Константин Великий. Чудо пылающего креста

1

Начало битвы за Адрианополь отложили на три дня, чтобы дать возможность Криспу с его пятитысячным войском осуществить план Константина: занять удобную для лучников позицию в густо заросшем лесу за спиной у Лициния. Чтобы Лициний не заподозрил что-то неладное, Константин в нескольких местах вдоль реки инсценировал ложные атаки, вынуждая врага постоянно перемещать войска, пытаясь помешать переправе. Тем временем его основные силы день и ночь трудились над завершением строительства понтонного моста.

Этот, в целом неплохой, план стал рушиться уже в конце первого дня активных действий, вскоре после того, как лучники Криспа ударили в тыл врага, осыпав его градом стрел. Внезапная атака на какое-то время повернула ход сражения против Лициния. Но река внесла свои коррективы в действия императора. Ливни, разразившиеся в горах, вызвали небывалый подъем воды, и возведение моста через реку оказалось делом более трудным, чем предполагал Константин. Задуманные им клещи не удавались, и, когда он увидел, что от противоположного берега оттягиваются значительные силы, он понял, что враг правильно оценил тяжелое положение, в которое попал Крисп. Если он тотчас не придет к нему на помощь, отряд лучников в тылу у Лициния будет разбит.

— Я буду перебрасывать мост через реку! — крикнул Константин Дацию уже на бегу к своей лошади. — Постарайся прикрыть нас как следует лучниками.

Даций не протестовал, хоть и видел, на какое рискованное предприятие идет Константин. Оба понимали, что коли именно он послал Криспа в тыл противнику, значит, и ответственность за спасение как можно большего числа солдат из тех пяти тысяч лежит на его плечах.

— Цельтесь повыше, — приказал Даций лучникам, прикрывавшим стоявших на отмелях людей, которые прилагали отчаянные усилия, спуская мост на воду и направляя его к противоположному берегу. Теперь уже сидя верхом: на коне, Константин схватил веревку, с помощью которой работавшие намеревались отбуксировать конец моста через реку. Он заставил свою лошадь войти в воду, направляя ее под углом вверх по течению так, чтобы одолеть силу речного потока. Трубач дал сигнал к атаке, и его личные войска последовали за ним. Войска Лициния на другом берегу по достоинству оценили маневр Константина и тот факт, что впереди был сам император, за чью голову командующий дал бы хорошее вознаграждение. В утреннем воздухе прозвучали резкие команды центурионов: они перестраивали войска, уходящие в тыл, чтобы справиться с Криспом. Но когда вражеские лучники сбежались к кромке воды, чтобы нанести концентрированный удар по небольшому отряду, отчаянно пытавшемуся вплавь протянуть мост через реку, лучники Дация осыпали их градом стрел.

В результате замешательства, возникшего у кромки воды, Константин и другие всадники получили запас времени, необходимый им, чтобы преодолеть середину реки, таща за собой за веревку свободный конец плавучего моста. Увлекаемая назад сопротивлением связанных бревен, лошадь отчаянно рванулась, чтобы удержать голову над водой, и, желая помочь выбивающемуся из сил животному, Константин соскользнул с седла и поплыл рядом. Он услышал, как его трубач, чья лошадь плыла сбоку от него, вскрикнул, пораженный стрелой в самое сердце. И чуть ли не в тот же момент на дно пошла и лошадь Константина — в тело животного глубоко вонзилась стрела.

Быстро сняв с седла петлю на конце буксирного троса, Константин, пользуясь как опорой для ног телом собственной тонущей лошади, бросился на спину лошади убитого трубача, схватил повод и заставил ее двигаться вперед. Берег приближался, и сила течения стала ослабевать. Лошадь уверенно плыла вперед, и Константину удалось ловким рывком оседлать ее.

