Глава 27

1

Даций и Крок сопровождали Криспа на праздник пятилетия цезарей, и Константин с истинным жаром обнял сына и старых друзей. Дация он видел впервые с тех пор, как Крисп лет пять тому назад уехал в Галлию, а с Кроком он не виделся и того дольше, оставив его править Галлией, пока самому пришлось воевать с Лицинием. Эти годы, похоже, не отразились заметно ни на одном из них, но Константин в их глазах увидел, как они поражены отпечатком прошедших лет на его собственном лице — сильно пробивавшейся сединой в волосах, хотя ему еще не было и пятидесяти.

— Уж не хворал ли ты, август? — обеспокоенно спросил Крок.

Константин отрицательно покачал головой.

— Диоклетиан предупреждал меня, что год за годом пурпурный плащ становится все тяжелее. Теперь я могу понять, отчего он сложил его с себя с такой радостью после двадцати лет ношения.

— Надеюсь, ты еще не взялся выращивать капусту? — пошутил Даций.

Константин порывисто обнял его одной рукой за широкие плечи — такие же прямые, вспомнил он, как в тот день добрых тридцать лет назад, когда он, жаждущий научиться военному делу юнец, впервые предстал перед этим старым воякой.

— Может, ты мне здесь как раз и нужен, чтобы я не сбился с правильного пути, — признался он. — Но я не буду выращивать капусту. Боюсь, что и Диоклетиан мало обрел спокойствия в этом занятии.

— А как насчет покоя в твоей душе? — поинтересовался Даций.

— Тот покой, что мне нужен, я нахожу в учении Иисуса из Назарета — когда у меня бывает свободное время для чтения.

— Значит, это правда, что ты стал христианином? — спросил Крок, взглянув на него с живым интересом.

Константин кивнул:

— Всем, что есть, я обязан милости Бога и Его Сына. Так как же я мог бы поклоняться кому-то еще?

— Когда же ты пришел к этому пониманию? — спросил Крок. — После того видения накануне сражения?

— Нет, не сразу, после этого прошло еще какое-то время, — признался Константин. — Теперь я думаю, что Бог готовил мою душу для понимания этого многие годы, начиная, пожалуй, еще с того дня, когда я увидел, как лошадь императора Диоклетиана поскользнулась на залитых кровью улицах Александрии, и объявил это знаком Аполлона. Ты ведь, наверное, помнишь этот случай, Даций?

— Прекрасно помню, — отозвался старый солдат. — Но каждый человек может оглянуться на прожитую им жизнь и найти в ней определенный рисунок, если пожелает. Боги, кто бы они ни были, покровительствовали тебе, это бесспорно. Но это не явилось прихотью с их стороны. Ты заслужил их расположение, потому что верил в себя и ради успеха не боялся рискнуть.

— Даций прав, — согласился Крок. — В тот день, когда я сшиб тебя с коня на учебном поле в Никомедии, другой бы на твоем месте спасовал, оказавшись в таком безнадежном положении. Но ты, рискуя нарваться на острие моего копья, упер свое в землю и вышиб меня из седла. С тех самых пор ты ведешь все то же сражение и все в том же стиле.

— Кстати, о сражениях, — сказал Даций. — Когда ты пойдешь на Лициния?

— Теперь уж, наверное, недолго ждать. Он ополчился на Церковь, и Бог скоро наверняка передаст его в мои руки.

— Давно уже я не читал христианской Библии, — сказал Даций, — но, похоже, я еще помню кое-что, относящееся к данному случаю.

Константин улыбнулся:

— Отрывок из послания апостола Павла — насчет того, чтобы облечься в броню праведности, взять щит веры и меч духовный? Это один из моих любимых.

— Нет, не этот. — Лицо Дация вдруг посерьезнело. — Вот, вспомнил. Это сказано Иисусом из Назарета, но не знаю, возможно, тебе бы этого и не хотелось слышать.

— Почему?

— Слова были такие: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою потеряет?»

Константин воззрился на старого вояку, который был его другом и наставником большую часть его жизни, и знакомый красный туман безудержного гнева, который, похоже, теперь все чаще и чаще обуревал его, внезапно воздвиг между ними невидимую преграду. Но, даже разъяренный, он понимал, что изменился не Даций, а он сам, однако осознание этого не послужило ему на пользу. Не отвечая, он подошел к столику с графином вина и серебряной чашей, налил ее до краев и осушил до дна, не предложив выпить остальным. Когда наконец Константин повернулся к ним, губы его казались все еще белыми от гнева.

