Княжна Мстиславская

Глава 13

В огромной двухэтажной лавке кизилбашского торговца Юсуфа чего только нет. Ткани индийские, ковры персидские, канитель золотая и серебряная, шёлк из далёкого Китая, жемчуга речные и морские, и много другого привлекательного для московитов, особенно их жён и дочерей.

Княгиня Анастасия Мстиславская с дочерьми Ириной и Аграфеной приехали к Юсуфу за коврами. Захотелось им в горницах полы застелить, а то зимой холодно девичьим ножкам по дубовым половицам бегать. Старый князь Мстиславский головой покрутил только, половиков домотканых полно, кладите хоть в три яруса. Но дочки заупрямились, а жена поддержала, денег, что ли жалко отцу родному?

Махнул рукой Иван Фёдорович, покупайте что хотите, только не верещите день-деньской, что замёрзли. Вот и приехала княгиня Анастасия с дочерьми в гостиный двор, что в Китай-городе отстроили недавно. Сначала обошли стороной рыбные да мясные ряды. От них солониной несёт, мухи вьются тучами. Купцы, завидев богатых покупателей, кричат, завлекают к себе, но подходить боятся. Возле княгини с княжнами с десяток хмурых дворян, за поясами у них сабли да пистолеты. А дорогу сквозь толпу шесть холопов прокладывают, батоги в руках. Кто замешкает, путь не уступит, сразу по хребтине огребёт.

Князь хотел, чтоб торговцы к нему во дворец товары привезли, как издавна заведено. Но опять не угодил строгой жене. А ту дочки подговорили, дескать, хоть на людей поглядим, а то взаперти сидим, может, и женихи какие повстречаются. Иван Фёдорович не стал упираться, тяжело сразу с тремя справиться. Но конвой дал нешуточный.

Походили мать с дочками по гостиному двору, а увидев лавку Юсуфа, только руками всплеснули. Голову можно потерять, всё яркое, так и манит, а кизилбаш медовым голосом расхваливает свои товары. И про ковры забыли княжны и мать. Роются в тканях, щупают, прикидывают, что можно пошить из шёлка и прочего. Холопы у входа в лавку стоят, дворяне прошлись по обоим этажам, кроме Юсуфа, никого нет. А приказчиков его, всех четверых, выгнали пока, чтоб не засматривались на высокородных девиц.

Ирина отошла в уголок, жемчужные бусы примеряет, глядится в полированное блюдо, что зеркалом служит. Вдруг из-за ковра, что на стене висит, Егор выглянул, и головой мотнул, иди сюда!

Огляделась Ирина, матушка с сестрой закопались в тканях, дворяне из лавки вышли, не к лицу им бабий товар разглядывать, да и юркнула за ковёр. А там ниша маленькая. Вот и давай Ирина с Егором целоваться. Потом успокоились, за руки взялись, начали обсуждать, как дальше им быть.

- Батюшка с матушкой говорят, что в осенний мясоед надо замуж меня выдавать, - прошептала княжна. - За князя Одоевского хотят, а он смеётся всегда, как малохольный, не люб мне. С тобой хочу жить, Егорушка.

- Надо нам до конца лета потерпеть, - тихонько казак ответил. - А там увезу тебя в Литву. Не скажу пока, откуда и что. Но есть там у меня и дом, и родня богатая. Да и сам я не дурак. А ты не спорь дома ни с кем, но до осени, до рябиновых посиделок потерпи, и уж конечно, ничего не говори никому.

- Матушка про тебя намедни вспоминала, - сказала Ирина. - Сестра её приходила к нам землянику на меду ставить. Так рассказала, что ты засматриваешься на меня, а казакам не место в роду княжеском.

- Ты у меня царицей жить будешь, - Егор поцеловал в белый висок, где жилка синяя бьётся, Ирина прильнула к нему, голову на плечо уложила.

Казак тихонечко выглянул. Княгиня уже по-хозяйски осматривается, видать, сделала выбор. Да и княжна Аграфена успокоилась, тоже отобрала себе товару.

- Пора, Иринушка, - казак мягко обнял тоненькую Ирину, та голову подняла и улыбнулась. - Пора, а то хватятся.