Стрелы со свистом проносились мимо него то справа, то слева, но сердце его так и подскочило от радости, когда он оглянулся назад и увидел, что мост благополучно преодолел стремнину, опекаемый плывущими рядом с ним верхом на лошадях солдатами его личной гвардии. Река превратилась в свалку умирающих всадников и лошадей, — так велики оказались потери, — несмотря на то что Даций быстро соображал, куда лучше направить град стрел для защиты Константина и его отважного отряда, тянущих мост на другой берег.

Чтобы оказать поддержку своему императору, всадники бросились вплавь по обеим сторонам наводимого моста. И когда Константин выбрался на берег, его сопровождал уже целый отряд, выстроившийся в клин, который расколол ряды сопротивляющегося противника и позволил части нападавших спешиться и прикрепить мост к растущим неподалеку от воды деревьям, после чего по нему стали перебираться солдаты, помогая отряду Константина расширять плацдарм, удерживаемый им до подхода основных сил.

Много людей и животных погибло во время этого маневра, Через реку живыми переправилось не более дюжины из сотни отборных гвардейцев Константина. Но, оказавшись в тисках между искусными лучниками Криспа и войсками Константина, быстро развернувшими фронт в обе стороны от захваченного плацдарма, Лициний совершил ошибку, сняв свои войска с выгодных позиций на высотах. Тут же легионы ветеранов из Иллирии и Галлии нанесли по ним массированный удар, отбросив их назад под защиту холмов, после чего враг оставил на равнине перед Адрианополем тысячи три-четыре убитых и умирающих. Не желая снова ввязываться в схватку, Лициний отступил под защиту массивных укреплений Византия.

Вся европейская часть империи оказалась теперь в руках Константина. Вся, кроме Византия, но он вовсе не был склонен недооценивать трудность штурма этого города, защищенного самыми мощными укреплениями на Востоке. На узком полуострове, где стоял Византий, сосредоточилась масса машин и приспособлений — все, что требовалось для долгой осады. При этом Константин возложил на юного цезаря Галлии самую трудную задачу, оставшуюся в этой кампании.

2

— Командующий флотом?! — Крисп с изумлением воззрился на своего отца. — Но я же совсем не разбираюсь в мореплавании.

— Кто у меня есть еще? Ты, Даций?

Старый полководец отрицательно покачал головой.

— Мне и озера-то не переплыть без того, чтоб меня не укачало. Помнишь, что случилось, когда мы плыли с тобой из Диррахия в Брундизий?

— Я не могу сам возглавить военно-морские силы, — сказал Константин. — Так же как и вы, я ни разу не командовал флотом и лишь однажды столкнулся с этой проблемой, когда мы спустились на кораблях по рекам Галлии после того, как Максимиан захватил власть в Арелате. Ты, Крисп, моложе любого из нас, и тебе легче приспосабливаться к новым обстоятельствам, так что эту задачу ты должен взять на себя.

Константин подошел к большой карте этого региона, составленной по его распоряжению, и указал на Византий.

— Здесь европейская часть материка наиболее близко подходит к Малой Азии. Лишь узкая ленточка Боспора отделяет нас от азиатских владений Лициния.

— Наша главная цель — это взять Византий и пере правиться через Боспор в Азию, — сказал он.

— Как я понимаю, никакое дальнейшее соглашение с Лицинием невозможно? — спросил Даций.

Константин сердито набросился на старого солдата и бывшего своего наставника.

— А что прикажешь делать — позволить ему и дальше измываться над Церковью? И поощрять готов?

Дация эта вспышка не испугала.

— Да просто я хочу быть уверен, что военная политика руководствуется не соображениями религиозного характера.

— Что ты хочешь этим сказать?

— За Боспором лежит обширная территория, и мы оба хорошо знаем, как быстро можно погубить армию в таком районе, например, как Августа Евфратена. Одно дело рисковать армией ради важной военной победы, но совсем другое — просить солдат, не являющихся христианами, ставить свою жизнь на карту ради спасения епископов и церквей.

