Константин Великий. Чудо пылающего креста

1

Пока давали корм лошадям и солдаты поглощали наскоро приготовленный плотный завтрак, Константин, Тиридат и Даций собрались на неофициальный военный совет. Требовалось обсудить только один вопрос: как им выпутаться из крайне опасного положения, в котором они оказались, будучи в тылу у врага.

— Твоя кавалерия может передвигаться гораздо быстрее, чем мои пехотинцы, — сказал Тиридат Константину. — Несправедливо просить тебя, чтобы ты рисковал своими людьми ради заботы о нашей безопасности. Вам бы надо ехать дальше и догнать цезаря Галерия.

— Судя по тому, что мы вчера видели, он, по-моему, еще удирает, — заметил Даций.

— Мы ничего не добьемся, если разделим наши силы, — Нотка уверенности в голосе Константина заставила Дация пристально взглянуть на своего командира. Вчера от взора старого солдата не укрылось то, как Константин, побледневший от вида остатков кровавой бойни на той злополучной равнине, впал на мгновение в панику и испытал вполне человеческое побуждение пуститься скорей наутек. Но теперь в его поведении не было и намека на то паническое состояние, хотя они оказались в таком положении, которое нельзя назвать иначе как отчаянным.

— У меня много раненых, — сказал Тиридат, — Может, нам оставить их, чтобы остальным двигаться поживее?

— Вместе у нас наберется где-то семьсот человек, это примерно четвертая часть легиона опытных воинов и, насколько мы знаем, единственная организованная группа римских солдат в этом регионе, — сказал Константин. — Если мы бросим раненых позади, моральный дух войска от этого не повысится. Оставаясь же вместе, мы, глядишь, и проскочим у персов под носом. Ведь, в конце концов, чем дальше они уходят на запад, тем больше распыляются их силы.

— Каков же план твоих действий? — спросил Даций.

— А что делает пастух, когда его стадо вырезают волки?

— Тот, на кого охотятся, становится охотником! — В глазах Тиридата внезапно вспыхнул огонь. — Отважная мысль, особенно если учесть, что нас так мало…

— Если бы я был персидским военачальником, — продолжал Константин, — я бы предполагал, что мы повернем на север, и послал бы войско в этом направлении. Поэтому мы повернем на юг, и, возможно, нам удастся напасть на тех, кто преследует нашу армию. Так мы сможем выиграть время для цезаря Галерия, чтобы он собрал свои войска и оказал персам сопротивление где-нибудь между этим местом и Антиохией. — Он обвел взглядом своих собеседников. — Все согласны с общей стратегией?

— Я голосую за, — живо откликнулся Тиридат.

— Я тоже, — сказал Даций.

— Труби выступление, Даций. Нам негоже быть здесь, когда сюда заявятся персы.

Оба подразделения состояли из опытных солдат, поэтому скоро они уже были в пути. Те, кто был способен идти, шли пешими, а раненых, способных ехать верхом, усадили на лошадей за спинами всадников Константина. Тех немногих, кто оказался не в состоянии передвигаться подобным образом, везли на самодельных носилках, притороченных к спинам лошадей. Все мехи наполнили водой, поскольку еще предстояло пройти по бесплодной земле, а вперед послали разведывательный отряд из двенадцати всадников во главе с Дацием. Великая река вскоре осталась позади, так как город Зура стоял на западной стороне большого изгиба в ее течении, и теперь их путь лежал прямо в Антиохию. Приблизился полдень, когда впереди показались Даций и один из его разведчиков.

— Ты был прав, — сообщил он Константину, выехавшему ему навстречу. По его настоянию Тиридат со своими людьми стал сдвигаться в хвост колонны. — Персы разделили свои силы и сегодня утром послали большой отряд кавалерии в тыл к реке.

— А далеко ли от нас другие?

— Ходу не более часа.

— Тогда нам нужно изловчиться и напасть, прежде чем вернется группа, посланная нас уничтожить.

— Изловчимся, если не будем терять времени, — согласился Даций.

— А что армия Галерия?

— Отставшие солдаты не должны быть далеко от того места, где мы повернули назад. На поле мы видели тела убитых; многие из них еще не остыли.

