Константин Великий. Чудо пылающего креста

1

Несмотря на форсированный марш с места их высадки в Гезориаке, Константину не удалось, как он надеялся, устроить ловушку для германских вояк к югу от Рейна. После переправы через пролив он предусмотрительно выслал вперед Крока со значительным отрядом вспомогательной конницы, приказав ему удерживать предмостное укрепление до подхода Константина с пешими воинами, но когда он приближался к речной переправе на галльской стороне, навстречу ему выехал совсем не веселый кавалерийский военачальник.

— У них, должно быть, на высотах у Фретум-Галликума стояли свои наблюдатели, — предположил Крок. — Когда они получили весть, что наша флотилия появилась в проливе, главные силы противника отступили за реку, даже не помышляя о сопротивлении.

— Давно ли они переправились туда? — осведомился Константин.

— Последние остатки их войска — вчера. Мы оказались здесь вовремя, чтобы захватить этот конец моста, но воспользоваться им уже не смогли: они разрушили другой его конец. — Он указал в ту сторону, где прежде лента из бревен плавучим настилом лежала на водах реки. Теперь же скреплявшая бревна цепь была перерублена, и чуть больше половины из них усеяли берега там, где их выбросило волной.

— А императрица Феодора и ее дети — как они?

— В Треверах, живы-здоровы. Я на этот счет всего лишь несколько часов назад получил донесение. Может, мы сразу же поедем туда и, как было задумано, провозгласим тебя августом?

— Это не к спеху, — решил Константин, — Наша первая задача состоит в том, чтобы взять в плен двух вероломных правителей, нарушивших клятву, данную моему отцу, и доставить их в Треверы — в цепях.

— С чего же начнем? — Теперь уж и Крок приучился к тому, что от нового их правителя надо всегда ожидать необычных решений.

— Переправь на ту сторону войско в пятьсот человек на судах: там нужно очистить всю местность в округе на пять-десять миль, — распорядился Константин. — Врагу не должно быть известно, что мы строим еще один мост.

Все вышло точно так, как задумал Константин, и никого это не удивило, кроме германцев, которые оказались застигнуты врасплох. Из сухих бревен с дровяных складов, обеспечивающих город топливом, и из тех, что вымыло на берег на протяжении нескольких миль вниз по течению реки, большая армия, все как один человек дружно работая, смогла примерно за два дня выстроить новый мост, крупнее и прочнее старого. Утром, на рассвете, когда завершилось строительство, Крок с Константином во главе верхового отряда и Даций за ними, ведя пехотинцев, переправились через реку.

Отделившись от пеших солдат, кавалерия предприняла широкий обходной маневр, помчавшись сперва на восток, а затем и на юг, загоняя растерянного от неожиданности врага к реке, которая, ввиду отсутствия в этом районе каких-либо крупных мостов, кроме занятого Константином, превратилась в одну из сторон сотворенного им капкана. После трехдневного избиения сопротивляющихся германцев вожди-изменники Аскарик и Регаис с советниками и главными военачальниками оказались у него в плену.

Отказавшись от встречи и от каких-либо переговоров с захваченными мятежниками, Константин приказал отвезти их, закованными, в Треверы. А плененных солдат их войска он посоветовал Кроку отправить подальше на юг, а там пусть галлы берут их себе как рабов — ведь такое же наказание, и довольно успешно, применял в отношении готов, приходивших из-за Дуная, и Диоклетиан. Переправившись с небольшим отрядом на судне назад через реку у города Могонтиак, Константин с Дацием поехали прямо в Треверы. Там прибывший из Гезориака Эвмений уже прибирал, от имени Константина, вожжи правления в свои руки.

Весть о сокрушительном поражении германских отступников быстро распространилась по селам, и путь Константина в столицу сам по себе оказался триумфом, свидетельствуя о правильности его предположения, что лучшее средство сплочения галлов вокруг своего правителя — это его победа в важном сражении. Зная, что Августа Треверов — это крупнейший город на севере Галлии, он тем не менее прежде его не видел и вряд ли мог ожидать, что проедет по ровно мощенным улицам средь высоких красивых зданий, выгодно отличающихся от более древних городов империи.

