Клодет Сорель

ДОМ НА ОСТОЖЕНКЕ-2. МОСКВА. СЕНТЯБРЬ 1934 Г

— Не про Анастасию речь! — строго сказал старший. — Ты объясни товарищам, если ты в Москву царя вез, то какого хрена на Омск двинул, а? К Колчаку?

— С ума все посходили, — Стоянович снова забегал по комнате. «Нервный какой!» — подумал Кузя.

— Какой Колчак, вы в своем уме? Адмирал в это время еще в Америке сидел и ни о чем таком не помышлял! Он в Омск только в октябре приехал.

— Ну да, тебе ли не знать! — съязвил Николай Ильич. — Ты ж к ним как раз в октябре и перебежал.

— У вас у всех память поотшибало, что ли? В октябре была Директория, а Колчак стал Верховным в ноябре только.

— Вот я и говорю: кому ж помнить-то, как не тебе, — не успокаивался пожилой дядечка. — Кому сдавался, для кого воззвания писал. Контра ты, Костя.

Стоянович предпочел на этот раз не реагировать, только зубы стиснул.

— Ладно! — остановил Николая Ильича старший. — С этим разберемся еще. Так зачем ты на Омск повернул? Куда собирался?

— Момент был такой, — сухо ответил Стоянович. — Никак мне нельзя было на Екатеринбург ехать.

— Объясни.

— Так слушайте тогда, а не спрашивайте глупости! — взорвался Стоянович, но быстро взял себя в руки, оправил гимнастерку и начал:

— Яков дал мне задание привезти царя в Москву. Сами понимаете, путь из Москвы в Тобольск и обратно — через Екатеринбург, а у меня с уральскими товарищами вышел небольшой конфликт.

— Что за конфликт? — поинтересовался кто-то из присутствующих.

Стоянович помолчал, переживая старую обиду.

— Я был назначен военкомом Уральской области. А когда приехал, то меня выгнали взашей — мол, есть у нас уже один такой.

— Кто?

— Голощекин[11], кто.

— Филипп?

— Он самый.

— И ты что, обиделся?

— А ты бы не обиделся? Я прислан из центра, я им не хрен собачий, а представитель верховной власти — а они меня — взашей. Конечно, обиделся.

— Вот в этом, Мячин, вся твоя проблема! — назидательно сказал Николай Ильич. — Ты личное ставишь выше общественного. Так нельзя. На кого ты обиделся? На старых испытанных товарищей? На тех, с кем вместе революцию готовил?

— Да брось ты, Николай Ильич, — отмахнулся Стоянович-Мячин. — Обида — дело личное. А вот то, что я после этого делом занялся, пригнал в Питер целый эшелон хлеба — это уже дело общественное. И я с ним справился.

— Вот и молодец, — оборвал старший, которого все звали Филином. — Так ты расскажи, почему тогда с царем на Омск повернул? Сбежать хотел?

— Да что вы заладили: «сбежать!», «сбежать!» — снова занервничал чекист. — Вы же меня все время перебиваете!

— Всё, всё, — примирительно сказал Филин. — Рассказывай.

Стоянович помолчал.

— Задание было — привезти Николая в Москву. Вроде, готовили суд, чтобы все было как во Франции, с Людовиком. А в Тобольске стояло в это время два отряда — омский и екатеринбургский, и каждый пытался заполучить царя себе. Чтобы, значит, не в центр его везти, а прямо там, на месте и порешить. И тогда вся слава избавления России от Николая Кровавого им бы досталась. Это понятно?

Присутствующие закивали. «Конечно, понятно, — подумал Кузя. — Что уж тут не понять. Узурпатора к ногтю, раздавить прилюдно, чтобы все знали — страна теперь свободна от всяких там самодержцев».

— Вот. А у меня задание — везти в Москву. Со мной — сотня испытанных ребят еще с Боевой группы. Ну, вы помните.

Присутствующие снова закивали, зашумели, заулыбались. Вспомнить лихую юность всем было приятно.

— И мешок денег от Андрея — жалование охране. Мол, новая власть благодарит вас за службу, выплачивает все положенное и можете идти по домам. Поэтому гвардейцы охраны омичей и екатеринбуржцев гоняли почем зря, а со мной этот номер не прошел. Я им все выплатил, до копеечки. Весь мешок. Поэтому они меня поддерживали во всем, а как же! Вот командир уральцев, Заславский, на меня сильно и озлобился. И, честно сказать, было за что.

Стоянович улыбнулся.

— В общем, когда он узнал, что охрана отдает Николая мне, разозлился страшно. Их-то с омичами гвардейцы даже близко не подпускали. Войско Кобылинского — бывалые вояки, фронтовики, при пулеметах и выучке. Дисциплина хоть и расшаталась, но с вольницей красной гвардии не сравнить. Так что пришлые вояки ругаться — ругались, а подойти боялись. И тут приезжаю я, красивый сам собою, при маузере и бомбах — пойди, возьми меня голыми руками! Ну, этот прыщ из Екатеринбурга мне и говорит, мол, мы тебя по дороге поймаем и убьем, и тебя убьем, и царя убьем.

