Канава

Глава 610

Всё.

Всё? Нет, конечно. Значение имеет не решение, а его исполнение. Накал злобы спал, но сама-то она не исчезла. Людям надо пережить, переварить, принять новизны. Проигравшие перестали дёргать мечи да скалить зубы. Но шипеть и ненавидеть не прекратили. Их надо было постоянно подгонять, направлять. А они устали, выдохлись.

Пепелище эмоций сбрызнутое уксусом раздражения.

Выдохлись и наши сторонники. Эйфория победы быстро скисала в здешней серости и сырости. Но дело-то надо делать.

На другой день, принеся присягу "Чрезвычайного и Полномочного Посла Государя Всея Руси", Попрыгунчик назвал мне пару тайных убийц, не своих - киевских, кого знал, что обретались у меня на дворе. Близко уже подобрались умельцы к моей шее. Не успели.

Собирали караван, вычищали, по санитарным и уголовным основаниям, город, формировали первые общерусские приказы и войско. "Кадры решают всё" - кадры надо было найти. Мои люди, подготовленные, обученные хоть как-то - остались во Всеволжске. Нужно из общерусского войска выбрать что-то гожее, собрать, хотя бы минимальный, скелет-времянку.

Пошёл ледоход на Днепре. Вмиг та сторона стала недоступной, на этой поднимающаяся вода натворила немало бед. Жители затопленных дворов на Подоле, потерявшие последнее, недограбленное войском, не сожжённое в пожарах, бежали ко мне и просились в холопы.

- Так нет более холопов.

- Так хоть куда! Хоть в собачки дворовые!

Принимали. Называли: "полон", "пленные", "принужденные переселенцы". А так-то... никакой разницы. Те же ошейники, те же работы. Только что продать нельзя, да казнить - не по "ндраву", а "по закону военного времени". Не ново, у меня всегда так.

Моя идея о раздроблении мятежных земель с прямым, государем, рассаживанием князей, естественно, была принята "в штыки". Хотя штыков здесь нет. Но упираться уже некому. Благочестник ушёл в молитвы, ездил по монастырям, прикладывался к иконам, истово постился.

Ропак радовался планируемому походу на Новгород. И тому, что его брата Рюрика поставили князем Псковским. А Овруч ушёл под Государя. Киевщина очищалась от уделов, Боголюбский рассылал по городам посадников.

Храброго удалось задвинуть в Юрьев. Городок, названный по крестному имени Ярослава Мудрого, достался тому вместе с приданым жены, Святой Ирины, от тестя, шведского короля. Называют его Дальним или Эстским. Позже, в РИ, назовут Дерптом или Тарту.

Место совершенно захолустное. Но то, что трое из братьев ростиславичей получают уделы рядом, в Новгородской земле, несколько их утешало. Да и Ропак, с моей подачи, сумел развернуть перед Храбрым "сияющие перспективы" славного воинского будущего на этом направлении.

Я хотел бы всунуть князей в Ладогу, Руссу, Новый Торг (Торжок), Мологу. Великие Луки уже сожжены, Усвяты - ещё село.

Тема... болезненная. Новгородцы каждый раз, когда им навязывают князей по городкам, возражают:

- Не, места бедные, князю там не прокормиться.

Мне это хорошо: князь жил бы не с земли, а с жалования государя. Но - некого.

На очередном княжьем совете случилась совершенно безобразная ссора между Мачечичем, Добреньким и Ярославом-братцем. Волынь делили. "Шкуру неубитого медведя". Это счастье, что их дружины очень невелики. Иначе бы перерезались.

Во Владимире-Волынском остались два сына покойного Жиздора, в Луцке - семейство самого "братца". Верховодит там довольно лихой парень: семнадцатилетний Ингварь, старший сын. И второй подрастает, Всеволод. Персонажи "Слова о полку":

"Ингварь и Всеволод и все три Мстиславича - не худого гнезда шестокрыльци! Не по праву побед расхитили себе владения! Где же ваши золотые шлемы, и копья польские, и щиты? Загородите Полю ворота своими острыми стрелами, за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича!".

В княжестве, кроме самого Владимира-Волынского, есть серьёзные города: Кременец, Луцк, Буск, Дорогобуж, Берестье, Белз, Червен, Шумск, Изяславль, Пересопница. Надо всех волынских оттуда, с наследственных владений, убрать, новых князей поставить. Кого?

Оставшихся там княжичей придётся, вероятно, выбивать. "Вероятно" - потому что непонятно. Гонцы с официальными письмами туда поскакали. Смысл простой: явиться к Боголюбскому, лично принести присягу, получить уделы из его рук, по его решению. Письма поехали и... с концами. Бездорожье. Или - отказ, мятеж?

Под этот поход началось формирование "государева войска".

Искандер даже с лица спал. Смотрит тупо, но гоняет беспощадно. Особенность: не допускать землячеств. Каждый десяток - люди из разных земель, десятниками и сотниками - суздальские и владимирские. Казарменное положение, государев корм, строевая.

Беда в том, что нормальной учебки не организовать: нет основы всякой армии - квалифицированного младшего командного состава, сержантов, капралов. Мечом-то махать мастера есть, а вот строй держать...

