариков столетиями непрерывно режут друг друга и всех окружающих, а потом - р-раз - и прогресс с процветанием и свободами брызгами во все стороны.

Я даже заслушался.

- Э-кх. А ты, Воевода, что скажешь?

- А я, государь, коли будет твоё дозволение, похвастать хочу. Дабы дать присутствующим время для усвоения всей глубины мудрости и благочестия, изложенной князем Романом.

Типа Ванька-лысый у князь Романа на разогреве малость полабает. Чтобы главный солист успел спокойно покурить и оправится.

- Н-ну... Давай.

Пантелемойшка уже на крыльцо сбегал, уже тащит Сухана, который осторожно ведёт фигуру в толстом меховом плаще.

- Дозвольте, люди добрые, побахвалиться. Обновкой одной. Купил вчера на торгу у гречников рабыню.

Сухан снимает с Груни плащ, откидывает его Пантелею и, воспроизводя вчерашнее движение евнуха, разводит ей руки, чуть прижав спину своей грудью, заставляет выпрямиться, даже прогнуться. А вставленный между её пятками сапог заставляет девушку раздвинуть ноги. Сапожки, ошейник, крестик между грудей, чисто выбритый лобок и подмышки, нигде ни синяка, ни царапины. Обширное поле для услады взгляда.

Мгновенная пауза и общий возмущённый хай.

- Ты что приволок?! Срам! Непотребство! Невежа безмозговый семияйцовый! Позор! Стыд! Гнать развратника плетями! Тут про дела государевы, а этот все про блуд! Жеребец застоявшийся!

Понятно, что зрелище чрезвычайной новизной для большинства присутствующих не обладает. В смысле: все обнажённых девушек видели. И не только видели, и не одну. Но в собрании "мужей добрых"... Тоже бывает. Но уже хорошенько выпивши. А тут, на сухую... дисгармония.

Андрей всматривается, хмурится, пытается понять, переводит взгляд на мою радостную физиономию. А я разглядываю Благочестника, смоленских княжичей. И вижу, как медленно встаёт с места, во весь свой немалый рост, опираясь кулаками в стол, сидящий рядом с Благочестником Ропак. Узнал.

- Груня?! Агрипина?!!

- Да, князь Святослав. Моя новая роба. Которую отзывается на Агрипина Ростиславовна.

- А?! Что?! Кто?! Не может быть! Лжа!

Вдруг вскакивает на стол Храбрый, ужом проскальзывает со стола на помост, на пол, три шага ко мне, одновременно пытаясь найти на бедре отсутствующий меч.

Махнуть, ударить, посечь.

Сикось-накось. В куски.

Чтоб ошмётки по стенкам. Чтобы не было, чтобы...

Нету. С длинномерным сюда не пускали, все железки на гульбище лежат.

Я делаю шаг ему навстречу, и он останавливается. Кинуться на меня с ножиком... как-то это не по княжески, как-то это быдловато. Поножовщина - удел простолюдинов.

Мы стоим на восьми шагах, я говорю, обращаясь к нему, громко, чтобы меня все хорошо слышали:

- Что делать собрался, князь Мстислав? Зарежешь ли меня ножиком? Так это свара в войске. За что, по указу государя - смерть. Вы все, в поход идучи, клялися свары не затевать, кровь сотоварищей боевых не проливать. Ты сам на том крест целовал. Кинься на меня. И станешь клятвопреступником. Изменником, вором. Иудой.

Слева, где сидят смоленские бояре, какое-то шевеление, и я, глянув туда мельком, продолжаю свой монолог в лицо Храброму.

- Или соберёте людей своих и нападёте на меня? Дабы отбить сестру вашу? Так ведь снова измена. Крамола, мятеж, порушить ваше крестоцелование, присяги ваши. И кто вы после этого? Лжецы, изменники, воры.

Собрание начинает затихать, осознавая постепенно, что привычные, "кулачные", "мечные" решения здесь обернутся и потерей голов по закону, и утратой чести.

- Могу представить себе, что найдутся лихие люди. Кто сумеет выкрасть у меня рабыню мою. И вира-то вам не велика, да вот беда - и это бесчестие. Вам. Нарушили "Русскую Правду"? - Преступники. Русские князья - татьбой промышляют? Какая же вера вашему слову, вашему суду, вашей чести?

Внимательно оглядываю сидящих группой смоленских князей.

***

Бож-же мой! С кем я связался! Сплошные двоечники.

Русский князь прежде всего - судья. Чтобы судить - надо знать закон. Их этому учат. Да чего там учить?! - Сами тексты не велики, сотня-две статей. Ну сядь же, подумай! Там же ничего хитрого нет, все формулировки просты. Какой-то спец.терминологии, каких-то заворотов с многоэтажными условиями - нет. Просто надо подумать, поиграть в уме.

Есть же статья, которая прямо задаёт обязательное, принудительное освобождение рабыни!

При "пошибании чужой робы" насильник платит её владельцу 6 гривен, как при убийстве её, а хозяин даёт ей вольную. Не по желанию своему, а по обязанности. По закону.

Меня можно заставить отпустить эту девушку на волю. Да, там вира, и самой девушке будет... нехорошо. Или наоборот. Как будет обставлен этот типовой, много-тысячелетний, миллионно-человечий процесс. Не суть: сыграть, построить такую ситуацию, можно. Подослать человечка, который девку испортит, виру заплатит. Насильника зарежете, девку приберёте. Не украдёте имение моё, "орудие говорящее", а свободную, законно. Пусть и пользованную. Да и плевать вам на сестру, главное - сохранить лицо, "сберечь честь свою", внешнюю благопристойность, соответствие народному представлению о славном князе.

