Константин Великий. Чудо пылающего креста

1

Думая об этом потом, когда после быстрой череды событий у него появилось время для размышлений, Константин так и не мог точно сказать, сон это или видение. Весь эпизод так четко запечатлелся в его памяти, что это могло бы быть и тем и другим, но почему-то он не почувствовал никакого удивления, когда ему явился пастух из разрушенной церкви старинного городка на Евфрате. В сущности, Константин как бы даже и ожидал этой встречи с человеком, которого христиане называли Иисусом Христом и считали Сыном их Бога.

Пастух предстал перед ним все в том же короткополом одеянии, которое носили те, кто пас стада. Та же мягкость черт лица, та же живая теплота в обращенных на него глазах, та же ласковая, добрая улыбка. Правда, на этот раз в руках он не держал ягненка, как на виденных Константином стенах христианских церквей, а нес знамя, на котором — столь четко выписанный, что не оставалось никакого сомнения в его идентичности, — находился тот самый узор, явленный Константину и тысячам его солдат лучами подернутого облаками солнца.

Глядя на знамя, Константин вдруг вспомнил, где раньше видел эмблему, и понял, почему в тот вечер его так мучило смутное ощущение, что это ему до боли знакомо: ведь это же был тот самый таинственный узор, который он видел написанным красками на стене той далекой разрушенной церкви в Зуре над головой пастуха, человека по имени Иисус Христос, стоявшего теперь — во сне ли его, в видении ли — и высоко державшего свое знамя.

От них исходил удивительный свет, он заполнял всю комнату чудным сиянием, почти ослепляющим зрителя. Константину показалось, что чувства его достигли такой восприимчивости, что все до единой линии, краски, все аспекты этой сцены неизгладимо запечатлелись в его мозгу. Когда он полностью осознал, что ему явлено божественное откровение, гость заговорил, но голос его звучал не раскатами грома, подобно голосу Юпитера, а скорее немного ласково, как, подумалось Константину, мог звучать лишь голос пастуха, успокаивающего и ободряющего потерявшуюся овечку.

«Сим победишь», — сказал его гость. Слова звучали одновременно и обещанием, и повелением. И вдруг Константину стал ясен смысл и ночного посещения, и знака, вписанного тогда в предвечернем небе. Как точно так же стало ему наконец понятно, кто являлся богом его отца и кто отныне будет его собственным богом. Он хотел найти слова благодарности, восхваления, но понял, что неспособен говорить. Константин попытался броситься в ноги небесному гостю в знак покорности божественному изволению, но оказался не в состоянии даже пошевелиться. И потому мог только смотреть, как постепенно тает сияющее знамя с эмблемой из скрещенных линий, в то время как замирающий голос эхом возвращался к нему снова и снова, повторяя одни и те же слова: «Сим победишь».

И только с полным исчезновением видения вернулась к Константину способность вновь двигаться и говорить.

Сна не было ни в одном глазу. Его душу наполняло ощущение восторга и убежденности, что победа будет за ним, победа безоговорочная, если не считать одного лишь условия: знамя, что нес привидившийся ему пастух, должно выступать перед ним. Вспотев и дрожа от силы только что пережитого им чувства, он поднялся на ноги, но покачнулся и, чтоб не упасть, вынужден был ухватиться за центральный опорный столб. Шатаясь, дошел он до входного проема палатки, откинул полу и отдался ласкам прохладного ветра с лежащего рядом моря. Поставленный же у входа в палатку часовой замер по стойке смирно.

— Часовой, разбуди моего слугу, — хрипло прозвучал голос Константина. — Вели ему привести ко мне немедленно епископа Хосия и послать за полководцем Дацием и полководцем Кроком.

Часовой пошел выполнять приказ, а Константин вышел на открытое место перед палаткой. Головокружение, испытанное им после подъема с постели, теперь прошло, и он взглянул на западную часть неба, как бы ожидая увидеть там снова сияющий крест, но взору его предстал лишь бархатный, усеянный звездами полог глубокой ночи. Спал и весь их обширный лагерь, и только блуждали кое-где огоньки: это слуга Константина ходил и будил кого нужно согласно его приказу.

Зайдя назад в палатку, Константин снял с себя ночную рубаху и растер вспотевшее тело полотенцем. Когда он подпоясывал новую тунику, вошел епископ Хосий. Черные глаза церковника выражали обеспокоенность, пока он не увидел, что Константин вовсе не выглядит больным.

— Хосий, я видел Сына Божьего! — вскричал Константин. — Вот только что, здесь, в этой палатке — не знаю, во сне или это было видение.

— Как это случилось, август?

— Когда-то давно я увидел эмблему над головой Иисуса на настенной росписи в церкви — это случилось в городе Зура на Евфрате, — стал рассказывать Константин. — Она в точности походила на знамение в небе, которое мы видели сегодня под вечер, и сам Христос нес знамя с этой эмблемой, когда я только что видел его во сне.