Усилием воли Константин овладел своими эмоциями и стал рассуждать. С точки зрения логики, все было так, как сказал Даций. Большинство его подданных, будь то в Британии, Галлии, Италии или Иллирии, не принадлежали христианской вере. И он как правитель нес ответственность перед ними в той же степени, что и перед теми, с кем его связывали узы верности единой Церкви.

— Я не буду просить солдат, что шли со мной за Рейн и Дунай, умирать без необходимости за любую веру, — сказал он и снова повернулся к карте. — Вот смотри, Крисп, это Геллеспонт. Видишь, это узкий и длинный пролив, но если тебе удастся выйти в него и пробиться через море Мармары и Боспор, мы отрежем любое отступление врага в Малую Азию. Иначе, если осада пойдет успешно, Лициний уйдет из Византия и переправится в Азию.

— Тогда моя задача преодолеть этот водный барьер и сделать Боспор недоступным для врага? — спросил Крисп.

— Да, точнее не скажешь.

— Имея противником более крупный флот под командованием Аманда, — напомнил Даций. — У него большой опыт в войнах на море. Смотри не ошибись, недооценивая его.

— У Аманда численное преимущество и опыт, — согласился юный цезарь. — Но ваши лазутчики сообщают, что уже дает о себе знать его возраст: он слишком осторожничает и запирает свои корабли в узком фарватере. Это может уравнять шансы: в том месте, где гораздо меньшая флотилия сможет пробиться и войти в Геллеспонт.

— Что скажешь на это? — спросил Константин, обращаясь к Дацию.

— Тысячу лет назад у иудеев был великий военачальник и царь по имени Давид, который к тому же писал псалмы, — с улыбкой сказал Даций, — Единственное, что подходит к данным обстоятельствам, это стих одного из них.

— Какой же?

— «Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу, ради врагов Твоих, дабы сделать безмолвным врага и мстителя» (Библия. Псалтирь. Псалом Давида 8-й).

3

Прошло более четверти века с тех пор, как Константин в последний раз принимал участие в осаде крупного города. В сущности, даже это было единственный раз, когда ему удалось приобрести опыт проведения подобной операции, во время почти годовой осады Александрии. Наблюдая за тем, как возводятся высокие насыпи для тяжелых военных машин, способных метать камни, зажигательный огонь, тяжелые стрелы в Византий, подвергая испытаниям моральный дух его защитников, он получил ободряющие новости из Геллеспонта.

Крисп, как говорилось в сообщении, незамедлительно мобилизовал небольшую флотилию в Фессалониках против гораздо более массивной армады Аманда, блокировавшей Геллеспонт. Первый день морского сражения не дал решительных результатов — обе стороны понесли примерно одинаковые потери, но где-то в полдень второго дня подул южный ветер. На всех парусах, с убранными веслами — нужда в них теперь отпала, гребцы же пополнили ряды воинов — галеры Криспа понесло силой ветра, словно тараны, в самое устье Геллеспонта на скученный там вражеский флот.

При встречном ветре корабли Аманда не могли маневрировать в узком фарватере или воспользоваться парусами и потому оказались в очень невыгодном положении. Тараны атакующей флотилии сокрушали весла и оставляли большие пробоины в корпусах, потопив сто тридцать судов — без малого половину всей флотилии, собранной там Лицинием. Погибло пять тысяч человек — в основном опытных матросов, которым теперь нелегко было найти замену. Сам же Аманд спасся, поспешно взяв курс к берегу Малой Азии, тогда как остатки его флотилии убрались через море Мармара к Боспору.

Для Константина, месящего грязь вокруг Византия, выход в Геллеспонт означал гораздо большее, нежели поражение превосходящих его военно-морских сил, как бы ни велика была его радость услышать такую новость. Теперь из греческих морских портов и с тучных земель Македонии на потребу его армии потекли обильные запасы продовольствия, а также осадные машины, оружие, специалисты по устройству подкопов — вдобавок к уже имеющимся: в общем, все необходимое для ведения продолжительной военной операции. А тем временем град метательных снарядов, осыпающих осажденный город с воздвигнутых высоких деревянных башен, тараны, долбящие день и ночь стены, стали приносить первые результаты в виде появившихся в укреплениях пробоин.

