Кот в малиновом тумане

Глава 32 Исповедник на доверии

Мэтт сидел, глядя на телефон. Дело отца Фернандеса было закрыто, но оставалось еще одно. Ему предстоял завершающий, самый неприятный звонок в жизни, половину которой он в последнее время проводил на телефоне.

Номер выглядел так невинно, записанный его красивым, выработанным еще в школе, почерком на маленьком листке для заметок. Синяя шариковая ручка на бледно-желтом. Этот унылый желтый цвет вполне соответствовал его настроению.

Он взял трубку и решительно набрал номер. Приятный женский компьютерный голос автоматического секретаря попросил его нажать еще несколько цифр, чтобы перенаправить звонок… Обычно Мэтт использовал телефон для общения с живыми людьми, а не с компьютером. Ему автосекретарь казался чересчур отстраненным и жизнерадостным, если учесть, что по этому телефону обычно звонили люди, гораздо более расстроенные, чем он в настоящий момент, и это еще мягко сказано.

Когда он, наконец, услышал человеческий голос, то спросил лейтенанта Молину, и не запрыгал от счастья, когда ее немедленно позвали к телефону.

Мэтт назвал себя, что вызвало непонятное замешательство на той стороне.

— Чем я могу быть вам полезна? — спросила она, наконец.

— Мне нужно с вами встретиться. Есть кое-что, что вам необходимо знать.

— Мне многое необходимо знать, мистер Девайн. Так что давайте встретимся прямо сейчас.

— Отлично, — теперь он почувствовал облегчение: скоро все это закончится. — Вы… то есть, полицейский участок находится в даунтауне?

— Прямо на верхнем конце Минт-стрит. Но вы звоните из дома?

— Да.

— Я сейчас подъеду. Пятнадцать минут.

— Я встречу вас у задней двери.

— Почему у задней?

— У парадного входа после обеда всегда толпа возле свадебной часовни.

— А, да, частный бизнес Электры Ларк, часовня Нерушимых Уз. Я забыла. Хорошо, у задней двери через пятнадцать минут.

Она повесила трубку, и Мэтт уныло усмехнулся ее оперативности. С ней будет непросто, но, с другой стороны, никто и не обещал, что будет просто. В конце концов, это ее работа.

Мэтт спустился к бассейну и стал ждать. Тихое местечко у бассейна, окруженное зеленью, было одной из причин, по которым ему нравился «Серкл Ритц». Возможно, оно чем-то напоминало монастырь.

Через несколько минут, услышав, как автомобиль Молины въезжает на парковку, Мэтт встал и пошел открыть для нее калитку.

Она была одета в своем обычном деловом стиле: однотонный костюм — юбка-четырехклинка и блейзер, сегодня бледно-персикового цвета, а под ним — кремовая рубашка. Мэтт подумал, догадывается ли она, что ее личный дресс-код напоминает форму учениц католической школы, с понятной скидкой на жаркий климат, допускающий пастельные цвета.

Роскошные брови Молины приподнялись, когда она увидела уютный уголок у бассейна.

— Просто Шангри-Ла на Стрипе.

— Давайте посидим здесь, — Мэтт кивнул на пластиковые шезлонги в тени.

Молина не двинулась с места.

— Я предпочитаю говорить в доме. Почему вы не хотите пригласить меня к себе? С вашей квартирой что-то не так?

— Просто… мой дом — моя крепость. — Ее брови снова приподнялись, и он улыбнулся улыбкой, которая была призвана разоружить собеседника: — В моей прошлой профессии личная комната была единственным местом, где я мог остаться наедине с собой. Так получилось, что я не смог пока избавиться от этого чувства.

— Очень жаль, — Молина неохотно двинулась к шезлонгам. — Я предпочитаю видеть окружение людей, с которыми имею дело.

— Я провожу здесь больше времени, чем в своей квартире. И, честно, там смотреть-то особенно не на что.

Она пристыженно отвела глаза и повернулась к бассейну:

— Вы плаваете?

— Тридцать кругов ежедневно. Отличная форма медитации.

Молина кивнула, откинулась в кресле и слегка расслабила прямую спину. Мэтт мысленно благословил свой инстинкт психолога: эта женщина-коп использовала деловую манеру общения, чтобы контролировать ситуацию, а блаженная атмосфера вечеринки на свежем воздухе могла помочь сгладить острые углы и облегчить признание, которое он меньше всего на свете хотел делать представителю власти. К тому же, как он теперь видел, его личность по какой-то причине вызывала в ней жгучее любопытство.

