Корпорация

Две встречи

Цвейг сидел в парке на скамейке и пил что-то из бутылки, спрятанной в бумажном пакете. – Садись, – он кивнул на место около себя. – Поговорить надо. Я присел. От Цвейга сильно пахло алкоголем. – Сволочи! – сказал он и сделал глоток. – Мрази! Вот скажи, есть на свете нормальные люди? – Нет, – сказал я, – нормальные тут не выживают. Цвейг посмотрел на меня, вытер губы ладонью, протянул бутылку. – Выпей за упокой моего друга. Я сделал глоток. Дешевая водка обожгла горло, оставила неприятный вкус во рту. – От нее, проклятой, умер. Помнишь, я говорил тебе о друге, который вопросы задавал? – Его уволили, помню. – Так вот, нет его больше. Я в рейсе был, проезжал мимо города, куда он уехал. Дай, думаю, загляну на часок. Приезжаю, а в его квартире другие живут. Умер, говорят, алкогольное отравление. А я не верю. В нем сто двадцать килограммов одних мышц было. Штанги поднимал, какие мы с тобой вдвоем не поднимем. Он диски насадит, штангу поднимет, гриф гнется, а он улыбается. Все ему было нипочем. Бутылку мог из горлышка выпить, два часа поспать и снова в рейс. Цвейг замолчал, взял у меня бутылку, отхлебнул. – Убили его, я точно знаю. Дело закрыто, он под землей, вещи в церковь ушли, потом бедным раздадут. Никого у него не было. А денежки, что у него на карте были, в корпорацию вернутся. А теперь вопрос – кому выгодно? Тут Цвейг неожиданно схватил меня за плечо, потряс, стукнул себя кулаком по колену, раза три повторил свой вопрос, четко выговаривая каждое слово, потом сбивчиво стал говорить, что они были как братья, что если он отдаст концы, то и его будет некому похоронить, что все вокруг врут, что… Вдруг он замолчал, выкинул пустую бутылку в урну и уже спокойнее сказал: – Гнусь, сплошная гнусь вокруг! Мы деньги зарабатываем, а зачем тут деньги? Все бесплатно или за копейки. А на Большой земле ты своих денег не увидишь. Уедешь, тут же сдохнешь, а твои денежки корпорация из одной клеточки в другую переведет для такого же идиота, который сюда приехал. Ты это понял? Я вспомнил, что меня поразила цена за плавки. Таких цен я раньше даже на распродажах не видел. – Заманили коммунизмом, понимаешь, – Цвейг опять начал распаляться. – Шьют трусы, футболки, штаны модные, загоняют их нам почти бесплатно, кормят на убой, ходить заставляют… А зачем, что им от нас надо? Так скотину на убой выращивают. Вот свиней то гоняют, то лежать заставляют – это чтобы бекон был слоями. Вот и нас тут как свиней откармливают. А за изгородь – это нельзя, тогда сразу алкогольное отравление и в землю, а денежки назад. А тут денежки, это просто циферки в компьютере. Они могут сколько хочешь нулей туда приписать. Сволочи! Цвейг остановился, с сожалением посмотрел на урну, махнул рукой и продолжил: – Они одиноких любят, таким зеленый свет – велком в наш коммунизм! Тут свобода – хочешь картинки рисуй, хочешь стихи сочиняй. Одна тут свобода – в землю свободным лечь. Но до этого нужно на корпорацию вкалывать. Я тебе вот что скажу. Пока у тебя денег нет – беги отсюда, хоть живым останешься. Ты понял меня? Не смотри, что я выпил. Трезвым я бы тебе ничего не сказал. Цвейг опять замолчал, опустил голову, сжал кулаки. – Ладно, иди, куда шел, – тихо сказал он. – А я домой, выпью еще за штангиста. Отличный был мужик, сейчас таких и не бывает вовсе. Дома я обнаружил, что у меня дрожат пальцы. Сволочи, мрази – это кто? Иден, Ольга или кто повыше? А мы свиньи для бекона? Надо выпить. В любой непонятной ситуации надо или ложиться спать, или выпить. Я открыл холодильник и обнаружил бутылку с остатками пива – не допил в первый день, пьяным тогда был от новостей. Высосал горькую холодную жидкость, сел за стол, открыл дневник. Что писать? Мало ли что может наговорить пьяный? Что-то не сходится. Корпорация разрешает браки. И детей разрешает. Я сам видел детские площадки. Немного детей, но они есть. Так что наследники будут, если что. Цвейг