Книга Песен

В моем окне стоит свеча;

Свеча любви, свеча безнадежной страсти.

Ночь нежна, ночь горяча,

Но мне не найти в ней ни тепла, ни привета;

Во всех лесах поют дрозды,

Дрозды любви, дрозды безнадежной страсти.

Нам вчера дали мечту,

Но мы не нашли в ней ни тепла, ни привета;

Который день подряд

В моем дворе стоит вторник,

И мы плачем и пьем, и верим, что будет среда;

И все бы ничего,

Когда б не голубой дворник,

Который все подметет, который все объяснит,

Войдет ко мне в дверь,

И, выйдя, не оставит следа;

По всей земле лежат снега;

Снега любви, снега без конца и края.

Ночь нежна, ночь коротка,

И я не устану ждать тепла и привета.

Который год подряд

По всей земле стоит вторник,

И мы плачем и пьем, и верим, что будет среда;

И все бы ничего,

Когда б не голубой дворник,

Который все подметет, который все объяснит,

Войдет ко мне в дверь,

И, выйдя, не оставит следа;

Я жду, что он ответит мне "да";

Ах, скажите мне "да".

Твои тщательные цифры,

И твои взгляды на часы.

Ты ждешь одобренных решений и готов;

Конечно, ты знаешь всегда,

В какую сторону склонятся весы,

Но все ли это?

Как все прекрасно на бумаге,

Как легко следовать словам.

Как просто сделать так, что ты непогрешим.

Но если ты хочешь войти,

Что ты скажешь здесь тем, кто снял грим? —

Здравствуй; меня зовут Смерть.

Глубоко в джунглях,

Куда я вернусь, когда я кончу дела;

Глубоко в джунглях,

Где каждый знает, что сажа бела;

Глубоко в джунглях,

Где пьют так, как пьют,

Потому что иначе ничего не понять,

Где достаточно бросить спичку,

И огня будет уже не унять;

Когда ночь была девочкой,

И каждый день был океанской волной,

Тарелки не влетали в окно,

И все мои слова оставались со мной,

Я сказал — стоп; вот мое тело,

Вот моя голова и то, что в ней есть.

Пока я жив, я хочу видеть мир,

О котором невозможно прочесть

В джунглях.

Я хочу видеть доктора

С лекарством в чистой руке,

Или священника, с которым

Я смогу говорить на одном языке,

Я хочу видеть небо; настоящее небо,

От которого это только малая часть.

И я возвращаюсь сюда,

Здесь есть куда взлететь и есть куда пасть

В джунглях.

А трава всегда зелена

На том берегу, когда на этом тюрьма.

Как сказал Максим Горький Клеопатре,

Когда они сходили с ума:

Если ты хочешь сохранить своих сфинксов,

Двигай их на наше гумно.

Мы знаем, что главное в жизни —

Это дать немного света, если стало темно

Кому-то в джунглях.

Так не надо звонить мне,

На телефонной станции мор.

Нет смысла писать мне писем,

Письма здесь разносит вор.

Ему по фигу любые слова,

Но как не взять, если это в крови;

Пока мы пишем на денежных знаках,

Нет смысла писать о любви

Сюда в джунгли.

Глубоко в джунглях,

Куда я вернусь, когда я кончу дела;

Глубоко в джунглях,

Где каждый знает, что сажа бела;

Глубоко в джунглях

Пьют так как пьют,

Потому что все равно ничего не понять;

Но достаточно бросить спичку,

И огня будет уже не унять —

В джунглях.

Уже прошло седьмое ноября,

Утихли звуки шумного веселья.

Но кто-то движется кругами, все вокруг там, где стою я;

Должно быть ангел всенародного похмелья.

Крыла висят, как мокрые усы,

И веет чем-то кисло и тоскливо.

Но громко бьют на главной башне позолоченные часы,

И граждане страны желают пива.

Бывает так, что нечего сказать,

Действительность бескрыла и помята.

И невозможно сделать шаг или хотя бы просто встать,

И все мы беззащитны, как котята;

И рвется враг подсыпать в водку яд,

Разрушить нам застолье и постелье.

Но кто-то вьется над страной, благословляя всех подряд —

Хранит нас ангел всенародного похмелья.

Стоя по стойке "смирно",

Танцуя в душе брейк-дэнс,

Мечтая, что ты генерал,

Мечтая, что ты экстрасенс,

Зная, что ты воплощение

Вековечной мечты;

Весь мир — это декорация,

И тут появляешься ты;

Козлы… козлы…

Мои слова не слишком добры,

Но и не слишком злы,

Я констатирую факт:

Козлы.

В кружке "Унылые руки"

Все говорят, как есть,

Но кому от этого радость,

Кому от этого честь?

Чем больше ты скажешь,

Тем более ты в цене;

В работе мы, как в проруби,

В постели мы, как на войне;

Козлы… козлы.

Увязшие в собственной правоте,

Завязанные в узлы.

Я тоже такой, только хуже

И я говорю, что я знаю: козлы.