Она оглядела черный мрамор фасада «Серкл Ритц», напоминающего бункер:

— Это место — просто квинтэссенция Лас-Вегаса. Неон, пафос и моментальное венчание с фасада, а с обратной стороны — кошмар жилищного департамента: наполовину доходный дом, наполовину кондоминимум.

— Мне нравится этот дом. В пятидесятые еще умели строить качественно. И мне повезло, что Электра пускает жильцов.

— Не говоря уж о том, что вам повезло с интересными соседями, — добавила Молина.

— Темпл тут ни при чем, — быстро сказал он.

— А что вы так разволновались?

— Ну… похоже, что у вас с Темпл имеются трудности в общении.

– «Трудности в общении». Это в вас говорит сотрудник телефона доверия. У нее трудности с тем, чтобы поведать мне все, что я хочу знать, о Фокуснике Максе, а мне трудно с этим примириться.

— По-моему, она сказала вам все, что считает относящимся к делу.

— Полиция, в основном, работает с тем, что большинство людей считает не относящимся к делу, мистер Девайн. Так что предоставьте мне судить, что относится к делу, а что нет.

— Люди могут судить о том, что они считают очень личным.

— Вроде своих квартир? Вы же понимаете, что вызвали мое любопытство.

— Может быть, вы просто не можете понять, насколько болезненно Темпл переживает исчезновение Кинселлы.

— А вы можете? — спросила она с вызовом.

Мэтт понял, что эта беседа начинает ее развлекать.

— Темпл не слишком любит о нем говорить, — признал он.

— Если женщина хранит молчание про своего бывшего, значит, она имеет интерес к тому, с кем общается в настоящий момент. Берегитесь, отец Мэтт.

Его задел ее игривый тон, упоминание его особого статуса и прошлой жизни, и она это поняла:

— Простите. Это было… бестактно. — Ее тон снова сделался деловым, она выпрямилась и сняла красную пушинку с подола. — Но я вижу, что вы вступили на опасную дорожку. Трудно было не заметить, что вам и мисс Барр было очень уютно вдвоем тогда, в «Голубом георгине». Но по ее реакции в те моменты, когда я упоминаю о Максе Кинселле, я заключила, что он из тех, с кем очень трудно соперничать. Хотя я не знаю, конечно, собираетесь ли вы это делать.

— Я вообще не знал, что я с кем-то соревнуюсь.

— О, вы ей нравитесь.

— Она мне тоже нравится, но я не думаю, что намерен с кем-то соперничать в том смысле, который вы имеете в виду.

Молина пожала плечами. Было видно, что она ему не поверила.

— Между прочим, вы потрясающая певица, — сказал он.

— Немного пою.

— То, что вы делаете, это не просто пение — это искусство.

— Спасибо, конечно, но у меня не слишком много времени для репетиций и еще меньше — для выступлений. Большинство людей понятия не имеет, что я этим занимаюсь.

— И даже никто из ваших коллег?

Смех Молины оказался таким же звучным, как ее контральто, когда она пела блюзы:

— Большинству копов наплевать на музыку и весь этот джаз. «Голубой георгин» — одно из мест, где они никогда не смогут меня найти. Но вы очень ловко сменили предмет разговора. Учтите, раз вы выбрали место для дуэли, я имею право на выбор оружия… в смысле, темы.

— Какую тему я сменил?

— Каково быть бывшим священником.

— Это не имеет отношения к нашей сегодняшней встрече.

— Возможно, и нет. Но это мне судить, помните? Я же коп. И я желаю знать подробности.

— При этом не выдавая собственных секретов.

— Это преимущество следователя.

— Вы воспитаны, как католичка, так что вы должны догадываться, каково это.

— Догадки в моей профессии не имеют веса.

— К чему бы такое любопытство? Это личное.

Молина опустила глаза, машинально вертя кольцо на пальце. Мэтт заметил, что это единственное украшение, которое она носит. Выпускное кольцо, большое, безвкусное, хотя и золотое. Кольцо университета, призванное сообщать всем и каждому об окончании высшего учебного заведения.

— Я развелась, — сказала она сухо. — Вы знаете, что это означает. Падение. Католическая церковь для падших не предназначена.

— А я падший священник? Простите, но я себя падшим не считаю. Бог призвал меня к служению, и Бог велел мне уйти. Покидая службу, я прошел секуляризацию, если вам известно, что это такое.

— Нет. В школе нам не слишком много рассказывали об оставлении религиозного служения, только о призвании.

Мэтт улыбнулся:

— Нам тоже. Секуляризация означает, что я был официально освобожден от данных обетов. Я не просто взял и ушел. Мне пришлось пройти через бумажную волокиту и церковный суд. Большинству бывших священников не позволяют это сделать. Они просто уходят и чувствуют себя выброшенными за борт. Я — нет.