Факеншит! Специально для особо горячих: воинское обучение начинается с ухода за обувью. Я уже говорил, что здешние сапоги нужно каждые две недели ремонтировать? - Они все умеют. Латать сапоги. И не делают, ждут пока слуги или отроки дратвы наберут, да заштопают.

Блин. Мать. Едрить-колбасировать. Слов - нет. Дырка в твоём сапоге - твоя забота. Личная. Как и твои, лично кричащие под плетью, ягодицы.

- Ах-ах! Как же можно?! Героя! Воина! Гридня-рыцаря! Плетью!

- Воина? Нельзя. Поэтому он более не воин.

Одеться в сорок пять секунд до боеготового состояния - не умеет никто. Стоять - единицы, ходить в ногу - никто. Поворот строя... стадо баранов на выпасе. "На первый-второй рассчитайсь! Первый - шаг вперёд!" - световой день для каждой турмы. Хотя считать умеют все. И потом неделю повторять каждый день по получасу. "К лестницам бегом марш!" - двенадцать раз. Без доспехов. В доспехе и с индивидуальным оружием - ещё восемь. Теперь понятно, почему в "Святой Руси" почти нет взятий крепостей штурмами.

Пришлось из своих отдать. Они сначала десятников учат, потом те - отданных. Тоже... проблемы. Как может сорокалетний мужик, который много чего в жизни повидал, "с конца копья вскормлен", исполнять команду шестнадцатилетнего мальчишки "Бегом!", когда у него таких сопляков-сынов в доме своих уже штук несколько? А неисполнение приказа, даже в нынешних мирных, типа, условиях, наказывается... жёстко.

Искандер захлёбывался в строевой и боевой, и Боголюбский сделал "хитрый финт": назначил младшего, Глебушку, "наибольшим воеводой". Не начальником Искандеру, "наибольшему князю в войске государевом", а помощником. По хозяйственно-административной-политической части.

Тут сразу несколько аспектов. Увеличена "прочность системы": Искандер занят? - иди к Глебушке. А не к Андрею. С Глебушкой ругаться... просто непристойно. "Светлый ребёнок". Понятно, что опыта у него нет, но есть седобородый Вратибор. А княжеское корзно у мальчика есть, и хоть бы ты весь из себя герой и победитель, весь в славах давних и ранах боевых, но корзну поклонись.

Подозреваю, что таким образом Андрей отвлёк внимание сына от сватовства Иерусалимского. Не прямым запретом, а чувством ответственности: брату надо помочь, и новой игрушкой - государевым войском.

Лёд на Днепре снесло за неделю, и сразу же собрался Киевский купеческий караван.

Мы ругались и спорили, собирая караван государев, не хватало лодий и весел, того - нет, то - негожее... А эти помахали ручкой и покатились вниз. Пришлось поднимать своих, вместе с Перепёлкой и его переяславльцами переправляться через полноводный Днепр, гнать конями. Но караван мы перехватили на стоянке в Переяславле.

Дальше... я уже громил булгарский и клязьменский караваны. Здесь сходно с лодейками под ленточками из Цыбиной юбки. Только без лент. Все везут рабов. Что есть воровство противу государя: закон был объявлен на всех семи киевских торгах.

Перепёлка хотел "спустить на тормозах":

- Купцы же! Иноземцы же! Что там про нас говорить будут?!

Пофиг. Мои ребята дело знают чётко: мявкнул? - лёг. Опыт и навык есть. Мы и оглянуться не успели, как "возражунов" придавили. Кого прямо на месте положили, кого в колодки забили. Из девяносто шести лодеек право на проход получили пять. Которые остались поджидать митрополичий караван: таким составом Пороги не пройти, убьют.

Я зарёкся иметь дела с Перепёлкой. Шуму много, жаден, всё под себя гребёт. А разума нет: взятых людей надо кормить, содержать где-то. Майно куда-то сложить. Впрочем, когда Андрей из Киева рявкнул, поделили поровну.

Лодочки, и немалую часть груза, отогнали назад в Киев. Через две недели они снова пошли вниз, уже в составе государева каравана. А иначе даже и не знаю как бы мы справились.

Среди прочих караванщиков обнаружился и Павсикакий Синопский, "останавливающий зло". Эксперт по рабам. Поскольку для меня рабы - не имущество, не "орудия говорящие", а люди-человеки, то мне такой знаток интересен.

Забавно было с ним побеседовать. О чём позже расскажу. Интересные оттенки здешнего мира были мне сообщены. Его, в общем полоне из захваченных правонарушителей: купцов, гребцов и их имущества - рабов, погнали ко мне на Оку.

Начали подсыхать дороги, воины из ближних мест стали проситься по домам. Андрей напоминал, что поход не закончен, что остались "волынские выкормыши", что в Новгороде сидит Подкидыш. И, получив подтверждение присяги, обязательства явиться "по первому зову", отпускал. В числе первых - "чёрные клобуки". Во главе с Чарджи.

Был проведён торжественный ритуал назначения на должность наместника на Роси, приняты поздравления предводителей племенных отрядов. Чарджи очень хорошо смотрелся в своём парадном чёрном одеянии с золотым луком и стрелами в руках.

Для полноты картинки к нему присоединился Салман со своими тяжёлыми всадниками. И я. Чисто посмотреть Торческ и другие городки этого интересного региона, людей послушать. Посоветовать, ежели смогу чего умного сказать.