— Есть ли какая-нибудь возвышенность между нами и персами?

— Впереди я видел невысокий холм. Они должны бы уже миновать его, когда мы их нагоним.

— Дадим им немного времени — для верности.

Тут подоспел и Тиридат, и Константин вкратце обрисовал ему положение.

— Я предлагаю пройти еще полчаса, и пусть персы зайдут за ту высотку, которую Даций приметил впереди, — сказал он. — Это позволит нам ошеломить их внезапностью, когда моя кавалерия ударит персам в тыл, а ваша пехота нас поддержит. Договорились?

— Оставьте нам хоть что-нибудь, — мрачно сказал Тиридат. — Это все, о чем я прошу.

Полчаса спустя Константин с Дацием впереди колонны подъехали к невысокому холму, замеченному центурионом во время разведки. Холм скрывал от их глаз то, что было за ним. Остановив свое войско под защитой высотки, двое командиров въехали на нее, спешились, чуть не доезжая до вершины, и остальной путь поднимались пешком. С верхней точки холма впереди себя они увидели равнину, на которой персы, по всей видимости, окружили часть римского арьергарда и устроили ему кровавую бойню, как накануне днем Тиридату и его пехотинцам. Похоже, все уже почти было кончено и многие всадники спешились, чтобы забрать оружие и прочую добычу у тех, кто лежал на земле.

— Они у нас в ловушке! — радостно вскричал Константин. — Ты пойдешь с правого фланга, Даций, я — с левого. И скажи трубачам, чтобы побольше шумели.

— Эти шакалы Нарсеха подумают, что им на голову свалилась вся римская армия, — пообещал Даций, когда они спускались туда, где оставили своих лошадей. — Но все же будь осторожен. Потерять в таком вот пустячном деле такого отличного военачальника, как ты, по-моему, было бы большой ошибкой.

Схватка явилась повторением той, что произошла днем раньше, правда, в гораздо более широком масштабе. Подобно песчаной буре, сметающей все на своем пути, оба крыла римской кавалерии дважды промчались по полю, не давая персам сплотиться в организованный строй. Многие из них пали, так и не успев снова сесть на коней. Остальные вскоре все, как один, бросились бежать на восток, не подозревая, что за холмом царь Тиридат со своим войском только и ждет, чтобы снова задать им жару.

При виде римского войска, появившегося, казалось бы, ниоткуда, чтобы прийти им на помощь, к бегущему арьергарду армии Галерия вернулась храбрость, и солдаты стали сопротивляться, чего они, по-видимому, не в состоянии были делать с тех пор, как их погнали от Карр. С окровавленным оружием, но в приподнятом настроении от того, что им дали возможность отомстить за себя, воины Тиридата вскоре появились на гребне холма, гордо маршируя в строю. Всадники же Константина все дальше уходили на запад, и к ним присоединялось все больше и больше отставших солдат Галерия, отрезанных конницей персов от основных сил и брошенных на погибель врагу.

Спустя три часа после краткой, но жаркой схватки на равнине около двух тысяч человек в неровном, но все же вполне армейском строю шагали за Константином и Тиридатом, который наконец согласился сесть на коня. Остальные всадники Константина служили колонне арьергардом, но по прошествии еще одного часа стало очевидно, что персидские застрельщики вовсе не намерены возобновлять атаки на римлян, армия которых пополнилась еще одной тысячей оборванных и грязных солдат.

Четырьмя днями позже армия Константина, численность которой возросла уже до целого легиона, а воинского духа хватило бы на целых два, вошла в небольшой сирийский городок Берея, лежащий на границе с провинцией Августа Евфратена и менее чем в двух днях верховой езды от самой Антиохии. Здесь наконец они обнаружили римский военный штаб, расположенный в большом городском доме и различимый благодаря укрепленным у входа знаменам конницы и пехоты. Константин спешился и, сопровождаемый Тиридатом с Дацием, вошел в комнату, где отдал салют легионов испуганному Галерию и его командирам.

— Флавий Валерий Константин, — торжественно отрапортовался молодой военачальник. — Трибун имп…

— Я знаю тебя, трибун, — резко оборвал его Галерий. — Как ты осмеливаешься соваться вперед перед царем Армении?