Расположенные на главном притоке Рейна, чуть ниже двух впадающих в него рек с севера и юга, Треверы имели отличные пути сообщения по суше и воде с остальной Галлией, а также через альпийские перевалы с остальной империей, начиная с Италии. Крепкий каменный мост через реку обеспечивал доступ в столицу с запада, и вся она была окружена мощной стеной с северными вратами, носящими название Порто-Нигра.

Чуть к востоку от форума, находящегося в центре города, стояли великолепные императорские бани. Состоя их трех этажей, они выгодно отличались от всех бань, виденных когда-либо Константином в других городах. За ними вся северо-восточная часть столицы была в основном отведена под правительственные учреждения, включая императорский дворец и здания государственных служб. К югу от бань находилась храмовая территория с большим святилищем бога-покровителя Рима Юпитера Капитолийского. А учитывая то, что галльский народ питал особую склонность к спортивным играм и зрелищам, у стены на восточной стороне города был построен большой амфитеатр, а севернее от него — цирк для состязаний на колесницах и других представлений.

Константин приближался к дворцу, испытывая слегка благоговейное чувство перед тем, что удалось совершить Констанцию здесь, в этом краю, столь далеком от горной Далмации, где прошли его детство и отрочество. Вместо того чтобы сразу зайти в жилое помещение дворца, он направился в великолепный зал для собраний. Его пол оказался выложен мозаикой, а стены искусно украшены всем разноцветьем богатых красок, которые нравились галлам.

Звук его шагов громко прозвучал в тишине помещения, эхом отражаясь к нему от стен, когда он шел через зал к возвышению в его глубине, на котором стоял трон. Чуть неуверенно Константин подошел к ступенькам и остановился, глядя на пустующее кресло, испытывая чувство благоговейного страха, несколько схожее с тем, что ему довелось ощутить, когда, еще мальчиком, он впервые увидел отца в великолепной форме римского полководца. Константин медленно поднялся по ступенькам и уселся, глядя в просторный зал и представляя его себе таким, каким он, должно быть, часто бывал во время отцовских аудиенций: полным народу в красочных одеяниях, бывших по вкусу и галльской знати, и галльским крестьянам. И вдруг, осознав всю огромность задачи продолжения дела отца, что ложилась ему на плечи, он стал молча молиться богу, не называя, какому именно, чтобы тот даровал ему силу и мудрость успешно править страной.

Легкий звук ступившей на нижнюю ступеньку помоста ноги потревожил его, и он резко повернулся: на него испуганными глазами глядела изящная в белом наряде женщина с усеянной жемчугом диадемой на голове. Но не будь на ней диадемы, Константин бы и так догадался, что это за женщина, ибо в императрице Феодоре сочетались царственное достоинство и спокойная гордость, также присущие и его матери. Это была женщина высшего сорта: да меньшего он и не ждал, зная о преданности ей отца.

— Августа, — сказал он, спускаясь с помоста и подходя к ней.

— Этот титул больше не мой, — возразила она.

— Он всегда будет за вами. Мне жаль, что я сам не доставил вам весть о кончине отца, но дела задержали меня в Британии. А после этого здесь, уже в Галлии, пришлось подавлять восстание мятежных германцев.

— Они ваши пленники — это правда?

— Правда. Надеюсь, что их осада не причинила вам сильных тревог.

— Мы были под хорошей защитой. Констанций строил здесь укрепления именно против таких нападений. — Она неуверенно помолчала, затем снова заговорила: — Скажи мне, он умирал в муках?

— Вовсе нет, — успокоил ее Константин. — У него случился еще один приступ, и отец быстро ослабел. Я едва успел вернуться с севера, чтобы поговорить с ним перед тем, как он умрет. Его последняя мысль была о жене и детях.

На самом-то деле последние слова Констанция относились к Елене, но Константин без колебаний пошел на небольшое преувеличение, зная, как утешительна для этой знатной женщины, любившей его отца, уверенность в том, что умирающий император в последний свой час думал о ней.

— Я ему обещал, что буду оберегать вас и ваших детей, как своих собственных, — прибавил он.

— Спасибо. Совсем забыла, что у тебя есть сын. — Она снова помедлила в неуверенности. — А тебе хотелось бы поговорить с детьми?

