Кот в малиновом тумане

Глава 28 Старые связи

Вода, теплая и бархатистая, создавала ощущение не до конца застывшего желе.

Мэтт плыл из конца в конец бассейна, преодолевая его олимпийский размер, ритмично высовывая из воды голову и плечи навстречу солнцу над головой, чтобы набрать воздуху при каждом следующем рывке.

Плаванье всегда слегка сюрреалистично: входя в чуждую среду, ты стараешься одновременно слиться с ней и отделиться от нее, двигаясь с уверенностью акулы.

Каждый его вдох входил в легкие вместе с солоноватым привкусом и запахом хлорки. Сквозь слегка затемненные очки для плавания он видел мир вокруг под странным углом, который невозможно наблюдать, идя по земле. Ветви пальм трепетали на фоне ослепительно синего неба. Крыша «Серкл Ритц» промелькнула и пропала, когда он повернул в дальнем конце бассейна и поплыл в обратную сторону. Черная точка птицы возникла в небе, когда он вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, и снова растворилась в вышине.

Плаванье кролем в теплой, почти не ощутимой среде было чем-то сродни бултыханию беспокойного зародыша в околоплодных водах.

На двадцать третьем круге Мэтт, вынырнув в очередной раз, увидел над собой мужское лицо, почти полностью скрытое солнечными очками.

Он перевернулся на спину, затем принял вертикальное положение, расплескивая воду и стараясь рассмотреть незнакомца сквозь забрызганные стекла своих очков для плаванья.

— Фрэнк! — воскликнул он, с облегчением узнав визитера. Рассказы Темпл о преступных личностях и странных делах, творящихся в «Хрустальном фениксе», очевидно, сделали его параноиком.

С понимающей улыбкой человек отступил в тень, ожидая, пока Мэтт выберется из бассейна, оставляя капли воды на горячем цементе площадки.

— Что вы здесь делаете?

Ноги Мэтта оставляли мокрые следы, похожие на следы Пятницы на острове Робинзона Крузо. Он взял свое полотенце с шаткого шезлонга по соседству с точно таким же, на который Фрэнк опустился с явной опаской.

— Интересное местечко, — вместо ответа сказал он, засовывая солнечные очки в карман пиджака и окидывая взглядом черный мрамор отделки «Серкл Ритц», делающий здание похожим на мавзолей. — Выглядит даже несколько зловеще.

— Кто бы говорил, — Мэтт окинул его взглядом с головы до ног, от серого костюма с галстуком и остроносых туфель, странно выглядящих на цементе.

— Неписаный дресс-код ФБР, — Фрэнк ослабил узел своего совершенно невообразимого галстука. — Из церкви ушел, а все равно приходится носить униформу.

— Вы на службе? — Мэтт кинул влажное полотенце на шезлонг и уселся на него.

— Я всегда на службе. А ты в прекрасной форме.

— Я всегда в прекрасной форме. Плавание — такая привычка, которая, в некотором роде, способствует медитации.

— Точно, — сказал Фрэнк. — Привычка — вещь полезная. Когда начинаешь носить костюм летом в жаркой и влажной Вирджинии, никакая жара нигде больше не кажется ужасной. А священники привыкают к чересчур торжественной одежде среди нормально одетых людей.

Мэтт смущенно смахнул капли воды с плеча. Неожиданно его раздетость показалась ему неуместной, как будто она символизировала освобождение от службы и избавление от колючей сутаны.

— Никак не могу поверить, что вы — агент ФБР, — сказал он.

— Ты бы удивился, если бы узнал, как много бывших священников становятся служителями закона. Это логично. Мы получаем отличное образование, умение обращаться с разными людьми, плюс преувеличенное чувство правильности и неправильности, добра и зла. Мы хорошо умеем подчиняться руководству и соблюдать правила. Мы верим, что можем изменить мир или, по крайней мере, грязные проявления человеческой натуры.

— Не говорите за всех. Так что вас привело сюда, кроме интересов службы?

Фрэнк с извиняющейся усмешкой достал из кармана пачку сигарет:

— Дурная привычка. Каждый хороший священник, соблюдающий целибат, заслуживает компенсации, какого-нибудь грешка, пусть и менее осуждаемого — еда, выпивка или вот это… Ты не возражаешь?

Мэтт помотал головой, ему, вообще-то, нравился запах табака. И было приятно чувствовать аромат свежеприкуренной сигареты, которой Фрэнк с жадностью затянулся.