Заговорил Тиридат — и резкость его голоса вызвала скованность даже в Галерии.

— Себя и своих солдат я отдал в распоряжение трибуна Константина, цезарь, — заявил он. — Я рад, что служу под его командованием.

— Это совсем не положено, — промямлил Галерий.

— Не положено было и отступать от Карр, — отрубил Тиридат. — Но если бы не этот трибун со своими пятью сотнями всадников, моя кровь давно бы уж смешалась с водами Евфрата.

Галерий вперился в Константина, и глаза его сузились.

— Где это ты раздобыл пять сотен всадников, трибун? — потребовал он ответа.

— В Александрии. Император послал меня с подкреплением для вашей армии. Сожалею, что мы прибыли слишком поздно.

— Наглый пес! — за спиной у Галерия стоял Максимин Дайя.

— Хватит! — Цезарь Востока заткнул рот своему племяннику прежде, чем тому удалось сказать что-то еще. — Ты знаешь, что трибун Константин входит в состав императорской гвардии, и ты слышал, как он сказал, что император послал его к нам с подкреплением. Кто мы такие, чтобы говорить, будто он не выполнял его приказа? — Затем он спросил, прищурившись: — Персы отсюда далеко?

— Мы ухитрились расколоть силы тех, кто преследовал вашу армию, и уничтожили их более чем наполовину, — объяснил Константин. — Остальные, я думаю, решили, что они слишком углубились на запад, чтобы чувствовать себя спокойно.

— Я твой должник, трибун. — Эти слова, очевидно, стоили Галерию большого труда.

— Вы бы на моем месте сделали для меня столько же, цезарь, — спокойно сказал Константин. — Можно мне идти, чтобы расквартировать моих всадников с их лошадьми? Мы проделали долгий путь.

Галерий окинул его долгим взглядом, и Константину показалось, что плечи его слегка ссутулились, словно и впрямь слишком тяжелым оказалось навалившееся на них бремя позора от этого поражения. Потом он распрямился — ведь все же как-никак Галерий был старым закаленным солдатом.

— Можешь идти, трибун, — сказал он и добавил почти так, словно говорил с самим собой: — Ты проделал долгий путь, это уж точно — очень долгий путь!

2

Когда прошло два дня и ничто уже не говорило о том, что персы намерены атаковать потрепанные остатки римской армии, которая месяцем раньше так браво шагала из Антиохии на восток, Галерий решил вернуться в сирийскую столицу и предстать перед Диоклетианом, недавно прибывшим туда на судне из Александрии. Сверкающий в своих начищенных серебряных доспехах, в пурпурном плаще цезаря на плечах, он ехал верхом во главе группы всадников. Остальные войска Галерий оставил позади для обороны наскоро возведенной линии укреплений в Берее.

Тут же вслед за Галерием ехал Максимин Дайя, который как племянник цезаря уже считался наследственным претендентом на занимаемый им пост на Востоке. В следующем ряду находились Флавий Валерий Север, командовавший императорской гвардией, еще когда Константин учился в военной школе, Лициний Лициниан и, помимо своей воли, армянский царь Тиридат. Константин же не получил никакого приглашения ехать вместе с предводителями армии, а впрочем, он такого и не ожидал. Ехал он во главе колонны своих всадников довольно далеко позади.

Под ярко сияющим солнцем длинная колонна приблизилась с востока к Антиохии и свернула на обрамленную колоннадой широкую улицу Виа-Цезарея. Впервые оказавшись в сирийской столице, Константин с интересом поглядывал на этот древний город, место пересечения дорог восточного мира, который вместе с приморским портовым городом Селевкия, находящимся примерно в часе езды по берегам могучей реки Оронт, делящей Антиохию пополам, являлся одним из самых богатых и важных городов Римской империи.

Широкая улица с колоннадой оканчивалась среди холмов, переходя в извилистую дорогу, ведущую к скалистым вершинам горы, откуда город был весь как на ладони. С востока густая лавровая роща обозначала то место, где находился пригород Дафны с мерцающим мраморным храмом Дианы посередине. Будучи самой постыдной частью Антиохии, этот пригород, как слышал Константин, массам простого люда приходился по душе благодаря тому, что поклонение богине сопровождалось похотливыми обрядами.