Выскользнула княжна из-за ковра, и давай заново жемчуга в деревянной чаше пересыпать. Анастасия её увидала, подошла, спросила, что выбрала? Ирина указала на пару ковров, да ожерелье.

- И ещё хочу жемчугов, рубашку свою по вороту оторочить, - сказала она.

Княгиня кивнула и высмотрев Юсуфа, что тащил ещё тюк с шёлком, позвала его к себе. Вместе с дочками она наказала кизилбашу, что надлежит доставить им на княжий двор и о цене начали договариваться. Торговалась княгиня долго, прикидывая, сколько рублей убережёт. А если бы к ним купец приехал, то старый князь, не торгуясь бы, всё взял.

От упорной торговли у Юсуфа аж тюрбан на голове покосился и упал, развиваясь. Княжны захихикали, увидев бритую голову, а посередине длинный чуб.

- Не смейтесь, - строго сказала мать. - За этот чуб господь правоверных кизилбашей на небо к себе тягает.

- Правду говоришь, ой правду, - пыхтел вспотевший Юсуф, обматывая голову тюрбаном. - Я за это тебе подарю ковёр, но жемчуг по твоей цене не отдам, мне дешевле будет обратно к морю его привезти, да тамошнему джинну отдать.

Наконец сторговались, купец, всё время кланяясь, проводил высокородных до выхода, посмотрел им вслед. Потом крикнул своих приказчиков, велел им отобранный Мстиславскими товар отдельно сложить.

Егор вылез из укрытия, Юсуф ему улыбнулся.

- Лихой ты парень, - сказал он. - И девушку красивую нашёл. Украдёшь?

- Тихо, - прошипел Егор, глянув на суетившихся неподалёку приказчиков. Он вытащил из кошеля пару золотых и сунул их Юсуфу: - Спасибо. И никому не говори, что было тут. Думаю, ещё не раз здесь встретимся.

Купец закивал, улыбаясь. День удачный у него сегодня, можно будет вечером в гости к англичанам сходить, договориться о покупке тонкой шерсти. Очень она придворным бекам в Персии нравится.

Егор мягко, по кошачьи, быстро прошёл к дверям, выглянул и моментально исчез.

«Ловкий казак, - подумал Юсуф. - Такой не только девицу утащит, и лавку может разорить. Надо ему подарок будет сделать. Отдам ему кинжал узбекский, острый, да ручка пощербилась. Продать не продашь за хорошую цену, а подарить можно».

С утра Годунов сидел во дворе Разбойного приказа. Вместе с Тимофеем Кибирём, князем Козловским, заседали по делам Расправной палаты. Душно и жарко в Москве. И Кибирь, отчаянный воевода и до безумия честный служака, которого ляхи прозвали первым рыцарем Москвы, не стал сидеть в думском зале с маленькими окнами.

- По такой жаре нас тут мухи сожрут, - сказал Тимофей Годунову и дьякам, назначенным в этом месяце на Расправу. - Пойдём во двор Разбойного приказа. Там под навесами прохладно, сеном пахнет, а пытать никого не собирались там, так что спокойно дела решим.

На дощатом помосте, под лёгкой крышей из соломенных снопов и засели.

Царю доложили, что дел много накопилось не рассмотренных. Ему некогда было, а бояре из Думы почти все разосланы им по городам и границам. Велел Иван Васильевич Годунову в Расправе быть и старшим князя Козловского назначил. За неделю около сотни дел надо разобрать.

Расстегнув кафтан, Годунов снял ермолку и вытер пот со лба. Сегодня можно не очень церемониться. С делами пришли дьяки из Сибирского приказа и Устюжской четверти. Пускай Кибирь смотрит, да решает.

Голова Бориса уже который день была занята новостью, что принёс разноглазый колдун. Он даже спать стал плохо. Всё размышлял Годунов, кто из московских верхних людей задумал жену у царевича Фёдора поменять. Если его Ирину украдут, или царю очернят, заставит Иван Васильевич развестись сына своего. Тогда и Годуновым непросто придётся.

