Канава

Глава 590

Здесь и сейчас, в Киеве, важно другое: память народная. Здешние торки помнят, что их предали. Что Шахмелик драл с них три шкуры и насиловал их женщин, что Сельджук "поднял, да не осилил", что его внуки бросили сородичей и убежали завоёвывать Хорасан.

Все династии - хищники и предатели. Все, кроме первой. Кроме потомков Куюн-хана, старшего сына отца народа Огуза. При них - было хорошо.

Где-то далеко на востоке, на том краю Великой Степи, в сокрытых долинах Джетсу, где бегут и звенят весёлые ручьи, полные чистейшей воды тающих ледников, а не мутной водицы здешних степных речушек, где стоит густая ярко-зелёная, всегда свежая и нежная трава, такая сладкая после жёстких сухих бурьянов здешних полей, на землях утраченной родины, в мире и процветании живут истинные правители народа.

И тут Чарджи. Инал из племени Кайи. Не предавший веру предков, не насиловавший чужих жён, не отнимавший еду у детей простых людей, не сбежавший из родных степей в богатые города Ирана. Прекрасный воин, удивительный храбрец. Герой, унизивший противных и наглых берендеев. Ему помогает могущественный волшебник Севера. Достоинства его высоко ценит Государь Всея Руси.

И - сакральный дар: золотой лук с тремя золотыми стрелами.

Неразломанный лук.

Нерозданные стрелы.

Как в самом начале, как в руках великого Огуза.

Истинный, сокрытый и обретённый ябгу?

Изначальный. Настоящий. Народный.

Как те, самые первые.

"Так обратимся же к истокам и скрепам!".

Боголюбский много общается со степняками. Он знает их сказания, знает как они думают. Вот таким, сакрально-символическим способом он играет свою политическую игру. Называется - Поросье.

На Роси четыре крупных племени: берендеи, торки, печенеги, ковуи. Есть половецкие роды. Верховодят берендеи. Которые остальных гнут и теснят. Чтобы "чёрные клобуки" не передрались между собой на Рось ставят русских князей. Последний - брат Боголюбского Михалко.

Берендеи традиционно "вероломные". Но в целом "держат руку" Волынских князей. После сговора Бастия со смоленскими княжичами у берендеев раскол. Чью сторону примет этот народ после смерти Бастия? Большинство берендеев очень уважительно относятся к Михалко. Об этом упоминают и летописи. Для Боголюбского "гречники" - враги. За кого будет Рось, если, например, Михалко и Ярослав-"братец" убегут?

Боголюбский на чистом символизме играет древнюю игру: "разделяй и властвуй".

Есть сущности субъективные: человек придумал, сделал. А есть объективные, существующие вне его воли. Предустановленные. География и геология, история и мифология. Подобно месторождениям железной руды или рельефу речного русла, мифы, легенды - уже есть. До тебя. Ты пришёл, а они - уже. Их нужно найти, разглядеть среди "осадочных пород". Вытащить на свет. И сделать из этих "полезных ископаемых" что-то полезное.

Боголюбский знает о существовании залежи мифов "Огуз-мелик" и связанных с ним. Как искусный рудокоп, он приступил к добыче этого "минерала". Он награждает, возвеличивает Чарджи. Не просто как храброго и искусного воина. И уж тем более, не как моего человека - как великого витязя из рода древних ябгу. Достойного продолжателя "отца народа".

Торки и следующие за ними во всём печенеги получают надежду.

- Пришёл потомок древних великих правителей! Он поведёт нас к новым победам!

При таких настроениях берендеям будет труднее гнуть всех "чёрных клобуков" под себя. А, значит, в поход против Боголюбского они не пойдут: оставлять свои семьи рядом со становищами вдруг воспылавших вековой родовой гордостью обиженных соседей... рискованно.

Награждение Боголюбским инала, торка имеет и ещё один смысл. Общий для всех "чёрных клобуков".

Кошмар Поросья - "клещи". Когда "дикие половцы" ударят с юга, а русские дружины с "мирными" половцами - с севера, от Киева.

Прошло 76 лет с тех пор, как половцы осадили Торческ. Князья обещали помощь, но не не пришли. Город был взят и сожжён, жители перебиты или уведены в рабство. Погибших тогда - до сих пор поимённо поминают в торкских родах.