— Таким образом, вы связаны только правилами, которым подчиняются все простые прихожане-католики?

— А этого мало?!

— Шутите, значит, — Молина поняла его юмор, но ее улыбка была бледной. — А мне не до шуток. У меня есть Мария, мне приходится думать о ней. Мой бывший муж был козел. Слава Богу, что мы от него избавились. Нам и вдвоем хорошо. Но для церкви мы… неправильная семья.

— Вы уверены? Что, кто-то из прихожан или священников вам это говорил?

— Нет. Никто, кроме Пилар, приходской старосты. Но мои родные — да, говорили, и очень жестко. Вы знаете, как это бывает в этнических католических общинах: прихожане считают себя святее Папы Римского. Каждая большая семья — а каждая семья большая, раз они не используют контрацептивы — должна предоставить, по крайней мере, одного ребенка для религиозного служения. Монахиню или священника. В свою очередь, все их дети, выходя замуж или женясь, обязаны плодиться, как кролики. И не разводиться.

— Слово «обязан» может удушить человека. Разумеется, я понимаю, о чем вы. Ирландцы, испанцы, поляки — все католические общины одинаковы. Но я полагаю, что семей, подобных тем, в окружении которых мы с вами выросли, скоро совсем не останется. И я не могу сказать, что был ребенком, которого пожертвовали церкви как десятину, потому что был единственным ребенком.

— Как?! — спросила она изумленно.

— Мой отец умер, когда я был младенцем.

Беседа неумолимо подбиралась все ближе к истинному предмету, который хотел вынести на свет Мэтт, но пока он предпочитал роль исповедника, чтобы понять ментальную, так сказать, подоплеку Молины.

Он не знал, заметила ли она смену позиций, поняла ли, что сама вызвала его на роль священника, а себя — на роль попавшей в беду прихожанки. Но подозревал, что человек ее профессии и характера с трудом может полностью открыться перед своим пастором, особенно, если этот пастор — строгий отец Фернандес.

— Ваш отец умер, — сказала Молина тихо. — Сочувствую. Иногда мои бывшие родственники доводят меня до белого каления, но, по крайней мере, все они живы.

— Почему вы говорите «бывшие родственники»?

— Они вечно лезут человеку в душу, лезут в его жизнь. Всегда все лучше знают. И их чертовски много: никто из Молина никогда не слышал о таблетках, кроме таблеток от зубной боли. К счастью, все они в Лос-Анжелесе.

— Поэтому вы — в Лас-Вегасе?

— Может быть. И, может быть, будучи разведенной и будучи, может быть, католичкой, я хочу предостеречь вас. Вы сказали, что вы свободны от обетов. Это значит — свободны вступить в брак?

— Если я этого захочу.

— Вы были плохим священником?

— Нет.

— Жаль.

— Я так не думаю.

— Другими словами, вы ушли не потому, что нарушали обеты или собирались их нарушить?

— Нет.

Мэтт не стал продолжать, и знал, что она знает, что он больше ничего не скажет.

— Скажите мне вот что, — сказала она, внезапно оживившись. — Плохие священники… Как они могут это делать? Я привыкла относиться с почтением к священнослужителям и монахиням, и видела много хороших. Некоторые из них чересчур любили выпивку или еду, но это простительные грехи. Я… мы, прихожане, люди, никогда бы не подумали, что есть священники, нарушающие целибат с женщинами и мужчинами. И… с детьми.

— Я мог бы вам сказать, что, очевидно, их подсознательная потребность в сексе была столь велика, что они отрицали наличие греха в том, что делали. Но вы скажете, что это психологическая отмазка. Я думаю, что некоторые люди, выбравшие путь религиозного лидера, глубоко внутри мучаются от ощущения того, что они недостойны, что они низки, и страдают от собственного лицемерия. Некоторые из них полагают, что должны совершить грех, чтобы другие, обнаружив это, поняли, каковы они на самом деле. Посмотрите на телевизионных проповедников. Возможно, насильники происходят из семей, в которых дети подвергаются насилию. Как они могут стоять в церкви по воскресеньям, служить мессу? Это форма отрицания, психологической защиты, которую умом я понять могу, но внутри себя все равно не понимаю. У меня никогда не было случая испытать это на себе.