Про себя он благодарил Кудеяра, приславшего весточку. Не забывает старший царский брат, хотя и разбойник, дальнюю свою родню. Мать-то его, Соломония Сабурова, от татарского мурзы Четя род свой вела, так же, как и Годуновы. Иван Васильевич от Елены Глинской народился, и Кудеяра, то бишь Георгия, старшего брата своего, и не видал никогда. Но побаивается, уж не раз тайком указ давал поймать или прикончить без огласки Кудеяра. А тот всё никак не давался. Ладно, бог с ними, надо подумать, как сестру Ирину уберечь от неприятностей. Кто же замышляет против неё?

Заговорщики таятся, себя не покажут. Все ходят, улыбаются, вон как Василий Шуйский. И надменный и вроде козни не строит. Да и другие, все как один. Не поймёшь, от кого беды ждать. Только когда проявятся. Но тогда уже поздно будет. Как же опередить-то их?

На минуту Годунов вслушался в скороговорку подьячего, тот бубнил, держа в руках лист толстой бумаги. Читал от кого-то челобитную, всё недоволен народишко, всё пишут и пишут. Думают, что верхние люди сразу на их сторону встанут, а у тех своя сторона всегда.

Тут Годунова будто кольнуло.

«А ведь если кто надумал Ирину у Фёдора украсть или опорочить в глазах царя, то ведь на замену надо будет и свою невесту предложить, - подумал Борис. - А невест-то для царевича на Москве небогато. Вот и надо посмотреть, какие есть подходящие. Ведь если заговорщики и таят свои делишки пока, то поиск невесты для царевича проявится. Разговоры пойдут, а если бабы узнают, то сразу разболтают. Вот здесь и надо поискать!»

Годунов облегчённо вздохнул и даже улыбнулся так, что Кибирь на него взглянул недоумённо.

- Ты чего, Борис, радуешься, что ли? - спросил он. - Дело-то не шутейное разбираем.

- Это я вдруг вспомнил, куда опояску татарскую сунул, - ответил Годунов. - Два дня искал, сейчас на ум пришло, что в бане оставил. А дело серьёзное, тут надо подумать.

Расправа шла своим порядком, подьячие докладывали, Кибирь с дьяками рассуждал и выносил решение. Потом все приговоры оформлялись на отдельном листе и начинались так: «Великий Государь указал, а бояре приговорили..» А внизу, под приговором бойкий подьячий указывал, что, дескать, князь Козловский с боярином Годуновым и назначенными дьяками в Расправной палате подписи свои учинили.

К вечеру заморосило, над Москвой медленно ползли серые тучи.

- Задожжило, - подьячий обернулся к окну на стук капель.

- Дороги развезёт, как дочка с внуками проберётся по грязи-то? – пробормотал Андрей Шерефединов, поднимаясь с лавки. Сморщившись – поясница затекла – он подбрёл к окошку и выглянул во двор. За крышами виднелось чистое небо.

- Растащит тучи скоро, - успокоился Шерефединов. Был он самый лютый из всех дьяков, никого не жалел и не любил, кроме единственной дочери и троих внуков. Вернувшись на лавку, сел, поёрзал и кивнул подьячему, дескать, продолжай.

Тот читал ему подмётное письмо на дворян Шиловских, вроде против царя те что-то умышляли. Ерундовина обычная, но Шерефединов уловил в письме наживу. Анонимный доносчик сообщал, что село Шиловские они забрали себе обманом, и грамота на его владение поддельная.

«Надо бы с Родионом Биркиным, сватом своим, поговорить, - решил дьяк. – Может, получится оттяпать сельцо. Как раз дочке его и отдать. Ладно, потом решим».

В сенях затопали шаги. Дверь распахнулась, в горницу вошёл холоп Степка. Угрюмо глянув на подьячего, он сорвал с головы шапку, неуклюже поклонился.

- Андрей Васильич, Родион Биркин за тобой карету прислал, - он вытер под носом и шмыгнул. – Его холоп говорит, срочно надо приехать. У самого Биркина голова болит.

Шерефединов медлить не стал. Его сват Биркин был самым близким к царю человеком. Много лет спал у того рядом с кроватью, охранял от злыдней. Сейчас постарел, дьяком стал, в приказах не состоит, но все откровенные дела царь только с ним и обсуждает. Да и сам Шерефединов через него возвысился. Как только дочку замуж за сына Биркина отдал, так и пошёл вверх. В Александровой слободе с царём сколько лет прожил, каждый день на глазах у него был. Ближе Шерефединова и Биркина нет у Ивана Васильевича людей. Даже Бельский Богдан, братья Щелкаловы и Годунов подальше стоят.

