Петр Петрович тоже молчал. Ждал моего решения. А мне очень хотелось его послать. С другой стороны… О, это проклятое «с другой стороны», оно всегда возникает!.. Так вот, с другой стороны, мне предлагают деньги за сделку, с которой Орловский не дал бы ни копейки. Хоть мы и партнеры, ага… И вот, мне предлагают хорошие деньги — четверть миллиона или двадцать пять с небольшим тысяч долларов. Как на дороге найти… Но слишком уж не хочется иметь дело с Петром Петровичем и его конторой… Да и миллион — несуразная сумма.
— А между тем, Алексей Владимирович, — подал голос Петр Петрович, — я не совсем понимаю, о чем здесь можно думать. Озвученное предложение кажется мне весьма выгодным для всех сторон. Для всех!
— Орловский может не согласиться, — сказал я. — Да и с миллионом вы загнули, честно говоря.
Петр Петрович ухмыльнулся.
— Нет, Алексей Владимирович. Миллион, никак не меньше.
— Знаете, — сказал я. — Этот разговор уже описан Ильфом и Петровым, не будем повторяться.
— Хорошо, — кивнул он и добавил совсем другим тоном, устало и зло: — Я вас, баранов, двадцать лет жизни пас. Вам не нравилось. А теперь я и такие как я — мы умываем руки. Паситесь сами, как знаете. Но своей доли шерсти мы не уступим. Будет платить, никуда не денется. И вы в этом поможете. Согласится — не согласится, что за детский сад? Его согласие никого не интересует. На вас документированного ущерба государству — на сотни тысяч. Плюс — злоупотребления, взятки, коррупция. Прямой подрыв государственной безопасности. Возомнили себе, что все можно?
— Петр Петрович, а вы не боитесь? — очень вежливо спросил я. — Все-таки миллион — большие деньги. А вы живой человек, такой же как все, из костей и мяса. То, что у вас в кармане «корочка» со щитом и мечом, это все пустяки, она не спасает от металлической трубы, прилетающей в голову в темном подъезде. Вон, в андроповские времена в Москве вашего коллегу менты за пузырь коньяка и палку колбасы до смерти забили. А тут целый миллион. И времена отнюдь не андроповские, если вы не в курсе…
Повисла долгая и напряженная пауза. Наверное, на полминуты. А потом Петр Петрович сказал прежним тоном:
— Ну что вы, Алексей Владимирович, в самом деле! Я погорячился, вы тоже. Время нервное, сплошной стресс кругом. Миллион — не миллион… Пусть будет нам двадцать пять процентов с первой сделки. А оставшиеся семьдесят пять как хотите, так и делите. Вот и все, Алексей Владимирович, не смею больше вас задерживать.
Петр Петрович вылез из салона и резво направился в сторону своей «копейки». А я думал, тяжело и напряженно. Уже через год ведомство Петра Петровича будет значить ничтожно мало. Через два года оно не будет значить вообще ничего — «меченосцы» разбредутся кто куда — охранять бизнес, торговать секретами, бандитствовать и спиваться, вот и все их перспективы. Сейчас они пока еще сильны. С помощью Петра Петровича, или как его там на самом деле, мы действительно можем сделать хороший бизнес… Преодолеть зависимость от Орловского и Хоботова с их поставками, которые сегодня есть, а завтра неизвестно… Голова моя шла кругом и отказывалась соображать. В любом случае — Петра Петровича нужно идентифицировать. Установить личность и прочие анкетные данные. И слегка надавить — посмотрим тогда, как он запоет. А то смельчак какой выискался… Впрочем, не хочу об этом думать! Надоели.
Я поехал домой, к себе. Странно, но я не воспринимал свою квартиру как дом. Скорее, как временное убежище. Нечто, необходимое для конспирации. Потому, наверное, никаких особенных ремонтов не делал, довольствуясь минимумом. Да и советский стиль «дорого — богато» откровенно нагонял на меня тоску.