Лициний недолго медлил, чтобы поступить так, как и ожидал от него Константин, ибо не в его обычае было оставаться с терпящей поражение армией. Видя, что падение Византия неумолимо приближается, он ухитрился бежать с семьей и казной, переправившись через западную часть Понта Эвксинского, находившуюся под контролем его собственного флота, и обрести безопасное убежище на другом берегу. Продолжая осаждать Византий, Константин вскоре получил известие, что Лициний собирает в Вифинии новую армию в пятьдесят-шестьдесят тысяч, очевидно намереваясь оказать Константину сопротивление, когда он перейдет к следующему этапу военных действий. Лициний полагал, и не безосновательно, что будет иметь дело с армией, ослабленной осадой и неизбежными потерями при переправе через Боспор или Геллеспонт.

Но тут Константин проявил ту же отвагу, ту же готовность рискнуть всем, чтобы одним ударом добиться победы, которые с самого начала характеризовали его военный гений. Не дожидаясь падения Византия, — пусть догнивает, как говорится, на корню, — и оставив достаточное число людей для окончания осады и захвата города, он бросил Криспа и его флотилию на уцелевшие галеры армады Аманда. И снова, несмотря на численное преимущество врага в кораблях и людях, гений молодого командующего принес ему победу.

Выбрав день, когда попутный ветер надул паруса и погнал вперед его галеры, Крисп пробился через Боспор, круша галеры Лициния направо и налево и заставив многие из них выбрасываться на прибрежные скалы. А тем часом войска Константина, погрузившись на все, что способно было плыть, преодолели узкий пролив.

Лициний со своими силами ждал неподалеку от Хризополя, на южном берегу Боспора — напротив Византия, убежденный, что имеющиеся там высоты обеспечат ему преимущество, в котором так сильно нуждались его войска. Но после сокрушительной победы на воде и успешной переправы через пролив армию Константина было уже не остановить. С боем высадившись на берег перед Хризополем, лучшие его силы сковали действия войск Лициния, в то время как фланговые части, зайдя в глубь материка, завершили окружение противника, сомкнув челюсти огромного капкана — в чем состояла излюбленная военная тактика Константина.

Спешно собранные ополчения Лициния, рассеченные теперь на части фланговыми колоннами Константина, пустились в беспорядочное бегство. На высотах в окрестностях Хризополя осталось лежать двадцать пять тысяч человек, но Лицинию снова удалось спастись, на этот раз бежав в Никомедию. Уверенный, что Константин оставит ему хотя бы часть той империи, которой своей жадностью и бездарным правлением позволил менее чем за десять лет растаять почти без остатка, он послал свою жену Констанцию испрашивать помилование для мужа у своего единокровного брата.

Но победитель вовсе не был склонен дарить побежденному что-либо еще, кроме жизни, — и то только в ответ на мольбу Констанции. Он, не долго думая, казнил беднягу Мартиниана, заместителя главнокомандующего, а Лицинию позволил снять навсегда свой пурпурный плащ августа, предварительно поклявшись впредь никогда не пытаться захватить власть. Признав Константина доминусом и отказавшись от всех дальнейших претензий на трон, бывший август восточной части империи отправился в изгнание в Фессалоники вместе со своей семьей.

4

Константин, Даций и Крисп стояли на одном из семи холмов полуострова, на котором лежал Византий, и смотрели на город, изувеченный шрамами осады. Он быстро пал после поражения Лициния в Хризополе, и теперь флот Константина, которым так уверенно руководил Крисп, стоял на якоре в небольшой бухте, имеющей форму рога, составляющей главную часть гавани, где так часто под солнцем собиралась стаями рыба, что местные жители уподобляли эту бухту мифическому Золотому Рогу изобилия.