И тут полу-половец Боголюбский, старинный враг на поле боя, проливший лично или саблями своих родственников-кипчаков немало торкской крови за десятилетия "топтания мамонтов", публично называет торкского инала "инанч-байгу" (верный сокол).

Примирение? Прощение прежних обид? Крепкий мир? И с Русью, и со Степью, где слово Боголюбского немало значит. А зачем нам тогда Волынцы? Вместе с их прихлебателями берендеями.

Красиво. Андрей - умница. Я... виноват, Чарджи - дал ему повод.

Наградить за героизм - правильно. Но Андрей развернул это в политический манёвр. Цена которому тысячи всадников. Ежели что.

Теперь Михалко с Поросья можно убирать: торки и печенеги будут поддерживать того князя, которого поставит Боголюбский. Возможности берендеев в части "вероломства" несколько... уменьшились.

Интересно: а можно эту идею "углубить и расширить"?

Не канон. "Так не делают, это ж все знают". Но... а почему бы не предложить Боголюбскому? С избранием митрополита прошло. Почему бы и здесь не подкинуть идею?

Чарджи был... в сильно вздрюченном состоянии. Когда я попросил показать подарок - начал дёргаться.

Он что, боится что я отберу? Я долго и неумело выражал искренне восхищение. Почему "неумело"? - Я не такой большой знаток степных луков. Да, западно-тюрский коман. Характерный двойной изгиб на рогах, костяные накладки. Но... он же старый и без тетивы! Хорошо, что промолчал.

Чарджи чуть не взахлёб, мешая русские и тюркские слова объяснил, что этот лук принадлежал его далёкому предку, одному из предводителей тех торков, которые сто лет назад пытались пограбить Русь, но были разбиты сыновьями Ярослава Мудрого. Видимо, тогда лук и попал в княжескую сокровищницу, там и провалялся столетие. Хранили его правильно: не пересох, не отсырел. Тугой. Натянуть его пальцами... вряд ли.

- Я знаю, Чарджи, что я тебе подарю. Кольцо на большой палец. Тоже золотое. С большим лепестком.

- Не надо золотое. Мягкий металл. Лучше бронзу или сталь.

Торк перекладывал стрелы и вдруг, не поднимая головы, спросил:

- Ты не... не ревнуешь?

Факеншит! А, блин.

Ревность в моё время понятие из серии про секс. А здесь значительно шире. Можно ревновать к абстракции: к славе, к успеху.

- К чему?

- Ну... Ты меня ругал. За... за бой. А Боголюбский хвалит. Вот, подарки дорогие дарит.

- Я - рад. Ты ж мой человек? Я радуюсь, когда моих людей хвалят. За дело, за подвиг. А ругать... Боголюбскому плевать на тех парней, которых убили берендеи. Это - мои люди. Наши с тобой. И печаль - наша. И не повторять ошибку - тоже нам. Не ему.

Посмотрим. Чарджи может от награды возгордиться, может от контраста между всеобщим восхищением и моими упрёками, обидеться на меня. Может, ощутив себя новым ябгу, начать манкировать обязанностями моего заместителя: караулы проверять, из котлов пробу снимать, сортиры инспектировать... Жалко будет. Расставаться.

Тут прискакал сеунчей:

- Гос-сударь! Вел-лел! Бег-гом!

- Юнот, ты в службе первый день?

- Я? Ну... не... А чего?

- Слова господина своего следует передавать не как ты понял, а точно, слово в слово. Что тебе велено предать?

- А... ну... эта вот... Скажи Воеводе Ивану, чтоб приезжал.

- Во-от. А то - "велел", "бегом"... Как на пожар.

Нуте-с, Иван Юрьевич, пошли пропозицию... пропозировать. Или правильнее - пропозицировать? Или, с учётом вчерашнего помахивания Боголюбским мечом перед моим носом, "демонов демонстрировать"?

Второй день непрерывного банкета продолжается в Западном дворце. Судя по звукам, позвали и скоморохов: у местных рожков удивительно противный голос. Боголюбский сбежал в Южный дворец к брату Глебу. Здесь меньше места, более прибрано, уютнее. Хотя, какой уют в казарме? В доме, где живёт толпа мужиков, "заскочивших на минуточку". Но есть нормальная горенка. С закрывающимися дверями и целыми окнами.

