Княжна Мстиславская

Глава 11

Годунов вылез из своего возка. После дождя парило, сырой тёплый воздух оседал капельками на лице и шее. Боярин вытирался рукавом кафтана, и топая сапогами по дубовому настилу царского двора, торопился в дворец, там хоть солнце не жарит.

Сзади заругались слуги, заржала лошадь. Годунов поневоле обернулся. А там два возка сцепились оглоблями, из одного неуклюже лез князь Василий Шуйский. Умный полководец, благоразумный придворный интриган и жёсткий воевода. Он прошёл мимо Бориса, сделав вид, что не замечает того. Дескать, Рюриковичу невместно обращать внимание на служилого московского дворянина.

«Ну и паскуда!», - зло подумал Годунов, а сам улыбнулся и сказал: - Князь Василий, подобру ли всё в Новгороде?

Шуйский остановился, посмотрел по сторонам, будто выискивая, откуда до него донеслись слова.

- А, Борис! - расплылся князь Василий в улыбке. - А я думаю, кто меня кличет? Здравствуй, боярин! Знаешь, зачем к царю идём?

Про дела новгородские Шуйский не ответил, там шведов нынче хорошенько поколотили. Князь Дмитрий Хворостинин гонял наёмников короля Юхана и прочее скандинавское отребье так, что те отказались идти к Новгороду. Князья Шуйские, бывшие там с войском, все нынешние заслуги приписали себе. За спиной у них посмеивалась вся Москва. Шуйские воевать умели, и побед за собой немало числили, однако Хворостинин, хоть и не Рюрикович был, но в войсковом деле мало кто мог с ним равняться среди московских воевод.. Сейчас Хворостинин резался с бесстрашными черемисами на волжских берегах.

В Думной палате, кроме царя и его сына, доброглазого Фёдора, никого не было. На столе серебряный кувшин и две чарки.

- Садитесь, - царь махнул рукой к лавке у стола. Годунову вдруг захотелось пить. Но чарки были царские, ни ему, ни Шуйскому не полагалось их трогать.

Так и сели, с одной стороны стола, спиной к окнам, где на цветных стёклах играли солнечные лучи, Иван Васильевич с Фёдором. Напротив Годунов и Шуйский. Каждый из них, поочерёдно, будет править московским царством более четверти века. Но пока ни Борис, ни князь Василий об этом даже и не думают. Корона царская к ним даже во снах не приходит. Четыре государя, один нынешний, и трое будущих, начали государственный разговор.

- Бухарский хан Абдулла гонцов прислал, - сказал царь Иван. - Просит купцов своих пустить в Астрахань торговать. Ты, Борис, с англичанами всё якшаешься, а ты, Василий, с московскими торговыми людьми близко. Подумайте, да скажите, как быть-то? Пускать бухарцев или нет?

Шуйский всегда был на стороне Москвы, за что его и ценил государь, хотя порой и шкуру был готов содрать, но терпел, потому что преданный до костей был человек. А недавно ещё сильнее привязал его к себе тем, что взял от его братьев поручительство, дескать, если Василий измену замыслит или заговор, то они головами своими за него ответят. Шуйский от того ещё преданней ему стал.

- Никого не пускать! - сразу сказал Василий. - Сами торгуем. Пусть наших в Бухару да Самарканд пустят.

Царь поморщился. Он бы и рад московских купцов отрядить в богатые восточные пределы, да там ханы меж собой пластаются, как гладиаторы в старом Риме, о коих он читал. Каждый каждому кишки пускает. И как только народу у них хватает сотни лет без передыху резаться? И купцов чужих враз пустят к аллаху своему на тот свет.

- Пусть торгуют, - мягко сказал Годунов. - Нам прибыток от пошлин, товары ихние дешевле станут. Да и англичане с голландцами охотней ездить станут, чтобы шелка да бархаты индийские через Бухару в Астрахани покупать.

- Дьяк Щелкалов за кизилбашей хлопочет, - царь налил себе узвару из кувшину. Глянул на Фёдора. Тот улыбался, думая о своём. Годунов заметил досадливую морщинку в уголке царского рта. Но Иван Васильевич быстро овладел собой, плеснул и сыну. Фёдор радостно улыбнулся отцу и отпил пару глотков.