Чарджи трясло и колбасило всю дорогу до Торческа. Кидало от радости, гордости, восторга к тревоге, панике, унынию. И обратно. Так-то со стороны мало видно. Но я-то его девять лет знаю, в разных ситуациях бывали. Поддерживал. Не сколько советом - по уму он и сам всё знает и получше меня. Просто... дружеское плечо рядом.

Возвращаться домой бывшему преступнику, изгою, ставшему героем взятия Киева, наместником всех здешних племён, наследнику и владетелю золотого лука самого Огуза... много переживаний.

Случались там моменты... острые. Когда Салману пришлось разворачивать прямо на площади перед церковью свою турму по-боевому. С копьями, людскими и конскими личинами.

Берендеи постояли, сравнили. Со своими конями и оружием. И стали разговаривать.

Чарджи, сидевший рядом со мной на коне, с обнажённой саблей у сапога, выдохнул, убрал клинок и негромко сказал, вспоминая разговор в Елно:

- "Ежели что - городок в пыль. Сила моя растёт". Вот, выросла. Можно уже и не заливать кровью. Сами понимают.

Мысль о том, что сила нужна не для избиения, а для примирения - не нова. Но звучит не часто. Все резаться норовят, видать, силёнок маловато. А он уже понял. Радует.

Очень аккуратно обошлись с людьми и имуществом Михалко. Собственно, это одна из причин моего приезда сюда. Чтобы увидеть процесс своими глазами, чтобы в ответ на возможные жалобы и упрёки аргументировано отвечать:

- Брехня. Я там был, сам видел.

Понятно, что желающие прибарахлиться за счёт бывшего, битого, пленённого князя, нашлись. Троим отрубили головы. По решению нового наместника. Закон - торжествует, грабёж - только по разрешению. Так что Бастиеву чадь... освободили от лишнего имущества.

Попутно освободили рабов. Тема здесь... специфическая. "Чёрные клобуки" несколько раз громили половцев "на отходе", отбивая русский полон. Но не отпускали, а требовали с русских князей - "купи". Все, кого прежде не выкупили, получили вольную. Треть отправилась ко мне во Всеволжск: людям некуда возвращаться.

Я уже собирался назад в Киев, как вдруг прискакал сеунчей от Николая:

- Беда Воевода. Евфросиния Полоцкая к Киеву идёт.

Какая ж беда? Я ту старушку помню. Даже - интимно. По Смоленску и "частице Креста Животворящего". Ух как она меня тогда проклинала! Полным псалмом царя Давида.

Записка от Николая была тревожна. Квартирьеры бабушки появились в Киеве и, похоже, Евфросиния настроена по-боевому. Враждебно к нашим новациям, враждебно к Боголюбскому.

Неудивительно: разгром, устроенный Мстиславом Великим полоцким "рогволдам", изгнание их с Руси, непосредственное участие в битвах и конвоировании самого Андрея, задавали враждебность Евфросинии к мономашичам вообще и к Боголюбскому в частности. Укрепление его власти, новое, после Мономаха и Великого, "собирание русских земель под одной шапкой", вызывало тревогу, обоснованную событиями её молодости.

Они с Боголюбским - двоюродные брат с сестрой. Оба "отказники": резко и неоднократно посылали обычаи и общественное мнение. Трудами своими доказали, хоть и по разному, своё право определять свою судьбу. И судьбы других людей.

Два мощных характера с унаследованной родовой враждой, бывшей частью их жизни десятилетия, не могли не сцепиться друг с другом. Беда в том, что Евфросиния пользуется огромным авторитетом. Ни Кирилл Туровский, ни Антоний Черниговский с ней несравнимы.

Хуже: если "бабушка" скажет про наши дела - "гадость и мерзость", то тот же Кирилл так задумается, что это будет выглядеть как согласие с ней. Вся недодавленная оппозиция немедленно воспрянет, Благочестник оторвётся от нацеловывания икон и начнёт возражать. Полоцкие и смоленские дружины и бояре скажут: "да ну вас нафиг! Бабушка говорит, что ваши правила - против бога. Так что шли бы вы... куда подальше".

Я оставил Чарджи и Салмана "доводить дела до ума" в Торческе и кинулся в Киев. Еле успел. И не в Киеве, а Вышгороде.

По Днепру шёл большой полоцкий караван. Евфросиния Полоцкая, с братом своим, князем Давидом и двоюродной сестрой Звениславой - инокиней Евпраскией - отправлялась в паломничество в "Святую Землю". Караван встал в Вышгороде, и князь Андрей, озабоченный делами земель Полоцких и Русской Православной церкви устроением, укротил гордыню свою и явился в сей, достопамятный ему городок, где 12 лет тому он сам князем был.

Про Вышгород я узнал уже дорогой. Не щадя коней, забрызганный весенней грязью аж по самые уши, погнал в ночь. Дабы выразить свой почтение достославной игуменье Полоцкого Спасского женского монастыря.

Успел в наипоследнейший миг. В Вышгородском Борисоглебском соборе двое будущих православных святых, братан с сеструхой, лаялись в голос над могилами двух наиболее почитаемых на Руси, уже состоявшихся мучеников-страстотерпцев - братьев Бориса и Глеба.