- Ну, сказывай, чего хотел.

Архиерейский собор я провёл. Довольно успешно. Теперь попробуем "княжие посиделки".

Внимательно оглядел "семейный совет".

Шесть князей. Во главе недлинного стола - "сам", Великий Князь и Государь Всея Руси Андрей Юрьевич.

Малоэмоциональное лицо под дорогой, с собольей опушкой, шапкой. Не "Мономаха", конечно, но и не обычная его походная. Он - единственный в шапке. Парить лысину за столом - привилегия государя. Остальные могут морозить мозги.

Тёмного шелка шуба с тёмной, соболиных спинок, опушкой по вороту, подолу и рукавам. Цена такой шубе... неплохая волость со всем населением. Как они могут в таком ходить? Я бы испугался: присядешь где-нибудь не туда, зацепишься ненароком... Они "не туда" не присаживаются. А все "ненароки" - слуги впереди бегом убирают, ценя свои спины, а то и жизни.

Выдвинутая вперёд, из-за больных позвонков, и притом высокомерно вздёрнутая вверх, голова. Прищуренные, одновременно презрительно и подозрительно, щёлочки глаз. Сухие руки, никогда не знавшие маникюра, гелей или смягчающих ванночек, спокойно лежат на мече Святого Бориса. Пока - спокойно, пока - меч в ножнах, пока - на столе.

Да уж, мрачен наш государь, суров, не фотогеничен. Монархизм у нас, конечно, с человеческим лицом, но лицо-то... горячего желания возлюбить, умилиться и прослезиться - не возникает. Не дитя невинное, не девица красная. Хорошо хоть "звериный оскал самодержавия" пока отсутствует. Пока по "звериному оскалу" больше я - у меня зубы лучше.

"Власть нельзя любить. Хорошо, если её можно уважать" - вполне про Боголюбского.

"Он уважать себя заставил

И лучше выдумать не мог".

Дядюшка Онегина был, похоже, из властных структур.

Рядом с Андреем, по правую руку, его брат Глеб, князь Переяславский. Когда они рядом - хорошо видно, что они братья. И тем удивительнее, как сходные элементы внешности дают в сумме разное впечатление.

Решителен. "Следы тайных пороков на лице" - отсутствуют. Не-вырожденец. Нормальный русский князь. Не хватает... глубины?

У Боголюбского под внешней скорлупой клокочет бездна. Бездна чувств, бездна мыслей. Андрей одновременно обдумывает десяток идей в несколько уровней. Оценивая их логически и эмоционально, по отдельности и связно. Кипящая "этажерка" слоёв сознания может в любой момент выплеснуть в окружающих совершенно неочевидный результат.

Глеб тоже бывает резок. Но это резкость дудки: сюда дунул, оттуда свистнуло. Нет разнообразия, изощрённости. Сходно с трепыханием перепёлки: шумно, но не смертельно.

Причина? Можно все свалить на генетику, но отец и мать у них общие. Думаю, что главная разница - в той дозе ненависти, которую Андрей хватанул с детства. Наверное, Андрей сам виноват. Какой-нибудь детский эпизод, в котором ребёнок захотел слишком многого, а ему не дали. И все запомнили. Андрей - что своё надо выгрызать, остальные - что этот выгрызет.

Глеб мимо чего-то похожего проскочил. Остался нормальным.

Увы, нормальные - историю не делают. Они в ней живут, часто неплохо. Но переменить её ход... сумасшествия не хватает.

***

"- Ах, этот-то? - вспомнил Гильберт. - Он стал поэтом. Для математики у него было слишком мало воображения".

Перепёлка даже и поэтом не стал.

***

Рядом - ещё один каменноликий. Мстислав Андреевич, Искандер.

Формально - старший сын Боголюбского, формально - главнокомандующий.

Мы оба с Андреем знаем, что Искандер Андрею не сын. Обоих это напрягает, оба помалкиваем.

Искандер, безусловно, главнокомандующий. Но не главный. Как присутствие государя действует на генерала... См. например, Кутузова при Аустерлице. Здесь хуже: всяк бежит к Боголюбскому. Тот, конечно, посылает к сыну. Но то времени нет, то вопрос не его компетенции... А всякая сявка, получив приказ Искандера, норовит уточнить:

- А батюшка про это знает? А князь Андрей дал добро?