Константин еще не задумывался о том, как она будет выглядеть — эта встреча с отцовскими детьми от другой жены. Но на мгновение он почувствовал симпатию и уважение к Феодоре и не испытал никакой неловкости, когда она представила ему своих шестерых детей: трех мальчиков и трех девочек. Старшим из них оказался подросток лет тринадцати, тезка Константина; младшим — еще только начинающий ходить ребенок. Двух других мальчишек звали Аннибалиан и Констанций, а девочек — Констанция, Анастасия и Евтропия. Дети смотрели на него серьезно широко раскрытыми глазами — до тех пор, пока старший не начал первым, поспешно выговаривая слова:

— А правда, что ты победил в поединке великана пикта, которого зовут Бонар?

— Он не был великаном, — рассмеялся Константин, — хотя и крупный дядя. И мне приходилось с ним туго, пока Даций не уложил его древком копья.

— А почему ты его не убил?

— Бонар — отважный человек и пользуется большой любовью своего народа, — объяснил Константин. — Лучше было подружиться с ним, чтобы он правил своими пиктами во благо империи.

— Твой отец сделал бы то же самое, — заверила сына Феодора. — Не забывай, что он заключил мирный договор с Аскариком и Регаисом.

— Но они его нарушили и пытались захватить нас в плен — здесь, в Треверах. — Мальчик обернулся к Константину: — Ты ведь взял их в плен, правда? Быстро пошел к ним туда и взял?

— Верно.

— Ты заставишь их заплатить за измену?

— Они заплатят, — пообещал Константин и повернулся к Феодоре: — А теперь я должен уйти, августа.

— Мы тотчас переедем из дворца, — сказала она ему. — Ведь теперь он твой.

— Зачем вам бросать свой дом. Мне ведь нужно совсем немного, и я большую часть времени буду в отъезде — надо ехать в Испанию, сколачивать новые легионы.

— Значит, ждешь от Галерия что-то плохое?

— Скажем так: я стремлюсь к тому, чтобы не было больше раздоров. Отец научил меня первому правилу — что сильные правят, пока они сильны. Я намерен быть сильным, августа, и надолго.

Она задержала на нем изучающий взгляд, после чего медленно кивнула головой.

— Ты достойный сын своего отца и на верность мою рассчитывать можешь всегда. Но берегись моей мачехи и Максенция. Сейчас ты один из сильнейших людей в империи, и я почему-то уверена, что они уже взялись за дело и готовятся тебя погубить.

2

— Мы должны устроить торжество, чтобы отпраздновать твою победу над Аскариком и Регаисом, — сказал Эвмений, когда они вчетвером обедали в одной из полдюжины комнат, выбранных Константином для собственного проживания во дворце.

— И дать возможность народу Крока провозгласить тебя августом еще до того, как ты получишь ответ от Галерия, — добавил Даций.

— Не забывай, что твой отец оставил еще одного сына с таким же именем, как твое, — напомнил Константину Эвмений. — Императрица Феодора, может, и не будет настаивать на том, чтобы ему быть правителем Галлии, а не тебе, но Максимиан и Максенций могут увидеть в этом желанный предлог для провозглашения себя регентами до тех пор, пока Константин-младший не станет совершеннолетним с правом быть цезарем.

— Если он до этого доживет, — пожав плечами, сказал Крок, — Наследники трона имеют обыкновение рано умирать, особенно если регент силен и честолюбив.

— Я пообещал императрице Феодоре, что буду защищать ее и ее детей, как собственного сына, — сказал Константин.

— Когда это было? — поинтересовался Крок.

— Сегодня днем, в зале для аудиенций. Я зашел туда поразмышлять, и тут появилась она. Мы договорились, что Феодора сохранит свой титул августы, и я хочу перевести на ее имя часть состояния моего отца, чтобы ей с детьми жилось в достаточном уюте — здесь или где пожелают.

— А насчет старшего сына? Ты, надеюсь, не давал никаких обязательств на будущее? — быстро спросил Крок.

— Никаких, да она и не просила. К тому же от отца к сыну трон больше не передается. Диоклетиан все это прекратил.