- Купцы персидские нам тоже ни к чему, - отрезал Шуйский.

Царь искоса оглядел и его, и Бориса. Потом решительно допил узвар из чарки, запрокив голову и поморщился. У него давно уже болели спина и шея. Будто кто напихал ему железных шаров под лопатки и позвоночный столб, да ещё зазубренных. Посидел, подождал, пока боль утихнет.

- Что скажешь, Васька, - он глянул на Шуйского. - Купцы-то с других стран нам вовсе не нужны, что ли?

- Сами расторгуем везде! - ответил тот. - Москва всех забьёт, только волю дай! И с персами, и с вогулами, и на Балтийском море развернёмся!

Иван Васильевич нахмурился, слова о Балтике напомнили о пиратах, ещё недавно гулявших там по его патенту. Изловили их датчане проклятые, не дают воли. Ладно, хоть несколько лет в страхе иноземных купцов там держали.

- Вот Нарву отвоюй у шведов, да торгуй с кем хочешь, - проворчал он.

Шуйский замолчал, свесив угрюмое лицо, Годунов про себя усмехнулся.

- Решаю так, - сказал царь. - Деньги нам нужны. Дел много, и в Ливонии, и на Волге, и с крымчаками. А то казна поистощится, будем, как император греческий в короне со стекляшками ходить, а рубины с неё продавать придётся. Пусть торгуют и бухарцы, и кизилбаши. Только пошлины пусть отдают.

Фёдор, уловив решительный тон отца, сделался серьёзным и кивнул, подтверждая его слова.

- Ты с голландцами говорил недавно, - царь посмотрел на Годунова. - Что там у них происходит, бунтарей?

Борис непроизвольно почесал лоб. Иван Васильевич понял, что боярин вспоминает, что ему говорили купцы Низких земель. Видно, внимания большого не обратил тогда, не думал, что царю понадобится.

- Умер сын-то королевы французской, тот, что город голландский взять хотел, - Годунов нахмурился, припоминая: - Герцог Анжу, что ли, звали его. Младший брат короля нынешнего. От огорчения, что побили его. Мать у него строгая, отругала, говорят, очень. Он и помер.

Иван Васильевич поднял брови.

- Вот проклятая баба Катька французская! - он покачал головой. - Два сына в королях были, оба померли. Сейчас ещё и четвёртый душу богу отдал. Так перемрёт всё её потомство и поделом! Устроила, дура, резню, сколько народу погубила французского. Вот господь её и карает!

Царь перекрестился. Глядя на него, осенил себя крестом и Фёдор. Годунов покачал головой, как бы осуждая Екатерину Медичи, устроившую в своё время Варфоломеевскую ночь. Узнав, что тогда произошло во Франции, царь был поражён и разгневан и вовсю честил тамошнего короля и его мать-колдунью. Шуйскому было всё равно. Дельный разговор окончился, остальное было неинтересно. Он ждал, когда царь отпустит его.

- Курбский-то подох, - внезапно сказал Иван Васильевич и потянулся было перекреститься, но передумал. Прищурившись, он посмотрел на Бориса, тот непроизвольно кивнул. Царь истолковал это как необходимость секретного, один на один разговора. Отпустив Фёдора - тот пошёл в дворцовую часовню молиться за всех, и Шуйского - этот уже обдумывал, что сказать московским купцам, чтоб ему выгода от этого была, царь опять плеснул себе узвару, выпил и усмехнулся.

- Колдун-то казацкий не подвёл! - сказал он, глядя на Годунова. - Скажи Богдану, чтоб пока у него пожил. Да сходи в казну, деньги возьми и отдай ему, сколько посулили. Хотя. Сто рублей хватит ему.

Встав, царь сразу сгорбился и охнул от болей в спине.

- Князь-то Курбский, пёс пропащий, помню, придёт ко мне в спаленку, когда я дитём был, да и обопрётся на кроватку мою, царскую кроватку! - зло выговорил великий князь московский. - Пёс и есть пёс. И сдох не по-людски, извели его, как мышь запечную, прикончили!

