Княжна Мстиславская

Глава 20

Митрополит Дионисий имел мягкий нрав, и полагал главной своей целью сбережение православной церкви. И в этом занятии был памятлив и отчаян. После падения Константинополя Москва осталась единственным оплотом истинной христианской веры. Дионисий много лет игуменствовал в Хутынском монастыре и стал свидетелем многих чудес, бывших там. Они убедили его в том, что православная вера нерушима и даже государи, если начинают сомневаться или изменять ей, несут кару. Как правило, наказание было быстрым и впечатляющим. Дионисий помнил, из рассказов старых монахов, как сто лет назад Иван Великий, возомнивший себя выше бога и всех святых, получил жестокий урок в монастыре. Усомнившись в нетленности захороненного в монастыре святого Варлаама, он велел вскрыть его гробницу. Оттуда ударил огненный столб, опаливший и алтарь, и царскую бороду. Иван Великий убежал, бросив свой окованный золотом посох.

А сейчас к Дионисию пришёл служка, и нашептал на ухо, что царь Иван Васильевич с иезуитами связался и хочет веру православную отдать на откуп римским схизматикам. Поражённый митрополит даже на ногах не удержался, бухнулся на скамью и опустил голову.

- А зачем он это сделать хочет? – спросил он немного погодя.

- Говорят, что хочет царевича Фёдора уберечь, - шепнул служка. – Не верит боярам и князьям.

Стало душно очень Дионисию. Подошёл к открытому окну, не спеша подышал густым воздухом разнотравья, что принёс ветер с монастырских лугов. Опять чудит царь. То к англичанам хотел бежать, сейчас с иезуитами снюхался. Что же делать? Он повернулся к служке.

- Ты вот чего, - митрополит погладил бороду. – Сходи-ка к Борису Годунову. Если он сможет, то пусть сегодня вечером приедет ко мне. Скажи, что по вотчинам монастырским, что на Клязьме, поговорить надо.

С боярином Дионисий таиться не стал, сразу выложил ему слухи, что принесли ему сегодня. У митрополита свой расчёт был. Шурин царевича Фёдора – Годунов, был больше всех заинтересован в том, чтобы тот сохранил право на престол. Если же кто посторонний полезет, то смута великая начнётся, и уж тут то иезуиты и прочие римские отступники своего не упустят.

- Знаю я, - устало махнул рукой Борис. – Но пока царь осторожничает, только письмами меняется с Поссевином да Скаргой из Вильно.

- Так что делать-то будем, боярин? - Дионисий подсел к нему поближе. – Веру православную сберечь надо. И так в Киеве, да на Волыни всё к унии богопротивной склоняются епископы.

- Ты помочь мне должен, - негромко сказал Годунов и выдохнув, решился сказать: - Шуйские воду решили мутить на Москве. Хотят они сестру мою Ирину от царевича Фёдора отнять и дать ему в жёны Ирину Мстиславскую. Так они к власти проберутся. Вот тогда смута и начнётся у нас.

Митрополит выпучил глаза.

- А как же царь?

- Государь сказал, что пусть Фёдор сам решает, с кем жить, - понуро ответил Борис.

- Так, подожди, - Дионисий поднялся. – Если царю всё равно, с кем его сын будет, так ему и на Москву и на православие тоже …

Он не договорил. Дело оказалось труднее и сложнее. Ну да это привычно. Чтоб истинную веру отстоять, всегда трудов надо много приложить.

- А Шуйским Фёдор тоже не нужен, - продолжил Борис. – Думаю я, что они поближе к трону станут, а потом и скинут Фёдора. Вот тогда всё и заполыхает.

- Нельзя смуты допускать, - Дионисий закусил губу. – Что же делать, Борис?

Поднявшись с лавки, боярин подошёл к митрополиту поближе и качнулся к его уху.

- Укажи нам монастырь, где игумен сможет Ирину Мстиславскую в монахини постричь, да чтоб лишних вопросов не задавал, - прошептал он. – Сам с ним не говори, нельзя тебе в этом деле показаться. Подумай, кто из игуменов, за деньги даже, большие деньги, сделает так?

Дионисий почти не раздумывал.

- Езжай в Алексеевский монастырь, - сказал вполголоса. – Там игумен Маркел. Беспутствовать много стал. С жёнками хороводится, вина пьёт, англичане да голландцы возят ему. Поиздержался Маркел. Деньги он с радостью возьмёт. Я бы давно его спровадил куда подале, да всё раздумывал. Потом с ним разберусь. А ты Мстиславских-то не опасаешься? Вдруг они за обиду виру захотят взять?