Глаза Хосия прояснились.

— Это мог быть тайный знак, образованный инициалами имени Господа по-гречески — буква «Хи» и наложенная на нее буква «Ро».

— Так оно и было! — вскричал Константин. — Скрещенные полосы света, что лежали от солнца на облаках сегодня под вечер, создавали тот же самый рисунок.

— Многие подумали, что они видят знамение Непобедимого Солнца, — напомнил ему Хосий. — Эмблема Аполлона действительно очень с ним схожа.

— Но здесь, в моей палатке, несколько минут назад сам Иисус Христос показал мне тот же самый знак, — настаивал Константин. — Он нес знамя с той же эмблемой.

— Ты хочешь сказать! во сне, август?

— Сон ли? Видение? Но это явилось так живо и ярко, что могло быть и тем и другим. Но говорю тебе, он был здесь, был. И он говорил со мной.

Как раз в тот момент вошли Даций и Крок, и Константин заставил себя успокоиться, вспоминая обстоятельства своего видения и знамя, которое нес пастух.

— Вот, — сказал он, подходя к столу и хватая лист пергамента из пачки, оставленной писарем. — Я вам нарисую. Крок, дай мне кусок угля из костра часового снаружи.

Константин набросал на пергаменте очертания эмблемы на знамени, которое держал в руке пастух в его ночном видении. Это был приблизительно тот же рисунок, о котором говорил Хосий: на греческую букву «Хи» — две перекрещивающиеся полосы или черты — налагалась буква «Ро» — вертикальная полоса, загнутая сверху почти что в форме пастушьего посоха.

— Вот! — воскликнул он, отступая назад, чтобы взглянуть на набросок. — Эта эмблема была на его знамени. И когда он говорил, слова повторялись снова и снова: «Сим победишь».

— Должно быть, Бог христиан поддерживает тебя в походе на Рим. — В голосе Крока звучало неподдельное удивление.

— А ты что скажешь, Хосий? — поинтересовался Константин. — Он все же ваш Бог.

— Ошибаешься, август, — спокойно отвечал священник. — Наш Бог принадлежит всем, кто принимает его.

— Многие из тех, кто видел сегодня небесное знамение, подумали, что это знак Аполлона — Непобедимое Солнце, — предупредил Даций.

— Но видение Христа сегодня ночью здесь, в палатке, без сомнения, установило его подлинность, — настаивал Константин.

— К чему бы христианскому Богу посылать тебе знамение? — спросил Даций.

— На это я, возможно, смогу ответить, — заговорил Хосий. — Христос — единственный Сын одного истинного Бога, в которого верил отец Константина. Знамение, которое все мы видели, и эмблема на знамени, которое нес Господь наш, явившийся императору сегодня ночью во сне или в видении, есть символ бессмертия и победы, одержанной Христом над смертью. По-моему, август, это означает, что, если ты вступишь в сражение со знаменем Господа нашего, лабарумом, держа его впереди себя, то Бог передаст Рим в твои руки.

— Оно будет передо мной, — твердо сказал Константин, — И более того: эта эмблема будет на щитах всех моих солдат.

В нетерпеливом возбуждении он повернулся к Дацию:

— Пусть ко мне сейчас же явятся опытные мастера, и прикажи принести драгоценный материал для знамени. И пусть к длинному копью прикуют металлическую поперечину; она должна быть достаточно широка, чтобы всем было видно, когда его понесут перед нами.

— «Поднимите знамя на открытой горе, — проговорил Хосий странным голосом, — возвысьте голос; махните им рукой, чтобы шли в ворота властелинов»[58].

— Что это? — спросил Константин.

— Пророчество из книги Исайи, где предсказывается приход и смерть Христа. Опора, которую ты приказал сделать для знамени, август, — высокое копье с прикрепленным к нему поперек бруском металла, — ты отдаешь себе отчет, что это Знак Креста, на котором умер сам Иисус?

2

Когда, незадолго до рассвета, работа была наконец закончена, лабарум, приблизительные очертания которого Константин нарисовал угольком из костра, являл собой достаточно внушительное зрелище, чтобы захватить внимание и идущих за ним солдат, и врага, против которого его понесут. Верхушку высокого древка венчал позолоченный шар, к которому крепилась поперечина в форме креста (как указывал Хосий), с которого свисало само знамя. Что касается эмблемы, мастера работали над ней, выполняя указания Константина, как он узрел ее в своем видении. Они изобразили в драгоценных камнях на роскошной ткани узор из наложенных одна на другую букв «Хи» и «Ро» такой величины, что всякий видящий эту эмблему не мог усомниться в ее подлинности.