Приковыляв к стоящему в углу топчану, на котором лежали пуховики, царь уселся и откинулся к стенке, так, чтоб полулёжа быть.

- Борис! - позвал он и застонал, видно, больная спина не давала ему покоя. Годунов подбежал ближе. Иван Васильевич прикрыл глаза и тяжело дышал. Вдруг он затих и крепко сжал зубы.

- Магнус, королишка ливонский, тоже подох, пёс польский! - сказал он медленно и неожиданно засмеялся. - Уф, отпустило. Борис! Племянница моя овдовела, как муж её, Магнус издох.

Стоявший рядом Годунов мялся. Стоять, чтоб царь поднимал голову, обращаясь к нему, было невместно, а сесть на лавку, так слов его не услышать, да и не отпускал его государь чтоб отойти.

- Сядь рядом! - раздражённо хлопнул по топчану царь. - Слушай меня. Надо Машку, вдовую королевну ливонскую, в Москву привезти. Подумай, англичане купцы по Балтике ходят, подобрали бы её на корабль свой, да привезли. Родня всё же, племянница.

Годунов сразу же припомнил разговоры, как опричники из пистолетов, забавляясь, стреляли по детям князя Старицкого, угождая царю. Как тогда Мария под выстрел не попала. А сейчас заботится, боится на том свете вовсе уж злодеем-то предстать. Грехи замаливает Иван Васильевич.

- Нынче же с Горсейкой поговорю, - подскочил он с топчана и наклонил голову. - Может, Гаврилку позвать? Помял бы спину или в мыльную отвёл, погреться, надежа-государь.

Царь махнул рукой, оскалился от боли, поёрзал на топчане, опираясь спиной на стену и затих. Годунов ждал распоряжений.

- Сейчас Андрейка Щелкалов придёт, - сказал царь, подёргивая головой. Его неширокая, крашеная персидской хной рыжая борода заелозила по груди.

- Хочу, чтоб и ты послушал, - царь приподнялся, несколько раз глубоко вздохнул: - Отпустило вроде. К нему от кизилбашей посланцы приехали. Что-то вьются полудённые народы у Москвы. То бухарцы, то персы. А вот татар уж который год не видать.

Щелкалов был сегодня в том самом, знаменитом своём лиловом кафтане, о который вытер испачканные чернилами пальцы заезжий пан с Кракова. Он получал подорожную грамоту до Новгорода, и видимо, узнав Щелкалова, сделал вид, что принял его за писарчука. Глава Посольского приказа ничего не сказал, да и невместно кричать на хама, когда рядом подчинённые. Усмехнулся тогда Щелкалов. А краковский пан домой не вернулся, сгинул где-то в болотах вместе со всей своей походной дворней. Шуму было много, да кончилось ничем. Шляхтичи, бывшие тогда в приказе, растрезвонили об унижении московского дьяка. А потом никто уже не удивлялся пропаже пана из Кракова. Бурчали, правда, шляхтичи, что Щелкалову надо было на поединок вызвать обидчика. Но через своих людей передали ляхам, что московские дьяки рук не пачкают. И вопросов главе Посольского приказа никто больше не задавал. Только царь-государь иногда, посмеиваясь, спрашивал его, где краковские паны живут? Уж не в болотах ли новгородских?

Отойдя к окну, Годунов обдумывал указание Ивана Васильевича. Что-то не верилось в доброту его к Марии Ливонской. Ага, вдруг понял он. Ведь у неё сынишка малый есть. Она сама царских кровей, муж король. Так и сын её может на московский престол вполне позариться. Вот оно что! Ясно, зачем царь Марию сюда хочет привезти, под своим надзором держать. Ну, Иван Васильевич, ничего не упустит! Ещё какая-то мысль колола, но додумать её Борис не успел, царь крикнул к себе.

Убрав на подоконник серебряные чарки и кувшин, Щелкалов расстелил на столе чертёж Московского царства. Опираясь на посох, Иван Васильевич подбрёл поближе и наморщившись, подозрительно глянул на дьяка.