Искандер несколько... туповат. Причём достаточно умён, чтобы это понимать. Зная такое за собой, стремится сузить темы, обсуждаемые с его участием, до одного, ему интересного, поля. По счастию, это не бабы, аргамаки или соколиная охота, как у большинства аристократов. Формирование, обучение, вооружение, снабжение и применение воинских подразделений.

Нынешний поход (в РИ) явился для него неоценимой школой, а сам штурм дал и опыт, и авторитет. Но не успех. В РИ Искандер будет командовать ещё тремя походами: на Луцк, Новгород, Стрелку. Все - неудачные. После последнего вскоре умрёт. От сего дня - меньше двух лет.

Третьим по этой стороне стола, ближе всех ко мне - юный Глеб. Глебушка. Глеб Андреевич, 13 лет, "светлый мальчик". "Светлячок".

Постоянно доброжелателен, терпелив. Этой добротой уже норовят попользоваться. Андрей попытался как-то защитить сына от проходимцев-попрошаек. Получилось ещё хуже. Отчуждение между отцом и сыном только нарастает. Найти в походе время, пообщаться, исправить прежние педагогические ошибки... "не государево это дело".

Глебушка единственный, кроме меня, от которого не несёт хмельным. Все остальные с раннего утра участвовали в "почествовании". Естественно, "принимали на грудь". Кто сколько хотел. Одни - имитировали, другие - реально. По счастью, народ опытный, в подобных мероприятиях бывавший. "Ума не пропили". Хотя Перепёлка, например, несколько "взъерошен", а Искандер более обычного "затуплен".

По левую руку от Андрея два других его брата, "гречники". Михаил (Михалко) и Всеволод (Большое Гнездо).

Михалко на лицо бледно-зеленый.

По состоянию здоровья: гипса здесь нет, а наложенные лубки при верховой езде... Приехать же к государю в санях... "А князь-то у нас того, баба" - автоматом без промедления. Бастий его здорово помял при захвате. Предполагаю не только трещины в рёбрах, но и повреждения внутренних органов.

В РИ Михалко будет постоянно болеть, откажется идти в Киев садиться князем по приказу Боголюбского после смерти Перепёлки, ссылаясь на здоровье. Через семь лет, уже в Залесье, в ходе войны с племянниками, один из них будет писать другому: болящего Михалко везут меж угорских иноходцев. Князь не в седле? - Помирает. Картинка попадёт в Радзивиловскую летопись.

Цвет лица оттеняет чёрный чекмень. Несмотря на измену Бастия, Михалко, может и неосознанно, следует в одежде привычному образу князя "черных клобуков".

Забавно, что и его визави Перепёлка тоже использует гардероб соседей-степняков. Конечно, кафтан у него русский, но белый, шитый золотом. Такая цветовая гамма... На Руси с века 16-17, вспоминается что-то типа "рынды государевы". Пока наиболее близкий аналог - парадный халат половецкого хана, "белых клобуков".

Рядом с бледно-зелёным Михалко бледно-розовый Всеволод.

Как взглянет на меня - розовеет. В остальное время пытается усесться по-удобнее. Всё ж таки я его... доставил впечатлений. Бедненький. Смущённо-тревожно-восторженный. Как девушка после "потери невинности" при первой встрече с "потеряльщиком". Но сквозь этот "девичий румянец" вдруг проскакивает то цепко-оценивающий взгляд, то остро-думающее выражение лица.

Забавно, но у меня нет ощущения того, что одно из этих душевных состояний - "романтичное" и "циничное" - маска. Он искренен, как мне кажется, в обеих ипостасях. Ко мне - "романтично", а вот к моим словам, к умопостроениям... по-разному.

Мы оба помним давнюю историю в Пердуновке. Тогда Михалко отобрал у Всеволода мой подарок, зажигалку. А я сказал:

- Научись защищать своё. И тогда я подарю тебе кое-что ещё.

Своего у него ещё нет, защищать он не умеет. Сегодня я собираюсь сделать ему дорогой подарок. Научился ли он защищать своё?