Работу уже почти закончили, когда один из дозорных, поставленных на возвышенность для наблюдения за городом, примчался во весь опор в лагерь и на полном скаку остановил свою лошадь перед палаткой Константина.

— Враг уходит из города! — крикнул он. — Их армия уже переходит через Тибр по Мильвиевому мосту и наведенным плавучим мостам вокруг него.

— Обещанное видением уже осуществляется, — обратился Константин к епископу Хосию, и в голосе его звучал благоговейный страх. — Что же еще могло бы вывести Максенция из Рима, чтобы сражаться на открытом поле?

Прозвучал призыв к оружию, и солдаты заторопились на свои места в боевом строю. Этот маневр осуществлялся быстро благодаря единообразной планировке лагерей, где каждое подразделение занимало строго определенное место. Крок подъехал и спешился перед палаткой Константина, где уже собрались военачальники.

— Какую мы изберем тактику боя? — спросил он. — Фланговую атаку с широким обходом противника, как и прежде?

— Нет, — сказал Константин. — На этот раз фронт врага не может быть очень широким, для масштабной переправы через Тибр у него слишком мало мостов. Мы прижмем его к реке, как прижали германцев к Рейну. Я сам поведу армию, и знамя Господа будет передо мной.

— Но, август…

— Не могу я поступить иначе, когда победа обещана мне Божественной волей, — твердо сказал Константин. — Наши первые прорвавшиеся части развернутся в тылу противника и разрушат понтонные мосты через Тибр, чтобы отрезать врагу путь к отступлению. До наступления ночи Рим будет наш.!

Весть о видении Константина быстро разлетелась по лагерю — вместе с приказом, чтобы каждый солдат нацарапал на своем щите копию сокровенного узора из букв «Хи» и «Ро». Как заметил Даций, существовало большое сходство между скрещенными полосами наложенных одна на другую греческих букв и сияющей эмблемой Аполлона, поэтому многие приняли новую эмблему за знак бога Солнца. У Константина в войске оказалось и немало христиан, и эти понимали символику знамени. Но важнее всего стало то, что армия, еще вчера унылая и удрученная, теперь воспрянула духом, воины исполнились энтузиазмом: видение Константина и дивное высокое знамя перед ними ощутимо свидетельствовали о том, что им обещана победа.

К середине утра армия Константина увидела приближающегося к ней противника. Враг располагал внушительной силой; в центре стояли преторианские гвардейцы со знаменем Максенция впереди, и это говорило о том, что на этот раз он осмелился-таки выйти сам со своими войсками. По обоим флангам наступала мавританская кавалерия, собранная Максенцием в Африке: рослые, с ястребиными лицами воины на прекрасных конях, их белые плащи вступали в резкий контраст со сверкающими доспехами преторианцев. Ополченцы шли сзади: видимо, Максенций не доверял этим не столь хорошо обученным солдатам.

Когда противник появился в поле зрения Константина и Крока, последний сделал еще одну попытку отговорить молодого командующего от его намерения самому повести в сражение свои войска.

— Эта битва может быть и проиграна, но наше дело все еще может победить, — заметил он. — А если тебя убьют, исчезнет всякая надежда справиться с Максенцием и Максимином Дайей. Они раздавят Лициния, как я бы мог раздавить ногой червяка, а потом и нас.

Константин подался вперед в седле, чтобы в последний раз взглянуть на величественное знамя в руках находящегося сбоку от него всадника. Яркое утреннее солнце исторгало золотое сияние из шара на его верхушке, из позолоченных поперечин, из букв на самом знамени.

— Когда с тобой в сражение идет сам Бог, — Сказал он Кроку, — как можно быть где-то еще, если не впереди? Давай сигнал к атаке, — приказал он горнисту и с любовью крепко хлопнул Крока по плечу, — Береги себя, дружище. Может, эта будет важнейшей из битв, где нам с тобой предстоит еще драться.

Подняв в правой руке копье, Константин поскакал к плотным шеренгам армии Максенция, в то время как звуки труб по всему фронту подтверждали получение приказа к атаке. Рядом с собой он услышал высокий голос Крока, временами заглушаемый пронзительными криками галльских всадников, вступающих в дело. Секундами позже его лошадь ворвалась в ряды преторианцев, и он, нанося удары острым копьем, увидел, как вокруг него завертелась схватка.

Константин надеялся сразиться с Максенцием лицом к лицу, но знамя самозваного императора Италии и Африки оставалось далеко позади, в плотных рядах преторианских гвардейцев. Сами преторианцы сражались храбро, но распутство и пьянство, которым они постоянно предавались в правление Максенция, вскоре стало сказываться на них. Они уже не могли сравниться с закаленными в битвах ветеранами Константина как конными, так и пешими, и эти элитные войска вынуждены были отходить назад. А когда наконец их ряды сломались, передовой отряд конницы Константина смог добраться до рекрутов-резервистов И истребить всех.