- Что ты показать мне хочешь? - царь невольно глянул на северо-запад, на утерянную Ливонию и выход к Балтике. Перевёл взгляд на юг, где приказал срыть все крепости на Тереке, угождая турецкому султану. Сколько народу погублено во всех войнах, а толку нету. Одна Москва, почитай, и осталась. Заскрипев зубами, царь поднял глаза на Щелкалова.

- Говори, чего молчишь?!

Внимательно посмотрел дьяк на Годунова, молодого боярина, родственника царского, чуть помедлил и сказал: - Шах Мухаммад персидский с попутным купцом письмо прислал.

И царь, и Годунов сразу поняли, что послание из далёкого Казвина, столицы Персии совсем не официальное и даже, скорее всего, тайное.

Иван Васильевич пристально глянул на Щелкалова. Персы много лет резались с турками, желая вернуть свои земли, отнятые османами. А те стремились разделаться с восточными соседями, чтобы потом все силы бросить на покорение Балкан, уничтожение цесарцев и свержение Венеции с трона королей торговли в Средиземном море. Персидские шахи и раньше обращались за помощью к Москве, чтобы северные рати жадных к добыче детей боярских ударили по туркам, облегчив кизилбашам войну.

Иван Грозный потихоньку, под давлением своего окружения, маленькими шажками двигался на юг. По Тереку поставил укрепления, но буквально в прошлом году пришлось их убрать. Из-за неудач в Ливонской войне царь молил бога, чтобы турки не обратили на Москву никакого внимания. Ещё одного набега крымского хана можно было и не выдержать. Он и Ивана Кольцо начал пытать, вымещая на казацком атамане страх того, что сибирские татары вдруг решатся обрушиться на восточные границы. Там и отчаянных черемисов хватало.

- На письме нет шахского знака, - сказал Щелкалов. - Печать его жены, она там правит сейчас. Сам Мухаммад слепой, день-деньской ему бандуристы поют.

Махнув рукой, царь повелел убрать чертёж. На кой притащил его вовсе Щелкалов, думает, что не знает государь земли свои, что ли?

- В письме обещает шахиня от имени мужа отдать Москве на веки весь Кавказ, - сказал дьяк. - И ничего не просит взамен.

Услышав такое, Годунов вздёрнул брови. Расширить границы московские всегда хорошо, тем паче, что и делать для этого ничего не надо. А Иван Васильевич только усмехнулся.

- Отпиши этой бабе, что нам своих земель хватает, - сказал царь. - А Кавказ нам без всякой надобности. Всё, идите оба отсюда.

Щелкалов, всё такой же невозмутимый, как всегда, скатал чертёж и поклонившись государю, быстро вышел. За ним, мягко ступая, ушёл и Годунов. Царь остался один. Он кряхтя и подвывая от боли в спине, улёгся на топчан и прикрыл глаза. Ишь, баба персиянка хитра. Московиты придут на Кавказ, а там же не пустыня, народы всякие живут, кто и хорошо встретит, а кто и к османам за помощью умчит. А те без внимания гостей северных не оставят. И пока московские воеводы биться с турками начнут, персы отдохнут. Всё на ладони, все хитрости восточные. Подарок-то непростой, а с заботами огромными. Нет уж, пусть сами пока друг дружке крови пускают, на Москве и так забот хватает. Поляки со шведами, как пауты кровожадные, так и вьются. Эх, надо поскорее под римского папу уходить, государство сберечь, да Фёдора спасти. Но библиотеку свою надо от иезуитов спрятать.

И тут царь аж сел, такая мысль ему толковая пришла. Отправить надо колдуна этого казацкого с книгами в Новгород. Пусть там и сидит, Бельский его уже купцом записал. Пусть торгует на свои сто рублей. Если Курбского уделать смог, то и библиотеку - самое святое, что у царя есть - тоже сбережёт. Судя по делам его, колдун пройдоха немалый. Ну и пусть верному делу послужит. Завтра Троица, великий праздник, скоро на вечерню. Нынче родительская суббота, из-за больной спины ни к батюшке, ни к матушке не понаведался. Помолюсь крепче нынче вечером, да с утра к ним, сразу после заутрени.