Сегодня с утра братья публично преподнесли Боголюбскому дорогой подарок: отрезанную грудь Варвары Великомученицы. Вместе с головой одного из своих людей. Который и свершил, как было объявлено, сиё чудовищное святотатство. Отрезал и спрятал. Однако же означенная часть тела святой, будучи замотана в три платка и помещена в торбу, плакала, молила о перенесении в место праведное, под защиту добрую. Даже и кровоточить с тоски принялась. В подтверждение предъявили походную торбу с кровавым пятном.

Полагаю, что кровь - того бедолаги, которого пустили на заклание. Хотя могли и барана зарезать.

Отрубленная голова, само собой, на расспросы не отвечает, про подробности преступления своего не рассказывает. "Концы в воду".

Боголюбский явил радость великую, велел служить службы благодарственные во всех церквах киевских во обретение святых мощей Великомученицы. Обещал братьям "быть с ними в любви", дарил им дорогие подарки - что-то из одежды. Но назначения "по столам" не произвёл.

Андрей сидит в деревянном, довольно высоком кресле с подлокотниками, остальные - по лавкам. Я, в нижнем торце стола - тоже. Моя лавочка - узенькая, типа табуретки. Лавки и столешница застелены дорогой плотной тканью благородного (я так думаю) светло-зеленого цвета с травянистым рисунком. Муравлено, типа.

Сбоку ещё столик. На нем два больших блюда. Сладкая выпечка на меду и рыбка мелкая, сушёная, солёная. Сочетание... на любителя. Демонстрация демократичности и свободомыслия: доступно право выбора. Хочешь - солено, хочешь - сладко. Мы тут, типа, по-родственному, без чинов и этикетов. Пара кувшинов с вариациями все той же изабеллы на уксусе, пара жбанчиков с пивом. Я же говорю: демократия-с.

С десяток разнокалиберных кубков. Сервизов, в смысле: посудных наборов одинаковых предметов, здесь нет вообще. Каждая кружка-тарелка - ручное производство, уникально. А уж после боя, собранное из трофеев...

У столика пара слуг в стойке "чего изволите-с". Ещё четверо слуг с сумками и письменными принадлежностями, типа "секретарши на поле" старших князей, стоят по разным углам у пристенных лавок.

В комнате две двери, у каждой по паре охранников-кыпчаков. Снаружи, как я заметил, по паре владимирских гридней.

Уже говорил: аристократ живёт публично, каждый миг - как на сцене перед полным зрительным залом. "Всё для народа, всё для людей". В смысле: каждый чих. Здесь зрители, преимущественно, вооружённые.

И это особо секретное заседание высшего руководства страны?!

- Сказываю. Прошу, государь, удалить посторонних из помещения. И снаружи... чтобы далеко ушли. Дабы всё сказанное здесь - здесь же и осталось.

Андрей оглядывает присутствующих. Хмыкает и дёргает меч в ножнах - у остальных князей длинномерного нет.

Мда... уровень взаимного доверия в государевой уже семейке... Впрочем, я об этом уже...

- Подите. Надобны будете - позову.

Перепёлка, поглядывая на закрывающиеся двери, фыркает:

- "Удалить посторонних..." А сам-то кто? Зря ты этому шишу плешивому столько воли даёшь.

Глеб говорит так, будто меня здесь нет.

Ну, есть у брата ручной волк редкостных статей, но зачем же зверюге бессмысленной место за столом давать? За столом, где настоящие люди сидят, князья урождённые. Кинь ему косточку от щедрот господских, пусть у порога погрызёт. Лишь бы не нагадил, а то вляпаешься, сапоги замараешь...

***

На "Святой Руси" есть князья. Братья разной степени старшинства и родственности. Остальные - все - им не ровня. Остальные - кормовая база или сторожа при кормушке. Стать князем на Руси не-рюриковичу - невозможно. Ни за какие подвиги.

Через три столетия подобную, жёстко наследственную систему построят в "светоче демократии" Новгороде тамошнее бояре. Что и приведёт к разгрому на Шелони.

Иногда говорят:

- А вот Степан Кучка (которого казнили при основании Москвы) был князем вятичей!

Это - неважно. "Вятский князь" и "русский князь" - две большие разницы.

