Кот в малиновом тумане

Глава 11 Рояль в кустах…

— Прости меня, — сказал Мэтт. — Я знаю, что в последнее время совсем тебя забросил. По крайней мере, у меня такое чувство.

— А, так вот почему шоколад от «Этель М» и все вот это вот? — Темпл обвела глазами ресторанчик, залитый мягким приглушенным светом, такой же уютный, как маленькие бронзовые лампы, стоящие на каждом столе, даже на их совсем крохотном столике на двоих. — Ты так извиняешься?

Улыбка Мэтта была мягче, чем рассеянный свет, просачивающийся сквозь присборенный шелковый розоватый абажур их лампы.

— И мне, возможно, понадобится твоя помощь, — признался он простодушно.

— На то друзья и существуют, — живо ответила Темпл, разворачивая салфетку, которая накрыла ее субтильные коленки, как зеленая лужайка.

Несмотря на удовольствие от неожиданного приглашения Мэтта, несмотря на сентиментальную, несомненно, весьма романтическую атмосферу, она не собиралась совершать классическую ошибку героев «Касабланки»[32] и слишком многого ожидать от этого вечера. Поцелуй — это только поцелуй, в конце концов. Особенно тот, который случился на выпускном вечере, опоздавшем, по меньшей мере, на пятнадцать лет.

Мэтт передвинул свои ложку, вилку и нож, выровняв их по сторонам пустой тарелки, точно отполированных оловянных солдатиков на параде.

«Голубой георгин» был настоящей находкой, далекой от обычных мест обитания анахоретов, подобных Мэтту. «Как, во имя всего святого, — подумала Темпл, — такой мастер находить приятные местечки, как Макс Кинселла, мог пропустить эту жемчужину?» Впрочем, возможно, ресторан открылся недавно, а Макс… Макс уже был вчерашней новостью. Зато Мэтт Девайн красовался на первой полосе — по крайней мере, для Темпл. Сегодня на нем был легкий блейзер цвета слоновой кости, которого Темпл раньше не видела, поверх бледно-желтой рубашки с открытым воротом. Она была рада, что разорилась на изумрудное шелковое платье от Ханае Мори — наконец-то представился случай его выгулять.

— Наконец-то мне представился случай, — сказал Мэтт, — отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала… потому что я чувствовал себя неблагодарным…

— Да-да, ты самая неблагодарная скотина в мире, Девайн, — перебила Темпл. — Слушай, ты не должен меня кормить и поить из-за моего импровизированного выступления той ночью в «Санд». Это была просто моя очередная сумасбродная выходка. Ты же знаешь, какая я бешено импульсивная.

Ее легкомысленное заявление не имело целью сломать лед, поскольку никакого льда между ними не было, но должно было оборвать бесконечную нить оправданий, в которой Мэтт запутался, как в паутине. Темпл ненавидела выслушивать извинения, особенно ненужные.

Похоже, ее тактика сработала, потому что Мэтт перестал топтаться вокруг причины сегодняшнего романтического выхода в свет, точно селезень вокруг опасной проруби на пруду. Он подвинул свою ложку вплотную к ножу, — («Может, это «оговорка» по Фрейду?» — с надеждой подумала Темпл), — набрал в грудь воздуха и приступил к делу.

— Я перебрался в Лас-Вегас не случайно, Темпл.

Темпл подавила в себе желание сказать «как жаль» и добавить, что она всегда подозревала в нем тайного члена ордена Анонимных Игроков, спасающегося от мести бухгалтерской мафии из Нью-Джерси.

— Я… ищу человека, — сказал он.

Она подавила в себе желание сказать, что почти все на свете именно этим и занимаются.

— Я… ищу мужчину.

О, нет, только не это!.. Это что — долго вынашиваемое признание? Мэтт, наконец, понял, что он гей?.. Ну, хорошо, блин, настоящая современная женщина просто обязана иметь в друзьях гея, или даже парочку геев обоего пола — но гораздо удобнее во всех отношениях, если при этом она не испытывает к нему физического влечения!..