Евфросиния наступала на Андрея, тыча в него рукой и поминая покражи его, здесь совершённые: икону Божьей матери да меч Борисов. Меч, как обычно, висел у Андрея на поясе, служа наглядным подтверждением правоты её.

Невысокая, пожилая, но с совершенно прямой спиной, женщина, в скромном чёрном одеянии бесстрашно наступала на Государя Всея Руси, в дорогих одеждах, драгоценных каменьях, в изукрашенном оружии. Тоже пожилого, с гордо задранной головой из-за несгибаемой шеи.

Ей слова о давнем разорении земли Полоцкой и о недавнем "матери городов русских", Киева, о пьянстве и разврате Долгорукого, об ошибках самого Боголюбского, о Федоре Ростовском... били не в бровь, а в глаз. Боголюбский же не находился с ответом, и только повторял:

- А вы...! А ты... Чародеева внучка!

Вне себя от ярости он уже и меч свой вытащил. Но бесстрашная женщина, не взирая на смертельную опасность, продолжала в голос его позорить и срамить перед двумя многочисленными свитами и толпой горожан, заполнивших собор.

Я успел протолкаться сквозь толпу жадно ожидающих пролития святой и княжеской крови, зрителей. И перехватить уже поднятую руку Государя. Глядя в его бешеные глаза на искажённом злобой лице, весело поинтересовался:

- Тут двое мучеников уже лежат. Ребята молоденькие. Думаешь, им эта старушка подойдёт? Сразу двоим?

Несуразность моего вопроса пробила багровый туман великокняжеского гнева. Юмор уровня "ниже пояса" иной раз срабатывает как ушат холодной воды на голову. Андрей ошеломленно уставился мне в лицо. Потом в сердцах плюнул и пошёл к выходу, убирая меч в ножны.

Андрей - человек не добрый, не ласковый. Но довести его до бешенства, до потери самообладания от ярости... Только - родная кровь, только равный ему по силе души и ума. Или - превосходящий.

Для активно действующего, привыкшего к собственной победоносности, к превосходству над окружающими, столкновение с противником, с которым ничего сделать невозможно, даже убить - будет поражением, позором, вполне очевидное основание для бешенства. Ты - всё можешь, ты - всех можешь. И вдруг - облом. Бесит.

- Что, Андрюшка? Правда глаза колет? Холуя своего оставил? Господь - велик, за нечестивство твоё - гореть тебе в печах адовых вечно. И слугам твоим!

Я, стерев дорожную грязь с лица, повернул её к себе.

- Здравствуй, Предислава. Вот и свиделись. Видать, Господь Вседержитель снова попустил. А ты сомневалась. Смоленск-то помнишь?

Недоуменно разглядывала она меня, не узнавая. Пока я не напомнил:

- Человека, не ведающего страха божьего, не забыла?

Она вспомнила сразу. Видно, сильно я врезался в память. Ахнула, прижала руку ко рту и, отступая, чуть не упала. Пришлось поддержать её да сказать на ушко:

- Приходи ко мне. На подворье в Киеве. В гости. На ночку. Или забоишься? Праведница...

На другой день полоцкие лодии перешли на Киевский Подол. Ко мне идти Евфросиния - "доблестный воин, вооружившийся на врага своего диавола" - не осмелилась. А вот я к ней рискнул.

Она то злилась, то очень злилась. Пыталась обличать, вздёргивалась на мой ласковый, приязненный тон. Успокаивающее сказанное мною вполголоса:

- Да брось ты. Я ж тебя помню. Всю. И снаружи, и изнутри, - чуть не довело до сердечного приступа.

Пока служанки бегали со склянками да с лекарствами, как-то успокоилась.

Мы просидели беседуя всю ночь до утра. Сперва - нервно, после - по-товарищески. Даже - дружески. Рассказал я ей судьбу её, сколько помнил. Поведал и про продолжение дел тех ещё, Смоленских. Делился заботами своими и планами, просил помощи. Уже солнце вставало, когда она сказала:

- Ладно, Иване, помогу тебе. А коли бог не попустит - не обессудь.

Прославляют меня ныне многие. За замыслы великие, за дела славные. Да те замыслы - бредом горячечным бы остались! Снами да туманами! Мало ли у кого каких хотелок бывает. Сила моя не в мозговых кручениях да мечтаниях, не во всяких... вундервафлях, прости господи, а в людях. Не в попандопулах, бездельных, бессмысленных, не от мира сего, а жителях местных. Здесь выросших, великих умений и сил душевных достигших. Которые эти возжелания - делами своими наполнили.

Дары Евфросинии оказались для меня бесценными. Не злато-серебро, не щепки да мощи - славу свою к пользе моей она употребила.

Она отдала мне своих людей. Прежде всего - сестёр.

Грядислава перебралась ко мне во Всеволжск. Её инокини, дочери лучших семейств Полоцких, стали основой Евфросиниевского женского монастыря, моего "института благородных девиц". Кабы не слава Евфросинии да обителей, ею учреждённых - не отдали бы вятшие люди русские своих детей.