Видать, Родион Петрович у царя был сегодня. Надо помозговать что-то, дело какое-то. Сам Биркин к Шерефединову не поехал, а то бы сразу Годунову или Андрейке Щелкалову донесли, глаз много в Москве. А вот так спокойнее будет. Приехал Родион Петрович домой, пообедал, да и послал карету за сватом, может, семейные какие дела обсудить им надо.

Карета немецкой работы, тесновата для толстого Шерефединова, но зато такие только у Годунова есть, да у Трубецкого князя. Остальные кто в колымагах, а больше верхом ездят. На лошадь Шерефединов давно уж не садился, староват для такой езды, а в карете очень удобно. Сел, и привезут куда скажешь. А не туда доставят, возчика и выпороть можно, тоже развлечение.

Роман Биркин ждал свата, стол накрыл, пиво, гуси жареные, морошка мочёная. Всё, как любит Шерефединов. Слуг выгнал, вдвоём сидели в горнице. Сначала поговорили о внуках, как они в такую непогодь доберутся в деревню. Обсудили цены на хлеб. Те что-то расти начали, по Москве смутные слухи ходили, что Годунов скупать его хочет для своих нужд совсем неясных.

- Царь мне велел тебе передать, чтобы ты в Новгород собирался, - отложив обглоданную гусиную ножку и рыгнув, сказал Биркин. – Дело тайное и знаем про него только мы с тобой.

Шерефединов вытер губы и молча посмотрел на свата. Тот зачерпнул дубовым ковшичком пива из серебряной ендовы, выпил.

- Повезёшь в Новгород книги царские, - Биркин нагнулся поближе. – Там их укроешь так, чтобы никому не ведомо было.

- А чего этим книгам в Москве-то не лежится? – спросил Шерефединов.

Родион Петрович огляделся, встал и перешёл поближе. Сел рядом со сватом и зашептал ему на ухо: «Царь хочет Москву иезуитам отдать, под руку римского папы, чтобы тот сберёг его род. Как только со шведами окончательно замирится, так и унию с Римом начнут готовить. Всего лишь вместо патриарха Царьградского папа будет епископов ставить у нас. Больше ничего не тронут. А за это помощь царевичу Фёдору будет. Но книги-то греческие, их бабка царская Софья привезла, да и потом много дарили и покупал царь. В них против римской церкви есть где понаписано. Вот царь и опасается, что иезуиты книги порежут или сожгут. А он этого не хочет. Понял?»

- А куда там книги схоронить? Он не говорил? – уточнил дьяк Андрей. Задания царские он привык исполнять, вот и сразу начал кумекать, как всё сделать.

- В Духов монастырь велел, - Биркин отвалился в сторону и шумно выдохнул. – К митрополиту Александру грамоту велено самому написать, а царь руку после приложит. Монастырь на берегу рва стоит, ладьи с Волхова туда заведёшь, да и выгрузишь ящики. Царь велел книги-то в ящиках везти.

- А когда ехать-то?

- Так вот, через пару недель и трогайся, - сказал Биркин. – Ладьи я тебе достану, арендую у купцов. Бурлаков тоже найму.

- Что-то ты добрый какой, Родион Петрович, - прищурился Шерефединов. – Уж не тебе ли царь поручал этим делом заняться?

Биркин поджал губы, помолчал.

- Да, - ответил он. – Я отговорился, старый уже, а ты помоложе, да и хватка у тебя жёсткая.

- Хорошо, - улыбнулся Шерефединов. – Боевых холопов надо взять с десяток.

- Ох, чуть не забыл, - Биркин помотал головой. - Велено тебе для охраны ехать с казаками, что недавно в Ковель ездили. Есаул у них колдун.

- Это тот, что князя Курбского извёл?

- Он и есть, душегуб, - Биркин перекрестился. – Я побоялся с ним ехать, как на духу тебе говорю.

- Ладно, посмотрим, что за колдун такой. Говорили тут, ротмистр Лютый, литвин, порубать его хотел, да передумал.

- Вот! – Биркин вскочил. – Заколдовал Лютого. А я этого ротмистра помню. Жестокий вояка, и вдруг чуть не другом стал. Как бы и тебя не заколдовал.

