Княжна Мстиславская

Глава 14

Верный Гаврилка в тот же день уже и донёс Годунову о разговоре царя с Родионом Биркиным, и что ладьи в Новгород поведёт дьяк Шерефединов. Боярин совсем не удивился этому. Царь и в Англию собирался бежать, а сейчас книги прятал от иезуитов. Завтра ещё что-нибудь придумает. Жестокость царя пошла на убыль и сейчас его терзали муки раскаяния, а больше всего страх, что придётся отвечать за содеянные злодеяния на том свете.

- Видать, он совсем уж решился Москву под Рим отдать, коли библиотеку свою укрыть решил, - сказал Годунов Бельскому, заехав к тому по дороге из Кремля. - Дело тайное задумал, а Биркину поручил. Тот вовсе бестолковый, но хватило ума на Шерефединова свалить.

- Разберутся, нам-то что до этих книг, - отмахнулся Бельский.

Вечерний прохладный ветерок лёгким порывом ворвался в горницу, освежил душный воздух и лёгким толчком приотворил дверь. Та заскрипела и Богдан с Борисом огляделись. Бельский опять махнул рукой.

- Казну бы царскую повёз, если бежать собрался бы, - сказал Борис. - А может, так и хочет. Книги свои потащил, как будто в Новгород. На самом деле казну по рекам повезёт в Вологду.

Они с Бельским засмеялись. Хозяин предложил Борису поиграть в шахматы, тот согласился. Потом Богдан кликнул слугу, что стоял под дверью и велел принести пирогов и узвар из шиповника. Дни в июне длинные, так что заигрались они чуть не до полуночи.

На следующий день слуга, приносивший пироги, отправился к обедне. Но до церкви не дошёл. Аккурат перед каменными стенами Воздвиженского монастыря он заскочил в переулочек, заросший лопухами, и поплутав меж заборов, вышел к длинному бревенчатому дому, крытому почерневшими колотыми досками. Не выходя на улочку, слуга Бельского прошёл через упавший заплот. Огляделся и приоткрыв покосившуюся дверь, юркнул внутрь.

- Ты гляди, кто пришёл! - во внутреннем дворе собирались обедать, в огромном котле варился баран. Здесь квартировали яицкие казаки, после набега на Хиву притащили в Москву всякого беспошлинного товару. Уже расторговались и через недельку собирались обратно. По Волге до Каспия, а оттуда в Яик.

Слуга Бельского выглядел ихнего атамана Шепталу, махнул ему, дескать, отойди, разговор есть.

- Разговор слыхал, хозяин мой с Годуновым болтали, что царская казна на Вологду пойдёт, - тихонько сказал он Шепталу. - Дьяк Шерефединов ладьи поведёт. Для отвода глаз болтают, что книги вроде повезут. Да кому они нужны!

- Когда караван-то пойдёт? - атаман сразу перестал улыбаться.

- Не знаю, - пожал слуга плечами. - Мой хозяин в этом деле не участник.

- Спаси тебя бог, Офонька, - сказал атаман. - Если там и вправду казна царская будет, все разчёты с нами у тебя закрыты.

- Прощай, Шептало, - буркнул Офонька и даже не взглянув в сторону насторожившихся казаков, ушёл.

Атаман посмотрел ему вслед, почесал шею под бородой и усмехнулся.

- Ну что браты, погуляем ещё?! - сказал он и упёр руки в бока. - Ох, погуляем!

Казаки захохотали, стало ясно, что Шептало нашёл выгодное дельце.

Через пару дней архимандриту Афанасьевского монастыря, что у Фроловских ворот Кремля построил Дмитрий Донской двести лет назад, Роман Биркин передал царский указ изготовить два десятка коробов.

- Да опилок яблоневых приготовь мешка три-четыре, - сказал Биркин. - Засыпем их потом в короба-то.

Монахи стругали доски для заказанных ящиков, готовые ставили в тень на просушку. Монастырский эконом Елпидифор даже и не спрашивал, какое такое царское повеление исполняется. Он брёвна привёз, топоры да молотки работникам выдал. Осталось только работу принять. Молчалив Елпидифор, за что и ценят его все, кто знает.

Сам Роман Биркин пришёл глянуть, как ящики делаются, и спросил эконома, стоит ли книги в мешковину упаковать, или так сложить, только стружкой пересыпать, чтоб не мокли в дороге. Елпидифор подумал, пошмыгал носом и рассудительно ответил, что лучше в мешковину книги положить. Биркин кивнул и с озабоченным лицом ушёл, видать, побежал заказывать материю для упаковки.