На вершине одной из скал стояла крепость, построенная давно для защиты города от восточных орд, веками стремившихся вырвать его из рук Рима. Над другой скалой возвышался прекрасный храм Юпитера Капитолийского, а чуть восточней Константин различил акведук, сооруженный Юлием Цезарем после победы над помпеянцами[41], а также великолепные бани. Неподалеку виднелся огромный стадион, лишь немного уступающий по размеру цирку в Риме. Над его самым верхним этажом нависали пестрые матерчатые навесы, служащие защитой от солнца и дождя тем, кто готов был платить побольше.

Вдоль улиц стояли люди, но уж больно молчаливой казалась эта толпа. Пока первые ряды процессии сворачивали на Виа-Цезарею, по каменной мостовой к ним приближалась золотая колесница, запряженная шестеркой — все как на подбор — белых лошадей. Прямо перед шествующей колонной она развернулась и стала, заставляя остановиться и колонну. В колеснице рядом с возницей стоял сам Диоклетиан, но совсем не приветлив был вид этой мрачной, держащейся прямо фигуры.

Галерий вскинул руку, делая знак колонне остановиться, спешился и, подойдя к императору, преклонил колени. Всего лишь несколько слов оказалось сказано между Диоклетианом и его зятем. Слышать их Константин не мог — он был не настолько близко, но заметил, что Галерий вдруг словно окаменел. Когда же цезарь Востока поднялся на ноги, то вместо того чтобы снова сесть на лошадь, он ухватился за золотую колесницу. Сам император отдал приказ колонне двигаться дальше, и императорская повозка покатилась по широкой улице. Галерий шагал с нею рядом, лицо его напоминало высеченную из гранита маску, а ветер с реки надувал пузырем его пурпурный плащ.

— Еще ни одного цезаря так не унижали, — молвил Даций, восседая на лошади рядом с Константином. — Вот уж поистине триумф наизнанку.

Золотая колесница продолжала величественный объезд всей Виа-Цезареи, и рядом с ней, как лакей у стремени своего хозяина, покорно шагал Галерий, и, только проехав весь город, Диоклетиан, который, выпрямившись, простоял весь путь, ни разу не взглянув на толпы притихших людей по обеим сторонам улицы, позволил униженному цезарю снова сесть на свою лошадь.

Хотя другие военачальники последовали за колесницей через мост на остров посреди реки Оронт, где стоял дворец легата, занятый Диоклетианом под штаб, Константину не было предложено сопровождать их. Тогда они с Дацием отправились на конюшни, чтобы позаботиться о своих подопечных. Но теперь он достаточно хорошо знал Диоклетиана и был уверен, что его труды по спасению войска царя Тиридата и отставших солдат армии Галерия не останутся неоцененными. Поэтому его не удивило, когда разыскавший его центурион с пурпурным гребнем на шлеме императорского гвардейца отдал ему салют.

— По приказу императора, — объявил центурион. — Трибун Флавий Валерий Константин с сегодняшнего дня назначается на пост командующего императорской и всей другой гвардии.

В этом новом качестве Константин в тот же день присутствовал на военном совете, где председательствовал Диоклетиан. Кроме него там присутствовали Галерий, Максимин Дайя, Север, Лициний и ряд других высокопоставленных персон. Несмотря на то что Диоклетиан вместо военной формы был одет в роскошную мантию и носил на голове инкрустированную жемчугом корону, никто не сомневался, что именно он распоряжается на совете.

— Сколько легионов тебе потребуется, чтобы исправить содеянное за последние недели? — спросил император Галерия.

— Десять плюс вдвое больше, чем положено, кавалерии из вспомогательных войск.

При названной цифре брови Диоклетиана приподнялись — она почти вдвое превышала то число войск, с которым Галерий начал свое злополучное вторжение на персидскую территорию, — но он воздержался от комментариев.

— Из Египта моя армия скоро будет здесь и займется подготовкой к следующему походу в Персию, — сказал Диоклетиан, — А ты пока отправишься на дунайскую границу и соберешь там остальную часть нужного тебе войска, — Он сделал паузу, затем многозначительно добавил: — Царь Тиридат сказал мне, что поможет собрать вспомогательные ополчения, когда вы станете отвоевывать его страну.