Пока я не стал клевером,

Пока ты не стала строкой,

Наши тела — меч,

В наших душах покой.

Наше дыхание свято,

Мы движемся, всех любя,

Но дай нам немного силы, Господи —

Мы все подомнем под себя.

Козлы… козлы.

Мои слова не особенно вежливы,

Но и не слишком злы.

Мне просто печально, что мы могли бы быть люди…

Танцуем на склоне холма,

И полдень поет, как свирель.

Тебя называют Зима,

Меня называют Апрель.

Ах, как высоки небеса:

Их даже рукой не достать;

И хочется ветром писать

Мелодию этого сна.

И нас никому не догнать,

Затем, что, не зная пути,

Хранили частицу огня

И верили — все впереди.

Пьет из реки, смотрит с холма,

Ищет в песке ночную звезду —

Ту, что с небес упала вчера;

В жарком песке в медленный день.

Ночью она спит у огня,

Спит у огня, спит до утра;

Кто помнит то, что было вчера?

В жарком песке в медленный день…

Встань у реки, смотри, как течет река;

Ее не поймать ни в сеть, ни рукой.

Она безымянна, ведь имя есть лишь у ее берегов;

Забудь свое имя и стань рекой.

Встань у травы, смотри, как растет трава,

Она не знает слова "любовь".

Однако любовь травы не меньше твоей любви;

Забудь о словах и стань травой.

И так, он поет, но это не нужно им.

А что им не нужно, не знает никто;

Но он окно, в котором прекрасен мир,

И кто здесь мир, и кто здесь окно?

Так встань у реки, смотри как течет река;

Ее не поймать ни в сеть, ни рукой.

Она безымянна, ведь имя есть лишь у ее берегов;

Прими свое имя и стань рекой.

Я знал ее с детских лет,

Я помню все, как будто вчера;

Я не помню отца, но мать была очень добра.

И все, что в жизни случалось не так,

Немытую посуду и несчастный брак

Ее мать вымещала по вечерам,

Глядя в телевизор.

Нам тридцать пять на двоих,

Мы не спускаем друг с друга глаз —

С обеих сторон все, кажется, в первый раз;

Но каждый вечер начиналось опять:

"Прости, но сегодня в семь тридцать пять…"

И она забывала, кто я такой,

Глядя в телевизор.

Теперь у нее есть дочь —

Другое поколение, другие дела;

Ей только пять лет, но время летит как стрела;

И хотя она пока что не умеет читать,

Она уже знает больше, чем знала мать,

Ведь она видит сразу много программ,

Глядя в телевизор…

Сестра,

Здравствуй, сестра;

Нам не так уж долго

Осталось быть здесь вместе,

Здравствуй, сестра.

Когда мы глядим на небо,

Откуда должны придти звезды,

Когда мы глядим на горы,

Откуда должна придти помощь,

Ни новое солнце днем,

Ни эта луна ночью

Не остановят нас,

Не остановят нас;

Попытайся простить мне,

Что я не всегда пел чисто,

Попытайся простить мне,

Что я не всегда был честен.

Попытайся простить мне,

Я не хотел плохого;

Ведь я не умел любить,

Но я хотел быть любимым;

И когда мы приходим,

Мы смотрим на небо;

Мы смотрим на небо,

Мы смотрим в него так долго,

И может быть, это картина,

Иллюзия и картина.

Но может быть, это правда;

И скорее всего это правда.

Сестра (дык, елы-палы),

Здравствуй, сестра;

Нам не так уж долго

Осталось быть здесь вместе;

Здравствуй, сестра…

Служенье муз не терпит колеса,

А если терпит — право, не случайно.

Но я вам не раскрою этой тайны,

А лучше брошу ногу в небеса.

Ты возражаешь мне, проклятая роса;

Ты видишь суть в объятии трамвайном;

Но все равно не верю я комбайну —

Ведь он не различает голоса.

Таинственный бокал похож на крюк,

Вокруг него рассыпаны алмазы…

Не целовался я с тобой ни разу,

Мой омерзительный, безногий друг;

Упреки я приму — но лишь тогда,

Когда в пакгаузе затеплится вода…

Я ранен светлой стрелой,

Меня не излечат.

Я ранен в сердце —

Чего мне желать еще?

Как будто бы ночь нежна,

Как будто бы есть еще путь,

Старый прямой путь нашей любви.

А мы все молчим,

Мы все считаем и ждем;

Мы все поем о себе,

О чем же нам петь еще?

Но словно бы что-то не так,

Словно бы блеклы цвета,

Словно бы нам опять не хватает тебя,

Серебро Господа моего, Серебро Господа,

Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?

Серебро Господа моего, Серебро Господа —

Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской.

И как деревенский кузнец,

Я выйду засветло.

Туда, куда я,

За мной не уйдет никто.

И может быть, я был слеп,

И может быть, это не так,

Но я знаю, что ждет перед самым концом пути;

Серебро Господа моего, Серебро Господа,

Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе?

Серебро Господа моего, Серебро Господа —

Выше слов, выше звезд, вровень с нашей тоской.