- Они мне не соперники, - ухмыльнулся Борис. - Толку не хватит отомстить. А вот если дочку свою в царевны поставят, тогда головы наши и покатятся.

Благословив Годунова, митрополит посмотрел в окно, как боярин уехал и принялся обдумывать разговор. А ведь Борис для того, чтобы власть свою сохранить, одной Ириной Мстиславской не обойдётся. И уж коли царь захромал, да угрозу для Годунова породил, он и с царём разберётся. Да, недолго, видать ждать, когда новый государь на Москве появится.

В день Мирона Ветрогона вся Москва высыпала на улицы. Под колокольный звон шёлпо городу огромный поезд, возки и кибитки украшены зелёными ветвями и цветами, вокруг гарцуют всадники в тягиляях, железных шапках, с копьями да мечами. Первый возок открыт, в нём везут иконы, укреплённые на деревянных подставах. За ним украшенная золотой чеканкой и снопами пшеницы царская кибитка. Крыша у неё убрана, дверцы сняты. На мягких лавках тут царевич Фёдор и царевна Ирина.

Процессия растянулась на версту. Москвичи жадно смотрят на богатый поезд, живо обсуждают.

- Куда это царевича нашего повезли? – два кума в крепко поношенных кафтанах, подпоясаны конопляной верёвкой, чешут затылки.

Мимо едет сын боярский, меч в ножнах, правая рука на копье, упирается оно древком в деревянный стакан на стремени. Лицо надменное, пол-уха отрублено.

- Эй, мил человек, - крикнул ему один из кумов. – Что за притча, куда царского сына-то повезли?

- На богомолье, - не повернув головы, лишь скосив глаза, ответил всадник.

Колокола на всех московских соборах наяривают перезвоном, птицы стаями носятся, садиться им боязно, страх от грома церковного, так и мечутся по небу.

Василий Шуйский с братьями тоже, как и многие бояре и дворяне, едут в поезде. Посматривают по сторонам, меж собой переговариваются. Василий и улыбается, и разговор ведёт, а про себя кумекает, что приходится отложить дело с похищением царевны Ирины. Как-то мимо него, опытного придворного, прошёл выезд на богомолье царевича Фёдора. И разговоров никаких не было. Хотя, тут Василий начал себя корить.

- «Надо было подумать, что на день смерти матушки своей царевна Ирина захочет в Ипатьевский монастырь съездить», - подумал он. – «Сколько они там сейчас пробудут? Придётся пока дело-то отложить».

Шуйские, как и многие другие царедворцы, проводили Фёдора с Ириной до городской заставы и разъехались по домам. Василий с Андреем решили до английских купцов наведаться, те говорили, что к ним партия сукна поступила, надо глянуть. Проезжая мимо Алексеевского монастыря, братья сняли шапки и перекрестились. Как раз в ограде открылись ворота и оттуда потянулись телеги, видать, монастырские крестьяне что-то привозили. Было слышно, как за стеной кричал на кого-то игумен Маркел. Голос у него тяжёлый, как гранитная плита.

- «Только два дня назад с ним сговорился, что бабу к нему привезу, чтоб в монашки постриг», - подосадовал Василий. – «Задаток оставил, тридцать рублей. Эх, не получилось. А ведь уже через пять дней рассчитывал я всё обстряпать!»

Маркела он знал давно, прожжённый человек, в огне не горит и в воде не тонет. Сумел всем митрополитам угодить и до сих пор на своём месте. Видать, знает как подойти. Он даже спрашивать не стал у человека Шуйского кого и зачем надо в монахини постричь. На нём то вины никакой не будет. Пришла баба с родственниками, решила из мирской жизни уйти, и пускай. А то, что за это деньги, да немалые, ему порой платят, так это благодарность, и не ему, а монастырю.

По Москве расползались возки, дворяне и бояре ехали, кто по домам, кто на службу царскую, кто в гости. В своей знаменитой карете Годунов проскочил рядом с Алексеевским монастырём. Сюда Борис решил заглянуть послезавтра, с игуменом Маркелом обговорить, как Ирину Мстиславскую в монахини постричь. Сам он сегодня с сестрой не поехал в Ипатьевский монастырь. Некогда так далеко от Москвы отлучаться.

Вспомнил Борис, как неделю назад убеждал царевну Ирину уехать на богомолье с мужем. Сестра вроде и не против была, но что-то в саду своём она выращивала, огурец, что ли, заморский, голландские купцы привезли. Очень ей хотелось посмотреть, какие плоды он принесёт. Но Борис смог её уговорить, дескать, пока вёдро стоит, надо съездить к матушке да батюшке. И так, на радоницу не наведывались, некогда было. Сам же Борис посулился вскорости тоже приехать, дней на пять. Уехала и хорошо, в Ипатьевском монастыре сестра в безопасности будет. Там и царские стрельцы, и сыны боярские, все оружны. До Кумохи осенней или Лукова дня погостят там, а к тому времени много чего можно сделать, если постараться.