Дьяконы на хорах дружно грянули величание: «Величаем Тя, Живодавче Христе, и чтим Всесвятаго Духа Твоего, Егоже от Отца послал еси Божественным учеником Твоим!». Настала Троица. Успенский собор заполнен боярами, князьями; стольники, кравчие, воеводы, жёны их, дети - все, кто мог, пришёл. Праздник великий, да и царю на глаза попасть сегодня неплохо, он на Троицу добрый. Княжна Ирина Мстиславская голову чуть опустила, а сама глазами своими ярко-синими по сторонам стреляет, ищет кого-то. Отец и старший брат на неё и не смотрят, только мать, княгиня Анастасия, перестав класть кресты, вдруг прошипела на ухо: «Куда глядишь?»

Ирина молча кивнула и начала креститься. Не видела она в церкви того, с кем пару месяцев назад всего лишь несколькими словами перемолвились.

А разноглазый казак, что сердце княжны присушил, в толпе возле собора стоит, вместе с Ефимом Пятницей, Арефием да Яшей Бусым. Сегодня их не пустили, уже не такие они важные, как в марте, когда с атаманом Кольцо были.

Казаки разодеты в богатые одежды - кафтаны лазоревого бархата, шапки высокие с оторочкой зимнего горностая, алые штаны заправлены в сияющие сапоги, сзади которых шпоры золотые. Москвичи у церкви собрались не бедные, но поглядывают на казаков, а девицы, да и жёны то и дело хитрые взгляды бросают. У Арефия глаза с поволокой, лениво, с ухмылкой оглядывает народ. Яша Бусый истово крестится, шапка в левой руке сжата, ею же саблю придерживает, она на цепочках к кожаному поясу подвешена - по литовски.

Из открытых настежь дверей Успенского собора хорошо службу слыхать. Вот и дьяконы окончили пение, митрополит заговорил.

Егор губу верхнюю покусывает, иногда по сторонам смотрит, народу много нынче пришло, есть на кого и глянуть. Но ждёт купец Калашников окончания службы, когда его Ирина из собора пойдёт.

Только Ефим Пятница спокоен и серьёзен. Вполглаза наблюдает за теми, кто у входа в храм толпится. Вот парень молодой с умильным лицом, прямо тянется весь к церкви, а руки проворно кошель срезали у зазевавшегося купца. Стрелец с бердышом - на службе мужик - глаза мутные, тяжко ему, вчера родителей поминал, да перебрал. На жарком солнышке развозит его, стрелец бердыш покрепче в землю упёр, за него придерживается. Вот молодая жёнушка приказного, что в сером кафтане стоит, глазки строит удалому молодцу. Тот уж ухмыляется, видать, сговорятся о чём нибудь вечерком.

Из дверей собора донеслось: «огнедохновенную приимите Духа росу, о чада светообразная церковная. Ныне от Сиона бо изыде закон, языкоогнеобразная Духа благодать!»

Яша Бусый на миг замер, прислушиваясь и снова принялся класть кресты. Замер на миг и повернулся к Егору.

- Скоро заутреня кончится, - сказал он. - Нынче канон Иоанна Дамаскина читают.

Возле казаков показался молодец с умильным лицом и потянулся вперёд, будто желая приблизиться к церкви. Крепко взял его за плечо Ефим и что-то нашептал в ухо. Молодец дёрнулся, рожа стала испуганной, он быстро втёрся в толпу, то и дело оглядываясь на казаков. За ним потянулись ещё молодцы, Ефим насчитал шестерых.

- Мазурики! - презрительно сказал казак.

Заутреня кончилась, верхние люди, толпясь, повалили из церкви. Первым, сгорбясь, опираясь на посох, вышел царь. Быстро оглядев толпу, заметил казаков, что-то сказал Годунову, шедшему слева от него и немного позади. Справа от царя шли Мстиславские. Егор чуть прищурился, вот она - Ирина!

Княжна чуть заметно улыбнулась и прошла, не глядя на казака. Тот дёрнулся было за ней, но его хлопнул по плечу боярский служка.

- Ступай прямо сейчас к Годунову в дом, - сказал он. - Боярин тебя ждёт, да не медли, а то батогов отхватишь.