Не торопясь Елпидифор прошёл по монастырю, осмотрел огород, покачал рукой перила крылечка деревянного у флигелька, где архимандрит в летнюю жару отдыхал.

- Надо поменять, а то качаются, - решил эконом и глянув на небо, а уже солнышко покатилось за леса, пошагал к себе. Молитву вечернюю он в церкви не творил, уединялся. Все про это знали. В келье своей Елпидифор после молитвы сел за стол, достал чернила, перо гусиное и начал что-то шкрябать на сером листочке бумаги. Заглянул было монах, видит, эконом считает, делом занят, не стал мешать, ушёл тихонько.

А Елпидифор, пока шёл к себе, не о перилах думал. Он вместе сложил, что услышал от Биркина - и про книги, и про сырость. Значит, царскую библиотеку отправляют по реке. И куда её пошлют? В Новгород, больше некуда, на Вологду караваны всё время идут, с ними бы и отправили книги, не стали бы хлопотать. Вот и следует их перехватить.

Об этом он и писал гусиным пером: «О чём говорено было, скоро по Москва-реке отправят. Пойдёт в Новгород, на трёх ладьях. И поторопиться надлежит. Грузить короба станут у Кремля, может, дней двенадцать осталось»

Очень по душе Елпидифору пришёлся Антон Поссевин, ловкий иезуит. Умный и разворотливый. Улучил время, поговорил с ним с глазу на глаз, раз, и другой, и третий. Понял тогда эконом, что римская церковь только добра Москве хочет и пообещал как может помочь в этом деле. Поссевин и нарадоваться не мог на такого преданного католичеству православного монаха. Условились они никому и нигде не говорить, что Елпидифор к унии склонен. Иезуит попросил его сообщать иногда, что в Москве происходит, но особо попросил за библиотекой царской присматривать. Вдруг что узнает эконом. Вот и узнал.

Уже в ночь, когда рогатки задвигали на серёдку московских улиц, конный умчался на Вильно. А в шапке у верхового листок серой бумаги. Ждёт этого сообщения Поссевин, ну, хоть порадуется, или вовсе уж решит отбить библиотеку. Его дело. А Елпидифор перед сном перекрестился и довольный улёгся на нары в своей келье, укрывшись шубой. На соломенном тюфяке мягко и тепло. Засыпает эконом, а сам думает, что теперь то он точно за унию с Римом всей душой стоит.

В Тимофеев день атаман Шептало встал пораньше, босиком тихонько ступая по грязным половицам, вышел из дома. Присел на завалинку, намотал онучи, и глянул на восток. Солнышко уже подымалось, мягким румянцем оглаживая московские крыши. Чуть прикусив нижнюю губу, чтоб не выругаться, Шептало осмотрелся, увидал у стены лесину с набитыми поперёк толстыми ветками. Прислонил её с торца дома и забрался повыше.

Небо чистое, гладкое, как индийские шелка лазоревое, ни тучки, ни морщинки. Ухватившись за крышную доску, атаман залез ещё повыше. Тишина и благодать. Перекрестился Шептало, глядя на солнце, пробормотал про себя молитвы богородице и архистратигу Михаилу, небесным покровителям всего честного казачества.

Спустившись на землю, достал воды из колодца, умылся, потянулся, и улыбаясь, решил Шептало, что день удачлив будет. Но тут из дома выбрел шатаясь, один из казаков и громко высморкавшись, начал было сурово браниться. Молнией, как стриж, метнулся к нему атаман и жёсткой ладонью прикрыл крепко рот.

- Беду решил накликать? - зашипел он в ухо казаку. - Забыл, сегодня день-то Тимофея Знаменного.

И как подтверждая его слова, во двор влетела ворона. Она уселась на столбе ворот, уставилась на казаков и громко каркнула. У Шепталы свело от злобы скулы, он размахнулся было, чтоб врезать недотёпе, но вдруг опустил руку.

- Иди в дом, и скажи, если от кого слово дурное услышу сегодня, или кто орать начнёт с глупости своей, завтра утром здесь во дворе зарублю, - тщательно проговаривая каждое слово, сказал он. - Видал, на твой мат сразу ворона прилетела. Как бы призраков своих Тимофей не послал, а нам сегодня дело надо спроворить. Иди в дом, лаской тебя прошу.

Яицкие казаки, узнав вчера от Офоньки, что царская казна пойдёт скрытно из Москвы, обсудили и порешили взять её себе. Сначала предлагали засаду устроить, как обычно. Но Шептало подумал и послал в Духов монастырь казака шустрого Петьку Дыма и велел обсмотреть, есть ли лодьи уже под берегом, и нужны ли бурлаки.