какую-то чушь спьяну наговорил. Надо забыть и думать о другом. Но вот что странно. Я достал из комода плавки – на ярлыке стояли цифры 101 и размер. Так что, у корпорации свое швейное производство? Очень странно! Это же невыгодно. Одежда стоит копейки, дешевле ее закупить и продавать с небольшой наценкой. Телефоны – это еще можно понять. Наклепать корпуса, сменить программу, настроить на другую частоту. И все – телефон будет работать только в этом городе. Зачем это надо? Тут тоже можно понять. Корпорация хочет, чтобы мы жили исключительно местными интересами. Почему? А потому, просто так хочет. Тебе создали все условия – вот и работай, приноси свой кусочек прибыли, не отвлекайся. И тут с холодком по спине пришел вопрос: а какого черта у тебя, Марио, красный телефон? Кто решил так тебя порадовать? У Пена черный, а тут ты, специалист сопливый, с красным? Кто тебя откармливает и для чего? Цвейг тогда в машине сказал, что я важная птица, а ты, дурак восторженный, только обрадовался. Оценили тебя, вытащили из студии со сломанным шкафом. Аник сказал, что меня нашла Ольга, а как нашла, по резюме? Да таких резюме в сети, как песка в Сахаре. Добрались до моей медицинской карты, увидели, что я покупаю в магазинах и решили сразу дать красный телефон? Может потому, что у меня нет наследников? – таких одиноких, здоровых, любящих светлое пиво и помидоры на каждой улице десятки. Поговорили с коллегами в страховой компании – это вообще бред! Я там почти ни с кем не общался, сидел тихо, цифры из одних клеточек в другие переставлял. Тогда что? Я встал и начал ходить по комнате. Это не моя старая студия, тут от угла до угла одиннадцать шагов. Так… Красный телефон – это не мой уровень, это Иден и выше. Может они эксперимент ставят – выбрали лоха, середнячка и смотрят, куда его занесет, если открыть ворота? Как он, такой наивный и восторженный будет наверху – скурвится или человеком останется? Посмотрят, кто-то диссертацию напишет, а потом – прощай, дорогой наш подопытный, твоя миссия закончена, лаборатория закрывается, свет гасится, все свободны, а денежки назад. Ты уж извини, это просто наука, ничего личного. А дневничок оставь, мы его использовали, теперь к делу подошьем. Для истории. Ноги не слушаются, надо сесть, отдышаться. Дневник – как я сразу не догадался! Вот зачем он им нужен! Изменения… Какие тут могут быть изменения! Все работает как часы, все счастливы, сыты, в теннис играют. Деньги в корпорации несчитанные, все остальное – это для опытов над людьми. Ольга… Это ведь она предложила дневник писать. Мой монолог о пледе и тапочках ей понравился? Ха, ха и еще раз ха! Она в мой старый компьютер залезла, а там рассказики о школьной жизни. Неплохие, между прочим. Вот она и решила, что такой лопух ей сгодится. Пусть он опишет свои страдание и метания, а она проанализирует, в диссертацию вставит. Или не она, а ее начальник. Не могла же она решить о цвете телефона? Уровень у девушки не тот. Тут другие люди задействованы. А вот я пойду и спрошу у нее! Вот прямо сейчас пойду! Я взял телефон, открыл адресную книгу, нажал кнопку. – Добрый вечер! У тебя есть минутка? – Конечно, я дома, ужинаю. Что-нибудь случилось? А голос у нее ласковый, не такой, когда о работе говорит. – Хочу увидеть тебя, давай погуляем? – Через пятнадцать минут у моего дома, хорошо? Согласилась, даже с радостью. Или показалось? Черт разберет этих баб! Сегодня такая, завтра другая. Ладно, надо успокоиться, иначе ничего не узнаю. Какая же Ольга красивая! Глаза блестят, улыбка обворожительная. Тьфу, не люблю это слово, но к ней оно подходит. И как одета стильно – светлые узкие брюки, белая футболка под спортивной курткой – все ей идет. Подошла, взяла под руку, прижалась грудью. Сразу забылась половина вопросов. Нет, надо взять себя в руки. – Ты чего такой взъерошенный, что случилось? – спросила она. Смотрит в глаза, у меня кружится голова. – Все в порядке, просто