— А какие у тебя грешки? — осведомился Фрэнк.

— Никаких. Пока. Моя самая большая слабость — отсутствие всяческих слабостей.

— Принято. У всех свои недостатки, — задумчиво сказал Фрэнк. — Это делает нас людьми. Возможно, твоя несомненная незапятнанность позволила тебе пройти секуляризацию[81]. Немногим из нас разрешается оформить официальные бумаги, потому что мы ведь не имеем права освобождаться от данных обещаний.

Он оглядел Мэтта с пронзительным, почти болезненным любопытством.

— Между прочим, единственные причины, по которым могут это разрешить, выглядят крайне постыдными. Например, отсутствие свободной воли и достаточной зрелости для принятия сана. Или признание в том, что испытываешь такую непреодолимую страсть к женщинам, что не сможешь хранить целибат, или же умираешь — хочешь жениться, и, следовательно, пойдешь прямиком в геенну огненную, если немедленно не получишь разрешение на секуляризацию. Какой жуткий бюрократизм во всем, правда? — он пристально смотрел на Мэтта. — Но не похоже, чтобы ты был смертельно влюблен, к тому же, ты все еще ни на ком не женат. Я, совершенно точно, никогда не замечал в тебе маниакальной страсти к женщинам. И ты был самым серьезным и зрелым из всех семинаристов в классе. Так как же тебе удалось?..

Мэтт смотрел на воду бассейна, ограненный аквамарин, пронизанный солнечным светом.

— Я описал мой случай, и они его приняли.

Фрэнк выдохнул струйку дыма.

— Ладно, это не мое дело. Я просто немного завидую. Конечно, я интересовался, что привело тебя в семинарию; так положено. Все семинаристы всегда выглядят слегка не на своем месте, как свежие призывники в армии. А ты был таким умным, самодостаточным, уравновешенным. К тому же, выглядел как кинозвезда. Я даже думал, что твое решение уйти в религию — это что-то вроде реванша, попытка свести с ума какую-нибудь девушку… или всех девушек на свете.

Мэтт рассмеялся.

— Мое решение уйти в религию — это была попытка сохранить собственную чистоту, и она удалась. Но именно поэтому мое служение провалилось. Слишком эгоистичное намерение.

— Секуляризация редко разрешается. Большинство бывших священников уходят без благословения, попадают во что-то вроде морального лимба[82]. Мне пришлось жениться в епископальной церкви, а ты свободен оставаться католиком…

— Я еще не свободен, — перебил Мэтт. — Когда вы женились… ваша жена была вашей первой женщиной?

— Нет. Я не был девственником. Я… честно говоря, слегка ополоумел, когда оставил сан. Не знал, как и что, в моем уже не юном возрасте… Пустился во все тяжкие. Экспериментировал, прежде чем нашел то, что мне было нужно.

Мэтт почувствовал, что краснеет.

— Я спрашивал не об этом… Просто хотел знать, была ли ваша жена первой женщиной, с которой вы стали встречаться. Обычно бывшие священники женятся на бывших монахинях. Но вы сказали, что она вдова.

— Сэнди уж точно не монахиня. Слушай, Мэтт, если ты намерен ходить вокруг да около, то это зря. Лучше сформулируй конкретно, что ты хочешь узнать, и спроси прямо. — Он смущенно покосился на Мэтта. — Тогда и не узнаешь больше того, что тебе положено. Ну, вот, мы опять вернулись к прежним временам: я выдаю директивы, ты слушаешь. Но я, по крайней мере, прошел это испытание прежде тебя. Это хуже всего — пытаться социализоваться в миру, среди множества женщин, с которыми теперь следует общаться совершенно иначе и непонятно, как. И еще — пережить привычку избегать их, уклоняться от них, которую мы получили в семинарии.

Мэтт кивнул:

— А что делать с положениями церковной доктрины? Теперь, когда я в миру, кажется совершенно невозможным жить согласно церковным правилам.

Фрэнк рассмеялся от всей души, выпустив напоследок целое облако дыма, затушил сигарету подошвой на цементе, потом подобрал окурок и аккуратно завернул его в вынутую из кармана бумажную салфетку, прихваченную в какой-то закусочной.

«В этом весь отец Проныра, страшный чистюля, — подумал Мэтт. — Как ему удалось совершить удивительный переход между священством и светским мировоззрением?»