Темпл отхлебнула воды из своего бокала, стараясь, чтобы кубики льда не стучали о зубы. Эти кубики тоже были такие — сексуальные, хрустально-прозрачные, ледяные, возможно, сделанные из дистиллированной воды. К чёрту! «Голубой георгин», конечно, идеальное место для романтического рандеву. И нечего теперь трепыхаться.

— Я здесь никогда раньше не был, — сказал Мэтт, заметив ее взгляд по сторонам. — Я надеялся, что это ничего…

— Потрясающе, — Темпл подавила в себе желание схватить зубами кубик льда, разгрызть его на мелкие кусочки и посмотреть, поможет ли это сдержать переполнявшие ее чувства.

— Это мой отец.

— Где? — Темпл, захваченная врасплох, приподнялась и оглядела зал.

— Человек, которого я ищу, — объяснил Мэтт терпеливо.

Темпл поздравила себя с тем, что ей удалось не выдать охватившего ее бесконечного облегчения, и позволила расслабиться пальцам ног, поджавшимся под столом в ее лучших зеленых туфельках от Келли.

— Тогда почему это такой секрет?

Мэтт ее, кажется, не услышал, погруженный в себя.

— На самом деле, он мой отчим.

Темпл кивнула, решив, что вечер будет трудным, судя по тому, что Мэтт выдавал информацию из своего свидетельства о рождении на скорости в тридцать три оборота старой виниловой пластинки, не имеющей ничего общего с лазерными дисками.

Это означало, что данная информация имела для него важное значение. К тому же, слово «отчим» он произнес с явным стыдом, как будто выпуская на свет из-под нарядной кушетки в гостиной грязную ободранную собаку. И еще, все вышесказанное говорило о том, что этот романтический вечер вовсе не обещает быть томным, что бы там Темпл себе ни навоображала.

Она потихоньку скинула туфли под столом, радуясь, что свисающая до полу старомодная скатерть не позволит окружающим увидеть этот малоприличный жест. Никто не увидит сегодня и ее совсем уже неприличного поведения с Мэттом, потому что этого явно не будет — по крайней мере, нынешней ночью.

Единственное чувство, которое Мэтт, кажется, был способен удовлетворить, это ее неистребимое любопытство. Он, наконец, сподобился выдавить из себя некоторые детали, касающиеся его семьи.

Темпл подвинула свой нож так, чтобы он лежал точно напротив вилки Мэтта.

— Он хороший отчим или плохой? — спросила она осторожно.

Мэтт снова выдохнул — короткий, зажатый выдох.

— Возможно, в глазах некоторых людей — нормальный. В моих глазах — плохой.

Она кивнула, нисколько не удивившись.

Зайдя так далеко в своих признаниях, Мэтт, должно быть, решил теперь сорваться во весь опор. Его взгляд уперся в скатерть, а пальцы бессмысленно перекладывали приборы, в то время как его рот поспешно выдавал все новые факты, перескакивая с одного на другое.

— Мой настоящий отец… такое старомодное выражение, да?… он бросил нас, когда я был грудным младенцем. Я не знаю, почему. Я никогда не спрашивал мать об этом, а она сама не рассказывала. Я запомнил ее матерью-одиночкой, вечно занятой весь день на работе и вечно тревожной и нервной по вечерам. Думаю, найти мужчину, который бы о ней заботился, было для нее решением половины проблем… Они поженились, конечно. Я мечтал, чтобы этого не случилось… тогда бы он не был законным, мой поддельный папочка. Но они поженились. Никакой пышной свадьбы, только венчание в церкви. Замужество кое-что значило для прихожанок церкви Святого Станислава, даже не так давно — в шестидесятых, при их начинающейся свободе нравов. Жизнь матери-одиночки или сожительство во грехе все еще были тогда для католички равносильны выходу на панель. Так что она с ним обвенчалась, и мы оказались связаны навсегда. Навеки.

— Ты же ушел, — заметила Темпл.

— Ты хотела сказать, сбежал. Да, ты права. Сначала я сбегал на улицу, так часто, как только мог. Потом, позже — в школу. И, наконец — в семинарию.

— Что он тебе сделал?