— Не будь ты тем, кто ты есть, Даций, — сказал он с жесткой интонацией, — ты бы сию же минуту отправился под топор палача.

— Правда всегда причиняет боль, — сказал Даций спокойно и грустно. — Но лишь только тогда нет тебе спасения, когда уже больше не можешь смотреть ей в глаза.

— А что ты знаешь о спасении? — вцепился в него Константин. — Ты ведь даже не христианин.

— Я говорю о спасении, которое исходит не от Сына Божьего, если он действительно таков, а от тебя самого.

— Теперь ты говоришь загадками. — Константин обратился к Кроку: — А ты его понимаешь?

— В христианстве я полный профан, — признался галльский владыка. — Но, мне кажется, я знаю, что он имеет в виду.

— Тогда объясни и мне — с вашего позволения.

— Сердиться на Крока нет смысла, — спокойно сказал Даций. — Сегодня, когда на торжестве в честь пятилетия цезарей Назарий в своей речи возносил похвалу Криспу и назвал его «самым благородным цезарем из сыновей августов», я наблюдал за твоим лицом. В нем отразилось кое-что такое, чего мне никогда не хотелось бы видеть, — зависть к своему собственному сыну.

— Это смешно. — Константин с огромным усилием взял себя в руки. — Впрочем, ты прав. Я действительно завидую юности Криспа и тому, что ждет его впереди. Я завидую тому, с каким обожанием к нему относятся народы Галлии и Британии, которая когда-то была моей. Здесь, в Италии, и на Востоке я уже, кажется, вряд ли больше способен радовать кого-то. — Он почти свирепо набросился на Дация. — Тебе не понять, что такое носить на себе мантию императора. Бесконечные жалобы, пререкания — можно сойти с ума!

— А чего их выслушивать? Вот Крисп такие дела оставляет Эвмению, пока сам охраняет границу.

— У Криспа есть вы оба и Эвмений, но кому я могу здесь доверять? Однажды я доверился Лицинию, и он обманул меня. Я был готов наделить Бассиана огромной властью, но он попытался убить меня. Вы и представления не имеете, что это такое, когда весь мир ждет твоего окончательного суждения во всех своих противоречиях. Да одни только сторонники священника Доната причинили мне столько хлопот, что на всю жизнь хватит.

— Так уничтожь их, — прямо рубанул Даций. — Или ты так уж боишься своего нового Бога, что даже не осмеливаешься поступать так, как положено императору?

— Боюсь? — Константин подумал над этим словом и увидел, что оно не вызывает в нем озлобления. — Нет, не боюсь. Но коли уж я принял покровительство Бога, я должен стараться жить по его законам и по тем заповедям, которым учил его Сын.

— Как, они явлены тебе самим Христом? — прямо спросил Даций.

— Не мне. Его священникам — они мои советчики.

— Ба! Священникам! — воскликнул старый вояка. — А знаешь ли ты, что в Египте они теперь грызутся из-за того, равен ли Сын Отцу или Он существо рангом пониже?

— Нам об этом сообщили, — признался Константин. — Но ведь эта ссора все еще на территории Лициния.

— Скоро будет и на твоей, если амбициям епископов не поставить предела.

— Ты что хочешь — чтобы я позволил Лицинию уничтожить Церковь на Востоке?

— Я вот о чем: тебе не следует позволять тем епископам втягивать себя в конфликт с Лицинием и ввергать империю в новую войну только потому, что им кажется, что под твоей властью им жилось бы лучше. Какое они имеют право указывать тебе, что делать, когда не способны уладить даже собственные разногласия? — Даций возмущенно вскинул руки. — Церковники — всего лишь люди, такие же хрупкие сосуды, как и все мы. Твое сердце, Константин, всегда подсказывало тебе, что правильно и что лучше всего для тебя и для империи. Так слушай теперь его, а не священников. Слушай, а не то будет слишком поздно.

2

Приезд Дация и Крока и особенно категорическая оценка старым служакой происшедших в нем перемен побудили Константина приступить к реорганизации правительства с таким расчетом, чтобы это позволило ему снять со своих плеч мелкие тяготы правления. Но прежде чем он смог осуществить свои намерения, разгорелась давно уже тлеющая вражда с Лицинием.