— Старый обычай всегда можно воскресить, — напомнил ему Даций.

Константин, потянувшись за куском мяса и хлеба, улыбнулся.

— Официально я даже и не цезарь, а ты уже решаешь, кому быть моим преемником. Давай-ка обратимся к делам поважнее — к торжеству, о котором говорил Эвмений. Дней через пять, подойдет? Галерий вряд ли успеет прислать к тому времени ответное письмо, а родичам Крока, чтобы приехать сюда, этого времени хватит. Если все они будут на моей стороне, я, наверное, смогу завоевать и остальную часть Западной империи.

Несмотря на быструю подготовку, празднество в честь пленения мятежных вождей и возвращения Константина в Галлию явилось крупнейшим мероприятием в истории не только Треверов, но и самой Галлии. Оно проводилось в огромном цирке в северо-восточной части города, и еще задолго до начала большущая арена уже плотно заполнилась народом. Зная легковозбудимых галлов, Крок и Эвмений тщательно все организовали. Торжество началось с волнующих гонок на колесницах, за ними последовали гладиаторские состязания: несколько часов отборочных схваток ввергли зрителей в бешеное возбуждение — и это явилось подготовкой к истинной цели события.

И вот на колеснице, наспех покрытой золотым листом, в цирк въехал Константин. Впряженную в нее шестерку белых лошадей выбрал и ею же правил Крок. А поскольку франтоватый галльский вождь хорошо был известен у себя на родине, его публичное признание верховной власти Константина произвело на народ впечатление гораздо большее, чем любые слова, которые он мог бы изречь.

Медленно сверкающая колесница объезжала круговую арену по беговой дорожке, где совсем недавно колесничие и их упряжки выбивались из сил, чтобы заслужить восхищение публики. За колесницей ступала кавалерия, а за ней маршировали легионы из британских и галльских ополченцев, отважно защищавших столицу от германского нашествия. Далее, стоя в открытых повозках, следовали германские главари в оковах, а за ними, тоже в цепях, уныло тащились их советники и полководцы.

Когда процессия сделала круг по арене, Константин сошел с колесницы и поднялся на первый зрительский ярус, где в императорской ложе стояло массивное тронное кресло. Там уже находились императрица Феодора и трое старших ее детей, а также придворная знать. Константин, однако, не поспешил тотчас усесться, а остался стоять возле трона, ожидая, когда уляжется шум ликования тысяч восторженных зрителей.

— Жители Галлии! — обратился он к ним, и в цирке наконец воцарился покой. — Вы слыхали о том, что отец мой скончался в Британии, но вряд ли кто из вас знает, что перед своим отъездом август уже долго хворал. По сути, он рисковал здоровьем, отправляясь в опасное плавание через пролив и вынося суровые капризы британской зимы, не слушаясь совета врачей, потому что считал, что если Британии обеспечить спокойную жизнь и свободу, то И Галлия больше не будет подвергаться угрозам нашествия из-за пролива, как это случилось, когда поднял мятеж Караузий.

Гром аплодисментов заставил его на минуту прерваться.

— Отец мой умер на службе империи, — продолжал он. — И я, назначенный им заместителем, без колебаний отдам свою жизнь на той же почетной службе. — Мало кто сомневался, что Константин заявляет о личной своей претензии на пустующий трон отца, хоть сказано было об этом не столь уж и многословно. Именно так и поняв, что он хочет сказать, народ разразился криками одобрения.

— Да здравствует август Константин! — первым выразил всеобщее настроение Крок, и народ подхватил его клич, бросая вверх шапки, небольшие винные мехи, продававшиеся в амфитеатре, чтоб людям было чем освежить свои глотки, и все остальное, что только можно подбросить. Во время последовавшего за этим всеобщего рева Константин взглянул на Эвмения, сидевшего у него за спиной в императорской ложе, и по довольной улыбке на пухлом лице секретаря-советника понял, что все происходит точно, как задумано. Когда крики стали стихать, он еще раз поднял руку, прося тишины.

— Спасибо вам за то, что вы воздали мне эту почесть, — проговорил он. — Я даю вам торжественное обещание, что буду править честно и справедливо и сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить вас от врагов и обеспечить работой, которая даст вам возможность жить достойно и не голодать.