- Кишка у него тонка, царского дьяка мороком окутать, - захохотал Шерефединов. – Хватит, понял я всё. Давай выпьем, а ещё поговорим, как внукам по селу богатому выделить. Это сложнее, чем царские книги по реке возить.

Сваты принялись за пиво, заедая его мочёной морошкой.

День выдался постный, и хотя казаки обычно не разбирали, когда что можно кушать, а что нет, но от безделья Яша Бусый вдруг заявил, что скоромного есть не станут, если не положено. Арефий сказал, что от постного он лицом синеет, и как-то раз его за вурдалака приняли. Яша шутку не поддержал, ответив, что осиновый кол или даже крепкий бадог любую нечисть исцелит.

- Если по хребтине врезать хорошенько, то лицо сразу краснеет, - сказал он.

Ефим Пятница только вздохнул, а Егор согласно кивнул. Его найденный брат Кирила до сих пор ещё не ушёл в леса к Кудеяру. Они с Егором всё обговаривали, как им дальше быть. Кирила, он же тот самый Гойда, возвращения которого из Москвы ждал Кудеяр, считал, что сейчас надо бросить всё – и казачество, и разбойную жизнь, а перебраться в Ковно или в Колывань.

- Там и заживём спокойно, - убеждал он Егора. – Марина уж поди, скоро родит наследника Лютому. Очень хочется и её, и Максимку повидать. Надоело уже шастать по лесам да полям. Скобу заберём с собой. Он книжки любит, писарем станет. Мы расторгуемся с тобой. Казаки на службу к каштеляну поступят.

Егор сначала отнекивался, потом сознался, что без Ирины Мстиславской ему жизни нет нигде. От такого известия Кирила онемел.

- А как ты её в жёны возьмёшь? – спросил он, хмыкая. – Мстиславские за тебя не отдадут её. Хотя..

Кирила замолчал. Встал, прошёлся по горнице, выглянул в окошко, вернулся к столу, присел.

- Тут вот что, Егор, - он начал постукивать пальцами по столешнице. – Я ещё отцу с матерью слово давал молчать, как и Степан, брат наш старший, что Кирибеевича убил, за что и казнил его царь.

Егор потянулся, улыбаясь. Опять сказки какие-нибудь расскажет, с самого детства Кирила мастер был небылицы плести.

- Я вот тебе сам кой-чего расскажу, - сказал Егор и потянувшись, взял с полки глиняный кувшин с пивом. – Давай-ка выпьем немного, пока Яша не видит, а то запричитает, что грешим.

Кирила же поглядывал на него исподлобья, как бы решаясь, рассказать или нет старую тайну. А Егор тем временем разлил пиво по деревянным кружкам.

- Не говорил я тебе, кто Алёну Дмитриевну зарубил, - негромко сказал казак. – Опасаюсь, что обидчика этого ты сразу рвать пойдёшь. Но пригляделся, вижу, не такой ты буйный, как мне казался, когда я маленький был.

Оба выпили по глотку пива, Кирила потёр лицо.

- Что-то кровь ударила в голову, - он улыбнулся. – Да я на словах угомону не знаю, а в деле как скала холодный. Говори, чего уж там. Опричник какой-то, что ворвались тогда в наш дом?

- Богдан Бельский это сделал, - сказал Егор. – Он бы и детей порубал, такой злой был, но я его ключами от лавки оглоушил. Видал может, у него щека вся разодрана, шрам на шраме. Моя работа.

Он вспомнил, как в лесу, при встрече Кирила рассказал ему, как спасся тогда, в ту страшную ночь. Их опричники вытеснили во двор, брату достался удар по голове, он обеспамятал и его приказчики утащили, таясь под заборами. А погони не было. Опричники выли в доме, видать, по раненому своему предводителю. Искали потом, но не нашли. А Егор с детьми уже был далеко от Москвы.

- Вот оно что, - похмурел Кирила, задёргались у него желваки на лице. Мотнул головой и заскрипел зубами: - Ладно, никуда эта паскуда от нас не уйдёт. Кончим его, Егорушка?