Оказалось, нужны. Шептало, оставив бархатный кафтан и шёлковые штаны, накинул зипун с прожжённой на спине дырой, шаровары льняные, да и сам сходил к монахам. Сказал, что он шишка бурлацкая, только что пришли из Нижнего Новгорода, работу ищут. Его отослали к Роману Биркину, а тот как раз торговался с хозяином лодей. Их три понадобилось. Хозяин сам хотел бурлаков нанять, и просил за каждого по восемь копеек в день и харчи за счёт нанимателя. Шептало послушал под окном волнительные переговоры, подскочил на завалинку и сунув в горницу нечёсаную башку, крикнул, что его артель по пять копеек на человека согласна. А ему, как шишке, девять копеек. И харчи хозяйские. Биркин обрадовался и тут же и поладили. Хозяин трёх лодий только поморщился, но ничего не сказал.

- Сколько вас в артели? - спросил Биркин.

- Две дюжины, да я с топором, - ответил Шептало. - Не сомневайся, боярин, мы и на косных лодках можем, и под парусом, и на руле. Продешевили, это так. Но мы в Новгород собирались, а чем даром туда топать, лучше по пути подзаработать.

Биркин довольный, он рассчитывал, по семь копеек на бурлака, а тут дешевле вышло, вот и немного заработал на царском подряде. Спросил, как узнали, что бурлаков надо, он ведь ещё не объявлял. Но Шептало пояснил, дескать, с его ватаги трое ходили вчера в монастырь, там с монахами поговорили о разном, те и рассказали, что караван на Новгород собирается.

- Вот я с утра и прибежал, - рапортовал Шептало.

- Хорошо, - согласился Биркин. - Тогда приходите через семь дней, заночуйте здесь, под стеной кремлёвской, а утром и трогайтесь.

Так и порешили. Атаман ещё денег вперёд попросил, но Биркин только пальцем ему погрозил. Бурлаку деньги только при расчёте выдавать, а то быстро в кабаке пропьётся и о работе забудет. Но велел Шептале сегодня, в Тимофеев день подойти.

- Старший караванщик на тебя поглядит, - сказал Биркин. - Если понравишься ему, то как за пазухой у Христа будете, а нет, так вышвырнет или шкуру спустит. У него не залежится.

Вот и старался сегодня атаман. Тем более день опасный выдался, прямо руки у Шепталы даже тряслись, как сильно переживал, как бы не упустить им царскую казну.

Вчера на заутрене княжна Ирина успела шепнуть Егору, что собираются они с сёстрами и матушкой в лесу погулять, на угоры пойдут Варфоломеевские, там, говорят, земляника поспела.

Княжны с лукошками берестяными рассыпались по склону, в зелёной траве тут и там краснеют маленькие духовитые сладкие ягодки. Одну в лукошко, две в рот. Сама княгиня побродила чуток и устала, голова отяжелела. Отошла в сторонку, там для неё слуги креслице поставили под кустом черёмухи. Персидским веером на длинной ручке от княгини мух отгоняют, да прохладу навевают. Задремала Анастасия Владимировна. А дочки её ягоды собирают, да больше хохочут, болтают о разных девичьих делах.

Холопы с бадогами поодаль стоят, оглядываются, сторожат. Три дворянина прохаживаются в тенёчке, разговаривают о смешном, прыскают, зажимая рты ладонями, чтобы княгиню не пробудить.

Ирина подбежала к Марфушке и шепнула, что в кустики отойдёт. Та кивнула и к Аграфене - поболтать о колдуне, что, говорят, на Москве завёлся.

А сразу в кустиках Ирину Егор ждёт. Обнял княжну свою ненаглядную лихой казак, поцеловал и сразу к делу перешёл:

- Меня в Новгород отсылают, через два-три дня пойдём по реке.

- А когда вернёшься? - огорчилась Ирина. - Долго ли не свидимся?

- Бог даст, до Успенского поста обернёмся, ящики какие-то надо сопроводить, - сказал Егор. - И вот что я надумал. Ждать нам нечего, давай-ка в августе и махнём в Литву!

- А как же мама и тятя? - загрустила княжа. - Да и что, мы с тобой невенчанные жить будем? Это же грех!

Егор обнял Ирину за узкие плечи и снова поцеловал в сладкие губы.

- Без греха обойдёмся, - шепнул он. - Мы с тобой в Успенском соборе повенчаемся, а потом и уедем. А родителям твоим расскажут, как дело было. Всё уж устроено. Ты не переживай и никому не говори об этом.