— Что, ты уже чувствуешь свою большую близость со смущенными прихожанами, которые явились на исповедь? Да, это нелегко. Мы покидаем священство такими же, какими пришли в него — неловкие гадкие утята, несмотря на всю свою утонченность. Чересчур образованные, чрезмерно этичные и совершенно неопытные в жизни. Разве ты до сих пор не понял, что нет ни малейшей возможности не грешить в миру? Невозможно быть безгрешным, не утратив при этом человеческой сущности и человеческих чувств. Секрет состоит в том, чтобы выбирать грехи, которые наносят меньший вред другим и тебе самому.

– «Не навреди», — процитировал Мэтт клятву Гиппократа, которую принимают врачи. — Принцип Дао, не так ли?

— Ага. Мы воспитаны в культуре и церкви, которые настаивают на том, чтобы мы творили добро. Даже если это означает перенос нашего понимания добра на людей, у которых другие понятия. Я пришел к выводу, что в духовной сфере отсутствие злого умысла важнее для человеческой души, чем наличие строгой системы заученной нравственности. От навязанных понятий «добра», принятых в обществе, пострадало больше народу, чем от того, что людям позволялось быть людьми.

Мэтт вслушивался в каждое слово, понимая, что, оставив служение, Фрэнк автоматически сделался отверженным, парией. Его женитьба, несанкционированная церковью, в которой он вырос и принял сан, была тому иллюстрацией. А он, Мэтт, может оставаться чистым и незапятнанным, если будет вести себя согласно заповедям и Святому Престолу.

Он может жениться в церкви, если сумеет найти неразведенную женщину. Если ему повезет, он может даже найти достойную партнершу на всю оставшуюся жизнь с первого раза, совершив только не слишком большой грех потакания влечениям плоти, и пойдет к венцу невинным, как Дева Мария, избежав множества сексуальных проб и ошибок. Однако, здесь таится ловушка: искать партнера исключительно по таким критериям — все равно, что шарить наощупь в темноте, и оба они почти вслепую пойдут на самый важный в их жизни шаг. Такой союз чреват разводом, а развод ввергнет «идеального» бывшего священника в окончательный целибат на всю оставшуюся жизнь.

Мэтт начал понимать, что имела в виду Темпл, когда спрашивала его, что, во имя всего святого, он намерен делать со своей жизнью. Темпл притягивала его, но с ней было множество проблем. Прежде всего, она не была католичкой и не понимала и не принимала тонкостей католических правил. Может быть, именно поэтому она ему так нравилась.

— Теология и человеческие пристрастия никак не смешиваются. Вода и масло, — сказал он, наконец.

Фрэнк кивнул:

— Человеческие пристрастия всегда греховны, но нечеловеческие пристрастия еще хуже.

— Вы меня снова поучаете?

Фрэнк покачал головой:

— Предостерегаю. Это нелегко. По сравнению с этим, проверка отца Фернандеса была парой пустяков.

Мэтт напрягся:

— Так вы пришли, чтобы рассказать мне?..

— Он чист, Мэтт. Я воспользовался своими контактами двадцатипятилетней давности. Я использовал компьютер. Я даже использовал некоторые связи в разных епархиях. Ничего. Ни одного слова о каких-то скандалах или жалобах. Я поговорил с несколькими бывшими служками по телефону. Фернандес был порой чересчур строг, иногда немного пафосен, но он никогда не приставал к ним.

— Вы в этом полностью уверены?

— Достаточно уверен, чтобы выступить в суде и заявить, что не нашел ни единой улики против подозреваемого.

Мэтт молчал. Фрэнк достал еще одну сигарету и закурил с некоторым раздражением:

— Чего ты еще хочешь, Девайн? Хора архангелов, подтверждающих с небес его невинность? Я сделал, что мог, и я удовлетворен. Почему ты сомневаешься?

— Простите, Фрэнк. Я очень благодарен вам за помощь. Просто цена ошибки может быть слишком высока.

— Это в любом деле так. Мы просто обычно этого не замечаем.

— Что ж, — Мэтт нагнулся, чтобы натянуть полотняные тапочки на высохшие ноги. — Теперь вы можете полностью сконцентрироваться на деле, которое привело вас в Лас-Вегас. — Он натянул футболку, которая все еще липла к влажной спине на лопатках.