— Он пил. Мама сначала говорила: это же всего лишь пиво. Но «всего лишь пиво» может утопить даже завязавшего алкоголика, а он хлебал его непрерывно. Это то, что делали все мужчины в бедных рабочих кварталах Чикаго: они пили. Они и сейчас пьют. А он очень быстро перешел на крепкие напитки.

— У тебя есть братья или сестры?

Мэтт мотнул головой коротко и резко, как будто передернулся. «Слава Богу, нет», — говорил этот жест.

— После того, как мой настоящий отец ее бросил, мать больше не беременела. Я думаю…

Темпл ждала, начиная понимать, каково было католическим священникам в старые времена в их темных исповедальнях выслушивать признания и думать, когда вставить слово, а когда промолчать.

Мэтт поднял голову, его взгляд был одновременно злым и отчаянным.

— Я думаю, что, когда моя мать поняла, за какого человека вышла замуж, она… позаботилась о том, чтобы больше не иметь детей. — Он зажмурился. — Конечно, это был грех. Смертный грех. После того, как он появился в нашей жизни, она не часто ходила к исповеди.

— Твоя мама… она жива?

— Конечно, — он явно удивился ее вопросу, что было естественно, поскольку все, о чем он говорил, казалось горькими обрывками давно прошедших дней. — Она осталась верной прихожанкой. Вышла на пенсию. И теперь регулярно ходит на исповедь. А он ушел, много лет назад. А потом я. Она… была очень красивой женщиной.

— Сколько лет прошло? Сколько тебе было, когда он…

— Когда он ушел? — Рот Мэтта на несколько секунд сжался в тонкую линию. — Шестнадцать. Это было как раз перед тем, как я поступил в семинарию. Я бы никогда не оставил ее с ним одну.

— И почему ты… хочешь его найти сейчас?

Мэтт потряс головой.

— Я был тогда еще пацан. Может быть, я и сейчас… в чем-то пацан. Во многих вещах. Я… не понимаю. Мне нужно разобраться во всем этом, чтобы понять… — его бледные пальцы распростерлись над освещенной мягким светом скатертью, точно бессознательно благословляя нечто невидимое. — Понять вот это.

— То, чем ты являешься сегодня? — уточнила она.

На этот раз его улыбка была ироничной, почти интимной и совершенно неотразимой.

— То, чем я был до сегодняшнего дня. Но я пригласил тебя сюда не для того, чтобы рассказать, почему я его ищу. Мне нужен совет, как это сделать. Я пытался своим неуклюжим способом подавать какие-то запросы, но ничего многообещающего не выудил. Я думал, ты мне подскажешь парочку каких-нибудь идей. Ты умеешь разруливать ситуации.

— Это уж точно, — Темпл, в свою очередь, вздохнула. Как трогательно, что Мэтт считает ее квинтэссенцией организованности, непревзойденным ремонтником и спасателем. — Почему ты думаешь, что он здесь, в Лас-Вегасе?

Мэтт пожал плечами:

— Это всегда было его единственной заботой — отделаться от нас с мамой и потратить несколько дней и половину ее зарплаты в Лас-Вегасе. Я был благодарен этому городу, потому что он был чем-то вроде нашего персонального спасения. При всей репутации Содома и Гоморры, этот город держал его подальше от дома и наших с мамой шкур.

— Но, Мэтт, это было… — Темпл никогда не умела быстро считать в уме, так что возникла красноречивая пауза, во время которой она занималась подсчетами, а он следил за ее гримасами.

— Семнадцать лет назад, — наконец, закончил он за нее.

— Семнадцать лет, да. За это время многое изменилось в Лас-Вегасе, к тому же, появилась куча новых мест для азартных игр по всей стране. Твой отчим мог переместиться в Атлантик-Сити, или на эти новые теплоходы-казино на реке недалеко от Чикаго. Он даже, может быть…

— Умер, — закончил Мэтт. Его тон был мрачен, как могильный камень.

Она кивнула:

— Возможно, тебе лучше бросить поиски, если это так.

— Я брошу поиски, если узнаю точно.

— Можно, я задам… личный вопрос?

— Ты же все равно задашь.