Предводителей разных племён называли в документах Руси "князец", "князёк". Вятский, радимический, мордовский, вогульский, корякский... Раз есть племя, то часто есть и персона вождя. Можно назвать князем, ханом (как Османа) или герцогом (как Видукинда - вождя язычников-саксов, противника Карла Великого).

Такое - выражение позиции пишущего. Так Изю Блескучего называли царём. Не более.

Титул - часть системы. Чтобы быть "русским князем" надо быть частью феодальной системы "Святой Руси".

Примерно в то время, когда новогородцы довели управление в своём городе до жёстко наследственного, Московская Русь, наоборот, начала принимать в аристократы посторонних. Литовских князей, татарских мурз, появилось понятие "служилый князь"...

Пока - только рюриковичи. Иное - анахронизм.

***

Андрей молча глянул на брата, а тот продолжал, повернувшись уже ко мне:

- "Сказанное - здесь осталось". Ишь ты. Нам тут чего, присягу тебе принесть? На крестное целование становиться? Клятв каких страшных тебе давать? А то, не дай бог, вдруг я про тайны твои за порог выйдя, вспомяну да об такову безделицу языком потреплю. Ха-ха-ха.

Все молчат. Перепелка, не дождавшись аплодисментов аудитории, чуть меняет тональность, переходя от раздраженно-презрительной к милостиво-разрешающей:

- Ну, давай уж, болтай ботало покуда не оторвало.

Молчу, чуть улыбаюсь, разглядывая его. Улыбка бесит, и он взрывается:

- Тебе что, слова княжеского мало?! Я ж говорю: сказывай!

Ну, Перепелка, ты сам подставился:

- Запамятовал я. Ты, Глеб Юрьевич, князь Переяславский, когда Жиздору крест целовал? В позапрошлом годе? А изменил ему? В прошлом?

Теперь вижу почему его "перепёлкой" прозвали. Мгновенный переход к беспорядочной активности. Характерное вздергивание плечей, движение локтей, сразу напоминающее несушку при удачном проявлении яйценоскости. В акустике - поток обычного для этой страны-эпохи тыр-дыр-пыр... Вот сейчас должен пойти "медный лоб, оловяный..." чего-то там.

- Погоди (Это Андрей - брату). Какой клятвы тебе надобно? (Это - мне)

- Никакой.

Держу паузу. А почувствуйте-ка себя дураками, князья русские. Это полезно: корзно ума не прибавляет. Вспомнили? - Хорошо. Потому что вам нынче придётся поднапрячь свои извилины. Или что там у кого есть.

- Никаких клятв мне не надобно. Ибо сказал Сын Божий: не клянитесь. И пусть ваше "да" будет "да", а "нет" - "нет". Ничего из сказанного здесь не будет пересказано вне стен этих. Ни другу, ни врагу, ни жене, ни попу. Да?

Перепёлка немедленно начинает трепыхаться от такой наглости:

- Да ты кто такой?! Чтобы мне! князю русскому! указывать! кому чего говорить, об чем с женой перемолвить...?!

И тормозится негромким хлопком руки по столу. Руки - Андрея.

- Да.

И - тишина.

Изумление. Пять разных, но обладающих фамильным сходством физиономий выражают не только общее крайнее удивление, но и с разной скоростью переходят к следующим оттенкам эмоций, у каждого - своих.

У Перепёлки удивление переходит в раздражение, в обиду:

- Как же так? Старший брат не поддержал, не обломал наглеца? Неужто ему этот холоп дороже родного брата?! Свои своих завсегда поддерживать должны! Это ж все знают!

Напряженно-думаюшее лицо Михалко:

- Я чего-то не знаю? Бешеный Китай поддержал какого-то хрена лысого с бугра дикого. Что за сила за этим хреном? Что их связывает? Что бы Боголюбский да под чужую дудку плясал? - Не верю! Они обо всём наперёд сговорились! Что за представление этот плешак тут играет? Какая цель ему поставлена? К чему это может привести? Особенно, с учётом вчерашнего "приключения" Всеволода и нашего сегодняшнего "дарения".