— Ну, говорить о своем расследовании я не буду. У профессионала рот на замке, — Фрэнк усмехнулся с юмором, который редко проявлял, и поднялся вместе с Мэттом.

— Я провожу вас до машины, — сказал тот. — Может, вы оставите свой телефон?

— Конечно, — Фрэнк достал визитку и шариковую ручку и написал свой домашний номер на обратной стороне. — Я часто в разъездах, но мне всегда передадут. Обращайся, если возникнут вопросы. Если вопросов не возникнет, просто позвони рассказать, как у тебя дела. Мне любопытно, чем закончится твой поиск места в жизни.

— Это профессиональный интерес или личный?

— И тот, и другой, — Фрэнк отворил деревянную калитку, ведущую на парковку.

Мэтт засунул визитку в нагрудный карман на футболке, с бросил взгляд на машину, на которой приехал Фрэнк. Арендованный «форд таурус» темно-зеленого цвета. Идеальный автомобиль для священника, так же, как для агента ФБР. Мэтт начинал видеть логику в новой профессии своего бывшего наставника.

Рядом с профессионально-безликим средством передвижения Фрэнка припарковался крохотный бирюзовый «шторм» Темпл.

Мэтт рассеянно смотрел на него, продолжая обдумывать свой разговор с Фрэнком.

Тот открывал дверцу своей машины, когда Темпл процокала вокруг нее: бумажный магазинный пакет без ручек в одной руке, сумка на другом плече, огромные солнечные очки с диоптриями наполовину сползли с маленького вздернутого носа.

— Привет, — начала она, затем увидела Фрэнка и застыла на месте.

— Что вы здесь делаете, мисс Барр? — расслабленный вид Фрэнка мгновенно сменился профессиональной стойкой.

— Я могу вас спросить о том же самом. Я здесь живу.

— В самом деле? — агент изумленно повернулся к Мэтту, как будто спрашивая, почему он не доложил об этом вопиющем факте. — И вы знакомы?

Язык Мэтта прилип к небу. На его глазах явно происходило что-то странное. Откуда Фрэнк знает Темпл? Он что, проверял окружение бывшего ученика?

— Мы соседи, — сказала Темпл, заполняя возникшую паузу. — Мэтт обучает меня боевым искусствам.

— Вы хотите сказать, что мы можем не волноваться за вашу безопасность, мисс Барр?

— Я пытаюсь объяснить, откуда мы с Мэттом знаем друг друга. Правда, не понимаю, зачем. — Она поправила неудобный пакет. — У меня тут мороженое тает. Я лучше пойду в дом.

Бумажный пакет медленно, но верно выползал из ее объятий.

— Я помогу, — Мэтт забрал пакет и повернулся к Фрэнку: — Спасибо, что заехали.

Фрэнк окинул взглядом бумажный пакет в руках Мэтта, затем Темпл. Множество предположений явно роились в его голове.

— Мы еще поговорим, — сказал он Мэтту, кивнул Темпл, то ли прощаясь, то ли обещая то же самое, сел в машину и уехал.

— Итак, — Темпл уставилась на Мэтта с жадным любопытством. — Откуда ты знаешь агента ФБР Буцека?

— Мы вместе учились в школе, — Мэтт не собирался в данный момент раскрывать подробности старых связей. — А ты?

— Он был тем государственным хамом, который допрашивал меня вместе с Молиной и Ферраро, близнецами из убойного отдела LVPD[83]. — Она открыла перед ним калитку. — Я пошутила насчет хама. Он был предельно вежлив, но у меня создалось впечатление, что этот человек может быть очень жестким, когда ему нужно что-то узнать.

— О да.

— Звучит так, будто у тебя есть на этот счет собственный опыт. И не староват ли он для твоего одноклассника?

— Я не говорил, что мы учились в одном классе, просто ходили в одну школу.

— Все чудесатее и чудесатее, — Темпл процокала в вестибюль впереди него.

Мэтт чувствовал, как конденсат, покрывающий упаковку с мороженым, просачивается сквозь бумажный пакет. Впрочем, вспотело не только мороженое, но и он сам.

В лифте оба хранили молчание, глядя перед собой, как будто лифт был полон народу, и им, как воспитанным людям, приходилось поддерживать полную индифферентность.

— Мэтт, — внезапно сказала Темпл. — Ты что, нанял Восьмерку О’Рурка, чтобы охранять меня?