— Почему бы тебе не поискать своего… реального отца?

Мэтт выглядел ошарашенным:

— Но он для меня нереален. Он никто. И он не был тем, кто…

Темпл ловила каждое слово, внезапно ощутив, что этот ответ был самым важным из всех предыдущих.

Мэтт, кажется, тоже это понял, потому что вдруг замолчал, оставив ее медленно вращаться в вакууме наступившей паузы с его неоконченной фразой в голове.

«Тем, кто…» Кто — что? Достал луну с неба? Убил курицу, несущую золотые яйца? Сделал юного Мэтта Девайна священником?

— Девайн — это фамилия твоего отчима?

— Нет. Моего родного отца. Мама вернулась к ней, когда отчим ушел. А я никогда и не носил его фамилию.

— Так это со стороны матери у тебя польская кровь?

— Ага. Казчковски. Клянусь Богом! — он улыбнулся. — А Девайн — кельтская фамилия.

Кельтская? Как и Кинселла? О, нет, только не это…

— Эй, — сказала Темпл, стараясь стряхнуть с себя ненужные мысли. — По крайней мере, твой родной отец оставил тебе произносимую фамилию. Это уже кое-что.

Он рассеянно кивнул, снова уходя в свои раздумья.

— Что касается твоего отчима, то, как я могу судить по здешним завсегдатаям, они всегда сохраняют верность старому городу. Ты искал по отелям и казино? Проверял?

— Ага, — Мэтт замялся. Темпл подозревала, что сейчас он выложит то, что его беспокоит — беспокоит даже больше, чем история его семьи. — Проверял. И… постоянно врал.

— Зачем?

— Как ты без кучи вранья вытянешь информацию из ничего не подозревающих людей?

Пока Темпл переваривала этот вопрос, официантка в такой короткой юбке, что она почти не прикрывала верхнюю часть колготок, подплыла к их столику, чтобы подать меню и принять заказ на напитки.

Мэтт немедленно уткнул нос в меню, спрятав глаза между строчками. Темпл отметила, что, стоит ему повернуть голову — и подол юбки официантки окажется как раз на уровне его носа.

Ее всегда волновал вопрос, почему, чем выше женщина, тем короче у нее юбка? Если бы Темпл нацепила эту черную штучку с узкой оборкой по краю, та пришлась бы ей где-то по колено.

Поглядев по сторонам, она отметила, что вся обслуга была одета в изысканной черно-белой гамме. Наверное, их всех прислали из Голливуда, с кастинга на массовку в ночном клубе сороковых годов. На мужчинах были смокинги, и у них у всех были усы шнурочком. Женщины были одеты в черное с тоненькими, как шнурочек, белыми кружевными рюшечками на всех правильных местах, от бюстье до юбок, включая даже черные шелковые шляпки-таблетки, лихо сдвинутые на правую бровь, как у коридорных в старые времена. «Ра-а-а-зрешите ва-а-ас пра-а-ава-адить?» Ча-ча-ча. Где пропадает Джимми Дюранте[33], когда он тут совершенно необходим?

Мэтт поднял голову от меню только когда официантка удалилась. Он наклонился через стол к Темпл и сказал приглушенным голосом, еле слышным сквозь оживленный гул остальных посетителей:

— Я надеялся, что это тихое место с приятной атмосферой, — он нахмурился. — Не знал про… э-э-э… обстановку.

Темпл не замедлила пошутить:

— Полагаю, весь этот черно-белый антураж напоминает тебе твое монашеское прошлое? Правда, в несколько извращенном виде.

Мэтт удержал лицо, несмотря на антураж, и даже несмотря на стыд от недавнего выворачивания своего прошлого.

— В большинстве монастырей, которые я знаю, теперь не используют старые монашеские одеяния, — сказал он, отметая напрочь ее игривое замечание. — А я имел в виду не одежду, а уровень шума.

Только теперь Темпл заметила, что в дальнем углу зала появилось трио музыкантов, пронзенное узкими лучами прожекторов. Тенор-саксофон тихонько переливал то вниз, то вверх расплавленное золото своих трелей, на заднем плане барабанщик мягко имитировал трещотку гремучей змеи. Блюзовый ритм рояля зазвучал, дополнив мелодию низкими гортанными аккордами, точно кашель курильщика.