Всеволод продолжает розоветь. Горделиво:

- А мой-то... Ого-го-го! Орел! Сам Боголюбский его слушает, не перечит, обещания даёт. Не зря я вчера расстарался. Видать, этот "Зверь Лютый" не только языком треплет да удом тычет. Похоже, есть за этим лысым сила. Надобно его держаться. Нет, в бабы... не. Может, и так хватит? Благосклонности заслужить. Ну, прижаться поласковее, взглянуть поумильнее или ещё чего...

Медленно переводит глаза с одного на другого Искандер:

- Чего это все напряглись? Я чего-то пропустил?

Радостно и тревожно оглядывает Светлячок:

- Такого не бывало! Чтобы князья воеводе присягали тайну хранить! И я - среди самых первых! Как большой!

Все смотрят на Перепёлку. А он никак не может решиться. "Потеря лица". То возражал и насмехался, а то ему подтвердить правоту противника. Андрей сблизи рассматривает брата. Начинает понемногу ухмыляться.

- Ну, брат.

Побагровевший Перепёлка хлопает по столу:

- Да!

Раздражение, оскорбленное самолюбие так и рвётся.

"Умыл". Ванька-лысый "умыл" брата государя. Враг? Глеб теперь стал мне врагом? Нет, не стал - он и был им. Всегда.

Хуже: всякий святорусский человек - мне враг. Потому что моё понимание "хорошо", не совпадает с их. Потому что для моего "хорошо", где детей не травят в душегубках, где все чистят зубы, надо уничтожить их мир, их родину, "Святую Русь".

Разница в деталях: в мере, моменте, форме. В мере враждебности, моменте и форме её проявления. Если кто-то "в бессильной злобе" будет всю жизнь скрипеть зубами по ночам, то я как-нибудь перетерплю. Отнесу к торжеству глистов в конкретном кишечнике.

Увы, должность "князь русский" требует более выразительного проявления собственного мировоззрения. Например, в форме удара в спину.

Пока, я надеюсь, Перепёлке хватит этого унижения, чтобы помолчать и не мешать дальнейшему изложению. Не надо меня сбивать - я и сам собьюсь.

- Да, да, да, да, - повторяют один за другим русские князья, положив правую руку на столешницу.

Пародия на кое-какую президентскую клятву? - Нет, просто мужчины отвечают за свои слова. А уж что на что положить... это мы завсегда могем.

Ну, раз полОжили, то можно и нАчать.

***

" - Фима, если ты будешь себя хорошо вести, то мы подарим тебе велосипед.

- А если плохо?

- Пианино".

Севушка вёл себя "хорошо". Лови свой "велосипед", парень. "Пианино" кому-нибудь другому достанется.

***

- Государь, прошу дозволения высватать принцессу Сибиллу, дочь короля Иерусалимского Амори, за брата твоего Всеволода Юрьевича.

Бздынь.

Эк как их. Как сослепу на бегу мордой в стену.

Ап-ап, ах-ах, ё-ё, них-них... и прочие выражения крайней степени изумления в крайней степени сдерживания.

Мгновенно широко распахнувшиеся, впивающиеся глаза Боголюбского, даже чуть наклонившегося вперёд, ко мне. Тоже чёрные, наоборот - сузившиеся, прицеливающиеся глаза Михалко, чуть откинувшегося от стола. Каскад эмоций у Всеволода: изумление, недоверчивый восторг. И - обида. "Ты отсылаешь, меня бросаешь...". Ишь ты, и вправду понравилось?

- Ой! Правда? А меня возьмут? Ну, в поезжане...

Вот у кого чистый восторг: Глебушка уже представил себе приключение. Большое! Царьград! Иерусалим! Свадьба дяди! Новые места, люди, вещи...

- А отец отпустит?

Беглый взгляд на Андрея и вся радость, надежда на прекрасное будущее путешествие, исчезает.

Экий ты, государь христолюбивый, не... сынолюбив. Ведь можно то же самое, но добрее, ласковее. А ты растишь врага в своём дому. Не педагогичен ты, почти благоверный и, предположительно, скоро святомучениский.

- Прошу господу княжескую набраться терпения. Ибо разговор будет долгий. А начну я... нет, не Ab ovo, не "с яйца". Но близко - с Иерусалима.

Да уж, это я круто уелбантурил. Удалось овладеть вниманием столь разнородной аудитории. Уже успех. Теперь бы удержать и развить.

