Княжна Мстиславская

Глава 7

Князь Острожский рассказывал Курбскому, как отец его, Константин Иванович, добивался от короля защиты для православия.

— Тогда многие, кто даже отшатнулся о нашей веры, обратно вернулись, — говорил он, обтирая мёд с усов. Они с Курбским сегодня распробовали корчагу прошлогоднего. В голове потихоньку начинало шуметь.

— Сейчас купец московский придёт, — сказал хозяин. — Поговорить с ним хочу, непонятно кое-что. Посиди, послушай, Киньстантин Киньстаньтиныч.

— И послушаю, — кивнул Острожский. — Самому хочется узнать, как там.

Калашников спешился у ворот, передал коня служке и зашагал по княжескому двору. Вышедший из дома мажордом нахмурился и махнул рукой, дескать, шапку долой!

Князья покосились на московского гостя. Острожский быстро окинул Егора взглядом — видно, бывалый воин, как же его в купцы-то занесло? Хотя, всякое бывает.

Курбский же прямо впился в лицо Егора. Его даже немного зазнобило. Он увидел глаза Калашникова, так это же как у Евдокии — один карий, другой зелёный. И лоб морщит, как она. Что за наваждение?! Ведь погубил же царь всех Старицких! Или нет?!

— Садись, купец, — Курбский указал тому на скамью у дверей. — Говори, зачем приехал в Литву.

Егор помял в руках шапку и рассказал, что хочет новое дело на Москве завести — вино гнать из зерна. Много надо будет ячменя и ржи. Вот и решил посмотреть, где купить можно. А на Москве столько, сколько ему надо, нет зерна.

Острожский прищурился, вглядываясь — так это тот купец, которому он грамоту давал на прошлой неделе. Не сам конечно, а каштелян киевский. Ему-то потом доложили. Ну-ка, послушаем, какое вино из зерна собрались на Москве делать. Может, и в Киеве попробовать?

Но разговор Курбский повёл не о делах, а про Москву, кто там и как живёт. Ему было удивительно, что купца выпустили без всяких проволочек. Обычно царь с неохотой давал проездную на выезд из царства. Но Егор и тут ответил, как надо.

— Годунов Борис решил заняться этим, — он пожал плечами. — Я и поехал, за его деньги. А уж тамгу проездную ближнему цареву человеку легко сделать.

— Ладно, потом про вино поговорим, — Курбский вздохнул, потёр грудь, повернулся к Острожскому: — Что-то всё чаще и чаще меня прихватывает, порой будто огнём жжёт. Только мёдом да настойками спасаюсь от щипцов этих калёных, что дерут мне в груди.

Морщась, повернулся к гостю.

— Покажи крест свой, — сказал князь.

Егор вскинул брови, удивляясь, но спорить не стал, выпростал крест из-под рубахи, снял и подойдя к Курбскому, отдал. Тот внимательно рассмотрел и увидев у подножия красный щербатый камень, покрутил головой.

— Откуда он у тебя? — князь тяжело задышал.

— От брата остался, — Егор не понимал, зачем эти расспросы.

— Этот крест много-много лет назад мой отец привёз с Афона, ездил когда послом к султану, — Курбский вытер пот. — Мне он его отдал.

Он перевернул крест, поморщился и потер обратную сторону рукавом кафтана. Пригляделся и кивнул.

— Вот, написано здесь «Да воскреснет господь», это с детства помню, — князь, выдыхая, аж щёки надул. — Крест я сестрице Евдокии подарил, жене князя Старицкого.

Острожский поднял брови и отодвинул чарку с мёдом. Тот плеснулся на стол и князь поморщился, опять запятнал рукав. Но слушать было интересно.

— А как же твой крест, принц, оказался у купца? — спросил он. Курбский пожал одним плечом и вернул крест Егору.

— Я слыхал, Евдокия крёстной матерью была у купцов каких-то, может, и подарила. Крест-то святыня, кто его носит, не важно, к нему грязь не липнет.

Егор застыл, держа в руках гайтан, сплетённый из суровых ниток. Крест тяжко висел, слегка покачиваясь, потому что руки казака задрожали. Он с детства слыхал, что родители раньше торговали с князьями какими-то и даже подарки делали им, но про крест ничего не знал. Он обычно висел в горнице у отца с матерью, потом старший брат там жил. Степан Парамонович одевал его несколько раз при Егоре — когда сделки были рисковые, да на кулачный бой с Кирибеевичем.