- В Успенском соборе? - недоверчиво спросила Ирина. - Как тебя пустят туда? Я княжна, из Гедиминовичей, а ты простой казак!

- Всё узнаешь, любимая, - Егор опять чмокнул её в губы. - Беги к сестрёнкам, а то потеряют.

Он ловко выхватил из лукошка несколько земляничин и быстро пихнул их в полуоткрытый ротик Ирины. Та засмеялась и сама, обхватив Егора за шею, крепко поцеловала его в губы.

Мягко и неслышно, по тигриному ступая, казак растворился в лесу. Ирина вытерла губы и вышла на земляничный склон. Приставив ладошку ко лбу, заслонясь ею от солнца, глянула на дремлющую мать, потом обернулась к сестрёнкам, весело хихакающим поодаль и пошла к ним.

- Что-то ты вся разрумянилась, - заметила Аграфена. - Жарко, что-ли, в кустах-то?

- Ох и припекает там! - захохотала Ирина. - Поехали домой. Жара такая, квасу бы с ледника попить!

- Хватит за ягодками ползать, - поддержала её Марфа. - Охотку сорвали и домой, вечером на качелях покатаемся. В саду вчера новые поставили.

Княжны, хохоча, побежали к матери. Та проснулась, нахмурилась спросонья. Закряхтела, поднимаясь с креслица и велела ехать домой. Решила, что завтра на эти угоры дворовых девок пошлёт, надо земляники набрать, да варенья побольше наварить.

Тугая петля аркана обхватила плечи верхового и сдёрнула того с лошади. Ещё падая, всадник сумел сбросить верёвку - её жёсткие пряди оцарапали ему щёку - извернулся и упал не на спину, а на бок. Тут же вскочил, увидел подбегающих разбойников, и бросился к лошади. Та стояла в десяти шагах, поматывая головой. Спешенный всадник хотел выхватить пистолет из седельной кобуры, но вдруг перед ним вырос разбойник в толстом халате, подпоясанный верёвкой. Он ловко стукнул бегущего палкой по макушке. Тот рухнул без сознания на лесную дорогу, поросшую невысокой травой.

Разбойники быстро скрутили пленнику руки за спиной, перекинули его животом через седло и увели лошадь в лес. Мужик безвольно болтался, на расцарапанной щеке засохла размазанная по ней кровь, смешанная с грязью. Ловкач в халате, похлапывая ударной палкой по ладони, огляделся, вроде никаких следов нападения не осталось на дороге. Он сплюнул и быстро, чуть ли не вприпрыжку побежал за остальными разбойниками.

Кудеяр второй день со всей своей шайкой сидел в дубраве верстах в пятнадцати от села Подол. Атаман ждал Гойду из Москвы с новостями. А пока тот задерживался, Кудеяр позволил своим разбойникам чуток пошалить на просёлках, выходящих на большую Серпуховскую дорогу.

На самом тракте он велел не показываться, там сразу стрельцы из Разбойного приказа примчат, если изобидеть кого. Кудеяр думал либо на Яик податься зимовать, либо уйти на Вятку. Если царь Иван надумает с черемисой биться, то на Вятке делать нечего, войска шнырять везде станут. А если на Терскую линию двинутся воеводы, то на Яик лучше не соваться. С Польшей и шведами у Москвы нынче мир, так что дьяки с Разбойного приказа начнут дороги чистить от бродяг. Зимой это им лучше всего удаётся. В лесу разбойникам не укрыться, найдут по следам, да кострам с дымом. Так что уйти надо подальше. А начнут они это дело летом. Все эти неясности и должен был юродивый Скоба вынюхать и Гойде сообщить.

На огромном пне лежали медовые соты. Их наломали ещё вечером, найдя с пяток бортей в соседней липовой роще. Меду вчера разбойники наелись до одурения, давно не пробовали. И сейчас осталась горка сот, подплывшая светло-жёлтой лужицей, над которой недовольно жужжали пчёлы. Кудеяр пил заваренный в кипятке смородинный лист, громко прихлёбывал и порой цеплял на струганую палочку комочек вкусного мёду. К вечеру похолодало, от речки Пахры тянуло прохладой, но солнце укатывалось в чистое закатное небо. Завтра день обещал ясную погоду.

- Глянь, кого мы прищучили! - Кудеяр оглянулся на шум. Его разбойники вели босого, в драных шароварах и тёмно-синей сорочке мужика. Раздели уж по дороге, не удержались.

- Ехал из Москвы, говорит, монастырский гонец, стращал шибко, - затараторил Махор, весёлый шустрила. - Деньги при нём были.