— Тебе не кажется странным, — сказала Темпл, — что они начали делать все эти комедии про монахинь, типа «Действуй, сестра», только сейчас, когда монашки больше не носят черно-белую униформу, а ходят в цивильном?

— Сейчас это безопасно — почти не рискуешь никого оскорбить, кроме ортодоксов.

— Мне кажется, людей всегда завораживали священники и монахини, — задумчиво сказала Темпл. — Во-первых, необычная одежда, во-вторых, мистика целибата…

— Никогда не слышал, чтобы целибат связывали с мистикой, — сухо ответил Мэтт, откидываясь назад, чтобы дать место официантке с ее убийственной оборкой на подоле. Она выставила перед ним низкий бокал и длинные ноги одновременно и изящно.

— Что там у тебя? — Темпл смотрела на очень темный, почти непрозрачный напиток в его бокале — она не обратила внимания, что именно он заказал.

– «Черный русский». А у тебя? — он кивнул на ее бокал на тонкой длинной ножке.

– «Белая дама». Мне захотелось чего-то… элегантного. По крайней мере, мы хорошо вписались в окружающую гамму.

Они рассмеялись и отсалютовали друг другу бокалами. Потом одновременно отхлебнули и заговорили о более важных вещах — то есть о себе самих.

У Мэтта имелось в запасе еще одно признание:

— Я рад, что тебе нравится это место, и что ты смогла пойти со мной сегодня. Я боялся, что ты подумаешь, будто я тебя избегаю.

— Я знаю, что у тебя были дела, Мэтт. К тому же, я и сама была занята.

— Я заметил. Интересно, чем?

— О, это классно! Ты не поверишь, — Темпл, с присущим ей оптимизмом, обожала слушателей, на которых можно было обрушить гору сведений. — Меня наняли хозяева «Хрустального феникса», чтобы перенацелить отель на новый, семейный рынок. Это как играть в конструктор с настоящим, реальным маленьким мирком, строить волшебное королевство без помпезных лозунгов Диснея и без таких же помпезных вложений. А потом мне пришлось написать несколько реприз для «Гридирона» — ну, ты знаешь, ежегодное политическое сатирическое шоу, как в Вашингтоне. Жуткий Кроуфорд в этом году занял директорское кресло, и у него случился творческий кризис, так что я была вынуждена писать вместо него и придумала потрясающий, невероятный номер — Преисподний парк развлечений. Сочинить про Лас-Вегас что-то новенькое было еще той работенкой.

— Не сомневаюсь. Но зачем спасать Бьюкенена? Разве он не твой bête noire[34]?

— «Черный зверь» — это слишком шикарно для этого подонка! Ублюдок из теплотрассы — так правильнее сказать. — Темпл постаралась успокоиться, чтобы не портить вечер. — Но зато у меня получился очень смешной номер. Может быть ты… э-э-э… захочешь пойти на «Гридирон»? Со мной. В смысле, посмотреть, как это будет выглядеть на сцене.

— Звучит многообещающе. Конечно, я пойду. Если моя… сыщицкая деятельность не потребует от меня присутствия где-то в другом месте.

Темпл кивнула с понимающим видом, а сама уже начала прикидывать, что бы такое надеть ради этого знаменательного события. У нее никогда еще не было свидания на шоу «Гридирона». У Макса в прошлом году как раз во время шоу шло свое выступление на другом конце Стрипа. Даже профессиональный фокусник не может присутствовать одновременно в двух местах. Сердце у Темпл сжалось при мысли о том, что меньше года назад они с Максом еще были вместе.

На заднем плане певица начала тихонько распеваться. Темпл позволила убаюкивающим волнам музыки окутать свои воспоминания, подобно сигаретному дыму, который, к счастью, в ресторане отсутствовал, и с удовольствием вернулась из прошлого к настоящему. Это было прекрасно. М-м-м, этот ресторан — настоящая находка. Такой романтичный. И Мэтт выглядел так душещипательно, снова благодаря ее за дружбу и понимание.