— Тебе достанется, — говаривал иногда старшак, улыбаясь. — Подрасти только.

Крест был увесистый, княгиня Старицкая, поди-ка и отдарилась им, чтобы самой тяжесть не носить такую.

— Ладно, купец, иди, завтра придёшь, ещё надо с тобой потолковать, — кивнул Курбский.

Повесив крест на шею, Егор поклонился и вышел.

— Ну и дела! — подумал он. — Как бы ещё в родне не оказаться у князя-то.

Но тут же загоревал, как ему всё-таки извести приветливого хозяина. Ведь не уехать, пока дело не сделано. И что думать, чем заняться?

А Курбский залпом выпил чарку мёда, помотал головой и потёр грудь.

— У этого купца глаза, как у Евдокии, — глухо сказал он Острожскому. — Как бы сыном ему не быть.

Острожский приоткрыл рот. Вот так дела! Он зачерпнул ковшичком мёду из корчаги и налил в свою чарку, надо обдумать, что и как может последовать, если купец и в самом деле царского роду.

Подняв глаза, Острожский вдруг увидел, как его друг, принц Андрей, хлебает ртом воздух. Одной рукой он схватился за скамью, где сидел, а другой рвал ворот кафтана.

— Эй! Сюда! — загремел Острожский, вскочив. Вбежали слуги.

Курбский упал, его измученные глаза с тоской уставились на друга и закрылись навсегда. Князь упал на бок и больше уже не шевелился.

До Ковно казаки добрались за четыре дня. Ехали не торопясь и никого не опасаясь. Князь Острожский выдал им охранную грамоту — гетманский чубук. Это означало, что по коронному делу едут гонцы.

После похорон Курбского Острожский позвал Егора поговорить, спросил, куда тот поедет? Узнав, что собирается в Ковно, выдал охранный чубук и пригласил, коли будет в Киеве, заезжать к нему. Князь не забыл слова умершего Курбского, и чем чёрт не шутит, может, и правда, московский купец в царской родне. Тогда можно много чего накрутить и в Литве, и в Польше, да и в самой Москве.

Егор не думал об этом. С поручением царским справились и ладно. Жалко немного князя, приветливый был.

А в Ковно казак решил побывать с тайной целью. Именно там он оставил много лет назад маленькую племянницу Марину и её брата Максима. Может, получится разыскать их, да и повидаться. Ведь иной родни у него нет. Бежать тогда пришлось в спешке, на плечах уже повис Лютый — мести хотел за своего отца молодой пан.

— Егор, — окликнул его Арефий. — Мы в Ковно то погулять успеем, или опять купецкие дела у нас?

— Вы занимайтесь чем хотите, — повернулся к нему Егор. — Два, может, три дня там побудем и домой.

Арефий кивнул, понимал, что надо казаку торопиться в Москву к милой своей княжне. И он, и Ефим, и Яша Бусый так толком и не знали, зачем в Литву ездили. Велел им атаман Кольцо слушаться во всем Егора и беречь его. Вот и всё. Надо было в Ковель, съездили в Ковель, надо в Ковно, и туда доскачем.

— Только бы на Лютого не нарваться, — подумал Егор. — Хотя, откуда ему тут взяться? Лютый в Вильно сейчас служит, что ему тут делать?

У городских ворот Ковно, что оковал когда-то железом князь Александр, толпился народ. Фискалы собирали подать с купцов.

— Подождём? — Яша глянул на Егора.

— Подождём, да искупаемся, — кивнул тот на Неман.

Казаки отъехали подальше, завели лошадей в медленные воды Немана, поскоблили их пучками травы, ополоснулись сами, постирали исподнее да портянки, и развесив их по кустам, растянулись на песчаном берегу. Рядом бродили стреноженные кони, где-то в синем небе заливался жаворонок, в реке иногда всплескивала рыба.

— Может, кулеш сварим, — Арефий потянулся. — Рогоза тут растёт видимо-невидимо. Мы на Дону его варили, когда жрать было нечего. Вкусно.

Яша встал и приставил ладонь ко лбу, вглядываясь в сторону города.

— Там возов полно, — сказал он. — Пока в Ковно въедем, да к трактиру доберёмся, пузо к спине прилипнет.

— У тебя не прилипнет, — серьёзно сказал Арефий.

— Это почему? — насторожился Яша.

— У тебя жаба в пузе сидит, не даст.

— Какая жаба?! — возмутился Яша. — Да я тебя!