— Ну и хрен бы с ним, — проронил кто-то. — На что тебе тот царь сдался-то?

— Говорю же тебе! У меня задание привезти его в Москву. Живым. Партийное задание! От Председателя ВЦИК, не от хрена моржового. А я приказы партии не обсуждаю, а выполняю. И беспрекословно.

В комнате стало тихо. «Смотри какой! — уважительно подумал Кузя. — За словом в карман не лезет, на всякий вопрос есть ответ, как ни относись к нему, а — уважаю!». Он пока благоразумно помалкивал. Как и Финкельштейн, впрочем. Хотя Финкеля-то как раз и позвали мнение высказать, а вот Кузино мнение никого не интересовало.

— Но у него, как вы видите, ничего не вышло. Я оказался проворней, перешел Тобол до того, как он очухался, и на следующий день был уже в Тюмени, где меня ждал литерный поезд.

— Ну, ты уже расскажешь, почему в обратную-то сторону повернул?! — не выдержал кто-то из присутствующих. Стоянович зыркнул на него глазами, но продолжил рассказ.

— Я уже совсем было двинулся к Екатеринбургу, да тут сообщили мне, что там товарищи готовят мне торжественную встречу. С трехдюймовыми флагами и праздничными пулеметными лентами. Вот что бы вы на моем месте решили: все равно ехать на Екатеринбург, чтобы там сдать царя, а потом вернуться к Председателю ВЦИК? Развести руками: прости, мол, старый боевой товарищ, подвел я тебя. Задание не выполнил, царя не привез, какие еще будут поручения? Или все же попытаться обойти этот уездный город, чтоб он провалился, и доставить груз в Москву через Омск-Челябинск-Уфу? Тем более, что у меня половина ребят — уфимцы. Вот вы бы что решили?

В комнате вновь повисло молчание.

— Понятно. Вот и я повернул на Омск.

— Да, вывернулся, — протянул Николай Ильич, который Кузе нравился все меньше, тогда как Мячин-Стоянович-Яковлев — все больше. — Только ты ж потом все равно на Екатеринбург рванул и царя там оставил. Зачем же тогда все эти туда-сюда нужны были?

Он показал пальцами неприличный жест.

— А мне в Омске Свердлов такое распоряжение дал. Я с ним связался по прямому проводу и получил приказ: доставить бывшего царя в Екатеринбург, где и сдать под расписку Уралсовету. А я приказы не обсуждаю, я ж говорил.

— Ага, не обсуждает он, — пробурчал Николай Ильич. — Особенно в Самаре ты не обсуждал, когда к белякам переходил.

Стоянович демонстративно заиграл желваками.

— По-моему, я ясно объяснил: это была разведывательная операция. Я по заданию партии внедрился в Народную армию Комуча, но задание провалилось из-за колчаковского переворота.

— А что тебе еще остается говорить? — резонно заметил старший. — Сейчас только это и остается. Ладно, про царя давай лучше. Как тебя встретили-то? Они ж тебя грозились убить?

— Так чуть и не убили.

Пока Мячин-Стоянович подробно рассказывал всю историю, Кузя пытался представить себе, что чувствовали тогда люди. Вот же жизнь была! Можно было себя проявить, развернуться во всю мощь! Ему уже 27 лет, а Уборевичу, когда он армией командовал, было 24! Тухачевский в 27 фронтами командовал, а он кто? Помощник оперуполномоченного? Все потому, что хоть сейчас и время свершений, но в ту героическую революционную эпоху можно было наворотить гораздо больше! Какие тогда возможности открывались перед энергичными смелыми людьми! А сейчас… Бумажки про сумасшедших принцесс перебирать? Хочется-то скакать на вороном коне во главе лихой кавалерийской лавы, спускаться в длинной шинели с шашкой на боку с подножки штабного поезда, или на худой конец, нахмурившись, склониться над картой, находя остроумное решение будущего наступления и полного разгрома противника. Вместо этого — тоскливые папки с ботиночными тесемками. Разве это справедливо?

Вот Костя Мячин, вернее, комиссар Василий Яковлев, открыв дверь вагона, смотрит, как литерный, дымя трубой, медленно втягивается на станцию Екатеринбург-1. А на перроне огромная толпа трясет винтовками, расчехляет пулеметы, хочет прямо тут, на станции, грохнуть бывшего царя и всех его прислужников.

Царь Кузе казался почему-то широкоплечим детиной двухметрового роста, с короной на голове и в горностаевой мантии.

Но тут хитрый Яковлев быстро оценивает ситуацию и находит самое остроумное решение: угрожая начальнику станции маузером, заставляет его загнать между собой и беснующейся толпой товарный состав, отрезав путь к самосуду.