соскучился. – Я тоже сидела и думала о тебе. Давай рассказывай, я же вижу, что ты не в своей тарелке. – Видел Цвейга, у него умер друг, – сказал я. – Бедняга, он мне звонил. Я помню этого шофера. Огромный, молчаливый, только пил много. – Цвейг мне сказал, что его деньги получит корпорация. – Вот ты о чем! Да, такой у нас контракт. Ты, конечно, его не дочитал. Это в самом конце. Деньги могут получить только прямые наследники – жена, дети и внуки. Говорит спокойно, почему-то улыбается. Как ребенку объясняет. И прижимается теснее. Мы идем вдоль спортивных площадок. На теннисных кортах веселье, на волейбольных площадках веселье уже с радостными воплями, поскрипывают тренажеры. Вечер чудесный, все оптимально: температура, влажность. Липат, наверное, доволен. – А если я захочу сделать наследником тебя? – Ух, это ты здорово придумал! Но для этого тебе придется сначала на мне жениться. – Другого пути нет? – Почему нет, ты можешь не жениться. Смеется, весело ей. А может и правда Цвейг преувеличивает и все не так страшно? – А правда, что у корпорации есть швейная фабрика? Это же невыгодно. Есть же разделение труда, проще покупать и продавать с небольшой наценкой. Отошла, покрутилась, замерла в позе манекенщицы. – Нравится? Это все местное, у нас классные дизайнеры. С размером угадывают до миллиметра. Подопечный мой любимый, не напрягай умишко там, где ты ничего не понимаешь. Поверь, в корпорации классные математики и экономисты. Все посчитано, все проверено. Если шьют – значит, так надо. Если шьют хорошо, то это тоже так надо. Тебя это беспокоило? Черт, до чего же она красивая! Подошла, положила руки на плечи. Смотрит в глаза, у меня замирает дыхание. – Последний вопрос, можно? – Сегодня тебе все можно. – Почему у меня красный телефон? У Пена черный, а у меня красный. Ольга поцеловала мне в щеку, опять взяла под руку, мы идем дальше. – Спроси нейросеть, которая тебя выбрала. Я только посмотрела, что ты покупаешь, что любишь на ужин. Еще заметила, что у тебя индекс перспективности восемь из десяти. В таких случаях полагается красный телефон. Почему такой индекс? Наверное, ты был каким-нибудь организатором, может, в университете занимался волонтерством. Было такое? Чушь какая-то! Я вспомнил, как с девчонками-волонтершами ходил по улицам и уговаривал бездомных во время холодов пожить в приюте, а они говорили, что предпочитают свободу, алкоголь и коловращение жизни, которую наблюдают на улице. – А может нейросеть проанализировала твое поведение и увидела потенциал, – добавила Ольга. Это как понимать? Нейросеть могла найти, что я почти не покупал крепкий алкоголь. Этого достаточно для оценки моей перспективности? – Я не знаю точно, но она не ошиблась, – продолжила Ольга. – Иден тобой доволен, Хуан хвалит. Он говорит, что ты прекрасно проводишь совещания, шутишь, все как надо в нашей корпорации. Шучу? Я стал вспоминать. Ну да, сказал как-то, что холод из кондиционера не остудит наш энтузиазм. Это тут шуткой называется? – Больше нет вопросов? – Ольга остановилась, прижалась щекой к моей груди. – Ты весь дрожишь, почему куртку не надел? Пойдем ко мне, у меня сегодня кабачки в сметане и вино. Много вина. В дневнике я ничего не написал о том, что случилось дальше. Попытался на следующий день, но понял, что писать не о чем. Два взрослых человека дурачились, радовались, что они одни, что все пока хорошо, пусть где-то снаружи происходит плохое, несправедливое, а тут горят свечи, на столе пустая бутылка вина, рядом любимые и любящие глаза. Пусть любящие не навсегда, пусть только в этот вечер, но разве хочется думать о плохом, когда рядом любимая женщина? Домой я возвращался в два часа ночи. Шел, подпрыгивая, с дурацкой улыбкой. Иногда расставлял руки и, как в детстве, представлял себя летящим самолетом. У-у-ууу, иду на крутой вираж влево, потом вправо. Расступитесь облака, это я лечу, такой счастливый, такой счастливый!