Я наскоро перекусил кефиром и бутербродами, улегся на диван и врубил магнитофон. Магнитофон у меня модный и дорогой — двухкассетный «Панасоник» с радиоприемником и кучей примочек. Комнату заполнил «Мираж»: «Музыка на-а-ас связала!» «Мираж» навеял романтическое настроение, и я пошел звонить Лере. Она как раз должна была вернуться из института…
Лера. У нас все серьезно. Наверное, но это не точно. За последний год мы стали близки… во всех смыслах. Иногда в наших отношениях возникают перерывы, особенно если дела наваливаются. Можем не видеться по неделе. Это не нормально, наверное, но деваться некуда — жизненный ритм, чтоб его черти драли! А она — странная. В хорошем смысле слова. Я иногда думал о том, кто из моих знакомых, попав в мое время, смог бы в самые короткие сроки там адаптироваться и добиться успеха. Так вот, мне кажется, что Лера смогла бы. Я думаю, что ей бы понравилось у нас…
Я поднял телефонную трубку и набрал номер.
— Алло, — сказала она, и я обрадовался.
— Привет!
— Привет! — она, похоже, не ожидала, что я позвоню. — Как ты, все в порядке?
— В порядке, — сказал я. — Но очень устал. Поедем куда-нибудь, или… Приезжай ко мне!
Она на секунду задумалась и сказала:
— Пойдем гулять!
— Гулять так гулять… — сказал я. — Стрелять так стрелять, любить так любить…
— Вижу, что у тебя все же что-то случилось. Какой-то ты не такой…
— Все в порядке! — заверил я. — Все прекрасно и замечательно. Лучше быть не может.
— Все настолько плохо? — беспокойно спросила она.
— Не знаю. Может быть. А может и нет.
— Расскажешь?
Я улыбнулся грустно.
— Нет, не расскажу.
— Ну и не рассказывай, согласилась она. — Зайди за мной через час.
— Зайду! — сказал я.
Мы едем по городу. Болтаем о том, о сем. Город снаружи сер и неуютен, хоть и лето, фонтаны, розы в клумбах… Все это украшательство кажется каким-то ненастоящим и даже неуместным.
Очередь у ликеро-водочного. Очередь у мебельного. Очередь у промтоварного. Очередь, как обязательный атрибут пейзажа, особенно вечером. Товаров нет, потому что товарищам директорам невыгодно отправлять товар в торговую сеть, гораздо выгоднее продать созданному при заводе кооперативу. А товарищам торговым работникам не выгодно выкладывать товар на прилавок и продавать населению. То же мясо выгоднее и удобнее продать хозяину шашлычной с черного хода. У нас как всегда, думаю я мимоходом. Залезть на елку и не поцарапаться, без трусов и с крестиком… Оставили государственные цены и почти разрешили почти свободный рынок. Естественно, товар при таких условиях если и дойдет до потребителя, то в минимальном количестве. В сто раз выгоднее этот товар продать по более высокой рыночной цене, а в идеале — за границу… Но у нас — вот так. Чтобы и рынок, и фиксированная госцена. Чтобы быть беременной, но немножко.
Очередь за водкой гротескна и величественна. Все прочие очереди, включая очередь за сахаром и железнодорожными билетами — и в подметки ей не годятся. Очередь за водкой не вмещается в магазине, она нервно извивается, заполняя собой улицу, и похожа на какой-то чудовищный инопланетный организм.
— Мда… — говорю я задумчиво, когда мы все же проехали монструозную водочную очередь
— Ужас, — соглашается она, и тут же поправляется: — Но есть же и хорошее! Не только ведь это, есть же и хорошее…
После сегодняшнего общения с Петром Петровичем мне кажется, что ничего хорошего в мире нет. Только очередь за водкой.
— Например? — спрашиваю я.
Она моментально оживляется.
— В «Юности» Владимира Войновича печатают! Роман о солдате Иване Чонкине! Читал⁈
— Читал, — киваю я. Она смотрит на меня торжествующе.
— Ну вот! Раньше никогда такого не было…
— Да, — говорю я, — дефицит материальных ценностей компенсируется доступностью ценностей духовных.
— Ты зря иронизируешь! Водка, колбаса и все остальное — это появится. Ну пусть еще год или два, но все в конце концов придет в норму!
— Через два года — обязательно, — безразлично говорю я. Впрочем, действительно, колбаса с водкой и прочим к девяносто второму появятся. Правда, доступность этих прекрасных деликатесов будет все равно невысокой, но уже в силу цены…
— Что у тебя случилось⁈ Рассказывай! — требует она.
Я пожимаю плечами.