Это ж еще сообразить надо! Кузя подумал — а вот он, Никита Кузин, смог бы быстро и четко сообразить, что делать в такой ситуации, если хочешь избежать кровопролития? И честно признался: нет, вряд ли. Но с другой стороны, он и жил в другое время. Сколько ему было в 1918? 11 лет? Бегал с такими же сопливыми, в бабки играл. Ни революция, ни гражданская война в его памяти не отложились. Так, помнилось что-то смутное, в основном, что все время хотелось есть. У них в Выхине всем всегда хотелось есть, Кузя впервые только в Москве досыта-то наелся. Хотелось попробовать, что ж это такое, когда живот набит и есть не хочется.

А пока он в бабки играл — вон что в стране творилось.

Яковлев отогнал литерный на станцию Екатеринбург-2, куда и прибыли деятели из Уралсовета принимать пленников. Сдали как груз под расписку. И царя, и царицу, и дочку их…

— Дочка-то хоть красивая была? — неожиданно спросил Финкельштейн. Все обернулись посмотреть, кто ж это задал такой вопрос.

— Красивая, — ответил Стоянович. Подумал и добавил. — Очень. Главное, даже не столько красивая, хотя и красивая, конечно. Но больше такая… милая, что ли. И очень отзывчивая. Первая кинулась с отцом и матерью ехать. Хотя ничего не знала о том, куда их увозят, что их там ждет, но ни секунды не задумалась.

— Да ты ее жалеешь, что ли? — презрительно спросил Николай Ильич.

— Нет, не то, что жалею, — заторопился Стоянович, засуетился как-то. — Спросили, я ответил.

— А как другие дочки? — это снова Финкель, Кузя удивился такой его прыти. — Они красивые?

— Красивые, — сухо ответил Стоянович.

— Все?

— Все.

— А кто самая красивая?

Стоянович-Мячин подумал немного.

— Мария. Да, Мария конечно. Если смотреть по портретам, то, наверное, Татьяна. А если по жизни — как улыбается, как разговаривает, как себя держит — то Мария.

— А Анастасия? — неожиданно для себя спросил Кузя, вспомнив папку у себя на столе. «Дело начато… окончено…»

Стоянович пожал плечами, ничего не сказал.

— А скажите, Константин Алексеевич, — снова встрял Финкель. — А не может ли быть такого, что кто-то из дочерей бывшего царя выжил и сбежал? Например, Анастасия?

И подмигнул Кузину, мол, видишь, как мы приятное с полезным совмещаем, и на партийном суде присутствуем, и по расследуемому делу информацию получаем. Вот как надо работать, товарищ уполномоченный Кузя! Ну, что тут скажешь. Финкель, конечно, молодец, даже обидно, что сам не сообразил спросить живого свидетеля событий. Стоянович пожал плечами.

— Понятия не имею. Я же их довез всего до Екатеринбурга, да и то только царя с царицей. Как они там распорядились дальше, насколько четко сработали — не имею информации.

Помолчал, подумал и добавил:

— Хотя, насколько я этих оглоедов из Уралсовета знаю, порядка у них никогда не было, от них всего, что угодно, можно ожидать. Как они работали — так могли и упустить, при этом соврут — недорого возьмут. Но наверняка не скажу. Если бы кто выжил, то, думаю, еще в гражданскую объявился бы, не упустил бы случая. Так что — вряд ли.

Тут и Кузя решился:

— Но такой возможности вы не исключаете, да? То есть, чисто теоретически кто-то из царских дочек мог спастись? А сын?

— Судя по тому, что до сих пор не объявились — не думаю, — повторил Стоянович сухо.

«Ага, не объявились! Еще как объявились!» — злорадно подумал помощник уполномоченного.

— Хватит вам про баб, — сурово оборвал интересную беседу Филин. — С ними как раз все понятно. Ты, давай, лучше расскажи, что дальше было? Как ты у белых-то оказался?

Стоянович отошел к столику, вытащил из пирамиды стакан, налил себе чаю, отхлебнул.

Все в комнате молчали, ждали, внимательно глядя на его манипуляции. Кузе тоже до обморока захотелось горячего сладкого чаю, но пока там стоял «подсудимый», он подойти стеснялся. Еще скажут, что он подлизывается. А если бы к горячему сладкому чайку да мягкую душистую бараночку! В животе аж все сжалось, как захотелось. Ну как они такую малость и не продумали?! Знают ведь, что люди с работы!

Стоянович, перехватывая обжигающий стакан то одной, то другой рукой, вышел на середину комнаты, сел на стул, скрестив ноги в синих бриджах.

— В мае восемнадцатого приказом Высшего военного совета Николай Ильич назначил меня командующим Самаро-Оренбургским фронтом. И в июне я прибыл в Самару.