Царь не противился поездке сына на богомолье, ему было не до того. Наконец-то, московские послы со шведскими договорились о перемирии на три года. Сейчас государь начал разбираться с делами торговыми. Деньги были очень нужны Москве.

А Борис всё раздумывал, кого ему наслать выкрасть Ирину Мстиславскую? Его соглядатаи докладывали, что каждые два-три дня ездит она к Марии Ливонской, подружились, наверное. Сидит там до вечера, а бывает, что и по садику гуляют. О чём говорят, неизвестно, да это и неважно. Чтоб точно знать, когда Ирина поедет, Борис через своих людей подкупил её служанку. Та должна была накануне сообщить, муж у неё с годуновским конюхом дружил, так через него.

«А чего я страдаю!?» - вдруг встрепенулся Годунов. - «Ведь этот Карстен, что Марию привёз из Риги, отъявленный бандит! Бездельничает только в Москве, куролесит. Говорят, кабак чуть не спалил на Кузнецком мосту. Заплачу ему сто рублей и всего делов».

С утра Костянтин Алябьев был хмур. Ночью по полу, сколоченному из толстенных плах, бегали мыши. Они стукотали когтями и мешали спать.

- Сенька! – крикнул Костянтин царского повара, с которым проживал в подклетях царского дворца. Никто не ответил. Повар уже был на кухне, где готовил завтрак для государя.

- Вот так сдохнешь тут, с мышами, никто и не почешется, - проворчал Костянтин и потянулся. Привыкший к одиночеству, он с трудом привыкал к мысли, что у него вдруг появилась родня. Где-то племянница, уж родила, наверное. Внучек маленький в кроватке лежит, агукает, сопли да слюни пускает. Братишка маленький бегает рядом. Максимку Алябьев помнил совсем малышом и не мог даже представить его взрослым.

Казаки, особенно Егор с Кирилой, звали его перебраться к ним, но Костянтин не хотел мешаться. К тому же тут, во дворце, его кормили, давали жалованье за что-то. С царём он встречался только раз. Тот отругал его за то, что попался датскому королю и велел пока быть под рукой. Повеление насчёт Марии Ливонской только было, да и то от Годунова. Хотелось снова на море, на простор, стоять на палубе, что играет под ногами, свежий ветер бьёт в лицо, хлопает парус. На горизонте вдруг купеческий корабль, и форвертс, за богатством. Хорошая у него жизнь была. А если уедет с Егором в Ковно, то снова можно будет корабль себе завести. Деньги, что награбил, будучи грозным Карстеном Роде, он закопал на островах, там много, хватит и племяннице, и брату, и деверям – Егору с Кирилой. И на корабль.

«И чего есаул не хочет свою Ирину из дома утащить?» - подумал Алябьев. – «Наскочили бы, переполошили, да и ушли. Конные подмены казаки уже приготовили. Чего-то ждёт Егор. Ну, голова у него на плечах есть. Однако, мешкать не стоит. Скоро дожди, осень, тогда дорога тяжёлая станет».

Дверь в подклеть распахнулась, потянуло со двора запахом скотины, навоза, всякой деревенщиной. Вошедший со светла не увидел Алябьева, замер, прищурясь и оглядываясь. Меж ног у него шмыгнула курица и утопала под нары, на которых лежал бывший пират.

- Куда, тварь, прёшь! – крикнул на неё Костянтин.

- Какая я тебе тварь! – ответил вошедший. – А ну, быстро вставай!

- Я на курицу, - миролюбиво сказал Костянтин и возвысил голос: - А ты мне не нукай, не запряг ещё!

- Ладно, не ори, - мужик прошёл дальше, Алябьев узнал его, это был человек Годунова. Вместе в Ригу ездили. Он присел на лавку и зевнул.

- Спать охота, так нет, подняли, да к тебе погнали, - опять зевнул он. – Пойдём, боярин тебя ждёт, дело важное. И денежное. Ну, так посулил, а что там будет, я не знаю.

Егор осматривал коней, на них они поскачут из Москвы. Вроде в порядке скакуны, для Ирины подобрал он смирную кобылку пегой масти. Знал уже, что княжна любит верхом кататься. А то бы намаялись с телегой или кибиткой.

В конюшню зашёл Арефий.

- Егор, иди глянь, может, чего забыли, - сказал он и потрепал каурого жеребца по шее. – Ишь какой! Донесёшь меня до Литвы?