До того Константин, предпринимая быстрые военные меры, укрепил ту часть границы, через которую нападали готы на его территорию. Принадлежавшей Лицинию провинции Фракия в Европе также угрожало движение готских племен к югу, но август Востока ничего не делал для ее защиты. В результате Константину временами приходилось с трудом сохранять мир на границе, особенно близ устья Дуная, где территория, занимаемая тевтонским племенем бастарнов, фактически заходила к югу на другой берег реки.

И вот, будучи не в состоянии проникнуть через мощную цепь укреплений Константина на Дунае, готские цари воспользовались коридором, принадлежащим этим бастарнам, пробиваясь на юго-запад к самому сердцу Иллирии. Под их мощным напором силы Константина в Мезии — слабейшем из звеньев оборонной цепи ввиду близости этой провинции к находящейся во власти Лициния Фракии — были вынуждены отступить. Но когда Константин как старший август потребовал от Лициния предпринять фланговую атаку в северном направлении, чтобы остановить наступление готов, император Востока отказался.

Взбешенному этим отказом Лициния Константину вероятными представлялись только два объяснения измены его шурина. Либо Лициний сам вознамерился оккупировать Иллирию, дождавшись, когда оба соперника истощат свои силы, либо уговорил готских вождей совершить нападение, убедив их в том, что им будет позволено вольготно грабить на территории Константина по своему желанию. Но каково бы ни было объяснение, требовалось действовать незамедлительно. И вот когда Лициний отказался от выполнения своей части обязательства, Константин приказал своим войскам подойти с разных сторон к вторгшемуся врагу, даже если одному его подразделению пришлось бы проходить по территории Лициния.

Когда войска Константина неожиданно появились на южном фланге готов, угрожая полностью их отрезать, им ничего не оставалось, как со всех ног улепетывать за Дунай. Но Лициний, увидев, что план его навредить Константину сорвался, решил объявить своему соправителю-августу войну под тем предлогом, что Константин нарушил территориальную неприкосновенность его владений, хотя старший император имел на это все права при любых обстоятельствах. Итак, был брошен жребий для решающей схватки — впрочем, давно уж назревающей, что стало ясно и самому Константину, — смертельной схватки между христианством и язычеством.

Константин уже на протяжении ряда лет являлся христианином, хотя, не желая злить тех, кто все еще держался старых богов, он не провозглашал христианство официальной религией империи. Однако он все активнее участвовал в чисто религиозной жизни своих владений, о чем свидетельствовали Арелатский Собор и его вмешательство в то и дело заново разгоравшуюся борьбу с донатистами.

Лициний же, напротив, в последние годы все более открыто поддерживал язычество, отвергал Медиоланский эдикт и нападал на Церковь с целью захвата ее богатств, необходимых ему для создания армии, с помощью которой он намеревался уничтожить своего порфироносного брата. Ради этого он за счет подвластных ему стран приморья сколотил большую флотилию, степень мощи которой ему в основном удавалось скрывать. В Геллеспонте, в узкой части пролива, разделяющего Европу и Азию, он уже собрал свыше трехсот пятидесяти военных кораблей под командованием префекта Аманда.

Узнав, что в предстоящем конфликте ему придется сражаться как на суше, так и на море, Константин быстро предпринял два ответных хода: в Фессалониках, в Термейском заливе, он распорядился, чтобы на верфях день и ночь велась работа по строительству флота из двухсот военных галер и свыше тысячи транспортных судов; тем временем, чтобы Лициний не вздумал атаковать его верфи превосходящими силами своего флота, Константин стал спешно готовиться к кампании на суше, чтобы занять своего противника делом.

Однако в ответ Лициний нанес удар, стремясь выбить Константина из равновесия прежде, чем ему удастся собрать достаточно сухопутных и морских сил и взять в клещи Византий, чьи укрепления подверглись перестройке с тех пор, как лет десять назад этот город так легко достался Максимину Дайе. Поспешно мобилизуясь перед лицом этой новой угрозы, Константин послал курьера к Криспу и Дацию, прося их привести к нему как можно больше регулярных легионов из Галлии, оставив Крока с небольшой силой, но способной отразить любое вторжение из-за Рейна со стороны вечно выжидающих удобного часа германских племен. Он привел и из Италии обычно дислоцированные там легионы, влившиеся теперь в его иллирийскую армию стойких ветеранов антиготской войны.

Теплым июньским днем Крисп и Даций во главе небольшой, но закаленной армии из Галлии вступили в военный лагерь на равнине перед городом Адрианополем, где Лициний решил дать сражение Константину. Тепло приветствовав обоих военачальников, Константин повел их на холм, с которого открывалось место предстоящей им вскоре решающей битвы.