— Ничего особенного. Нормальная нравственная дилемма. Один не очень хороший человек предлагает заработать большие деньги с ним в компании. Пока что во мне борются брезгливость и жадность. И пока у них боевая ничья.
— Этот не очень хороший человек — преступник? — спрашивает она. Лицо у нее очень серьезное.
Я пожимаю плечами. Преступник ли Петр Петрович? Черт его знает… С точки зрения советских кодексов — преступник. С точки зрения нравственности… здесь все сложнее. Сам для себя, по всей видимости, Петр Петрович решил, что ограбить тех, кто ограбил родное государство — не зазорно. Впрочем, он может быть и вовсе не склонен к какой-либо рефлексии.
— Смотря как посмотреть, — говорю я. — Я не судья, чтобы признавать преступником. Для меня это человек, с которым я не хотел бы иметь дела. Но, кажется, придется.
— И на кону действительно большие деньги? — спрашивает она.
— Действительно большие.
— Знаешь… — говорит она серьезно. — Я бы выбрала деньги.
— Да, да, я читал, — улыбаюсь я. — Это у Пушкина было же: «Плюнь да поцелуй злодею ручку»…
— У большинства, — говорит она, — даже возможности такой нет — выбирать. А большие деньги… почти никто и не видел, как они вообще выглядят!
Я улыбаюсь и говорю:
— Поехали ко мне…
На следующий день с утра мне позвонил отец:
— Заедь.
Это означало, что заехать нужно как можно быстрее, лучше — сию секунду. Телефонные разговоры отец недолюбливал, считал телефон большим злом и предпочитал общение глаза в глаза.
Я завез Леру в институт к началу первой пары, а сам отправился к родителям.
Родители за последний год сильно сдали. Особенно отец — что-то в нем надломилось, он будто ко всему потерял интерес, расклеился… Обычно он пропадал на работе с утра и до позднего вечера, а сейчас старался пораньше вернуться, чтобы сидеть с газетой в кресле или смотреть телевизор…
— Совсем редко бывать стал, — упрекнула меня мать. Я виновато развел руками:
— Работа и учеба… Дел невпроворот!
— То-то ректор говорит, что в институте тебя совсем не видят… — укоризненно сказала она.
— Ректор преувеличивает, — улыбнулся я. — Отец у себя?
— У себя. — Она махнула в направлении кабинета.
Отец еще только собирался на работу — как известно, начальство не опаздывает, но задерживается. Он был хмур, как это бывает по утрам с любым нормальным человеком, но при этом — настроен доброжелательно…
— Приехал? Садись. Рассказывай, что у тебя нового.
Я уселся в кресло и с некоторым недоумением посмотрел на отца.
— У меня все нормально, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал как можно увереннее.
— Да? — спросил он недоверчиво. — А почему Николай тобой интересуется?
— Николай?
— Да, Николай Николаевич, полковник.
Да, Николай Николаевич — старый отцов товарищ и начальник городской милиции, время от времени выручал нас. Начиная от давней истории, когда мы случайно попали под раздачу во время показательной борьбы с видеосалонами и заканчивая «спуском на тормозах» дела наших друзей-штангистов. Что характерно, старый мент был совершенно равнодушен к деньгам, но отблагодарить мы его все равно смогли — презентовали милицейскому управлению компьютер. Который, как и полагается, стал памятником себе — с работой на компьютере у сотрудников не ладилось.
— В каком смысле — интересовался? — спросил я.
Отец пожал плечами.
— Понятия не имею. Попросил передать, чтобы ты подъехал к ним, в управление. Вот, я передаю. И заодно интересуюсь — чего натворил? Лучше сразу мне скажи. Такие вещи лучше сразу…
— Да ничего я не творил! — возмутился я. — Да если бы я натворил чего, то Николай Николаевич тебя бы первого в курс ввел!
— Вообще-то, да, — сказал отец. — Так значит, ничего такого не происходило?
— Ничего! — заверил я.
— И на твоей… работе? Как там у вас обстоят дела, кстати?
Я ответил, стараясь говорить как можно аккуратнее:
— Дела идут. Пленку производим и отправляем в торговую сеть. Народ покупает. Кстати, уже не так хорошо, как раньше, привыкли, что всегда в наличии. Наверное, будем на другие области выходить…
— Это хорошо, — кивнул отец. — Если делу на пользу, то какая разница — частник или не частник?.. Главное, чтобы дело делалось! Вот у вас я вижу, делается! Но к Николаю заедь, вот прямо сегодня! Может у него срочное что!