— Но пусть никто не думает, что он может нарушить верность императорской власти и при этом уйти от наказания. — Он взглянул на повозки, где стояли вожди побежденных германцев. — Эти в прошлом когда-то правители своих племен заключили с моим отцом торжественный договор о взаимном уважении существующих границ. Но стоило ему только покинуть страну по делу, связанному с благосостоянием империи, как они тут же нарушили клятву и предались насилию и грабежу. Так могут такие вот люди заслуживать милости?

— Нет! — прогремела толпа.

— Они напали на ваши дома, возможно, убили кого-то из ваших близких. Так каково же будет их наказание?

— Бросить их диким зверям! — крикнул кто-то из зрителей, и моментально тот крик был подхвачен сначала лишь сотней, потом уже тысячью, а там и десятком тысяч разгневанных голосов.

— Так тому и быть, — объявил Константин. — Те, кто больше всего пострадал от их рук, вынесли свой приговор. Пусть этих пленников бросят на растерзание зверям.

Сзади себя Константин услыхал знакомый негромкий свист Дация.

— Наши страхи были напрасны, ваша ученость, — бросил Эвмению старый вояка. — Вон стоит август, который будет править империей железной рукой.

— И при этом еще справедливой. — Слова Эвмения прозвучали как молитва. — Да даруют нам эту награду Юпитер и все остальные боги.

3

Большую часть следующего месяца Константин провел в разъездах по стране, как он это делал и в Британии после смерти отца. В прекрасном городе Лютеция в районе Парисий, в Лугдуне и Массилии он встретил горячее одобрение тысяч и тысяч людей, провозглашающих его августом Запада. Если бы позволяло время, он бы поехал по горным проходам в Испанию, но в Треверы со дня на день могли привезти письмо от Галерия. Поэтому, сделав круг на восток к верховьям Рейна, Константин снова свернул на дорогу, ведущую в Треверы, и, прибыв туда, обнаружил ожидающее его долгожданное письмо.

Оно оказалось кратким, и, читая его, Константин представлял себе, как Галерий с побелевшими от ярости губами диктует его своему писарю.

В претензии на титул августа ему было отказано. Но поскольку Галерий не мог не считаться с настроением крупнейшей и лучшей в империи армии, он утвердил молодого правителя в звании цезаря с верховной властью — под его руководством как старшего августа — над Галлией, Британией и Испанией. Доставивший письмо посыльный рассказал о том, чего не было в письме, а именно: когда его посылали в Треверы, Галерий, Максимиан и Север решили съехаться во дворец Диоклетиана в Салонах, чтобы просить старого императора снова облечься в одежды власти и поставить этого выскочку молокососа на свое место.

Как позже сообщили Константину его осведомители, эта просьба не тронула Диоклетиана. Тогда Галерий назначил цезаря Валерия Севера августом западной части империи и послал известие об этом шаге Константину, который занимался приведением армии в высочайшую боевую готовность на тот случай, если кто-то из других правителей двинется против него, разыгрывая следующий акт зловещей драмы, целью которой было выявить, кто же будет править Римской империей. Одновременно он и сам готовился предпринять наступательный шаг, о котором раздумывал в поездке по богатой и процветающей Галлии. Он огласил свое решение на одном из ставших почти ежедневными собраний государственных мужей.

— Посылаю тебя в Италию, — сообщил он Дацию. — Военная галера доставит тебя из Лугдуна в Неаполь.

— Для чего?

— Чтобы привезти мою нареченную, Фаусту.

— Ты хочешь потребовать ее у Максимиана? — спросил Эвмений.

— Полагаю, что так оно и есть.

— Знаю, тебе не терпится заполучить свою невесту, — сказал Даций, — но в пору ли оно сейчас?

— Максимиан ездил в Салоны, надеясь вновь стать августом, но ему это не удалось, и титул отдали Северу вместо него, — напомнил Константин. — Максимиан не может обратиться за помощью на Восток, поэтому он, уж конечно, будет искать у Запада поддержки своим амбициям. И только я могу дать ему эту надежду, если, конечно, стану его зятем.