Звенислава оставалась в Иерусалиме на многие годы нашим главным агентом влияния и источником информации. Её описания святынь и монастырей, городов и путей и по сю пору читаются с живым интересом. По словам её сумели мы превратить Рога Хотина в могилу для дамаскинов. Её беседы с высшей знатью королевства, позволили понять причину вражды между графом Триполи и магистром Тамплиеров. И к пользе нашей применить.

26 писем написала в те дни в Киеве Евфросиния, к князьям и боярам, к епископам и игуменам. И этим положила Полоцкую и Туровскую земли мне в руки.

Если на Руси я бы и сам справился, хоть бы и кровью немалой, то дел наших южных без Евфросинии - не было бы и вовсе!

Кабы не разговоры её с Мануилом Комниным - не отдал бы он Крым князю русскому, Всеволоду Большое Гнездо. Мы бы тогда и Степь зажать не смогли бы. Так бы и резались без конца на порубежье, так бы и утекала попусту сила русская.

И сватовство Иерусалимское без неё не потянули бы.

Мне - повезло. Уникально.

Вот где удача! Вот где "рояль"! В людях.

Мне удалось собрать в одну команду Кирилла Туровского. С его умом, начитанностью. Евфросинию Полоцкую с её бешеным темпераментом, стальным характером, опытом и славой. Давида Попрыгунчика. С его честолюбием, хитростью.

Такое соцветие ярчайших личностей могло горы сворачивать. А уж империи с королевствами... тьфу, песок.

"Дело делается людьми" - это ли новость? Для дел особенных найди и людей выдающихся - что тут непонятно? Вот - нашлися. И таких, девонька, в этой стране в те поры - восемь миллионов! Вот где главная-то драгоценность! Не в пещерах, алмазами усыпанными, не в рудниках, златом-серебром полными. Дай людям этим хлеба чуток, чтобы они с тоски да с безысходности лбами в ёлки здешние не стучали. Порядка малость, научения кусочек. Не единицы - сотни сходных мастеров явятся. Да они тут такое... заелдырят и уелбантурят! Мы с вами - только рты пораскрываем.

Кирилл остался в Константинополе, поджидая смерти Хрисоверга и интронизации Анхиала. Потом вернулся на Русь.

Евфросиния (Предислава) Полоцкая умерла в 1173 г. в Иерусалиме. До самой смерти своей слала она письма, помогая делам моим.

Слава её столь велика, что, хотя и жизнь её прошла на окраине земель христианских, в лоне церкви православной, но святой признана и Восточной церковью, и Западной. Оказалась она выше взаимной анафемы папы и патриарха. А крест её напрестольный, с пятью гнёздами, в одном из которых - частица Креста Животворящего с каплями Его крови, на Русь вернулся. Так эта святыня и лежит в Полоцком Спасо-Ефросиниевом монастыре. Я её и не трогаю. Ибо написано на боковых торцах креста:

"Да не изнесеться из манастыря никогда же, яко ни продати, ни отдати, аще се кто прослоушаеть, изнесеть и от манастыря, да не боуди емоу помощникъ чьстьныи крестъ ни въ сь векъ, ни въ боудщии, и да боудеть проклятъ Святою Животворящею Троицею и святыми отци 300 и 18 семию съборъ святыхъ отець и боуди емоу часть съ Июдою, иже преда Христа".

Не в страхе проклятия дело. Просто... она так хотела.

Одни отряды собирались уходить из города, другие, сводимые в "государево войско", переформировывались и готовились к походу на Волынь.

Русь молчала. Ждала. Сумеет новая власть одолеть волынских, дожать - придут на поклон и Туровские, и Гродненские. Гамзила вылезет из своего Стародуба ближе, в Чернигов, под Подкидышем в Новгороде стол закачается.

Поход обязательно должен быть победоносным. А не как в РИ.

Сам я туда... лезть не хочу.

Домой хочу. Извините.

И чего делать?

Вызвал из Митрополичьей дачи к себе Агнешку и Боброка.

Она была испугана, ожидала каких-то бед.

"Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь".

- Здравствуй, Агнешка. Как сынок-то? Выздоровел?

- Благодарствую, господин мой. За заботу твою по гроб жизни благодарна буду. Всей душой своей отслужу. Спаси тебя Господь, что озаботился, что спас сыночка моего.

Княжич от переживаний пленения, смерти отца расхворался. Пару дней серьёзно температурил. Я посылал найденные в усадьбе снадобья, лекаря туда загнал. Парнишка выкарабкался. Какого-то особого подвига с моей стороны... Что спросил у Гапы? А она сказала бойцам, и те притащили, как трофей, взятый при разграблении очередной усадьбы, травяной сбор из липового цвета, подорожника, ромашки, шиповника и мать-и-мачехи.

Все нормальные гридни с грабежа злато-серебро тянут. На худой конец - меха да шелка. А мои и травы прихватывают.

Но Агнешка уверена: я спас её сына. Своим благоволением, заботой. И она готова хоть что сделать, лишь бы благоволение не кончилось. Аж плачет от полноты чувств, от благодарности.

- Ну полно, полно. Пусть мальчик живёт и тебя радует. А мы нынче пойдём в баньку. И ты меня порадуешь. Так?

- Так, господине. Сколь могу - расстараюсь. Всею душой своей.