Мелочь мелкая: закон надо не только знать, но и уметь применять. Думать об этом. А не о корзнах да рештах.

***

- Что не возьми, князь Мстислав, какую доблесть да храбрость не яви, а итог один. Бесчестье. Ваше. Ростиславичей.

- Мы выкупим сестру. Скажи цену.

Ропак так и стоит, возвышаясь над всеми сидящими князьями, ссутулившись, упёршись кулаками в стол.

Нашёл-таки решение. Пока все слюнями брызгали да эфесы искали - додумался.

Сказать "нет" нельзя. Отказаться вести торговые разговоры - оскорбление. Типа: а вы-то куда? С кувшинным рылом в калашный ряд? - Заломить какую-то несусветную цену - нельзя. Тот же принцип: он с нами говорить не хочет, насмехается, презирает и игнорирует.

- Что ж, можно и цену прикинуть. Справедливую. Понятно, что цена не должна быть ниже тех доходов, которых я с этой рабыни получить могу. Себе в убыток торг не ведут.

- Говори. Мы выкупим сестрицу родную, по милости божьей.

Благочестник подал голос. Он - главный в доме. Его слово решающее. Если он не берёт на себя ответственность - он предал семейную честь. Тогда в доме должен появиться новый глава. А это раздрай и смута, долго и больно.

Ему пришлось вступить в разговор. И это хорошо. Потому что "умыть" надо не младшенького, а именно Благочестника.

Я чуть отхожу назад, открывая князьям больший обзор. Их, выставленной на всеобщий позор и разглядывание обнажённой сестрицы. Она уже хлюпает тихонько носом, глаз не поднимает, мелко дрожат соски и коленки. Лишь бы в обморок не упала.

- Прикинь, княже. Вот вытащу я сейчас к Софии, на площадь, где мои городовой полк побили, телегу простую. Да поставлю на нею робу свою Груню. Вот как она сейчас стоит. Голенькую. В крестике божьем да в ошейнике хозяйском. Да велю плясать пляски срамные. Да крикну по-зазывальному: "А ну люд честной, православный, подходи - не бойся, уходи - не плачь. Вот пляшет перед вами недавняя великая княжна, дочь славного князя Всея Руси Ростислава Мстиславича. Сестрица князей смоленских, да новгородских, да овруческих, да вышгородских. А кто хочет попробовать первость княжны великой, а? Сломать-порвать целкость сестрицы князей славных? Поиграть-растрепать цветок невинности, в высокородных теремах выращенный? Распустить-выпустить кровушку девственности княжеской?".

Кричать по зазывальному я ещё с Елно умею. Доброжелательность к слушателям, полная открытость с привкусом... нет, не обмана, а весёлой шутки. И чуть-чуть похабщины. Типа: ну мы все мужики, ну у каждого ж есть, чем поработать.

- Как думаешь, княже, много ль охотников сыщется? А ты глянь по сторонам. Вот два ста мужей добрых, мужей вятших сидят-слушают. Товарищи боевые, сподвижники. Все! Все там у Софии будут. Кто явно, в первые ряды полезет, кто издаля присматривать станет. И начнут они цену давать. Кто больше. За редкость редкую, за поломать целку сестрице вашей. Не за пленочку, а за кровушку. За ради вашей кровиночки, вашей чести княжеской. Как думаешь - на чём цена станется?

Князья шли пятнами. Вокруг раздавались возмущённые голоса:

- Нет! Никогда! Никто! Да как же можно! Мы ж не такие!

Одновременно по рядам прокатывались переглядывания, перешёптывания:

- Оно-т... и правда... редкость редкая... да чего редкая - единственная! Может, Болеслав, когда дочерей Крестителя из Киева... а так-то... и не слыхать, не вспомнить...

- Скажи свою цену.

- По суждению моему... продастся первый разик этой девицы... в полтыщи. Кунских гривен.

- Ско-олько?!

Ребятки, читайте. Святорусский "Устав церковный", первую же статью.

"Аще кто умчить девку или насилить: аще боярьская дочка, за сором ей 5 гривен золота, а митрополиту 5 гривен золота; а менших бояр - гривна золота, а митрополиту гривна золота; а добрых людей - за сором ей 5 гривен серебра, а митрополиту 5 гривен серебра; а на умычницех - по гривне серебра митрополиту, а князь казнит.

Аще кто пошибаеть боярьскую дочку или боярьскую жону, за сором ей 5 гривень золота, а митрополиту 5 гривень золота; а меньших бояр - гривна золота, а митрополиту гривна золота; а нарочитых людий - 3 рубли, а митрополиту 3 рубли; а простой чяди - 15 гривен, а митрополиту 15 гривен, а князь казнить".

Княжна явно не дешевле боярышни. За которую 10 гривен золотом да казни княжеские. Золотая гривна - весовая, вчетверо тяжелее кунской. А золото в 10-12 раз дороже серебра. В кунах полтыщи и получается.

Так это я ещё осторожничаю. Как дочь меньших бояр впятеро дешевле боярышни из больших, так и княжна раз пять дороже. А может - в десять или двадцать.

Это ваши законы, это вы по ним живёте. Ценители, чтобы получить желаемое, "посрывать цветов невинности", за такие деньги, но по закону, без последствий типа заключения или осуждения, найдутся.