- Конечно, кончим, случай будет, а он будет, - Егор засмеялся. – Он мне имя ещё дал, когда в Литву на Курбского ворожить отправлял. Назвал меня купцом Калашниковым. Угадал, негодяй.

Тут Кирила резко выдохнул, и одним глотком выпил пиво из кружки. Посопел и пристально посмотрел на брата.

- Ты не Калашников, и не купец, - сказал он, буквально выдавливая из себя слова, нарушая ими данную перед образами клятву родителям. – Ты Юрий Старицкий, сын князя Владимира. И царю Ивану Васильевичу доводишься внучатым племянником.

Егор замер. Кирила опять заскрипел зубами, поморщился, налил себе пива и снова залпом выпил.

- Так получается, что мы с Ириной Мстиславской ровня? – удивлённо спросил Егор.

- Кто о чём, а вшивый о бане, - вдруг засмеялся Кирила. – Да, видать тянет вас друг к дружке княжеская кровь. А ты вот о чём подумай. После царя наследником престола царевич Фёдор будет, а у него детей нет. Если он скончается, то тебе царём положено быть. Понимаешь, Егорушка? Дмитрий-то, царевич, малой парнишка, незаконно рождён. И потому Иван Васильевич, коли узнает о тебе, всю Москву поднимет, всё царство, лишь бы отыскать. А ты о княжне всё думаешь. Ну, Егорий, ты отчаянный.

- Так мы с тобой не братья, что ли? – растерялся Егор. – Как же так?

- Никто нашего братства никогда не нарушит, - нахмурился Кирила. – Моя крёстная мать Фёкла Никитишна, была тебе кормилицей. Она и вытащила тебя, совсем крохотного из дома Старицких, когда царь убить их велел. Как уж опричники не досчитались ребёнка, не знаю. Только Фёкла Никитишна сказала, что мать твоя – княгиня Евдокия Романовна, чуяла гибель. Дала свой крест с Афона, велела с тобой его держать всегда. Вон он, на груди у тебя. В нём ещё мощи киевских святых.

Сидевший опустив руки Егор встрепенулся, и сунув руку за пазуху, вытащил материнскую памятку.

- Степан Парамоныч, когда на бой с опричником пошёл, надел этот крест, - продолжал Кирила. – Защитит, говорит, меня, он. И правда, не дал крест грудь ему проломить.

Егор перекрестился.

- Давай ещё выпьем, - сказал Кирила. – Рассказал тебе и на душе легче стало. Ты, между прочим, не только царю родня, но и князю Курбскому. Мать твоя сестрой двоюродной ему была. Глаза то у тебя, как у неё.

В сенях заскрипели половицы, вошёл Арефий.

- Ну, братья-казаки, пришёл наш последний час, - горестно сказал он. – Яша наготовил еды, только боюсь, до утра мы с голодухи от такого кушанья помрём.

Кирила с Егором посмотрели на него, всё ещё думая о своём.

- Яшка, чтоб ему святые покою не давали, обед сделал, - продолжил Арефий. – Намешал в квас постного масла, нарвал в него луку зелёного, это, говорит, наша еда на весь день. Прямо не знаю, что делать с казаком. Дело надо какое-нибудь, или он нас всех в монастырь запрёт.

Братья Калашниковы заулыбались.

- Ну пойдём, похлебаем квасу с лучком, - Кирила поднялся. – Хоть шептунов опосля погоняем.

Арефий углядел кувшин с пивом, быстро налил себе кружку, выхлебал в момент и благодушно рыгнул.

- Благодать! – он подмигнул Егору.

За уличными воротами затопали кони.

- Эй, мужик! – закричал кто-то. – Здесь Калашников живёт, купец который?!

Бывший во дворе Ефим Пятница неразборчиво ответил.

- Пусть собирается, - крикнули с улицы. – Дьяк Шерефединов его сейчас ждёт к себе. Да пусть поторапливается. Дьяк ждать не любит!

Послышался топот, верховой умчался. Казаки переглянулись.

- Накаркал ты, Арефий, - ухмыльнулся Кирила. – Чую, опять по царскому делу зовут. Небось, порчу надо на короля Степана ляшского навести.

- Подождёт дьяк, - спокойно ответил Егор. - Айда, казаки, не спеша похлебаем квасу с лучком, а потом и съездим к этому Шерефединову.