— Что-нибудь в плане пятидесятых? — спросила продавщица в обувном магазине.
— Каких пятидесятых?
— Пятидесятые, то есть тысяча девятьсот пятидесятые, — сказала она, глядя на мой костюм и шубку. — Хотите такие, «смерть тараканам»? — И она показала мне остроносые туфли на тонких, как спицы, каблуках-гвоздиках.
— «Шпильки», — сказала я, — в мое время их называли «шпильками».
— Ваше время — это когда? — спросила она.
— Тысяча девятьсот пятьдесят седьмой, — ответила я.
— Ах, так у вас не просто тоска по пятидесятым, да?
— Нет, я сама из пятидесятых. Покажите мне, пожалуйста, удобные сапоги, невысокие, до лодыжки. Такие, чтобы можно было бегать.
Я в восторге от сапожек. Смотрю на них не отрываясь и трогаю мягкую кожу. Мне нравится, что шнуровка плотно обхватывает ногу. Я могу пробежать в них десять миль, станцевать целый балет или взобраться на скалу.
— Я хочу остаться в них, — сообщила я девушке. Она взяла пятидесятифунтовую банкноту, старые парусиновые тапки, а мне дала тридцать фунтов, один пенни и полиэтиленовый пакет, в котором лежали мои позорные старые тапки. Сапоги настолько мягкие, что они уже приняли форму моих ног. Сквозь их кожу я словно вижу собственные стопы и едва заметные шишки у больших пальцев. Я в восторге от сапожек. Я решила купить им тюбик черного гуталина. Эти сапожки спасут меня от тюрьмы, найдут мне работу и изменят всю жизнь.