Она сдержала обещание. Прежде совершенно заторможенная, вялая, испуганная женщина вдруг превратилась в пусть и неумелую, но очень ко всему готовую, игривую любовницу. Пожилая, по здешним меркам, несколько тяжеловатая, на мой вкус, она вела себя как юная девица, давно мечтавшая об этом занятии, впервые дорвавшаяся, желающая продолжения и разнообразия.

Ночка прошла... жарко. Мои нескромные ласки то приводили её в смущение, то вызывали пожелания:

- А можно... ещё раз так? Ой, что ж ты делаешь! Ой! Ещё. Ещё!

Уже на рассвете, совершенно замученная страстями любовными, она призналась, что ничего подобного у неё в жизни не бывало. Да и вообще, Жиздор был ей, конечно, мужем. Но не любовником.

Причину радости своей, восторгов телесных и душевных, она видела во мне и смотрела с полным обожанием. Но я-то понимаю, что дело не в моих м-м-м... физических характеристиках, а в той взаимной неприязни, даже и враждебности, что наполняла её отношения с мужем многие годы. Всю её жизнь. Типичная судьба типичной аристократки в средневековье.

Утром я вызвал к себе Боброка.

- По здорову ли почивал, Дмитрий Михайлович?

Боброк, снявший шапку, входя в комнату, кивнул, открыл, было, рот, чтобы ответить. И - замер.

Сквозь приоткрытую дверь видна опочивальня, в ней - "постель распахнутая настежь". В постели - Агнешка. Обнажённое, утомлённое страстями, вольно раскинувшееся белое женское тело среди смятых простыней и разбросанных подушек.

- Кур-р-вищ-ща...

Это не было произнесено. Только прошелестело шёпотом, сорвалось дыханием с его губ. Но я услышал. В два шага, выдёргивая огрызки, шагнул к Боброку. Подпёр клинком бороду:

- С-смерти ищешь?! Х-холоп...

Он дёрнул руками. И остановился. Не успевает, чуть нажму - перережу горло. Но ума старый воспитатель волынских княжичей не потерял:

- Говорили, что холопов на Руси более нет. Что ты людей русских из неволи освободил. А нынче против закона пойдёшь? Вором станешь?

Может, если бы русское рабство не обдумывалось мною давно - я бы растерялся. Но варианты уже прикидывались.

- С-слово не нр-равится? Не хочешь х-холопом с-сдохнуть? Так назовись сволочью или идиотом. Ты - уже вор. Ты слуга - воровского князя. А прирезать тебя по закону - я причину найду.

Он, кажется, собирался что-то возразить. Принять смерть славную от клинка "Зверя Лютого". Пришлось объяснить:

- Мне плевать, что ты, по подлой холопской привычке, лаешь госпожу свою бывшую. Она многие годы тебе благодетельницей была. Но ты, дерьмо собачье, по своей скотской манере, добра не помнишь. Мне плевать, что она тебе государыней была, что ты её и детей защищать клялся. Ты ж боярин святорусский. Таким изменить, предать - как дышать. Но она - наложница моя. Подстилка Зверя Лютого. За неё одну - таких как ты десяток зарежу, в землю закопаю. От тебя - ни пользы, ни удовольствия. Пор-рву. Понял?

Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, нос к носу. Потом он опустил веки и руки.

- Да. Господин.

Сдвинувшись в сторону, не отрывая клинка от его шеи под бородой, негромко позвал через плечо:

- Агнешка, просыпайся. Вставать пора, дела ждут.

Она завозилась на постели, что-то бормоча сквозь сон, не открывая глаз, продолжая улыбаться воспоминанию о сновидении, уселась на постели.

У Боброка текли слёзы. От потрясения, от обрушения мира, от стыда. Его госпожа, часть самого дорого для него - его чести, его служения, символ законности, прочности, продолжения рода, которому он служит, сидит голая в постели чужого мужика. И улыбается.

Если бы я взял её силой, мучил, привязывал, пытал... Что ж - "право победителя". А бедняжку - пожалеть. Несколько брезгливо отстранясь. Порченная, пользованная. Не повезло.

Но здесь... Она - сама, она - радуется. Вот этому. Бесчестию. Позору. Своему вдовству. Краху всего. Она должна биться, плакать, рваться. А ей - хорошо. Тешить похоть мерзкую. С убийцей её мужа.

Спящая женщина - одно из самых прекрасных зрелищ в мире. Женщина просыпающаяся... как повезёт. Одни открывают глаза для радости, другие - для злобы, боли, горя.

Агнешка сидела на постели чуть покачиваясь. Улыбаясь всё шире, и вдруг, заливаясь смехом от вспоминаемых ночных эпизодов, откинулась на спину, широко раскинув руки.

- Как хорошо-то...

Я сам улыбнулся счастью, звучавшему в этом голосе. Явно звучащем: Боброк всхлюпнул носом.

- Агнешка-а-а...

- Да, господин. Иду, господин.

Она подскочила на постели с весёлым, счастливым видом. И увидела нас. Двух мужчин безотрывно разглядывающих её через две комнаты. Счастливая улыбка сползла с её лица. Она попыталась прикрыться, но быстро сообразила - поздно. Упёрлась руками в постель, сгорбилась, уставилась в пол. Лицо её быстро краснело.

- Агнешка, там слева на лавке халат мой лежит. Накинь и иди к нам.