— Заеду, — пообещал я.
— А сейчас — извини, — сказал отец. — Мне пора. Да и тебе тоже.
Я пожелал ему хорошего дня, а сам задумался — что там еще понадобилось Николаю Николаевичу?..
Прямо от родителей я отправился в милицию.
Кабинет Николая Николаевича был скромен, казенен и неуютен. Он пах старыми бумагами, табаком и одеколоном «Саша», а из украшений в нем только и было, что бюст Дзержинского и портрет Горбачева над рабочим столом. Николай Николаевич принял меня приветливо, но в кабинете разговаривать не захотел, предложил прогуляться. Мы прохаживались по небольшому скверу и разговаривали.
— Молодец, что приехал так быстро! — похвалил меня Николай Николаевич. — Как жив-здоров, рассказывай!
Ох уж мне эти вступительные слова…
— Все в порядке, — сказал я. — Работаем потихоньку… А что случилось, Николай Николаевич? Отец сказал, чтобы я к вам срочно заехал…
Николай Николаевич поморщился.
— Да ты не спеши… Ничего пока не случилось, просто поговорить хотел с тобой. Предупредить.
— О чем? — опешил я.
Николай Николаевич пошелестел бумагами.
— Помнишь, ты меня просил за этих парней… спортсменов?
— Конечно, помню, — сказал я.
— А ты их вообще откуда знаешь? — Николай Николаевич внимательно смотрел на меня. Мне стало неуютно.
— Хорошие знакомые, — сказал я. — Мы им помогали в делах, они нам помогали. Да нормальные ребята…
— Нормальные… — задумчиво сказал Николай Николаевич. — Видишь, Алексей, какое дело… Я в ваши дела нос совать не собираюсь. Но вот какая штука… Есть у нас особое управление… Шестое управление. У них все серьезно — занимаются организованной преступностью. Читал, наверное, в газетах что-то такое?
— Что-то читал… — сказал я со вздохом. Вот уж, что называется, не было печали…
— Ну вот, значит понимать должен, — сказал Николай Николаевич. — Я-то для чего всю эту беседу завел?.. По данным шестого управления эти твои спортсмены входят в организованную преступную группу.
— Преступную? — улыбнулся я.
Но Николай Николаевич сурово перебил меня:
— Погоди! Я тебе больше скажу — в оперативных данных время от времени всплывает название кооператива «Астра». Ты там директором значишься?
— Так точно! — сказал я.
Николай Николаевич неодобрительно покачал головой.
— Ну вот и думай. В том числе — о круге общения… И вообще…
Я театрально скрестил руки на груди.
— Николай Николаевич! Вы же знаете — мы никогда ничего такого… Торговля, перепродажа всякая — это да! Но чтобы что-то совсем плохое, чтобы уголовщина — мы к такому на пушечный выстрел не подойдем! Мы современной техникой предприятия снабжаем, хоть у любого директора спросите — нас все знают! У нас репутация! Это ваших сотрудников кто-то в заблуждение ввел.
— Ну-ну… — Николай Николаевич смотрел на меня с недоверием. — Я, кстати, нашим так и сказал, что вы порядочные ребята. Спортсменам помогаете, детскому дому — это вообще святое. Но, смотри, Алексей…
— А братья эти, Николай Николаевич… Да какие они преступники, тем более организованные? Они — наоборот!
— Знаю я это наоборот, — сурово сказал Николай Николаевич.
Но меня понесло.
— Нет, ну сами посудите! Они, по сути, одну с вами работу делают — защищают мелких кооператоров от уголовников. Охранные услуги!
— Это называется рэкет. И за такое сейчас судят. В общем, Алексей, мой тебе совет — ведите себя тише воды, ниже травы. И этим приятелям своим передай, чтобы осторожно. Ты меня понял?
— Все понял, — заверил я.
— Вот и дуй! — скомандовал Николай Николаевич. — А у меня работы полно.
— Спасибо вам, — искренне поблагодарил я, но он только рукой с досадой махнул рукой.
А я отправился в нашу контору, думая о том, что Андрея с Матвеем нужно предупредить…