- Вертоград. Град сияющий. Гроб Господен. Место величайшего подвига, принесения наивысшей жертвы из представимого разумом человеческим. Бессмертный бог, Иисус Христос, был распят и умер. Смертный человек, сын Марии Иисус Назаретянин, воскрес и вознёсся.

Именно об этом Тертулиан и говорил: "Верую. Потому что абсурдно".

Для меня абсурдность - не основание для веры. По мне, что абсурдисты, что абстракционисты... Но я - толерист, и допускаю существование других точек зрения.

- Там, на Голгофе, пролилась кровь Спасителя, драгоценная кровь Сына Божьего. Оттуда, из кувуклии, вознёсся он в чертоги Отца своего, в Царствие Небесное. Там, у горы Давидовой, удел земной Господа Бога нашего.

Пафосно. Но пока без кликушества. Продолжим.

- Есть ли во всей земле, во всём белом свете, место более дорогое, более святое для христианина, нежели сей град? Какая святыня выше для христианина? Не мне ответьте - себе.

Общее молчание было ответом на мой риторический вопрос. "Это ж все знают".

Насчёт: "нельзя быть святее папы римского" есть разные точки зрения. Особенно у православных. Но чтобы святее Христа... тут абсолютно и единогласно.

Все согласны? Ну так получите:

- 2 октября 1187 года Иерусалим будет отдан мусульманам.

Мгновение молчания. Полное ошеломление. И поток беспорядочных вопросов:

- Что?! Как?! Кто?! Кому?! Почему?!

Что радует: "где" и "когда" не спрашивают - и так понятно.

- Бред! Хрень! Ерунда! Да что он несёт?! Да лжа это! Всё лжа! (Это Перепёлка - Андрею).

Андрей выглядит потрясённым. То есть, он выглядит обычно. Если не знать его хорошо, если не присматриваться к нему внимательно.

Он бы и сам такое сказал. В первом порыве. Но Перепёлка опередил. И теперь есть необходимость оценить уже и произнесённую оценку произнесённого - "лжа".

Медленно повернулся к брату, приблизил лицо, внимательно посмотрел в глаза, негромко произнёс:

- А знаешь... ему лжа - Богородицей заборонена.

Перепёлка растерянно замолчал, а Андрей медленно, наклонясь всем корпусом над столом, повернулся, поочерёдно вглядываясь в каждого своего брата и сына. Потом вернулся взглядом ко мне. Пожевал губами, пытаясь найти слово. Уместное после моей новости.

Нашёл:

- Далее.

- Далее...

Я положил ладони на стол. Вспотели. От нервов. Не от факта - от моего объявления о нём.

"Слово - не воробей, вылетит...". Как бы оно назад не прилетело. Секирой палача.

Чуть прижал скатёрку, поковырял рисунок... Им нужно время. Чтобы дошло. И силы. Чтобы понять. И смелость. Чтобы осознать. Не торопи их, Ванюша. С этим знанием им теперь жить.

- Далее - мелочи. Главное - вы услышали.

Поднял глаза на князей. Повторил:

- Главное - услышали. Теперь вам решать - как жить. С таким знанием. Князь Глеб выбрал лёгкий путь - путь неверия. Так легче, просто сказать: ерунда, выдумка, не верю. Тьфу-тьфу-тьфу. Чур-чур-чур. Обплевать, высмеять, забыть. Тем более... Несчастие случится не нынче, не завтра. Через восемнадцать лет.

Я снова окинул взглядом семейку.

Не все доживут. Так чего же волноваться? Бог даст, к тому времени вы будете уже наслаждаться. Вечным покоем. А Господь... он же всемилостивейший, он простит.

Грех трусости.

Страх признания истины.

Боязнь взглянуть правде в глаза.

И будет вам вечный плач. По себе. Слабому, глупому, ни на что не годному. Убогому. Настолько убогому, что и к божьему делу неспособному. Прах бессмысленный, ветром пересыпаемый.

Потому что, если поверить, если принять мои слова, то надобно всю жизнь свою менять, надобно каждое дело делать с оглядкой: а поможет оно сберечь град господний, сохранить, спасти святыню от утраты, разорений, поругания. Каждый шаг с этим сверять. Переменить ум свой.

Метанойя. Тяжело.