Всё ещё улыбаясь отсветом её радости я повернулся к Боброку:

- Хочешь, я её тут, при тебе, на столе...? А ты подержишь. Или поучаствуешь. Хочешь?

Я убрал "огрызки" в ножны. И Боброк сполз на колени.

- Н-не не надо. Господин. Пожалей.

Забавно. Не её "пожалей" - его. "Испанский стыд"? Крах феодализма в форме десеньоризации сеньоры? Унижение несостоявшегося, в этой самочке, самца?

- Тебе стыдно, Боброк? В глазах печёт, сердце щемит, щёки горят? Вот и запоминай: холопства на Святой Руси более нет. А ты есть. В воле моей, во власти моей. И ничего тебя от этого не избавит. Служи. Хорошо, честно, истово, преданно. Служи - мне.

Позвал вестового, мы уселись за стол, вышла и Агнешка. Уселась на лавке с краюшку, смущённо не поднимая глаз. Конечно, господин волен показывать робу свою хоть кому, хоть как. Хоть бы и без одежды, хоть бы и без кожи. Но как-то...

Она выглядела очень мило в своём смущении, в домашнем платке, в моём, длинном для неё, халате. Трофейный, вон на левом боку дырку заштопали, а пятнышко крови так и не отстиралось.

- Агнешка, ты сейчас продиктуешь писарю письма. К сыну твоему Всеволоду и пасынку Святославу во Владимир-Волынский. С советом материнским поберечь себя и достояние отцовское. Сдать город князьям русским, которые будут посланы Государем. Никакой вражды, крамолы не устраивать. Ибо сиё есть погибель им. И - проклятие твоё материнское. Пусть поторопятся в Киев, пока Боголюбский здесь. Дабы принести Государю присягу и получить от него свой новый... жребий.

Агнешка смотрела на меня потрясенно: "Проклясть?! Сыночка своего?! Первенца любимого?!".

Я разглядывал её, чуть наклонив голову набок. И так же понятно: не испугаешь проклятием старшего - похоронишь младшего. Да и самой... плохо будет. А старшего я всё равно... как отца его... Давай уж без проклятий, простыми словами. Тогда все будут целы и на столах.

- А... а какой? "Новый жребий" - какой?

- Не знаю. Какой Государь соблаговолит. Но чем быстрее - тем лучше.

"Кто первым встал того и тапки". Про закономерность на стройке, когда поднявшийся первым получает лучшую работу, а последние - что останется, я уже...

- Боброк отвезёт послание, отдаст прямо в руки княжичей. Подтвердит, что писано по вольной воле твоей. Без всяких... топоров с плахами. Так?

Сидевший мрачно уставившись в пол боярин, кивнул.

Тяжело. Никак не могли начать. Хорошо, что есть стандарт заголовка святорусского письма: крестик, от кого - кому. Потом пошло легче. Агнешка несколько ожила, начала диктовать уже бегло. Очень хорошо, что не вздумал сделать подделку: послание от её имени без её участия. Достаточно характерный, узнаваемый стиль. Полонизмы, домашнее прозвище сына, упоминание местной церкви с неочевидным подтекстом.

Скверно: нет текстовых редакторов. Каждая правка приводит к переписыванию всего листа. То-то в личных архивах разных времён столько черновиков. Не только письма пришедшие, но и письма отправленные.

Послание получилось большое. Про гибель Жиздора, взятие Киева, венчание государя. Однозначное: приезжайте и присягайте. Но и довольно ласковое, материнское.

Они ещё заканчивали, а я бегом в детинец.

Снова Феодоров монастырь. Не, не недоимку выбивать. Игумен выплатил всё. И, хоть и вида не показывает, но доволен: участники коронации, да и просто люди из войска, узнали про саркофаги Великих Князей в здешнем подземелье, немалые вклады делают. Наварил он... кратно.

Здешний туризм называется "богомолье". Посещение, на заключительном этапе коронации, здешних подземелий самим Государем - хорошо прорекламировало святую обитель. Сильно распиарило. Ныне идут люди русские поклониться могилам Великих Князей, которым и Государь поклонился, пройтись по тем же ступенькам, постоять под теми же сводами. И внести лепту посильную в процветание монастыря.

- А где у вас "братец" сидит?

- А тебе зачем? Не велено.

- Слушай, господин игумен, я ведь могу и обидиться. Тебе интересно Зверя Лютого за усы дёргать?

- О-хо-хо... Грехи наши тяжкие. Так ведь велено ж никого! Без воли самого... Э-эх, пошли.

Брат Жиздора Ярослав ("братец") пытался сбежать. Типа: поехал покататься, воздухом подышать, члены поразмять. В воротах поймали. Теперь сидит в монастыре. Свиту его прибрали, сторожа суздальская погулять выводит. На княжеский совет - всегда. В остальное время только по территории монастыря под присмотром.

- Здрав будь, князь Ярослав Изяславич.

- С чем припожаловал, воевода?

Факеншит. Тяжёлый человек. Ни личной храбрости, ни щедрости, ни широты душевной. Что считается обязательным для русских князей.

Во время похода на половцев два года назад, единственный из многих собравшихся князей, оставлен командовать обозом. Понятно, кто-то должен быть в обозе старшим. Но ни славы, ни добычи так не получить. Жесток, мстителен. Как он на киевлянах выспится (в РИ), когда посчитает, что они недостаточно защищали его семейство...