Все, конечно, поняли, что Диоклетиан этим самым отдал приказ к новому наступлению — через владения Тиридата. И Галерию тут было не до возражений: его глупость — прямое вторжение на территорию врага — стоила уже Риму нескольких легионов и принесла ему унижение от руки самого императора.

— Ты позволишь мне, доминус, привести ветеранов с пограничных постов? — спросил Галерий.

— Только половину личного состава военной части, которая занимается их обороной, и не больше.

— Но будешь ли ты в безопасности в Нико…?

— Я останусь в Антиохии, цезарь, пока не закончится война с Нарсехом.

Диоклетиан снова дал ясно понять, что, хотя Галерий и будет командовать новой армией, которую пошлют, чтобы наказать персидского царя Нарсеха, он все время будет находиться под присмотром самого Диоклетиана, и стоит ему только начать повторять совсем недавно сделанные ошибки, как будет незамедлительно отстранен от командования.

— Ты со своим штабом можешь уходить, — сказал Диоклетиан Галерию, и они один за другим покинули комнату, оставив в ней только Константина и двух легионеров из императорской гвардии. Будучи теперь их командиром, Константин обязан был оставаться в присутствии императора до тех пор, пока тот не отпустит его лично, поэтому он и не присоединился к остальным.

— От тебя я не получил никаких сообщений, трибун, — сказал Диоклетиан.

— Совсем не было времени, доминус. Когда мы добрались до места сражения…

— До места разгрома — это ты хочешь сказать?

— …мы оказались в тылу у врага, — продолжал объяснять Константин. — И уж тогда навалилось столько дел, что было не до посылки вестового, к тому же он, вероятно, не смог бы пройти.

— Царь Тиридат рассказал мне о вашей встрече. Значит, ты уже побывал в настоящей битве. Ну как, от нее будоражит?

— Да. Но и тошнит тоже.

Брови Диоклетиана снова приподнялись.

— Не многие солдаты признались бы в этом, хотя ощущали подобное мы все. Но я рад, что ты это испытал: будешь больше ценить достоинства мирного правления.

— Мне нужно свести кое-какие счеты с персами, доминус, — осмелился сказать Константин. — С твоего разрешения, мне бы хотелось, чтобы меня назначили командовать каким-нибудь подразделением, которое идет на войну с ними.

— У тебя уже есть одна забота — смотреть, чтобы меня не убили в собственной постели, как беднягу Нумериана.

Между прочим, сегодня утром мне поступила еще одна просьба о твоем участии в предстоящем походе на Нарсеха.

— Уж конечно не от цезаря Галерия.

— Разумеется, нет, — сухо сказал Диоклетиан. — Мой зятек видит в тебе и твоей удивительной схожести с твоим отцом — и в одаренности, и во внешнем виде — угрозу своему собственному правлению в качестве старшего августа, когда я отрекусь. Что в общем-то и неудивительно, поскольку тогда он возжелает стать единственным августом и чтобы в качестве цезарей ему прислуживали его собственные лакеи. А просьба эта поступила от царя Тиридата.

— Мы с ним крепко подружились в походе. Мне он очень нравится.

— Тиридат говорит, что обязан тебе жизнью. Ему бы хотелось сделать тебя главнокомандующим всех войск в своем царстве, когда восстановится его власть.

Константина это слегка ошарашило, но теперь он уже научился скрывать свои чувства.

— Это большая честь, господин, — сказал он осторожно, не желая заранее связывать себя обязательствами.

— И нечто такое, что обрадовало бы Галерия, если бы он был государственным деятелем, а не просто солдатом. Занятый обороной границы в одном из самых далеких уголков империи, ты перестал бы быть угрозой для него и этого хмурого племянника, которого он прочит в цезари Востока.

— Вы отрядите меня к царю Тиридату, доминус?

— Чтобы лишиться единственного военачальника, с которым я могу быть уверен, что доживу до отречения и порадуюсь недовольству Максимиана, когда заставлю его сделать то же самое? — Диоклетиан издал короткий лающий смешок. — Нет, трибун, ты останешься здесь.