Он скинул с плеча котомку, и высыпал на пень, прямо в подплывшие мёдом соты несколько десятков серебряных монет. Глянув на них, Кудеяр отхлебнул и кивнул. Уговор был в его команде - если деньги взяли, то одежду можно на дуван и не пускать. Но монетки всегда в общий счёт класть.

- Кто таков? - Кудеяр развернулся к мужику. Тот исподлобья глядел на разбойников, рожа измазана грязью, верхняя губа от злости прикушена.

- Что молчишь!? - повысил голос атаман. - За пятки тебя подвесить?! Откуда и куда ехал?

Мужик сплюнул ему под ноги.

- На колесе вам руки и ноги переломают, - чётко выговаривая слова, произнёс он. - А потом башки отрубят и на кольях у царской дороги выставят.

- Ну хватит, - поморщился Кудеяр. - Показал себя молодцом, давай уж поболтаем. Не станем друг дружку пугать. Кто послал и куда?

Мужик подёргал связанными за спиной руками. Атаман кивнул разбойнику, стоявшему за пленником, тот быстро развязал путы.

- Меня в Литву послали, - сказал он. - Письмо вёз, в шапке оно.

Не успел Кудеяр и взгляд на разбойников перевести, как шапку ему в руки сунули. За толстой подкладкой грамота. Атаман глянул на Махора. Тот перекрестился и руками потом замахал, дескать, не смотрели и не читали ничего. Все разбойники знали, что никаких писем, взятых у кого бы то ни было, самим не знать, а нести всё Кудеяру. Хотя и читать в шайке никто, кроме атамана, и не умел. Да и не хотел. От чтения прибыли никакой, а за чужие тайны могут взыскать похлеще, чем за лютую татьбу.

Кудеяр чуть прищурился, вынес руки с грамоткой так, чтоб солнышко закатное получше осветило и стал читать, шевеля губами. Разбойники начали расходиться, пора было варить кулеш вечерний. Только у пойманного гонца стояли рядом сторожа, зорко его наблюдая, чтоб не выкинул чего.

- Сам знаешь, что вёз? - Кудеяр макнул палочку в мёд, облизал и воткнул её в соты.

Гонец пожал плечами.

- Уведите его, да присматривайте, чтоб не сбёг, - сказал атаман и сунул грамотку за пазуху: - Крикните ко мне Гришу Безноса да Заплюйсвечку.

Вскоре оба есаула разбойничьей шайки были у атамана. Он огляделся, и отвёл их на опушку дубравы. Вечерний прохладный ветерок шуршал жёсткими резными листьями дубов, бледно-розовое солнце, падая за край земли, разбросало нежаркие лучи по рощам и лугам. Смолкал бесконечный стрекот кузнечиков, пчёлы торопились в свои борти и колоды, стайки мошкары заплясали в гаснущем свете дня. На атамана и его есаулов наносило дымком и запахами полбяной каши с салом, перебивая медвяный аромат трав - в тенях дубов уж начала падать вечерняя роса.

- Завтра добрый будет день, - сказал долговязый Заплюйсвечка и почесал подмышкой. - Чего звал, атаман?

Вздохнув полной грудью, Кудеяр посмотрел на разбойников и вытащил грамотку, найденную у гонца.

- Пишет московский дьяк или кто, не ясно, - он засопел. - В Литву пишет, иезуитам, что, дескать, царь Иван посылает в Новгород на трёх ладьях книги свои. Просит не забыть свою услугу.

Есаулы молчали. Какие книги, какие иезуиты? В чём их-то выгода? Разбойники не вникали в хитросплетения жизни, им была нужна цель. Но пока они её не понимали.

- Царь из Москвы бежать хочет, страшно ему, - вполголоса сказал Кудеяр, поглядывая на равнодушные лица своих приятелей. - И не книги он там повезёт, это так, для близиру слух пустил. Казну наверняка потащит в Новгород. Оттуда английские купцы Немецким морем утащат всё. А сам Иван наверняка через Беломорье уйдёт.

- Казна? - протянул Гриша Безнос.

- Думаю, что не вся, - атаман почесал сложенной грамоткой нос. - Частями потащит Ванька богатство своё.

Кудеяр говорил и сам верил себе. Равнодушный к сочинениям и сказкам, выросший в жёсткой борьбе, он и подумать не мог, что какие-то книги могут быть ценностью.

- Шерефединов, дьяк злобный, командовать станет перевозкой, - сказал Кудеяр. - Боевых холопов своих берёт и казаков нанимает. Книги-то, монашескую забаву, можно было и с купцом любым отправить. Так зачем конвой такой слать, а, есаулы? Давайте подумаем.