— А в семинарии — вы что, даже не подозревали?.. Я имею в виду, с вашей красотой…

— Да, я вызывал интерес, и да — в меня часто влюблялись, — Мэтт заметил, что вспоминает те дни даже с какой-то ностальгией по себе, прежнему, жутко простодушному, без труда отклонявшему восхищение окружающих. — Я, конечно, видел влюбленность девочек и женщин. И очень старался ни малейшим образом не поощрять. Если же другие семинаристы имели какие-то тенденции… я был слишком наивен, чтобы это заметить. Мы тогда еще вряд ли знали многое о себе, и мы должны были контролировать зов плоти. Нет, в семинарии этот зов не слишком меня беспокоил. А оказавшись во внешнем мире, я создал себе непробиваемый щит против «искушений». Это было нетрудно: у меня не было особых искушений, так что это даже не моя заслуга.

— Вы удивитесь, но я знаю, что вы имеете в виду. Как женщина, работающая в мужском коллективе, я всегда выстраиваю вокруг меня этот невидимый щит. Мое поведение, моя одежда нейтральны. Я не посылаю никаких сигналов, поэтому редко получаю их. Это работает.

— Может быть, даже слишком хорошо. На сцене хорошо видна вся эта ваша спрятанная женственность, но там вас защищают лучи прожекторов: вы далеки, недосягаемы, искушаете, но сами остаетесь никем не искушенной.

— Так же, как ваш сан был защитой для вас?

— Я был в безопасности — там, в церкви. В реальном мире… не знаю.

Мэтт с радостью отметил, что выражение лица Молины немедленно сделалось материнским.

— Если вы девственник, а я полагаю, что так оно и есть, вы абсолютно не свободны. Точно так же, как я. Я разведена. Это означает, что я не могу снова выйти замуж, во всяком случае, в церкви. А это значит, что я должна что-то отвечать Марии, которую отдала в католическую школу, потому что хотела, чтобы она получила хорошее образование и безопасность. Я должна буду подставиться под суд своих родных, под суд всей чертовой общественности, если я захочу снова выйти замуж. Опять подставиться. Что касается романов… — Она горько рассмеялась. — Тут же появляются соседи, и вот, полюбуйтесь — Плохая Мать.

— Есть же процедура церковного развода.

— Не для всех. Как и ваша секуляризация. И не у всех хватит терпения на бесконечную бумажную волокиту и ожидание.

— Вы хотите выйти замуж?

Молина опять рассмеялась:

— Боже упаси! С моей работой и ребенком в довесок? Я уж не говорю о том, с какими мужчинами, в основном, мне приходится иметь дело. Нет, это чисто теоретические рассуждения, мистер Девайн.

— Можно — Мэтт. Эта беседа чересчур личная для официоза, лейтенант.

Она прерывисто выдохнула, покачав головой:

— Обычно я знаю, к чему веду и где нахожусь, но только не в настоящий момент. И не думайте, что в ответ я разрешу вам называть меня Кармен. Я ненавижу это имя.

— Из-за ассоциаций, которые оно вызывает?

— Из-за того что я была толстой девочкой в испаноязычном районе, в котором много пели, и вам стоило бы послушать, что другие дети могли сделать с таким именем, как Кармен. В средней школе я попыталась пользоваться своим вторым именем, но это было еще хуже.

— Я тоже ненавижу свое имя.

— А что плохого в имени Мэтт? Оно простое, и ассоциации вызывает только с начальником полиции в телешоу «Гансмок». Уж не с какой-то потаскухой или певицей с фруктовым тортом на голове и жутким акцентом.

— Это сейчас меня зовут Мэтт. А в школе — Матфей.

— А, старинное имя святого… Но все равно, это подходит священнику и не так уж плохо для мирянина, — Молина подбадривающе улыбнулась, как могла бы улыбаться ребенку, возможно даже — своему собственному.

Мэтт не собирался вдаваться в подробности, почему он возненавидел свое имя. Эту часть своей биографии он намерен был оставить такой же приватной, как и свою квартиру. Достаточно было того, что Темпл узнала.

— А как ваше второе имя? — спросил он.

Она дернула плечом:

— Регина.

— Королева, по-латыни. Тоже неплохо.

— Регина Молина? Я вас умоляю. Вы же понимаете, с фамилией Молина вообще ничего не сочетается. Я не хотела давать имя «Мария» несчастному ребенку, но это хоть как-то…

— Вы не назвали ее Мэри… Имя Мария напоминает об «Аве Мария», вы еще чувствовали себя католичкой, когда ваша дочь родилась… Итак, Молина — ваша девичья фамилия. Почему вы не взяли фамилию мужа?

— Вы что, сыщик? Или психотерапевт? Мне не нравится смена ролей.

— Понимать людей было и моей работой.

— Ну, и почему же вы ее оставили?

— Потому что мне нужно было понять самого себя.

— Почему вы мне позвонили?