- Тише ты, не болтай, - осёк его Егор. – Сам знаешь, везде уши могут быть.

Две телеги с добром казацким были собраны. Завтра с утра их отправят с Ефимом по Серпуховской дороге, а потом уже, как минуют заставы в сёлах, повернут они на Литву. Наняли двух возчиков, тех самых мужиков, что за домами присматривали. Чем дальше от Москвы уйдут, тем лучше. Потом верховые с Ириной их догонят. И отпустят там возчиков, чтоб не знали, куда поехали.

Телеги стояли во дворе, добро увязано, покрыто сверху рогожами. Вокруг них ходил Кирила, что-то прикидывал.

Вдруг калитка распахнулась, во двор ввалился Алябьев. Лицо багровое, дышит тяжело, видать, быстро шёл или бежал сюда. Подошёл к казакам, навалился спиной на телегу и перевёл дух.

- Что такое? – встревожился Кирила.

- Сейчас, погоди, - Костянтин помахал рукой. – Торопился, запыхался.

Отдышавшись, Алябьев огляделся, махнул рукой высунувшемуся из окна Яше, дескать, иди сюда.

- Был я сейчас у Годунова, - сказал Костянтин. – Он меня наймовал Ирину твою, Егор, украсть.

Казаки замерли.

- Не знаю, что уж там такое приключилось, только сулил он мне сто рублей, если я Ирину вытащу, да в Алексеевский монастырь свезу, - Костянтин тяжко выдохнул. - Говорил ещё, что на этой неделе надо будет её выкрасть. Причём, знаешь откуда?

Егор, да и остальные пожали плечами.

- Из вашего бывшего дома, где Марина Ливонская сейчас живёт, - прошептал Алябьев.

- Зачем её воровать? – спросил оторопевший Кирила.

- Не знаю, - развёл руками Алябьев. – Но сто рублей деньги огромные. Значит, очень ему надо.

- А ты чего? – всунулся Арефий.

-Чего, чего, отказался я, - сказал Костянтин. – Говорю, у меня от сухопутного воздуха голова кружиться начала, я уж в обмороки падаю. Не гожусь для этого дела. Ну, Годунов выругался, да и отпустил меня. Велел никому не говорить про разговор этот.

- А как он узнает, что Ирина к Марине поедет? – Егор глянул на него. – Следит за ней?

- Он обмолвился, что у него свой человек в доме Мстиславских есть. Он и сообщит.

Послышался стук копыт, за забором мелькнул верховой. Это Яша вернулся, ездил он за порохом свежим, в дорогу. Ему открыли ворота и даже не дав поставить коня в конюшню, рассказали, что случилось.

- Надо не медлить, - Егор посмотрел на Яшу. – Иди порох сгрузи, да разберите его себе. Готовьте оружие. Завтра с утра ты – Кирила, и ты Ефим, уезжайте спозаранку с телегами. Ждите нас в лесу возле стоянки Кудеяра. Возчиков брать не будем вовсе. Заплачу им за отмену. Лишних не надо нам с такими новостями. Сейчас пойду глядеть, есть ли знак от Ирины. Если есть, то завтра в полдень я, Арефий и Яша, пойдём за ней.

- А я? – обиделся Алябьев. – Да я всех там растолкаю, порубаю.

- Ох, Костянтин! – вдруг хлопнул себя по лбу есаул. – Ты же верхом-то погано ездишь. Как же тебе с нами уходить?

Покумекав, решили, что Алябьев поедет с Кирилой, а Ефим останется со всеми. Всё уже было решено, куда и как ехать с княжной, одежда для неё готова – в паренька её переоденут. Но тут Костянтин скривился.

- А моё-то добро? – сказал он досадливо. – Ладно, лопотина всякая, так и оружие в царском дворце лежит.

- Езжай сейчас, - Егор посмотрел на казаков. Кирила кивнул, дескать, я с ним съезжу.

- Забирай и сюда, - велел есаул. – Недосуг будет потом.

Он ушёл в конюшню, оседлал своего коня и выехав за ворота, сразу послал его намётом. Кирила помог Алябьеву сесть на лошадь, тот пугался сидеть на такой высоте, но виду не подавал, и они не спеша поехали в Кремль. Яша ушёл готовить повечерять, Ефим решил проверить сбрую и если что надо, починить, Арефий ушёл к лошадям.

Уже и Кирила с Алябьевым вернулись, и еда готова, а есаула всё нет. Наконец, он въехал в ворота и устало соскочил на землю.

- Висит платок как обговаривали, - глухо сказал Егор. – Завтра поедем за лебёдушкой моей.

- Надо поесть да выспаться, - потёр ладони Алябьев. – Ух, люблю такие дела!