Константин незаметно вздохнул с облегчением, ведь он метил значительно выше, чем пост командующего войск в каком-нибудь подчиненном Риму царстве, подобном Армении, даже если это сулило бы ему значительное повышение в звании.

— Здесь, в Антиохии, у меня для тебя будет одно важное поручение — охранять мою жену с дочерью, — продолжал Диоклетиан. — Этот город всегда был центром для христиан, и, как я слышал, сюда из Кесарии и Тира недавно прибыл священник с очень хорошо подвешенным языком. Они обе — и Приска, и Валерия — благоволят этой упрямой вере, поэтому, конечно, захотят послушать его. — Диоклетиан бросил на него испытующий взгляд. — А твоя жена разве не была христианкой?

— Была, доминус.

— А ты?

Константин пожал плечами.

— Боги Рима — мои боги; а впрочем, я не вижу никакого вреда в этих людях.

— Я бы не был так уж уверен, — возразил Диоклетиан. — В такие беспокойные времена империи требуется только одна верность — императору. А эти христиане претендуют на более высокую верность — человеку, которого они почитают как Сына Бога, а Бога этого, говорят, никогда никто не видел. С каждым днем их становится все больше, поэтому, может, придется уничтожить их, а не то они убедят людей, что я не бог, и уничтожат меня. Ну а пока буду надеяться, что ты присмотришь за моей женой и дочкой.

— Госпожа Валерия приходится цезарю Галерию женой, — напомнил ему Константин. — Ему это может не понравиться.

— Галерий делает то, что я ему велю, а Валерия мне дочь. Ты отвечаешь только передо мной, трибун, и больше ни перед кем.

3

Дация освободили от обязанностей помощника Константина в кавалерийском подразделении, и теперь он командовал частью императорской гвардии. Сопроводив императора в его личную резиденцию, Константин разыскал седовласого центуриона. Даций молча слушал его рассказ о разговоре с Диоклетианом, но когда Константин поведал ему о просьбе царя Тиридата, он тихонько присвистнул.

— Всему городу известно, что Диоклетиан приказал Галерию восстановить Тиридата на троне. Если ты примешь это предложение, то за одну ночь станешь большим военачальником.

— Император мне в этом отказал. Право выбора мне не предоставили.

— А ты согласился бы, если бы предоставили?

— Думаю, что нет.

— Почему?

— На это «почему» ответ мне дал сам император, когда сказал, что Галерию это было бы только на руку — ведь тогда бы меня сплавили в Армению, подальше от главного русла политических событий.

— Ну, это еще вилами на воде писано, — возразил Даций. — Цезарем Востока Галерий хочет сделать Максимина Дайю, но куда ему до тебя, даже если ты будешь в Армении. Помню, в училище ты ведь всегда мог превзойти его во всем, кроме вероломства. А при поддержке Тиридата Августа Евфратена, Месопотамия и, может, даже Сирия сами упадут тебе в руки, как спелые сливы.

— Ну вот, снова размечтался, — улыбнувшись, сказал ему Константин. — Как бы там ни было, а император отказался отпустить меня.

— Он бы смягчился, если бы тебе действительно был нужен этот пост и ты бы попросил Констанция походатайствовать за тебя.

— Возможно. Но я не собираюсь обращаться за помощью к отцу.

Мудрые холодные глаза Дация, видевшие многие годы римской истории в процессе ее развития, подвергли его краткому, но придирчивому изучению.

— Значит, ты готов играть даже по более высокой ставке, нежели пост старшего военачальника, хотя тебе еще нет и двадцати пяти? Какой же она будет — пурпурный плащ цезаря?

Константин улыбнулся;

— А почему бы не мантия и корона августа?

— Востока или Запада?

— А почему не двух половин сразу? — Теперь уже Константин перешел на серьезный тон. — Благосостояние империи возрастет, если при твердом управлении будет только один царский двор и одна армия, готовая быстро идти туда, где зреет какая-то смута.

Даций быстро вскочил и направился к двери. Открыв и убедившись, что в коридоре пусто, он с облегчением вздохнул и снова ее закрыл.

— Я уже забыл, о чем ты только что говорил, — сказал он Константину с мрачной серьезностью на лице. — Смотри, не повтори это снова, пока не будешь готов претворить Весь задуманный план в действие.