Он бросился на Арефия и казаки завозились на песке, пытаясь положить друг друга на лопатки. Ефим с Егором посмеялись и пошли собирать сухие ветки, а когда разожгли костёр, отправились копать корни рогоза. Варить из него кулеш доводилось всем.

В мешке у Арефия нашёлся кусок сала, в тряпочке завёрнута пригоршня соли. А больше для кулеша ничего не надо. Два ржаных каравая, купленных утром в деревушке по пути, вот и казацкий обед готов.

Вымытый котелок прибран, одежда высохла, можно и ехать в Ковно. Казаки заседлали отдохнувших коней и двинулись к воротам.

— Стой! Кто такие?! — хмуро встретил их стражник. — Зачем в Ковно едете?

Егор не успел ответить, что по купеческому делу они пожаловали, как вдруг сзади, из-за спины кто-то хрипло сказал: — Это ко мне гости приехали. Гулять нынче будем!

Казаки оглянулись, у Егора свело колени, он сильно сжал бока коню, тот аж всхрапнул и дёрнулся.

Сзади на вороном жеребце сидел ротмистр Лютый. А за ним десятка два усатых краснорожих литвинов.

— Что ты друг мой долгожданный, не радуешься мне? — угрюмо спросил Лютый. — Ну, поехали, сейчас вместе посмеёмся.

Казаки, не сговариваясь, бросили руки к саблям, но подскочившие литвины и стража быстро скинули их с коней и скрутили.

— В ратушу? — спросил урядник.

— Всех ко мне в дом, — Лютый пригляделся и вытащил из седельной сумки Егора пистолет, тот самый, что бросил тогда ночью в него, на Ивановой горке.

— Спасибо, что привёз, — усмехнулся ротмистр. — Поехали, браты, сегодня забава у нас будет. Давно такой не было!

Усмехающиеся стражники растолкали народ и ватага Лютого, подпинывая связанных пеших казаков в спину, въехала в Ковно.

Пленников развязали и одного за другим втолкнули в подвал. Одного Егора придержали.

— Узнаёшь? — спросил его Лютый, кивая на дом, куда привели казаков. Егор ничего не ответил, хотя помнил, как именно отсюда он выскочил, увидев мёртвого, с красной пеной на губах отца ротмистра. А вслед ему неслись крики той проклятой бабы: — Помогите! Ловите его! Убил сокола, отравил, поганый выродок!

За казаками закрыли дверь из толстых неструганых досок, около неё встал на страже один из бойцов хоругви Лютого. Ротмистр оставил ещё четверых, для смены караула, остальных отпустил, и повёл Егора в дом. Руки у него не развязывали.

— Садись, где стоишь! — велел Лютый, заведя пленника в небольшую комнату. Казак огляделся, дверь, окно в частом переплёте, скамья, стол. Больше ничего.

— По рыцарским правилам надо с тобой поединок устроить, — Лютый, видя, что Егор не садится на пол, толкнул его к стене, а сам уселся на скамью, снял с себя перевязь с саблей, вынул из-за пояса пистолет и положил всё на стол: — Но ты отравитель, деньги хотел украсть, поэтому разговор с тобой будет простой. Ночью выведу из города, зарублю и в Неман сброшу. А казаков твоих завтра отправим на границу, там и отпустим. Добрых воинов трепать ни к чему.

Вошёл один из литвинов, внёс мешок Егора и бросил на пол.

— Обыщи его, — велел Лютый, сам встал, подошёл к двери и крикнул кому-то, чтобы принесли вина.

— Госпожа не приехала ещё? — услышал Егор, это ротмистр спрашивал у кого-то, видать, слуги, ответа он не услышал, но Лютый продолжил: — Когда приедет, мне сообщи сразу!

Литвин обшарил казака, нашёл за пазухой тамгу от Бельского, гетманский чубук, кису с золотыми и серебряными монетами, положил всё на скамью. Подумал, снял с Егора богатый пояс, доставшийся тому в бою за Уралом, и тоже бросил к остальному. Усмехнулся, нагнулся и вытащил из-за голенища засапожный нож. Покрутил в руках и воткнул его в стол.

— Иди, отдыхай, — отослал литвина Лютый. Взяв у слуги кувшин и чарку, уселся на скамью, налил вина и не отрываясь, выпил. И сразу налил вторую. Эту начал цедить понемногу.

Протянул руку, взял тамгу, почитал, шевеля губами, и отбросил на пол.

— Московская охрана тебе тут не поможет, — усмехнулся ротмистр.