— Тут мы с Дацием перехитрили императора Галерия, — сказал он Криспу, — когда бежали из Никомедии после того, как отец потребовал, чтобы Галерий отправил меня в Галлию. Я и Даций были уверены, что где-то к западу нам приготовлена западня — то ли на главной дороге в Сирмий, то ли на самих альпийских перевалах, что лежат на пути в Наисс, — поэтому и решили схитрить. Даций хорошо знал окрестности Адрианополя, поэтому мы выехали, будто бы держа путь на северо-запад, к Альпам, а потом свернули на юг и через Филиппополь и Фессалоники выбрались на Эгнациеву дорогу.

— Я просто знал местность, а вот твой отец, Крисп, выработал стратегию, — сказал Даций. — В этом он всегда был силен.

— Ну и какую стратегию ты выберешь теперь, отец? — полюбопытствовал Крисп.

— Лициний рассчитывает на то, что река Гебр, что отделяет нас от Адрианополя, воспрепятствует нашему наступлению и удержит нас на этом берегу. — Константин указал рукой на извилистую ленту реки, протекавшей восточней того холма, где стояли они. — Переправа через реку под лобовым ударом — это всегда опасно, если противник располагает немалыми силами.

— Каков же расклад сил на этот раз? — спросил Даций.

— Мы все еще в численном меньшинстве, — признался Константин. — Мои лазутчики сообщают, что у Лициния сто пятьдесят тысяч пехоты и пятнадцать тысяч кавалерии, плюс флот а Геллеспонте, который помешает нашим войскам подобраться к нему по воде.

— А у нас?

— У нас сто двадцать тысяч пеших и конных. Флот еще и наполовину не построен и по мощи сильно уступает их флоту.

— Примерно тот же перевес, что был у Лициния, когда мы дрались с ним раньше, — резюмировал Даций. — Но теперь он, пожалуй, выигрывает в позиции. Наверное, его войска заняли высоты на той стороне реки.

— Да, у них там сильная позиция, — согласился Константин.

— Ну и что же мы будем делать?

— То же, что мы с тобой делали здесь почти двадцать лет назад.

— Не спрячешь же всю армию от врага, занимающего высоты, — возразил Крисп.

— Не всю армию, — поправил его Константин, — а только часть ее. Завтра я вслух объявлю — так что Лициний непременно узнает об этом, — что ты поведешь пять тысяч наших войск в Фессалоники для поддержки наших кораблей, когда мы пробьемся через Геллеспонт и нападем на Византий с моря.

— Значит, я не буду участвовать в этом сражении?

— Будешь, будешь, — пообещал ему Константин. — Послезавтра ты отправишься на юг во главе своих пяти тысяч, в основном лучников, кем и положено быть воинам на кораблях. По этому берегу Гебра дойдешь до места, где река поворачивает на восток, и там остановишься. Когда я пришлю к тебе нарочного с вестью о том, что здесь, у Адрианополя, сражение вот-вот начнется, ты переправишься ночью через реку на бревнах, — если не найдешь брод, — и займешь густой лес в тылу у Лициния. В подходящий момент твои лучники начнут осыпать противника сзади стрелами, чтобы создать у него побольше переполоха, который позволил бы нам значительными силами переправиться через реку.

— А не упускаешь ли ты одну вещь? — насторожился Даций. — Что, по-твоему, будет делать Лициний, когда Крисп устремится в его владения.

— Занятий у него хватит: он будет наблюдать, как мы строим мост.

Даций восхищенно тряхнул головой.

— Все как в прежние времена. Чем бы только Крок не пожертвовал, чтобы быть здесь.

— Меня это веселит, — признался Константин и показал рукой на реку. — Вот уже несколько дней солдаты таскают бревна на берег и связывают их веревками. Если Криспу удастся внести хаос в тылу противника и отвлечь на себя их легионы, мы сможем быстро навести плавучий мост. Потом по нему хлынут солдаты, да так быстро, что Лицинию покажется, будто сами ангелы переносят нас через поток.

Даций бросил на него испытующий взгляд.

— И с лабарумом впереди?

— Разумеется. — Константин вдруг заговорил рассудительным тоном: — Лициний стоит за прежних богов и пытается уничтожить Церковь Христа. Возможно, это будет важнейшая битва из всех, что разыгрывались в мировой истории.

Загрузка...