— Потому что мне нужно исповедоваться.

— Смешно.

— Мне не смешно. Послушайте, Кармен, — он назвал ее по имени с твердостью учителя, разговаривающего с непослушным учеником. Она скривилась, но ничего не сказала. — Есть кое-что, касающееся меня, что вам следует знать, потому что это имеет прямое отношение к вашей работе. — Мэтт собрался с духом. — Я слышал о человеке, который умер в «Хрустальном фениксе»… или был найден там мертвым. Я думаю, что я… с ним знаком.

— Вам рассказала Темпл, — отметила она сердито, но выпрямилась и села, сразу сосредоточившись на его признании. — Итак, вы были знакомы с Клиффом Эффингером.

— Можно и так сказать. Он был моим отчимом.

Синие глаза Кармен Молины распахнулись в шоке. В них появилось любопытство, такое глубокое, как темно-синие воды озера Мид.

— С ума сойти, Мэтт, как хорошо, что вы мне позвонили! Мне совершенно необходим кто-то, достаточно надежный, чтобы опознать тело.

Темпл отошла от кровати, которая в настоящий момент выглядела совсем не как кровать, поскольку была задрапирована всеми вечерними платьями, которые имелись в ее распоряжении. Бесконечные пары блестящих туфелек выстроились внизу.

Почему она никогда не может решить, что надеть на выход, пока не настанет время собираться? Может быть, дело в ее прежней работе в театре. Даже в нормальной жизни она всегда чувствовала себя немного актрисой, которой предстоит грандиозный выход, причем, неизвестно, что за роль ей придется исполнять, и какой костюм годится для этой роли.

Ну, и, еще, возможно, она просто нервничает, потому что это ее первый официальный большой выход с Мэттом Девайном в качестве сопровождающего.

В любом случае, она волновалась, тряслась и знала, что ей будет жарко в любом платье, какое бы она ни выбрала.

Темпл раздраженно отвернулась от горы платьев и подошла к окну, чтобы слегка остыть, глядя на успокаивающую картину — бассейн, такой безмятежный, такой тихий в своем неземном наряде хлорированной лазури…

Но в этот день картина была совершенно не успокаивающей.

Уж точно не с Мэттом Девайном, сидящим в тени пальм. И не с лейтенантом Молиной напротив него.

Они выглядели, как чертова реклама чая со льдом! Премиум, совершенство или как там еще… О, какие приятные, замечательные слоганы!..

Темпл прилипла к окну, стараясь, чтоб ее не заметили снаружи, все волнения по поводу гардероба были немедленно забыты.

Что это за тет-а-тет? Девайн и Молина? Мэтт и, и… Кармен? Просто знакомые? Приятели? Друзья? Или хуже?..

Прекрати, не будь параноиком, — сказала она себе, но не имела успеха.

Может, Молина просто допрашивает Мэтта, используя его, чтобы докопаться до прошлого Темпл и найти Макса. Темпл рассудительно кивнула, радуясь, что хранила молчание обо всем, что касалось Макса, когда была с мистером Девайном.

Мэтт не должен выложить ничего такого, что Молина могла бы использовать… использовать против нее. И все же он был весьма наивен во всем, что касалось женщин, даже если они были копами, взаимоотношений и вообще жизни. Он может сказать что-нибудь, о чем она будет жалеть. Хорошо, что она умела, когда это было нужно, хранить прошлое в глубоком секрете.

Темпл увидела, как Молина встала, разгладила свою дурацкую простецкую юбку и пошла к калитке. Мэтт провожал ее, руки в брюки, послеполуденное солнце золотит покрытые тонкими волосками предплечья.

Очевидно, во время встречи ничего важного не произошло. И все же эта сцена еще раз напомнила Темпл, что не следует недооценивать Молину и ее бульдожью хватку, а также то обстоятельство, что она может воспользоваться Мэттом и интересом Темпл к нему, чтобы утолить свою страсть к поимке Макса.

Ну уж нет, лейтенант, — твердо сказала Темпл, глядя, как та исчезает за калиткой. Мэтт взглянул на часы, бросил взгляд на «Серкл Ритц» — Темпл прижалась к стене и снова выглянула спустя несколько секунд — и поспешно вошел в здание.

Темпл озабоченно вздохнула. Вот сейчас уже точно время одеваться! Еще один взгляд на кровать с ее сумасшедшим одеялом из разных платьев сделал выбор совершенно очевидным. Она схватила идеальное платье и идеальную пару туфель и, радостно мурлыча, повесила свой вечерний наряд на дверцу шкафа, на которой когда-то была пришпилена афиша с портретом Макса Кинселлы.