Но к чубуку Острожского он отнёсся серьёзней. Прочитал, аккуратно положил на стол и задумался.

Егор переступил на месте, ноги стали уставать. Лютый поднял на него глаза, сурово посмотрел, и отвернулся к окну.

Дверь распахнулась, вбежал молодой парень. Не видя Егора, он бросился к ротмистру.

— Приехал! — крикнул он и обнял Лютого.

— Здравствуй, Максим, — тот поднялся и улыбнулся.

— А это кто? — парень увидал Егора. — Московский засыльщик?

— Нет, это мои дела, не надо тебе знать, — поморщился Лютый. — Где она?

— Приедет вечером, у матушки с отцом на могилках прибирается. Не ждали мы тебя так скоро.

— На неделю отпросился у каштеляна, — Лютый снова уселся. — Потом опять в Москву поеду.

Максим взял в руки гетманский чубук, быстро пробежал глазами.

— Ого! Коронный гонец! — сказал он и взглянул на Егора. — А почему ты его связал? Ведь нельзя их трогать.

Ротмистр поморщился.

— Да знаю я, — он забрал у парня грамоту. — Как быть, ума не приложу. Он моего отца отравил, помнишь, я рассказывал. Хотел его сказнить сам, но теперь не получается. Гетманский гонец, как никак. Узнает Острожский, не сносить головы.

У Егора прошла усталость, он опустил голову и принялся внимательно слушать, о чём толкуют Максим с Лютым. Может, и ночь пережить удастся, раз такие дела.

— Ну, а как он узнает? — пожал плечами Максим. — Если ты не скажешь, никто не расскажет.

— Казаки с ним, трое, их в подвале до утра закрыл, они то ни при чём, отпустить надо, они и могут сказать, — признался Лютый. Выпил махом чарку и налил снова: — Будешь? — предложил он Максиму.

Тот замотал головой, дескать, не хочу. Ротмистр постучал пальцами по столу.

— Не знаю, как быть, — он взглянул на Максима. — Ты грамотный, может, подскажешь чего?

Тут за дверью зашумели шаги. В комнату вошли двое — толстый, низенький, седой пан в рваном кунтуше и ботах, с ним долговязый мужик, в чёрном ободранном кафтане и грязных стоптанных сапогах.

— Писарь из ратуши с подвойтом, — решил Егор. — Кляузники. Им-то чего надо? Но чем больше народу меня видит, тем лучше. Да и Лютый уже остыл. Может, и выкручусь ещё.

Седой пан откашлялся.

— Пан ротмистр, — он чуть качнул головой в сторону Лютого. — Староста узнал, что ты четырёх злодеев повязал. Велел спросить, почему в ратушу не привёл, почему у себя держишь. Закон нарушаешь.

Лютый поднялся, багровея. Но тут Максим встал так, чтобы ратушные не увидали тамгу и чубук.

— Мы уже во всём разобрались, — улыбнулся он. — Сейчас свидетелей приведём и отправим всех в ратушу, на разбор пану старосте.

Егор не выдержал и глубоко выдохнул, опёршись на стену. Подвойт и писарь, получив по монете из казацкой кисы, поклонились и вышли.

— Повезло тебе! — крикнул Лютый, подскочив к Егору. Он схватил его за грудки и потряс.

— Но помни, пёс бешеный, я из тебя душу вытрясу, — ротмистр скрутил рубаху на груди Егора так, что она лопнула. Лютый разорвал её и отошёл к столу. Тяжело дыша, он опять принялся за вино.

— Может, его тоже в подвал? — спросил Максим. Ротмистр молча кивнул. Максим пошёл к дверям, чтобы крикнуть слугу, бросил взгляд на Егора и остановился. Он глядел на крест, выскочивший из обрывков рубахи.

Подошёл ближе, нагнулся, внимательно всмотрелся, отошёл на шаг, и принялся вглядываться в лицо пленника.

— Тебя как зовут? И откуда у тебя этот крест? — спросил Максим.

— Похоже, вся Литва знает что-то про мой крест, — подумал Егор и ответил: — Мой он, от брата остался.

Максим подошёл совсем близко, всмотрелся в глаза, вдруг закрыл рот ладонью и опрометью выбежал из комнаты.

Сидевший за столом оторопевший Лютый сплюнул.

— Ох, чую, будут с тобой запутки, — он вздохнул и ударил кулаком по столу: — Надо было сразу тебя рубить, ещё на постоялом дворе у Москвы.