На флангах конница мавров действовала не лучше против чрезвычайно подвижной галльской кавалерии, возглавляемой Кроком. Кривые сабли мавров, страшное оружие в ближнем бою, мало выручали их в соперничестве с острыми копьями, способными пронзить сердце мавра задолго до того, как тот мог добраться до своего противника. Да и кони их, хоть и намного красивей, чем жилистые лошади галлов, быстро начинали нервничать и в самый разгар сражения плохо поддавались управлению.

Не прошло и двух часов после того, как Максенций смело выступил из-под надежной защиты римских стен, а его армия уже полностью отступала. Войска Константина, однако, не давали им ни минуты передышки, и равнина Тибра заполнилась пешими и конными, беспорядочно сцепившимися в рукопашной схватке. Сохранившие строй отдельные отряды армии Максенция стремились пробиться к мостам, чтобы по ним уйти под защиту городских стен. Тем временем Крок уже послал свою быструю конницу в обход обоих флангов теперь уже почти разбитых вражеских войск, чтобы она помешала большей их части добраться до мостов, а других сбила бы в плотную массу на узком пространстве, где их успешней могли бы атаковать непрерывно наступающие легионы Константина.

Когда Константин остановил свою лошадь на небольшом пригорке с видом на поле битвы, то увидел, что конники Крока уже перерубили канаты, крепившие один из понтонных мостов к берегу. Те, кто карабкался по мосту, чтобы переправиться на другой берег, оказались сброшенными в воду, когда мост развернуло течением, а поскольку никто на берегу не мог прийти им на помощь, большинство камнем пошло на дно, увлекаемые тяжестью доспехов.

Тех немногих, кому удалось добраться до отмелей на ближайшем к Константину берегу, либо захватили в плен, либо методично забили насмерть его разгоряченные воины. Некоторым удалось удержаться на ногах и достичь противоположного берега, где они цеплялись пальцами за красноватую глинистую землю, пытаясь взобраться по крутым приречным склонам наверх. Но льющаяся с них вода быстро размягчала туф, превращая его в густую пасту, и они скользили и сползали вниз, впрочем не оставляя своих почти безнадежных попыток спастись.

Рядом с Константином появился Крок, его волосы слиплись от крови: под расходящимся краем шлема кожа на голове была рассечена.

— Это великий день в истории Рима! — прокричал он. — Мои уже перебрались по Мильвиевому мосту и захватили для нас одни из ворот.

— Посмотри вон туда! — Константин внезапно привстал на стременах. — На той стороне кто-то карабкается на берег. Похоже, у него золотой доспех.

— Клянусь богами! — воскликнул Крок. — Это же Максенций!

Император Италии и Африки действительно прилагал отчаянные усилия, чтобы вскарабкаться на крутой берег с той стороны Тибра, цепляясь пальцами за скользкую землю с безумством человека, одержимого страхом смерти. Вот его руки, похоже, надежно уцепились за край, но выступ земли, оказавшись слабой опорой для ноги, оторвался, и он всей тяжестью повис на пальцах, отчаянно вцепившись в травянистый край обрыва. Ноги дергались, пытаясь найти нужную точку опоры, но вот земля под его пальцами стала крошиться, хватка Максенция ослабела, и он заскользил по крутому откосу в воду.

Какое-то время Максенций еще сопротивлялся напору течения, но отчаянная попытка спастись, должно быть, истощила большую часть его сил. Ему дважды удавалось встать на ноги, но каждый раз течение опрокидывало его, и в конце концов он исчез под водой, взмутненной борющимися на отмелях врагами и побагровевшей от крови раненых, свалившихся с мостов или подвергшихся избиению при попытке выбраться из реки.

— Ну, этой добыче от нас не уйти. — Крок пришпорил лошадь и спустился по береговому откосу в реку, рассчитывая угол переправы с учетом течения. Константин с беспокойством следил за тем, как поток захлестывает с головой и лошадь, и седока, но вот наконец копыта выносливой галльской лошадки коснулись дна на той стороне реки, и она выбралась на мелководье недалеко от того места, где тело Максенция, прибитое к песчаной косе, перекатывалось под ударами волн.

Не стесняемый тяжелым доспехом, который оказался гибельным для Максенция, Крок соскочил с седла в воду рядом с телом, бегло осмотрел его, затем распрямился и вскинул вверх сцепленные пальцами руки, потрясая ими в знак победы, и по этому жесту Константин понял, что враг его мертв. Разглядев более низкое место на берегу вниз по течению, Крок побрел туда по воде, таща за собой полуплывущее тело и сопровождаемый сзади лошадью.

Битва за Рим окончилась, и сердце империи было в руках Константина — в полной его власти.