— Мне так повезло, что я поселился в «Серкл Ритц», — как раз говорил он. — Как будто меня туда что-то… привело. Миссис Ларк… Электра… оказала мне такую поддержку. И ты — ты мой Сезам…

Пальцы на ногах Темпл снова поджались, теперь уже от удовольствия, как будто на них надели бархатные башмачки с загнутыми носами из сказок Шахерезады.

— Это удивительно, — продолжал Мэтт, — сколько разных дверей ты открыла для меня. Дверей в прошлое и в будущее.

В музыке зазвучало что-то знакомое. Забудь, — сказала себе Темпл. — Лучше помни, что поцелуй — это только поцелуй. Жизнь продолжается. Завтра снова придет рассвет. Не упусти его. Не застревай в прошлом.

Женский голос, глубокий и чуть хрипловатый, присоединился к мелодии саксофона. Он был цвета старого вина, темный и низкий, он явился из времени, которое прошло, отпевая мужчину, ушедшего навсегда. Потом вступил ударник — бесконечный ритм, точно дождь, барабанящий по крыше, точно кресло-качалка, точно железное сердце поезда, покидающего город…

И после этого — тук-тук-тук, непрерывный ритм дня и ночи. И мужчина, ушедший навсегда. И хрупкий вальс у стен тюрьмы. У стен дома. Тюремный рок… Нет, неправильная песня. Неправильная эра. Неправильные времена. Поцелуй — это только поцелуй, и нужно придерживаться правил. Всегда придерживайся правил. Неважно, как много было этих поцелуев, как много расставаний… Как проходит время. «As time goes by»[35]. «As time goes…» Бай-бай!..

— Темпл, — Мэтт наклонился к ней. Он выглядел встревоженным.

Она видела его сквозь мираж, созданный мелодией песни, точно это было залитое дождем стекло уходящего поезда, и он покидал город, или она покидала город, и никто не мог догнать удаляющийся вагон, уловить ритм, поймать стук сердца, дослушать песню.

Двое в дожде, любимый и ты, поцелуи и разлука, и такая знакомая песня… такой знакомый голос…

Рука Мэтта легла на руку Темпл. Он все еще тревожно смотрел на нее. Участие, как мило, но…

Черт возьми! Голос!

Темпл развернулась на стуле, оставив свою руку в руке Мэтта, точно живое существо, свернувшееся в безопасном убежище его теплой ладони. Она смотрела на темную сцену, пронзенную иглами света, пронизанную мелодией, такой знакомой, которая звучала снова и снова.

Силуэт певицы выделялся в пятне света, точно черная бабочка, приколотая булавкой к белому шелку. Ее кожа была белоснежной, цветок в волосах казался сделанным из черного бархата. Ее фигура была темной, как на портретах Эль Греко. Она была окружена сиянием.

Она пела.

Старый, классический блюз в медленном ритме поезда.

Глубокий, подлинный альт, заставляющий каждую косточку в теле Темпл вибрировать, точно струны забытой гитары в пустом складском помещении.

Она все делала зыбким. Прошлое. Настоящее. Мужчину в черном. Мужчину в светлом. Она была такой… знакомой, как песня, и как боль.

— Мэтт!.. — выдохнула Темпл с последним вздохом, который в ней еще оставался.

Он, наконец, оторвал от нее взгляд и обернулся к темной крохотной сцене, которая притягивала Темпл, как сверкающая сеть в серебристом море.

Конферансье, или кто он там был, воспользовался моментом, чтобы добавить свой гладкий сытый баритон к первому номеру вечера:

— А сейчас, леди и джентльмены, прошу вас поблагодарить аплодисментами нашу королеву воспоминаний, нашу несравненную Кармен!

— Я так и знала, — прошептала Темпл. — Кармен. — Она была не столько поражена этим именем, сколько его присутствием здесь. — Это заставляет меня задуматься, что там у нее со второй буквой? Что бы могло значить это чертово «Р»?

— Кармен? — повторил Мэтт в полной растерянности. — Не может быть!.. Это что… Это — лейтенант Молина?