— По-моему, это одно из самых прекрасных мест в мире, — высказался Даций.

— Для меня оно, пожалуй, может быть и самым важным, — задумчиво проговорил Константин.

— Почему ты так говоришь, отец? — удивился Крисп.

— Ты, Даций и Крок сможете держать в узде германские племена на западе. Если в Медиолане и Сирмии будут стоять войска, должно быть, не составит труда поддерживать порядок и на дунайской границе на севере. Но Восток — дело другое. Персидские цари из династии Сасанидов за последнее время здорово обнаглели, и Лициний, похоже, палец о палец не ударил, чтобы их приструнить. Если не дать им как следует по рукам, то вскоре всю восточную границу охватят восстания.

— Ты прошел почти полный круг, — напомнил ему Даций. — Впервые ты командовал большим подразделением на персидской границе, когда Нарсех воевал против Диоклетиана.

— И там я впервые увидел Христа, написанным на стене разрушенной церкви в Зуре. Там, на Востоке, за пределами империи мир никогда не слышал о христианском Боге и Его Сыне. По какой-то причине — уж, конечно, не благодаря каким-то моим заслугам — Бог избрал меня для покровительства во всех моих начинаниях. Возможно, Ему угодно, чтобы следующей была Персия.

Далеко на востоке, где в дымке сливалось небо с водой, по темной неровной черте можно было различить отдаленный берег прекрасного внутриматерикового моря. Эта черта, как помнилось Константину, служила границей даже в древние времена, когда там плавали Ясон и аргонавты в поисках почти легендарного руна, овечьих шкур, с помощью которых первые поселенцы вылавливали в горных речках частицы золота, смываемого вниз с отложений на холмах.

Кто мог сказать, что новая его граница не лежит за Понтом Эвксинским, за Евфратом и Тигром, даже за пределами Армении и Месопотамии, на бескрайней территории, простирающейся до реки Инд в далекой Индии? Ее ненадолго завоевал Александр Македонский, наименовав Ариана, но руки Рима никогда не дотягивались до этих мест. И при мысли, что когда-нибудь он, возможно, будет властелином более обширных пространств Востока, чем даже непобедимый Александр, Константин почувствовал, как загорелось его воображение.

— Рим умирает, — Криспу и Дацию казалось, что Константин говорит сам с собой, а не с ними, — Я оставлю его позади и построю здесь город — великий город, откуда можно будет править восточной частью христианской империи, величественней которой мир еще не знал.

Видя, как разгорелись глаза императора, Даций вспомнил о другом случае, когда он видел тот же самый взгляд, в лагере на берегу Евфрата, в тылу у персов, где Константин очнулся ото сна и явил свой отважный план нападения. И все же — хотя Даций и не мог этого почувствовать — существовала одна огромная разница, помимо возрастной, между юным командиром, рискнувшим всем в тот день, чтобы добиться многого, и стоявшим тут императором, у ног которого лежал целый мир. Ведь если юношу питала полная уверенность в своих собственных силах, то император открыто признавал, что во всех критических моментах его жизни ему содействовала другая, более высокая власть, предписывающая ему различными средствами тот путь, по которому он пойдет.

Эта перемена в нем совершалась постепенно, разумеется, но Константин уж и сам публично это признал, когда два года спустя после того, как он поднял знамя Христа и пошел победной войной на Рим, писал в письме, адресованном Собору в Арелате:

«Непостижимая доброта нашего Бога запрещает человечеству продолжать брести в темноте. Я осознал эту истину, видя не только много примеров вокруг себя, но и основываясь на своем собственном опыте. В моей собственной жизни случались деяния, лишенные праведности, и, кажется, не видел я скрытой у себя в груди никакой божественной силы. Но Всемогущий Бог, смотрящий с высокой башни небес, удостоил меня того, что я не заслужил. В истине прожитое — это то благо, которое он в своем божественном великодушии даровал мне, своему слуге».