- С кем. С вестовым. Сейчас ты продиктуешь ему письмо своим сыновьям. Чтобы они сдали Луцк русским князьям и приехали спешно сюда, дабы принести Государю присягу. Под угрозой твоего родительского от них отречения и проклятия.

- Что?! С какой это стати я такую грамотку сочинять буду?!

- С твоей. Стати. По искреннему стремлению души, пребывая в ясном уме и крепкой памяти.

Я окинул взглядом келью. Ложе с толстым одеялом, подушка.

- Хорошо тут у тебя. Тепло, сухо. А в Порубе - сыро, холодно, грязно. Там у тебя стать будет другая. Божедомы оттуда каждый день мертвяков вывозят.

- Не посмеешь!

Блин! Как мне это надоело! В смысле: необоснованный скептицизм в части моих способностей делать гадости.

- Хочешь проверить? Только это дорога в один конец. Как с Бастием, как с братом твоим. Продиктуешь. И будь любезен, княже, отпиши своим сынам так, чтобы они дуростью не занялись. Потому что иначе... У меня ныне новое прозвище появилось: Княжья Смерть. Надо ли его подтверждать? Лишний раз?

Пришлось ещё час просидеть, пока писали да переписывали. Потом - к Боголюбскому.

- Надо слать письма на Волынь. Повезёт Боброк, княжий кормилиц сыновей Жиздора. Письма от Агнешки и от "братца" - вот. Но это частные послания, от родителей детям. Нужны официальные, от Государя князьям.

Боголюбский коротко выругался:

- Опять грамотки! Сколько гадостей от них! Вот, получил нынче. Свара будет. Ох, какая свара будет! Сестрица моя Ольга сюда едет с детьми едет. Супруженица Остомыслова. Ух, и злая же баба. А уж на настасичей... живьём бы загрызла.

- Тебе свара в новость? Будет. И не одна. И не только с твоей сестрицей. И не может не быть. Иначе нечего тебе было из Боголюбова вылезать. А мне из моего Всеволжска.

Мы поговорили ещё о текущих мелочах. Оба рвались до дому. У каждого - свой, а хочется туда одинаково - сильно. Поток дел казался бесконечным, стоило лишь раскидаться с одним, как наваливалось другое. Сил терпеть это у меня уже не хватало. Но узнанная новость заставила задержаться в Киеве.

По утру Боброк, в сопровождении нескольких суздальских гридней, повёз послания. Через две недели туда же выступило и наше "государево войско".

В РИ поход Искандера на Луцк в начале лета 1169 г. провалился. В моей АИ войско было больше: к шести строевым сотням "государевых новобранцев", добавилось ещё примерно столько же из княжьих дружин и других отрядов, вроде "ляхов и чахов", стоявших в Киеве, да ещё столько же торков с Роси.

Но дело не в бОльшей численности или военной выучке. А вот в этих нескольких клочках бумаги. "Братец" прямо писал в своём письме: ежели не исполните волю мою, то прокляну отеческим проклятием и более сынами считать не буду. Перспектива Киевского Поруба заставила его найти убедительные аргументы.

Ещё: из-за смерти Жиздора и пленения "братца" изменился расклад на Волыни. Искандер повёл войско сперва не на Луцк, а на Владимир. Послание Агнешки оказалось лучше всяких стенобойных машин. После вокняжения Добренького в столице княжества и остальным стало... не за что воевать.

Города сдались без боя. Княжеские семейства, прихватив движимое имущество, отправились в Киев принимать присягу. А на Волынь, через голову поставленных туда Добренького и Мачечича, Боголюбский отправил своих племянников и других.

В средине апреля, наконец-то, вытолкнули из Киева "митрополичьий караван". Есть надежда, что пройдут пороги по высокой воде. Кажется, что и "порожные разбойники" сильно донимать не будут: у Боголюбского серьёзная репутация среди степняков, а с Чарджи на Роси... "Дикие торки" наверняка поддержат нового владельца "золотого лука отца народа".

Буду точен: мы назвали мероприятие "митрополичий караван". Но, по сути, это группа "караванов". Что и дало такую отдачу в общую стоимость. Участники имели разные задачи, точки назначения, маршруты и сроки.

Митрополита отвезти в Константинополь и через год назад. Большое Гнездо - в Иерусалим и быстренько назад. Но не в Киев, а в Корсунь и надолго. Вместе с ним в Иерусалим идёт Давид Попрыгунчик, вместе с ним возвращается. До Константинополя. Где и остаётся. Вместе с ними - Евфросиния Полоцкая. Со своим братом Давидом. И остаётся там навсегда. В этот же "митрополичий караван" попадает и Михалко. По срокам и задействованным ресурсам. Который вообще идёт в другую сторону, вверх по Днепру.

И я, и Боголюбский рвались домой. Но пришлось задержаться. Ему - по делам государевым, мне...

Вы когда-нибудь с автором "Слова о полку Игоревом" трахались? В смысле: сношались? А о поэзии беседовали? И я - нет.

Как же можно упустить такой случай?

Конец сто двадцатой части

copyright v.beryk 2012-2022

v.beryk@gmail.com