— А Максенций?

— Мои осведомители сообщают, что он пообещал преторианцам вернуть их прежнюю славу, если они поддержат его, когда он попытается вырвать власть у Севера. Он, естественно, был бы рад узнать, что я не стану вмешиваться.

— А что ты будешь делать, если Максимиан позволит своей дочери выйти за тебя замуж, а затем потребует, чтобы ты поддержал его в борьбе против Севера? — поинтересовался Эвмений.

— То, что сделал бы всякий благоразумный человек: посмотрю, как они оба истощат друг друга войной, затем вмешаюсь, чтобы восстановить мир и порядок.

— И сам станешь августом Запада?

— Почему бы и нет, если в Италии не будет сильной власти?

— Тогда армия Галлии должна быть сильнее тех двух, что они могут выставить против нас, а это приведет к большим налогам, — предостерег Эвмений.

— И к большим беспорядкам, — сухо отрезал Даций. — Не забывай багаудов.

— Я думал о них, — сказал Константин. — Они восстали потому, что их угнетали крупные землевладельцы. Но если я заставлю тех, у кого много земли, поделиться с крепостными, то те, что сейчас совсем не платят налогов, смогут потом платить, выручая деньги от продажи того, что они производят.

— Ты, уж конечно, не собираешься устанавливать твердые тарифы на цены и заработки, как это делал Диоклетиан, — возразил Даций.

— Нет, этот план был неудачным. Но такой, что позволяет людям гордиться собой и оставляет им разумную долю того, что они производят собственными руками, должен иметь успех. Что скажешь на это, Эвмений?

— Сам принцип безупречен, — согласился ученый. — Но его успех будет зависеть от того, насколько хорошо он проводится в жизнь.

— Тогда он непременно будет иметь успех, — сказал с улыбкой Константин. — С этого дня я назначаю тебя префектом с целью проведения моего плана в жизнь, пока я буду заниматься безопасностью границы.

— А как ты предполагаешь это сделать? — спросил Даций.

— Наведу мосты через Рейн, которые нелегко будет уничтожить, начиная с Колонии Агриппины. А для патрулирования реки поставлю на нее флотилию из военных галер.

Эвмений медленно и восхищенно покачал головой.

1 — Иногда я желал бы, чтобы твое честолюбие, август, не было столь чрезмерно, — признался он. — Я ведь все мечтал возвратиться к своей прежней роли учителя красноречия в Аутуне.

— Это подождет. Теперь моя задача — править Галлией на зависть всей империи.

— Чтобы она желала иметь тебя своим правителем, — добавил Даций.

— Возможно. У меня есть еще идея. Что вы думаете о том, чтобы разрешить христианам восстановить свои церкви?

— Это было бы хорошо, — тут же подхватил эту мысль Эвмений. — Они всегда поддерживали твоего отца и, разумеется, перенесут эту верность и на тебя. Позволь мне потихоньку оповестить епископов, что церкви не будут сносить и не потребуется никакого указа, который Галерий мог бы использовать против тебя.

Так и случилось, что христиане заново отстроили свои церкви по всей Галлии и возобновили публичные церковные службы. И с распространением слуха о том, что молодой правитель — хоть и сам не христианин — смотрит на их веру благосклонно, Церковь стала быстро расти, все больше укрепляя его авторитет в значительной части населения Галлии и Британии.

Строительство большого моста через Рейн возле Колонии Агриппины официально извещало германские племена о том, что любое восстание будет тотчас подавлено с последующим карательным налетом на их территорию, уже однажды принесшим славу Константину. А с водворением в Галлии и Британии безопасности и процветания в казну непрерывно потекли налоги, которыми осторожно и даже сурово распоряжался префект Эвмений.

Сам Константин вел суровый образ жизни, роскоши во дворце было очень мало, поэтому главная часть поступлений в казну шла на оплату дополнительных легионов и вспомогательных контингентов, которые набирались и обучались в Треверах и других центрах по всей Галлии. Между тем минуло несколько месяцев с тех пор, как Даций отправился в Рим, чтобы доставить Константину его невесту. Но вот однажды по мощеной дороге простучали копыта лошади и он въехал в ворота Треверов. Один.